Отсутствующие меценаты

Эней Сильвий Пикколомини родился 18 октября 1405 г. в обедневшей, но уважаемой семье сиенских изгнанников. Он вырос в маленьком городке Корсиньяно в Валь д’Орча. С детства его мир был окружен религией. Каждое воскресенье семья отправлялась к мессе в маленькую церковь Сан-Франческо и внимательно слушала, как священник объясняет с каферды основы веры. Потом все с чувством произносили молитвы за благополучие папы. В этом мире религия, просвещение и культура шли рука об руку. Как отец и дед, Эней изучал основы латинской грамматики по молитвам. И хотя его все еще больше интересовали игры и детские забавы, он уже понимал, что для обретения христианской морали необходимо читать труды классиков. Позже, изучая юриспруденцию в университете Сиены и продолжая гуманистическое обучение во Флоренции, он познакомился с трудами таких авторов, как Колюччо Салютати, и увидел в них прославление учения Христа. Его восхищали художественные достижения своего времени. Молясь в церквах двух великих городов, он поднимал взор к небу, чтобы увидеть прославляющие веру творения таких художников, как Джотто и Дуччо, Гиберти и Мазаччо. Он общался с великими меценатами – Медичи, Бранкаччи и Строцци.

Но хотя юный Эней сумел понять тесную связь между религией, искусством и гуманистическим просвещением, он видел, что чего-то недостает. Да, конечно, по всей Италии строились новые церкви. Пожертвования и завещания церковным институтам позволяли окружить верующих фресками и алтарями несравненной красоты. Гробницы епископов, кардиналов и понтификов придавали материальную форму самому институту церкви. Но довольно любопытно, что папы и кардиналы почти не занимались меценатством. В Риме это было заметно в еще большей степени. Практически ничто не показывало связи папского двора с живописью, скульптурой и архитектурой. Человек, приехавший в вечный город в этот период жизни Энея, вообще не заметил бы, что папство хоть как-то связано с искусством.

В меценатстве раннего Ренессанса зияла пустота. Тогда как все вокруг страстно стремились обеспечить себе хоть какую-то причастность к миру культуры, папский двор не обращал ни малейшего внимания на джаггенаут ренессансной культуры, несущийся мимо него. И в определенном смысле в этом не было ничего удивительного. Отсутствие у папства интереса к итальянскому искусству проистекало из того факта, что в эпоху раннего Ренессанса папства практически не было или в нем царил полный хаос.

С 1309 г. папы жили не в Риме, но в Авиньоне, на юге Франции.⁸ Этот переезд должен был быть временным. Но, обосновавшись в городе, папский двор обнаружил, что уехать уже нельзя. Французская корона оказывала все более сильное влияние на папство. Между папами и священной Римской империей возник жестокий конфликт. Рим стал слишком сложным местом, чтобы им управлять. Город контролировали воинственные семейства Орсини и Колонна, на улицах шли настоящие бои, а население было запугано. Состояние дел внушало ужас. Вот что писал неизвестный римский хронист о Риме середины XIV в.:

город Рим бьется в агонии… люди сражаются каждый день, грабежи происходят повсюду, монахинь насилуют, нигде нельзя укрыться, маленьких девочек похищают и лишают чести, жен вытаскивают прямо с брачного ложа, работников, возвращающихся домой, грабят… паломники, которые приходят в святые церкви ради спасения души, не защищены, их убивают и грабят… Нет справедливости, нет закона. И негде укрыться; все гибнут; кто силен, тот и прав.⁹

Даже если папы могли бы освободиться от господства французской короны и разрешить свои разногласия с Империей, Рим был слишком опасным местом, чтобы отправиться сюда из «вавилонского пленения» в Авиньоне.

Прошло более 60 лет изгнания, и папа Григорий XI в конце концов решил вернуть курию в Рим. Это произошло в 1376 г. Но этот шаг еще больше усугубил обстановку. В 1378 г. Григорий умер, и коллегия кардиналов была вынуждена выбрать папу-итальянца. Страшась гнева толпы, собравшейся под стенами Ватикана, и не сумев найти достойного кандидата в своих рядах, кардиналы выбрали папой Урбана VI, никому не известного неаполитанского архиепископа. Тихий аскет показался всем идеальным выбором. Но оказалось, что Урбан страдает от жестокой мании преследования. Одержимый почти патологической ненавистью он обвинил избравших его кардиналов в коррупции, моральном разложении и предательстве. Шесть кардиналов были заточены в темницах Ночеры и подвергнуты жестоким пыткам. Урбан любил сидеть возле камер, читая часослов и слушая крики пытаемых.

