Тайны, ложь и кровопролитие

Вскоре после коронации Пий II понял, что у папы есть и другие обязанности, кроме светских развлечений и обогащения собственной семьи. Римский двор был не самым подходящим местом для углубленного созерцания собственного пупка. Курия не была оторвана от внешнего мира. Папский двор был одним из эпицентров итальянской политики. И очень скоро Пий оказался втянутым в сложнейшие международные проблемы.

Новый папа столкнулся с двумя серьезными кризисами. Первый был связан с Сицилией. Незадолго до избрания Пия II между Каликстом III и королем Сицилии Альфонсо произошла жестокая ссора. По каким-то только ему самому известным причинам Альфонсо высокомерно потребовал, чтобы папа признал его законным королем Сицилии, да еще и отказался от Анконы и ряда других церковных земель. Естественно, Каликст отказался. 27 июня 1458 г. Альфонсо безвременно скончался, и тогда папа объявил, что остров возвращается под папское управление на основании того, что королевство давным-давно являлось папским феодом.⁸⁰ Только смерть Каликста предотвратила полномасштабное вторжение папских армий на Сицилию. Папе Пию II предстояло решить эту проблему. Сын Альфонсо Ферранте хотел, чтобы папа подтвердил его права на трон, папа хотел обеспечить безопасность владений Церкви – и в то же время успокоить церковных «ястребов».⁸¹

Второй кризис был связан с проблемой самой Папской области. Во время заседания конклава кондотьер Якопо Пиччинино воспользовался отсутствием папы и вторгся на папские территории в Центральной Италии. В ходе молниеносной кампании он захватил Ассизи, Гуальдо, Ночеру и навел ужас на всю Умбрию.⁸² Папе нужно было срочно изгнать Пиччинино с земель, принадлежавших папству.

Оба кризиса были сторонами одной монеты. Единственный выход заключался в одновременном решении обоих. Чтобы обеспечить безопасность Папской области, Пий решил заключить сделку с Ферранте. Это не только решало проблему Сицилии, но еще и устраняло все опасности, которыми грозил Альфонсо. Более того, Ферранте пообещал Пию помощь в деле изгнания Пиччинино из Умбрии. Оставалось единственное затруднение: Пий согласился помочь Ферранте разрешить его конфликт с Сиджисмондо Пандольфо Малатестой и стабилизировать ситуацию на севере. Именно для того, чтобы решить эту труднейшую задачу, папа и остановился во Флоренции по пути в Мантую весной 1459 г.

Став папой, Пий сосредоточил в своих руках огромную политическую и дипломатическую силу, но при этом ему приходилось постоянно решать самые разные задачи, связанные друг с другом. Он чувствовал себя жонглером: если одна тарелка упадет, то за ней посыплются и все остальные. Но трудности папы были всего лишь проявлением проблем, с которыми папство сталкивалось на протяжении всей эпохи Ренессанса. После возвращения пап в Рим и установления контроля над Папской областью они более не могли воздерживаться от участия в сложной политической игре в Италии. Семейные заботы и пьяные пиры, которыми так славился папский двор, зависели от активного участия папы в сложном и опасном деле международных связей. Ключом ко всему была Папская область. Именно оттуда поступала львиная доля доходов, от которых зависел папский двор. Поэтому Папскую область следовало защищать, сохранять, и по возможности расширять. Сделать это было очень трудно, и папы должны были вести себя точно так же, как главы всех других государств Италии, т. е. заниматься делами дипломатическими, обороной и вопросами собственности. Единственная проблема заключалась в том, что политика была весьма далека от представления Николая V о Церкви как об оплоте истинной веры и символе неземной добродетели. Если повседневная жизнь папского двора была пронизана пороком, мздоимством и аморальностью, то политика была делом еще более зловещим – самым зловещим из всего, что творилось в Риме. И, как все остальные в Вечном городе, папы и кардиналы не упускали возможности использовать меценатство для того, чтобы замаскировать или восславить свои самые мрачные и безобразные стороны.

