Из статьи М. Кастельса и Э. Киселевой «РОССИЯ И СЕТЕВОЕ ОБЩЕСТВО»

  Концептуальная схема, представленная в этой статье, являет собой попытку понять Россию в категориях ее будущего, тогда как Россия все еще пробивается через новое время несчастий неявного перехода от своего прошлого.

Сетевое общество представляет собой социальную структуру, характеризующую, пусть и с большим разнообразием проявлений в зависимости от культурной и институциональной специфики, информационную эпоху развития общества. Сетевое общество характеризуется одновременной трансформацией экономики, труда и занятости, культуры, политики, государственных институтов и в конечном счете пространства и времени. Новые информационные и коммуникационные технологии, будучи совершенно необходимым инструментом такой многонаправленной трансформации, не являются ее причиной. Генезис сетевого общества в значительной степени обусловлен ходом истории, а именно тем обстоятельством, что в начале 70-х годов в мире параллельно протекали три важнейших, независимых друг от друга процесса: информационно-технологическая революция; культурные и социальные движения 60—70-х годов; кризис, приведший к переструктурированию (перестройке) двух существовавших в то время социально-экономических систем — капитализма и этатизма.

  Новая социальная структура в виде сетевого общества, характерная для большей части планеты, основана на новой экономике. Эта экономика капиталистическая, но речь идет о новом виде капитализма, информационного и глобального. Другими словами, знания и информация становятся ключевыми источниками производительности и конкурентоспособности, этих двух решающих факторов любой экономики. Генерирование знания и информационные технологии зависят от доступа к соответствующей технологической инфраструктуре, а также от качества человеческих ресурсов, от их способности управлять новейшими информационными системами. Глобализация связала воедино все центры экономической активности во всех странах, даже если большинство видов деятельности, рабочих мест и людей все еще остаются национальными и локальными. Экономики всех стран зависят от глобальных финансовых рынков, международных связей в области торговли, производства, управления и распределения товаров и услуг. Иностранные инвестиции, прямые или посредством покупки акций, формируют модель и условия развития экономик большинства стран планеты. Новая экономика организована вокруг информационных сетей, не имеющих центра, и основана на постоянном взаимодействии между узлами этих сетей, независимо от того, локальные они или глобальные. Но глобализация не ограничивается экономикой. Медиасети применяются в деловом общении, а также в глобальном обмене информацией, звуком и изображением. Интернет стал горизонтальной средой всемирной коммуникации, охватывающей около 130 млн пользователей с перспективой роста до 500 млн в начале XXI в. Сетевые формы организации обеспечивают существенную гибкость фирм, индивидов и стран. Постоянная адаптация к вихреподобной смене конъюктуры в области капитала, спроса и технологий — вот суть этой игры. Единственным правилом является полное отсутствие правил. Если они еще и существуют, то обходятся посредством использования множества сетей.

Национальные государства объединили свои усилия, защищаясь от глобальных финансовых рынков, глобальных медиа, глобального Интернета, глобальной преступности, глобального терроризма, глобальных экологических и социальных проблем. В результате национальные государства становятся более эффективными, но все более удаляются от собственных специфических национальных смыслов. Чтобы легитимизировать сокращение своих полномочий, государства проводят политику децентрализации власти посредством передачи полномочий и ресурсов региональным и местным правительствам, а также разнообразным неправительственным организациям. Вследствие этого им удается добиться усиления связей между гражданами и государством, что укоренено в чувстве территориальной идентичности и общности. Ценой такого успеха является недейственность даже будущей, потенциальной власти национального государства. Таким образом, новое государство информационной эпохи являет собой новый тип сетевого государства, основанного на сети политических институтов и органов принятия решений национального, регионального, местного и локального уровней, неизбежное взаимодействие которых трансформирует принятие решений в бесконечные переговоры между ними.

Мир труда и оплачиваемой работы также глубоко трансформировался. В целом имеет место индивидуализация работы и сетевая децентрализация рабочих мест в противовес социализации работы, вертикальной интеграции, а также крупномасштабности производства, что было характерно для индустриального общества.