Выжившие кардиналы взбунтовались. Не желая более терпеть поведение Урбана, они сбежали в Авиньон и там избрали нового папу. Урбан расколол Церковь надвое, и этот тяжелый раскол просуществовал еще 40 лет.¹⁰

Эней стал сыном Церкви, когда в ней царил хаос и беспорядок. Два (а какое-то время и три) папы боролись за признание. Христианский мир воевал сам с собой. Папы и антипапы боролись за контроль над Церковью, вся Европа раскололась на сторонников и противников, и каждый регион почитал своего понтифика. Все стороны упорно доказывали свою легитимность, и никто не хотел отступать.

То, что впоследствии назвали Великим расколом, завершилось лишь с помощью ряда соборов Церкви. Но даже это породило массу серьезнейших проблем. В начале раскола группа служителей церкви решила, что чересчур опасно наделять папу безграничной властью. Они предлагали создать своеобразный церковный «парламент», который регулярно собирался бы и решал вопросы особой важности. Проблема заключалась в том, что подобное предложение полностью противоречило желаниям и интересам пап. Когда в 1417 г. раскол закончился, Мартин V и его преемники решили взять бразды правления в собственные руки, не желая терпеть никакого вмешательства – и менее всего со стороны совета, куда входили провинциальные клирики со всей Европы. Взаимное отвращение двух лагерей повергло папство в очередной виток междоусобиц.

Последствия этого для культурной жизни папского двора были значительными. Конечно, было бы ошибкой думать, что в годы изгнания и хаоса между «вавилонским пленением» и созданием совета папство существовало в культурном вакууме. Папы прекрасно осознавали радикальные перемены, происходящие в раннеренессансном искусстве и философии. Папский двор продолжал привлекать выдающихся гуманистов, жаждущих занятости и продвижения. Многие итальянские художники тоже нашли себе место при дворе понтифика. Петрарка, к примеру, провел значительную часть жизни в Авиньоне и его окрестностях и получил там несколько весьма прибыльных бенефиций.¹¹ Леонардо Бруни почти десять лет (с 1405 по 1415 гг.) занимал пост папского секретаря.¹² В Авиньоне жил Симоне Мартини¹³, а такие художники, как Маттео Джованетти,¹⁴ расписали папский дворец яркими фресками, придав ему чисто «итальянский» дух.

Тем не менее папский двор не мог оказывать реальное влияние на итальянское искусство того времени. У пап не было ни ресурсов, ни желания заниматься меценатством, которое приватизировали торговые банкиры и signori. Войны обходились дорого, с деньгами были проблемы, изгнание и раздел не позволяли папству тратить большие суммы на украшение церквей или дворцов, которые находились либо слишком далеко, либо в руках противников.

Рим медленно разрушался и погибал. К третьему десятилетию XV в., когда движение за церковный «парламент» одержало настоящий триумф, город находился в жалком состоянии. Гуманистически настроенные гости были в ужасе от явившейся их взгляду картины. Флорентиец Кристофоро Ландино писал о призраке Августа, рыдающего при виде города, который он построил и который теперь превратился в выгребную яму.¹⁵ Его соотечественник Веспасиано да Бистиччи был в ужасе от того, что на форуме пасутся коровы, а великие памятники прошлого разрушаются и превращаются в неузнаваемые руины.¹⁶ Даже те здания, которые играли важную роль для идентичности средневекового папства, разрушались на глазах. В тот период в базилике Сан-Джованни ин Латерано (официальная резиденция папы в Риме) дважды случался пожар (в 1307 и 1361 гг.), и впервые со времен античности она находилась в состоянии полного разрушения. Рим не мог соперничать ни с Флоренцией, ни с Миланом, ни с Венецией. Хронист Стефано Инфессура называл Рим рассадником грабежей и убийств, где искусство давным-давно умерло.¹⁷

Из глуши

Хотя папский двор более века провел в культурной глуши, к тому времени, когда Эней Сильвий Пикколомини стал превращаться в восходящую звезду Церкви, ситуация начала постепенно меняться.