Жить по лжи

В основе кризисов, с которыми Пий II столкнулся в 1458–1459 гг., лежала жгучая проблема авторитета. Хотя некоторые, например, Марсилий Падуанский, подвергали авторитет пап сомнению, в эпоху Ренессанса их духовное верховенство прочно закрепилось в Церкви. Папы считали себя прямыми наследниками первого апостола – и свидетельством тому слова Христа, начертанные огромными буквами вокруг купола базилики Святого Петра: «Ты – Петр, и на сем камне я создам Церковь Мою». Но если папы могли обосновать свой примат в религиозных вопросах, обращаясь к Писанию, то в вопросах власти мирской все было не так просто. Как уже давно указывали францисканцы, в Библии ничего не говорится о том, что Христос хотел, чтобы Его Церковь обладала чем бы то ни было, не говоря уже о нескольких миллионах акров земель в Центральной Италии. Напротив, в Евангелиях было немало пассажей, которые можно было бы истолковать как требование абсолютной евангелической бедности.

Официальные же толкователи Библии находили весьма хитроумные аргументы из Евангелия, которыми папы могли обосновывать – и обосновывали свое богатство и власть. Учитывая неоднозначность Евангелий, слова Христа можно было использовать для того, чтобы оправдать практически все, что угодно. Но даже если Церковь могла обладать собственностью и земной властью вполне законно, то в Библии все равно ничего не говорилось о том, что бог наделил пап правом распоряжаться такими колоссальными территориями. Чтобы закрепить свое положение, папству нужно было изобрести нечто другое.

И решение дала им сама история. Многие исторические эпизоды прошлого, например изгнание папой Львом I Аттилы и коронация Карла Великого можно было истолковать как доказательство права папства на управление центральными районами Италии и его превосходство над всеми другими формами светской власти. Но одно «доказательство» выделялось среди всех. В средние века и в эпоху Ренессанса папы основывали свое право на земную власть документом, получившим название Константинов дар. Предположительно этот текст был составлен в начале IV в. Согласно ему, в благодарность за исцеление от проказы после крещения и конфирмации император Константин передал власть над всей Римской империей папе Сильвестру I. После этого папы сохраняли суверенные права над Империей и вплоть до недавнего времени просто доверяли императорам управление их территориями, за исключением территорий Папской области.

Беда была в том, что «Дар» был подделкой, написанной примерно в начале XI в. Папы эпохи Ренессанса не могли об этом не знать. Еще до окончания раскола кардинал Николай Кузанский оспаривал подлинность документа. В 1439–1440 гг. Лоренцо Валла использовал свой филологический опыт, чтобы однозначно доказать его недостоверность. ⁸³ До избрания папой Эней Сильвий Пикколомини сам написал трактат о недостоверности данного текста.

Но «Константинов дар» был слишком полезен, чтобы открыто говорить о том, что это фальшивка. Папы эпохи Ренессанса отвергли трактат Валлы и труд Пикколомини. Они продолжали вести себя так, словно документ был абсолютно подлинным. Даже если после понтификата Николая V он перестал упоминаться в папских буллах, папы один за другим создавали визуальные подтверждения подлинности «Дара». Искусство могло дать такую жизнь утверждениям, воплощенным в фальшивом тексте, какой не могли дать ни юридические, ни филологические аргументы.

Самым ярким примером этого может служить зал Константина в личных апартаментах Апостольского дворца.⁸⁴ Папа Юлий II заказал роспись этого зала мастерской Рафаэля. Фрески огромного зала должны были четко показывать, что даже если «Константинов дар» – это фальшивка, документ все равно остается основой папской политики. В руках Джулио Романо, Раффаэлино дель Колле и Джанфранческо Пенни история жизни Константина стала воплощением легитимности верховенства Церкви в земных вопросах – и особенно в Италии. Художники показали видение Константину креста и последующую победу в битве у Мильвийского моста. Крещение и предположительное дарение Империи изображено на двух крупных и очень драматичных фресках. Хотя некоторые фигуры изображены в исторически достоверных костюмах, папа Сильвестр и другие клирики написаны в одеяниях начала XVI в., чтобы подчеркнуть легитимную связь понтифика IV в. с Юлием II.