   Культура как набор принятых на веру ценностей и норм оказалась захваченной электронным гипертекстом, который комбинирует, артикулирует и выражает смыслы в виде аудиовизуальной мозаики, способной к расширению или сжатию, обобщению или спецификации в зависимости от аудитории. Электронная среда более не сводится к посланию сообщений, поскольку медиасистема настолько гибка, что адаптирована для послания любого сообщения любой аудитории. Соответственно послание структурирует среду. Мы предполагаем, что речь идет о новой культуре, культуре реальной виртуальности, поскольку наша реальность во многом складывается из ежедневного опыта, получаемого в рамках виртуального мира. Это культура, в которой быть верующим значит творить веру.

Пространство и время также трансформировались. Время уничтожено скоростью связи между компьютерами, что подчинено стремлению избежать напрасных расходов времени, ведущих к утрате инвестиционных возможностей или бесполезному простаиванию ресурсов хотя бы на секунду. Вневременное время информационной эпохи приходит на смену биологическому времени большей части человеческой истории и хронологическому времени индустриальной эры.

Динамизм социальной структуры сетевого общества, его глобальный охват, обусловленный финансовыми рынками, военными технологиями, информационными потоками, делают сетевое общество расширяющейся системой, проникающей различными путями и с разной интенсивностью во все общества. Но именно эти различия исключительно важны, когда мы пытаемся понять реальные процессы жизни и смерти данной страны в данное время.

Инфраструктура России и ее возможности в области информационно-коммуникационных технологий не соответствуют ни высокому образовательному и культурному статусу России, ни ее геополитической и потенциальной экономической роли в международной системе. Вряд ли можно говорить о наличии в России информационной экономики. Знания и информация не являются источником продуктивности и конкурентоспособности российской экономики, если только не брать в расчет элементарную грамотность в проведении международных сделок и способность придумывать спекулятивные схемы. Это экономика, основанная на грубом контроле над доступом к ресурсам и принятию административного решения.

Ядро российской экономики является в значительной степени глобализированным из-за включенности в сети капитала, управления, торговли и межкорпорационных связей. Вместе с тем для большинства видов деятельности и подавляющей части населения России глобализация ограничена доступом к потребительским товарам, распространяемым многочисленными киосками. Основное и социально значимое исключение составляет заметный размер профессионального среднего класса в главных городах, который возник в сфере обслуживания и посреднических операций вокруг глобализированного ядра экономики.

Сетевая организация в значительной степени объясняет многообразие и динамизм городской неформальной экономики, которая обеспечивает потребителей и создает рабочие места повсюду в России, избегая при этом огромных расходов. Сети, взаимные расчеты, строящиеся на основе доверия, являются становым хребтом бартерной экономики, позволяющей выжить общественному сектору и неприбыльным, но все еще необходимым государственным предприятиям.

Подобная сетевая структура свойственна не только деловому сегменту, включенному в глобальные процессы, но и разнообразным мафиям, а также мелким торговцам, связывающимся посредством сотовых телефонов и извлекающим прибыль из контрабандной торговли. Неформальные сети, бывшие главной чертой советской теневой экономики, расцвели пышным цветом, пронизывая собой целый спектр деятельности в рамках новой экономики, помогая как выражению интересов олигархического сектора, так и выживанию людей с помощью мелкой торговли. Образование сетей является фундаментальной характеристикой новой российской экономики, хотя их проявления довольно неприглядны, поскольку характеризуются спекуляцией, фискальным мошенничеством и раздвоением между заработками и инвестициями: заработки привязаны к конкретной местности, инвестиции же преимущественно глобальны.

Парадоксально, но новая социально-экономическая система, характеризуемая сетевым обществом и глобальной экономикой, освобождает российские элиты от этого бремени: они могут не нуждаться в контроле над всем российским пространством при утверждении своего господства и извлечении доходов. Ключевым фактором аккумулирования богатства, наслаждения потреблением и удержания власти является способность устанавливать связи с глобальной системой, что вполне может быть сделано на базе немногих узлов российской экономики, управляемых из немногочисленных городских центров. Из этих центров малочисленная, но богатая и властная олигархия и обслуживающие ее профессиональные группы могут распоряжаться источниками ценной энергии и природными ресурсами, залегающими по всей территории и все еще представляющими основное богатство России. Весь этот мир “новых русских” связан торговлей, телекоммуникациями, компьютерами, самолетами, теле- и радиопрограммами, музыкой и общими источниками информации, (например, газета “Коммерсант”), а также общими надеждами, мечтами и тревогами. Новые технологии и сетевая логика глобальной, информационной экономики позволяют впервые связать воедино все ценное в России (нефтяные и газовые месторождения, алмазные копи, золотоносные жилы, никель, редкие металлы и леса), исключая из этих связей все и всех, не обладающих ценностью ни как производитель, ни как потребитель, несмотря на их страстное желание быть включенными в эти сети.