Прежде чем вступить в монашеский орден, Эней сделал себе имя как один из ведущих теоретиков соборного движения на Базельском соборе.¹⁸ Но, несмотря на несамое благоприятное начало, юношеское неприятие папской власти быстро прошло под влиянием очевидных литературных талантов. Очень скоро он оказался втянутым в папскую орбиту. Какое-то время он служил папе Евгению IV, а затем его судьба изменилась к лучшему – в 1447 г. папой был избран его давний друг Томмазо Парентучелли де Сарцана. Он взошел на престол под именем папы Николая V. Пикколомини в том же году стал епископом Триеста, в 1451 г. был переведен в Сиену и выполнил ряд важных миссий. В 1456 г. Эней Сильвий получил кардинальскую шапку.

Стремительный взлет Энея по церковной карьерной лестнице совпал с возрождением папского двора. В политическом, географическом и финансовом отношениях папство наконец-то обрело реальную стабильность и силу. Несмотря на мелкие сложности, Евгений IV сумел окончательно подавить соборное движение, и папа стал единственным и абсолютным главой Церкви. Этот успех позволил Евгению в 1445 г. восстановить курию в Риме. То, что папство вновь вернулось в вечный город, позволило понтификам восстановить ущерб, понесенный в годы междоусобной борьбы. Николай V положил конец спорам и раздорам прошлого и окончательно обосновался в Риме. Он сам и его преемники сумели активно управлять своими землями в Центральной Италии и создали вполне эффективную администрацию, которая впервые с 1308 г. стала контролировать и управлять папскими доходами.

Поскольку статус Энея повысился, он стал проводить в Риме все больше и больше времени. Он заметил, что изменение положения папства сильно повлияло на отношения курии с городской средой и искусством. Рим переживал реальную трансформацию. Известный «своей просвещенностью и интеллектуальной одаренностью» Николай V прекрасно понимал, что годы изгнания и хаоса сильно повредили репутации Церкви и даже пошатнули благочестие рядовых верующих.¹⁹ Хотя конец раскола и крах соборного движения укрепил положение папства (впервые за 150 лет), было очевидно, что, если Церковь хочет восстановить понесенный ущерб, нужно что-то большее. Было очевидно, что жалкое состояние Рима начала XV в. не способствует восстановлению веры в обществе. Узкие, грязные улицы, обветшавшие церкви – все это было болезненным напоминанием о жестоком соперничестве и нечестивых раздорах, одолевавших Церковь в прошлом. Над городом витал дух уныния и поражения. Все следовало изменить. Николай считал, что Рим – резиденция папы и эпицентр католического мира – должен стать блестящим символом всего, за что выступает Церковь. Город должен был вселять страстную веру в истинность христианства и безграничное уважение к Святому Престолу. На смертном одре он говорил:

Только просвещенный человек, который изучил происхождение и развитие влияния Римской Церкви, может по-настоящему понять ее величие. Чтобы породить прочные и неколебимые убеждения в разуме непросвещенных масс, необходимо нечто привлекательное для глаза: народная вера, поддерживаемая одними лишь доктринами, всегда останется слабой и шаткой.

Но если авторитет Святого Престола будет воплощен в величественных зданиях и нерушимых памятниках, созданных, казалось бы, рукой самого Бога, то вера будет возрастать и укрепляться от поколения к поколению, и весь мир примет и поклонится ей. Благородные здания, в которых вкус будет сочетаться с красотой и впечатляющими пропорциями, сразу же вызовут восторг перед церковью святого Петра.²⁰

Истинность христианского учения и добродетель наместника Христа на Земле должны были воплотиться в красоте. Литература, музыка и прежде всего живопись, скульптура и архитектура были видимыми иллюстрациями всего достойного, что есть в Церкви и ее главе. Новообретенное богатство папства следовало вкладывать в искусство.

Предшественники Николая уже сделали ряд пробных шагов в верном направлении. В 1427 г. Джентиле да Фабриано и Пизанелло получили заказ на оформление нефа базилики Сан-Джованни ин Латерано.²¹ Фрески должны были изображать сцены из жизни святого Иоанна Крестителя. В следующем году Мазаччо и Мазолино написали алтарный образ для церкви Санта-Мария Маджоре для семейства папы Мартина V. Примерно в то же время кардинал Джордано Орсини собрал вокруг себя круг гуманистов, среди которых были Лоренцо Валла, Леонардо Бруни и Поджо Браччолини.²² В своем дворце он построил собственный театр (первый театр подобного рода), украшенный фресками работы Мазолино и Паоло Уччелло. Фрески изображали знаменитых людей разных эпох. Чуть позже Евгений IV заказал Филарете новые бронзовые врата для базилики святого Петра. Все это было замечательно, но меценатством папы занимались от случая к случаю. Нужно было нечто более драматическое. Когда папство смогло рассчитывать на ресурсы папских государств, ситуация заметно улучшилась.