Та же идея была еще более убедительно подчеркнута в другом зале новых папских апартаментов, в станцах Элиодора.⁸⁵ Написанные самим Рафаэлем фрески еще более расширили смысл «Константинова дара», показав добродетель и силу мирской власти папства на примере исторических и псевдоисторических эпизодов. В «Изгнании Элиодора» и «Встрече Папы Льва I с Аттилой» Юлий II и Лев X предстают врагами безбожных тиранов и защитниками Рима, а на фреске «Месса в Больсене» второй понтифик делла Ровере становится свидетелем чуда XIII в., которое служит доказательством высшей истины веры, защищаемой папством. Заключительная фреска «Чудесное изведение апостола Петра из темницы» венчает художественный замысел: «князя апостолов» освобождает из темницы милосердный ангел, что показывает «тщетность применения силы против первого викария Христа».⁸⁶

Жить с мечом

Сколь бы убедительными ни были территориальные претензии пап, для подтверждения нужно было что-то более материальное. Опасность грозила повсюду. Папской области со всех сторон угрожали сильные и агрессивные государства. Папы постоянно опасались неаполитанского или французского вторжения. Вассалы Церкви в Центральной Италии – города и signori – были настолько непостоянными и хитроумными, что на их верность никогда нельзя было положиться. Кроме того, на полуострове постоянно орудовали алчные кондотьеры вроде Якопо Пиччинино, которые только и ждали случая, чтобы отщипнуть кусок от папской собственности. Если папы хотели и дальше сохранять в своей собственности Папскую область, им нужно было что-то делать, чтобы удержать контроль над этой территорией.

Дипломатия предлагала удобное решение. Понимая, что лучший (и самый экономичный) способ защиты Папской области – это сохранение баланса сил, папы постарались обеспечить столь желанную безопасность своей миротворческой деятельностью. Возможно, под влиянием остаточного чувства христианского долга Николай V постарался добиться стабильного и долгосрочного мира между воинственными итальянскими государствами.⁸⁷ Он не раз отправлял молодого Энея Сильвия Пикколомини с миротворческими миссиями в Неаполь и Милан. Результатом этой деятельности стал заключенный весной 1454 г. Лодийский мир – истинный триумф папской дипломатии. Он не только положил конец длительным и жестоким войнам в Ломбардии, которые так тревожили предшественников Николая, но еще и вселил надежду на то, что безопасность Папской области обеспечена на обозримое будущее.

Но приверженность папства миру была столь же циничной, как и использование «Константинова дара». Мир был желанен лишь до того момента, пока он отвечал интересам пап. И даже в этот хрупкий период Николай и его преемники с радостью брались за оружие, чтобы обеспечить приток средств из Папской области. Понтификам нужна была армия, чтобы отражать нападения кондотьеров. Так Каликст III отправил Джованни Вентимилью, чтобы изгнать из Папской области армию Якопо Пиччинино.⁸⁸ Но армия была нужна и для других целей. Папы были готовы подавить любой намек на недовольство своих подданных – причем весьма жестоко. Папы с тревожащей регулярностью нанимали кондотьеров. Воевать начали даже сами кардиналы – многие из них унаследовали воинственность своих благородных предков. Пий II поставил собственного племянника, кардинала Никколо Фортигуэрру, во главе папской армии, которая вместе с армией Федерико да Монтефельтро сражалась с Сиджисмондо Пандольфо Малатестой, папским викарием Римини.⁸⁹ Эта кампания оказалась на редкость жестокой. Точно так же Сикст IV приказал жестоко разграбить взбунтовавшийся город Сполето – суровое предупреждение любому городу, который вздумает вырваться из папской хватки.⁹⁰

Но одновременно с укреплением своих позиций в Папской области, папы необдуманно открылись для более вероломного насилия. В кулуарах стали формироваться дестабилизирующие обстановку союзы. Все чаще сталкиваясь с папской жестокостью, signori Папской области стали объединяться с теми, кого начала тревожить воинственность Рима. Заговоры множились. Опасность угрожала даже столь уважаемому понтифику, как Пий II. Поссорившись с Пием из-за правления Вико, Эверсо дельи Ангвиллара в 1461 г. заключил союз с кондотьером Якопо Пиччинино и флорентийским торговцем Пьеро Пацци с целью убийства папы. Хотя заговор не удался, канцлер Пиччинино утверждал, что он нашел «яд, который, будучи в очень малом количестве втертым в папский трон, убил бы папу, как только он сел бы». ⁹¹

Несмотря на условия Лодийского мира, папы должны были реагировать на эти угрозы. Они стали настоящими мастерами в искусстве заговоров. Папы и кардиналы, не раздумывая, организовывали перевороты и убийства, если это могло послужить их интересам. Хотя Пий II был довольно умеренным в этом отношении, его преемник Сикст IV занимался заговорами с настоящей страстью. За кровавым заговором Пацци 1478 г. стоял именно Сикст, для которого усиливающееся влияние Медичи было угрозой.