Очевидной проблемой становится осуществление политического контроля над “остальным населением”, т. е. над подавляющим большинством россиян. Этот контроль, с одной стороны, переходит на уровень местных/региональных политических элит, которые получают некоторую поддержку центра на условиях сохранения спокойствия среди местного населения. С другой стороны, отсутствие политических альтернатив и глубоко укорененный скептицизм большинства людей после двойного предательства “революцией” и “демократами” оставляют им небогатый выбор действий помимо использования своей энергии на реализацию стратегий выживания.

Таким образом, российское пространство оказалось разорванным и переструктурированным между сетями динамичных городских ядер, связанных с глобальной экономикой, и огромной территорией внутри и вокруг городов, но главным образом в сельской местности и провинции, которые, будучи локализованными и сегментированными, обратились к своим собственным местным/региональным стратегиям выживания, спасаясь в своей маргинальности.

   Кризис, переживаемый Россией в конце XX столетия, бросил вызов нашему концептуальному созиданию. Без глубокого понимания текущих кризисных процессов и перемен будет трудно, как в России, так и в мире в целом, управлять наиболее опасными переходами. К тому же категории, посредством которых мы интерпретируем российские проблемы и конфликты, являются пленниками устаревшей структуры, носящей следы интонаций холодной войны. Мы все еще думаем в терминах дихотомии между капитализмом и социализмом, либерализмом и советизмом, Западом и Востоком, предпринимателями и бюрократами, свободой и коммунизмом, централизмом и локальностью. Наш прежний образ мыслей просто неприменим к России, да и к миру в целом. Мы предполагаем, что, переосмысливая Россию в рамках модели сетевого общества, можно пролить свет на процессы перемен в других районах мира и внести некоторую ясность в наше понимание будущего. Например, если мы считаем, что огромная территория России вместо того, чтобы быть фактором ее изоляции от мира, определяет внутреннюю социальную разобщенность между узлами, связанными с глобальными сетями, и локальностями, замкнутыми в их оборонительности выживания. Или, если мы понимаем экономику как набор сетей с различными уровнями связей, как различные сети, организующие финансовые потоки, экономику, ориентированную на экспорт природных ресурсов, бартерную, киосковую и криминальную экономику, когда выявление точек соприкосновения, изменяющихся во времени, зависит от результата торга между экономическими агентами. Трансформация государства также может быть лучше понята как разорванная сеть институтов, что в целом подрывает практику политического суверенитета посредством установления связи с различными конфигурациями экономических и политических элит.

   Если мы способны переосмыслить Россию в категориях информационной эпохи, мы можем приблизиться к разгадке величайшей тайны — отсутствию социальных движений в переходной России. Ведь существует железное правило социальной истории: социальные движения являются критическими требованиями, запускающими и ориентированными на социальные изменения. Наследие советского коммунизма является наиболее значительным в современной истории исключением из этого правила. В истории социальные движения всегда вырастали из глубин общества, не спрашивая на то позволения самозванных политических лидеров. Почему в сегодняшней России этого нет? С нашей точки зрения, базирующейся на 25-летнем исследовании социальных движений по всему миру, существует простой ответ. Социальные движения не вырастают лишь на основе боли, страдания и угнетенности. Это почва для мятежа, но не для движения. Российское население в целом слишком образованно, чтобы взорваться без учета последствий своего восстания. В итоге индивидуальные и групповые стратегии выживания являются более приемлемым средством в ситуации, когда мир не может быть изменен. Соответственно вопрос состоит не в том, почему россияне не поднимают восстание, а в том, почему они не верят, что мир может быть изменен.

Переосмысление России есть изначальное условие, чтобы почувствовать Россию. И дать возможность россиянам почувствовать, что они вновь могут поверить в возможность действительной трансформации: от выживания к жизни.