Николай решил превратить ветхие руины Рима в величественные памятники папской роскоши. Эпицентр христианского мира должен был превратиться в столицу, достойную самого Господа. Поселившись на Ватиканском холме, он полностью перестроил Апостольский дворец. К старому средневековому зданию было пристроено большое новое крыло. Папский двор стремительно расширялся, и нужны были новые апартаменты для приема послов и монархов. Восточнее папских апартаментов возвели массивную башню (ее развалины сохранились и по сей день). Из Флоренции для оформления личной капеллы папы пригласили Фра Анжелико, знаменитого художника и священника, известного своим благочестием. Великолепный цикл фресок должен был изображать сцены из жизни святых Стефана и Лаврентия.²³ Началось создание библиотеки Ватикана.²⁴ А самое главное – для реконструкции базилики святого Петра пригласили известного архитектора Бернардо Росселино.

Но амбиции Николая выходили за границы Ватикана. Он вознамерился осуществить крупномасштабную реконструкцию всего города. Хотя Эней замечал, что Папа начал больше проектов, чем мог завершить при жизни²⁵, Вазари справедливо писал, что он сумел «перевернуть город с ног на голову своим строительством».²⁶ В прежнем великолепии был отреставрирован античный акведук Вирджине. Он снова стал подавать свежую воду в центр города. Благодаря этому заполнился великолепный новый бассейн на площади Крочифери, построенный главным советником Николая по архитектуре, Леоном Баттистой Альберти. Строительные работы начались в районе Борго, примыкающем к Ватикану.²⁷ Куда бы Эней ни обратил свой взгляд, ветхие старые дома сносились, а на их месте под папским покровительством возникали новые впечатляющие строения.

Всплеск художественной деятельности не ограничивался одним лишь папой. Николай задавал тон, а кардиналы спешили ему следовать. Как писал в книге «О кардинальстве» (De cardinalatu) Паоло Кортези, главная функция кардиналов заключалась в том, чтобы служить образцами христианской благодетели, и поэтому они просто обязаны были быть великолепными.²⁸ Князья церкви должны были сиять, как звезды на церковном небе, подражая солнцеподобной роскоши папства и повышая статус культуры вечного города.²⁹ Конечно, каждому кардиналу нужен был дворец. Многие кардиналы, которые происходили из старинных папских семейств, например Колонна или Орсини, или из правящих династий, уже имели хотя бы по одному большому дворцу в центре Рима. Они с радостью начали украшать свои величественные резиденции по последней художественной моде. Но даже новые кардиналы вроде Энея Сильвия Пикколомини были обязаны снимать, занимать или строить себе жилище, подобающее их статусу, и отделывать его с тем, чтобы резиденция вызывала почтение и уважение. Огромные, впечатляющие дворцы стали появляться по всему городу. Каждый кардинал стремился превзойти остальных во вкусе и великолепии. Кардинал Пьетро Барбо, племянник Евгения IV, а впоследствии папа Павел II, расширил и перестроил дворец, носивший его имя. Вероятнее всего, для этой задачи он пригласил Альберти. За 40 лет, прошедших с избрания Николая V, его примеру последовали десятки кардиналов. Рафаэле Риарио построил дворец, который сегодня называют Палаццо Канчеллерия, часто говорят, что это был первый «настоящий» ренессансный дворец. Адриано Кастеллези да Корнето заказал Андреа Бреньо построить величественный Палаццо Торлония. Доменико делла Ровере начал строительство огромного дворца рядом с Ватиканом. Кардинальские дворцы украшали античные статуи и новые произведения искусства. Служить кардиналам, жаждущим прекрасного, съезжались художники со всей Италии.

Вот тогда-то и наступил настоящий Ренессанс. Несмотря на годы изгнания и хаоса (а, возможно, и благодаря им), понтификат Николая V ознаменовал собой начало папского меценатства. Николай задал тон всем своим последователям. Практически все они поддерживали его идею «нового Рима» и следовали его примеру, зачастую ставя перед собой еще более крупномасштабные и амбициозные цели. Преисполненные решимости прославить Церковь и подчеркнуть величие папства, папы не только активно расширяли и перестраивали комплекс Ватикана, но и меняли лицо всего Рима. После смерти Энея Сикст IV заказал постройку новой капеллы, которая сегодня носит его имя (Сикстинская капелла), довел до завершения строительство нового моста через Тибр, значительно расширил библиотеку Ватикана и положил начало новой папской традиции коллекционирования античных статуй.³⁰ Его преемник, Иннокентий VIII, заказал Антонио Поллайоло построить виллу Бельведер³¹, а Александр VI приглашал для отделки своих папских апартаментов практически всех известных художников своего времени. Самым знаменитым меценатом был племянник Сикста IV Юлий II. Он пригласил Микеланджело расписать потолок Сикстинской капеллы, заказал Браманте спроектировать две большие лоджии, соединяющие Бельведер с Апостольским дворцом, и исполнил великую мечту

Николая V – перестроил базилику святого Петра (на этом проекте обанкротился его преемник Лев X).

Если в предыдущие годы художники считали Рим стоячим болотом культуры, которого лучше избегать, после возвращения пап в вечный город папский двор стал притягивать таланты, как магниты. Соблазненные перспективами щедрой оплаты и возможности работать рядом с величайшими мастерами своего времени художники, скульпторы и архитектуры потянулись в Рим в надежде на заказы, способные заметно продвинуть их карьеру. Очень скоро папы и кардиналы начали ожесточенную борьбу за лучших художников. Мастера не покладая рук трудились над тем, чтобы превратить город в истинную жемчужину христианского мира. В курии все стремились заполучить лучшие работы лучших художников. Кардиналы были готовы на все, лишь бы блеснуть перед другими. В разгар работы над росписями потолка Сикстинской капеллы Микеланджело попросил у папы разрешения съездить во Флоренцию на праздник святого Иоанна – главное событие года. Разговор художника с папой отражает самую суть отношения папского двора к искусству:

Однажды, когда Микеланджело обратился за разрешением на поездку во Флоренцию для работ в Сан Джованни и попросил у него на это денег, он на вопрос папы: «Ну, ладно, а когда же ты покончишь с капеллой?» ответил: «Когда смогу, святой отец». На это папа дубинкой, которую он держал в руках, начал колотить Микеланджело, приговаривая: «Когда смогу, когда смогу, я-то заставлю тебя ее закончить». Однако едва Микеланджело вернулся домой, собираясь во Флоренцию, папа тут же прислал к нему своего служителя Курсио с пятистами скудо в опасении, как бы Микеланджело что-нибудь не выкинул, извинившись перед ним и успокоив его тем, что все это было только проявлением его милости и его любви, а так как Микеланджело знал характер папы и, в конце концов, и сам его любил, он рассмеялся, поняв, что все идет ему на благо и на пользу и что первосвященник не постоит ни перед чем, чтобы сохранить дружбу с таким человеком.³²

За пределами веры

За несколько коротких лет Рим прекратился в удивительный город высокой культуры с церквами и дворцами, которые говорили о просвещенности, утонченности и уверенности возродившегося папского двора. Гуляя по улицам Рима и любуясь зданиями, фресками и алтарями, которые появлялись один за другим, Эней Сильвий Пикколомини чувствовал, что на его глазах возникает великий памятник столь дорогой ему христианской веры. Рим смело соперничал с художественными чудесами Флоренции, Милана и Венеции. Наконец-то в нем появилась атмосфера величия Церкви и благочестия ее служителей.

Но хотя новый Рим, возникавший вокруг Энея, должен был демонстрировать силу и мощь возродившейся Церкви, расцвет меценатства при папском дворе был связан не только с верой. За каждой фреской и за фасадом каждого дворца скрывалась иная сторона папского интереса к искусству.

Хотя предсмертные слова Николая V показывают, что папа – это духовный глава христианской веры, действительность была совсем иной – понтифик был в первую очередь политическим лидером. На протяжении веков папство утверждало суверенитет над обширными территориями в центре Апеннинского полуострова, которые назывались папской областью или папскими государствами. Долгое время папы утверждали свое верховенство над самим императором священной Римской империи. Во время авиньонского пленения и раскола эти претензии существовали чисто теоретически. Папы были отделены от своих территорий сотнями миль, претендентов на эти земли было немало. Поэтому папы просто не могли реализовать свое право управления папскими государствами. Теперь, когда раны прошлого были залечены и папство прочно обосновалось в Риме, ситуация изменилась. Папы были преисполнены решимости вернуть бразды правления в свои руки. Понтифик перестал быть всего лишь наместником бога на Земле, а превратился во влиятельного монарха, правителя, слово которого – закон, суверена, которому подчинялись города и signori. Более того, располагая самыми большими территориями в Италии, папа стал видным игроком на европейской политической сцене. Намереваясь защитить границы папских государств и поддержать хрупкий баланс сил, от которого зависела их безопасность, папы стали арбитрами в вопросах войны и мира, искусными дипломатами и командующими крупнейшей в Италии армии.

Если ущерб, нанесенный авиньонским пленением и расколом, заставил пап остро осознать необходимость духовного возрождения, возвращение курии в Рим превратило папство в значительно более «светский» институт. Папы стали равными королям и князьям, и папским двором управляли абсолютно светские соображения. По крайней мере, до начала реформации налоги, счета, права собственности, дипломатия, военные кампании и территориальные претензии занимали пап и кардиналов куда больше, чем молитвы и литургические реформы. Хотя подобные интересы маскировались заботой о земном благополучии Святой Матери Церкви, в действительности речь шла о жесткой политике самого неприглядного вида.

И это изменило характер папского двора, повлияв на все стороны жизни курии. Образ жизни и работы кардиналов и пап учитывал сиюминутные интересы Церкви. Приоритеты, методы и амбиции коллегии кардиналов претерпели серьезный сдвиг в мирскую сторону. Пристрастия высших членов церковного управления еще больше сблизились со склонностями светских правителей. Абсолютно прозрачная граница между «светским» и «религиозным» практически перестала существовать. Люди и семьи свободно передвигались из одного мира в другой. Интриги, заговоры и проекты начинались в одном мире, а заканчивались в другом и снова переходили в первый. Грязные, неприглядные и совершенно несвященные приемы начали господствовать при папском дворе, а восприятие папством своей роли в мире изменилось почти до неузнаваемости.

В свою очередь это изменило характер взаимодействия папского двора с искусством после возвращения в Рим. Дело не в том, что желание Николая V возродить веру рядовых верующих через искусство, было неискренним. Не следует считать, что церкви, фрески и алтари, которые в тот период заказывали сотнями, не были проникнуты христианским духом. Но религиозная «поверхность» папского меценатства сосуществовала рядом с иными более темными и зловещими целями, которые проистекали из светского характера папства эпохи Ренессанса. Как торговые банкиры и кондотьеры использовали религиозные образы и благочестивые пожертвования для создания образа, который прикрыл бы мрачные реалии их существования, так и папский двор использовал меценатство для маскировки совершенно нехристианских целей, ставших неотъемлемой частью жизни курии.

Несмотря на красоту, нежные изображения святых, изящные статуи Девы Марии и элегантные строения, посвященные Святейшему Сердцу Иисусу Христа, скрывали сугубо материалистические амбиции, безумную самовлюбленность, настоящую эпидемию коррупции, похоти, насилия и кровопролития. Но понять, насколько черными и безобразными были сердца и умы людей, стимулировавших «папский Ренессанс», можно лишь после того, как мы глубже проанализируем серьезные и неприятные перемены, произошедшие после возвращения папства в Рим.

Придворные пороки

Вновь приняв бразды правления Папскими государствами, папы взвалили на свои плечи груз правления, хорошо знакомый итальянским королевствам, городам-государствам и signorie. Но речь шла не только об администрировании, бюрократии и дипломатии. Необходимо было создать целую культуру власти. Если папство хотело сохранить полный контроль над Папскими государствами и говорить с соседями с позиции силы, то необходимо было создать образ прочного и устойчивого руководства, способного вселить в подданных и соперников чувство страха и уважения.

Ренессансное государство немыслимо без придворной жизни. При дворе встречались богатые и влиятельные. При дворе разрешались споры и удовлетворялись честолюбивые замыслы. Но самое главное двор был местом демонстрации мирской мощи. Короли, князья, signori и даже некоторые коммуны заботились о содержании блестящих дворов, которые демонстрировали мощь и силу. И папский двор, т. е. двор самого папы и дворы кардиналов, должен был действовать точно так же, как дворы светские – только быть больше и лучше. Как писали придворные теоретики, такие как Пьетро Арентино и Паоло Кортези, папы и кардиналы должны были жить, как правители, если хотели, чтобы их воспринимали всерьез, а живя, как правители, им нужно было быть такими же великолепными, как они.

Став кардиналом и поселившись в вечном городе, Эней Сильвий Пикколомини оказался в самом центре светской жизни возрожденного папского двора. В кулуарах церковной власти, в приемных Ватиканского двора и во дворцах своих коллег – везде его окружало величие и великолепие.

В римском дворе все было колоссальным – почти подавляющим своими огромными масштабами. Ватиканский дворец был «одним из самых роскошных дворцов Европы» ³³, резиденции кардиналов мало чем ему уступали. Огромные залы, простоные приемные, широкие внутренние дворы – все это должно было поражать иностранных дипломатов. Фасады и входы были грандиозными и устроенными по последней моде. Поскольку ни один человек, облеченный властью, не мог есть, спать или общаться в тесных, маленьких помещениях, то даже «личные» апартаменты (которые, честно говоря, были вовсе не личными) должны были быть грандиозными. Все поверхности были покрыты фресками и росписями, в каждой нише стояла античная или изысканная современная статуя, каждое окно обрамляли элегантнейшие рамы.

При дворе постоянно роились толпы народу. Не то чтобы курия постоянно принимала иностранных гостей. Придворные правила требовали, чтобы дворец постоянно был центром жизни, а его хозяин всегда был чем-то занят. В каждой резиденции всегда было множество придворных, как предписывалось настоящему правителю того времени. Вскоре после смерти Каликста III двор понтифика насчитывал не менее 150 «управителей» и «министров», а также 80 слуг, деятельность которых регламентировалась почти с военной точностью.³⁴ Точно так же ни один уважающий себя кардинал не мог обойтись без famiglia (семьи), насчитывающей не менее 100–120 родственников и приживалов – значительная часть этих людей приезжала в город вместе с кардиналом. Кроме того, каждый кардинал должен был держать свой дом открытым для всех и постоянно демонстрировать собственную щедрость.³⁵ Папская булла XVI в. предписывала: «Жилище кардинала должно быть открытым домом, гаванью и убежищем особенно для достойных и просвещенных людей, а также для бедных благородных и честных персон».³⁶ Помимо домочадцев в доме постоянно роились десятки просителей, пытающихся получить приходы, стипендии или какие-то иные милости. Поток просителей не иссякал с утра и до ночи. Все надеялись на то, что великий человек обратит на них благосклонное внимание или введет их в свой дом. Но этим дело не ограничивалось. У ворот кардинальского дворца вечно собирались нищие, выпрашивающие еду или деньги. Хороший кардинал должен был творить милостыню.³⁷

Больше всего поражает масштаб развлечений, устраиваемых при папском дворе. Дворец был местом истинных вакханалий. На Бельведерском дворе в Ватикане в эпоху Ренессанса устраивались грандиозные турниры и бои быков.³⁸ В папских садах содержали множество экзотических животных (там жил и знаменитый белый слон Ханно). Во дворце регулярно устраивались великолепные спектакли. Папы и кардиналы были просто обязаны регулярно устраивать колоссальные пиры немыслимой роскоши. На таких пирах подавали десятки разнообразных блюд, выпивали бесчисленные бочки лучших вин. Звучала музыка, и веселье затягивалось до самого утра. В июне 1473 г. кардинал Пьетро Риарио устроил пир с 40 переменами блюд, среди которых был невероятный позолоченный хлеб и запеченный медведь.³⁹

Но сколь бы великолепной ни была придворная роскошь, за все нужно было платить. Сколько бы курия ни пыталась оправдать свой роскошный образ жизни желанием заслужить уважение и поддержать авторитет Святого Престола, вести подобное существование, не пав жертвой пороков дворов светских, было просто невозможно. Мораль курии в Риме разрушалась с той же скоростью, с какой росло величие папства.

Главной заботой были деньги – и они же являлись источником главного греха. Разумеется, создать образ безграничной власти, не имея солидных доходов, было невозможно.⁴⁰ Кардиналам нужны были деньги. Хотя не все жили одинаково, но, по некоторым оценкам, доход 25–30 кардиналов, которые жили в Риме в начале следующего века, составлял от 2000 до 3000 дукатов (а дукат примерно равен флорину). Но даже эти колоссальные суммы бледнеют в сравнении с повседневной стоимостью придворной жизни. В 1540-е гг. гуманист Франческо Пришьянезе писал, что кардинал Никколо Ридольфи каждый год тратил не менее 6500 скуди (скудо по стоимости примерно равнялся дукату и флорину) на содержание сотни домашних слуг. Но в этой сумме учитывались лишь самые необходимые расходы.⁴¹ Покупка, аренда, строительство или содержание дворца обходилось в тысячи дукатов. С огромными расходами были связаны заказы на художественное оформление кардинальских апартаментов. Время шло, и конкуренция между кардиналами усиливалась, а вместе с ней усиливалось и финансовое давление. К началу XVII в. кардинал Франческо Гонзага признавался, что он не сможет достойно жить в Риме, не получая ежегодно 36 тысяч скуди, и угрожал покинуть город, если не получит этой суммы.⁴² Как показывают эти поздние примеры, почти с самого возвращения папства в Рим кардиналы – и папы – постоянно испытывали недостаток средств.⁴³ Несмотря на периодические субсидии тем, кто не мог рассчитывать на династические резервы, им часто бывало нелегко свести концы с концами. Как писал в 1563 г. венецианский посол Джироламо Соранцо, «те, кто был очень беден, не могли позволить себе многое из того, что было необходимо для поддержания их статуса».⁴⁴

Необходимость поддерживать собственный статус заставляла кардиналов целиком и полностью сосредоточиваться на увеличении доходов – способами достойными или грязными. Алчность при папском дворе расцвела пышным цветом. Каждый из князей Церкви был одержим желанием иметь еще больше приходов, сколь бы мало денег они ни приносили. В своих мемуарах Эней описывает Пьетро Барбо, племянника Евгения IV, позже ставшего папой Павлом II. Его он считал истинным воплощением алчного кардинала. Назвав патологически толстого Пьетро «опытным искателем мирских благ»⁴⁵, Эней описывает, как тот после смерти ректора потребовал себе довольно небольшую церковь Санта-Мария в Импрунете и был страшно недоволен, когда папа ему отказал.⁴⁶ В 1484 г. флорентийский гуманист Бартоломео делла Фонте (Бартоломео Фонцио) жаловался на то, что при папском дворе «не процветает более ни вера во Христа, ни любовь, ни благочестие, ни милосердие; добродетели, неподкупности, и просвещению там более нет места».⁴⁷ «Следует ли мне упомянуть, – спрашивал он у Лоренцо Великолепного, – о грабежах, оставшихся безнаказанными, и о том почете, в каком нынче алчность и расточительность?»⁴⁸ В тот же день делла Фонте написал Бернардо Ручеллаи. В письме он описывал «водоворот порока», поглотивший курию. Кардиналы, «становясь пастырями порока… уничтожают паству, порученную их заботе», потому что «удовлетворить их алчность невозможно».⁴⁹

Другие грехи курии были еще отвратительнее. Учитывая роскошь и блеск дворов эпохи Ренессанса, всегда существовала серьезная опасность вседозволенности. Чем больше властители стремились к великолепию, тем сильнее были соблазны телесных наслаждений. Как писал Кастильоне в «Придворном», «сегодня правители настолько подвержены дурному… и так трудно открыта им глаза на истину и привести их к добродетели..».⁵⁰ И то, что относилось к дворам светским, в еще большей степени относилось к двору папскому, который превосходил все остальные по роскоши.

Чревоугодие было, по замечанию Бартоломео Фонте, пороком вездесущим.⁵¹ Типичным примером мог служить кардинал Жан Жуффруа, епископ Арраса, которого Эней живо описывает в своих мемуарах. Хотя Жуффруа «желал казаться благочестивым», он был «человеком безрассудным и развращенным». Он не мог устоять перед соблазнами стола папского двора, но огромные количества поглощаемой пищи пагубно на нем сказывались:

За обедом он приходил в ярость от малейшего замечания и швырял серебряные тарелки и хлеб в слуг, а порой даже в достойных гостей, присутствовавших за столом. В ярости он мог опрокинуть стол со всеми блюдами. Он был чревоугодником и не знал умеренности в питье. Будучи разгоряченным вином, он не мог сдерживаться.⁵²

Хотя не все были похожими на пресловутого кардинала, пьянство и обжорство были нормой жизни для кардиналов эпохи Ренессанса. Даже после избрания папой Александр VI постоянно напивался: как замечал Бенвенуто Челлини, «это был его обычай, раз в неделю устраивать безумную попойку, после которой его сильно рвало».⁵³ Папа Павел II ел и пил так много, что даже на самых лестных его портретах он предстает перед нами гротескно ожиревшим.

Но главным грехом папского двора была похоть. Разумеется, в этом не было ничего нового. Во время авиньонского пленения Петрарка с горечью писал о сексуальной невоздержанности кардиналов. Для него Авиньон был воплощенным примером греховности. Он писал:

Зд