Сикст приобрел пограничный город Имола и назначил новым правителем своего племянника Джироламо Риарио. И сразу же он начал планировать отстранение Медичи от власти во Флоренции с помощью семейства Пацци (именно они дали папе деньги на покупку Имолы) и Франческо Сальвиати (этого члена семьи папских банкиров Сикст сделал архиепископом Пизы).⁹² Кроме того, Сикст тайно заручился поддержкой Федерико да Монтефельтро, который пообещал предоставить заговорщикам 600 солдат. Хотя Сикст старался не вникать в детали, он знал, что свергнуть Медичи можно только с помощью убийства. План был дьявольски простым. Все началось со смерти. 26 апреля на мессе в соборе Франческо де Пацци и Бернардо Банди закололи Джулиано де Медичи на глазах у сотен верующих. Они намеревались убить и его брата Лоренцо, но смогли его лишь ранить. А тем временем Франческо Сальвиати и его родственники ворвались в Палаццо Веккьо в надежде захватить самое сердце Флоренции и мгновенно установить новый режим. Ситуация действительно находилась на грани. Только благодаря энергичным и быстрым действиям Лоренцо де Медичи и его соратников заговор не удался. Якопо де Пацци выбросили из окна, а Франческо Сальвиати повесили на стене Палаццо Веккьо. Но это никак не повлияло на Сикста и его преемников.

После краха Лодийского мира папство оказалось втянутым в ряд беспощадных военных кампаний, являвшихся частью того, что мы сегодня называем итальянскими войнами. В тот период папы стали серьезным источником нестабильности на полуострове. Устав от 60 лет непрерывных войн, Александр VI заключил с Неаполем союз для борьбы с армиями Милана и Франции (французский король Карл VIII хотел отвоевать Неаполитанское королевство для себя).⁹³ Из-за катастрофически неудачного командования Папская область погрузилась в полную анархию. Только несколько лет спустя агрессивный и воинственный Юлий II решил присвоить венецианские области в Романье и заключил пакт с императором Священной Римской империи, королем Франции и королем Неаполя. Кровопролитная битва при Аньяделло (1509) стала триумфом папского честолюбия, но лишь еще больше осложнила ситуацию. У Юлия возник конфликт с Францией, для чего ему пришлось объединиться со своим заклятым врагом – Венецией. Этот весьма противоречивый союз Дезидерий Эразм Роттердамский высмеял в своем сатирическом диалоге «Юлий, изгнанный с небес» (Julius exclusus de caelis). Несмотря на чудовищную сложность конфликта, преемники Юлия из династии Медичи, Лев X и Климент VII, взялись за дело с поразительной энергией. Они увеличили масштаб итальянских войн и пролили еще больше крови, хотя по воинским талантам явно уступали своим предшественникам на Святом Престоле. Положение настолько ухудшилось, что в 1527 г. император Священной Римской империи Карл V осадил Рим и заключил Климента в темницу.

Подогреваемое атмосферой почти непрерывных военных кампаний честолюбие пап пробуждало в них еще большую склонность к заговорам. Но никто не довел это неприглядное искусство до таких вершин, как Александр VI, которое Макиавелли описывает весьма резко – даже по его стандартам. В «Государе» он писал так:

Александр VI всю жизнь изощрялся в обманах, но каждый раз находились люди, готовые ему верить. Во всем свете не было человека, который так клятвенно уверял, так убедительно обещал и так мало заботился об исполнении своих обещаний. Тем не менее, обманы всегда удавались ему, как он желал, ибо он знал толк в этом деле.⁹⁴

Макиавелли замечал, что Александр сумел укрепить светскую власть папства, уничтожив потомков тех, кого Церковь ранее поддерживала.⁹⁵ Самую печальную известность принесло ему искусство отравлений и убийств. Хотя трудно найти тому убедительные доказательства, но последние дни папы явственно свидетельствуют о его пристрастии к подобным методам. 10 августа 1503 г. Александр VI и Чезаре Борджиа присутствовали на роскошном пиру, устроенном очень богатым кардиналом Адриано Кастелли ди Корнето. Но до кардинала дошел слух о том, что папа собирается отравить его вареньем и присвоить себе его деньги и имущество. Решив опередить заговорщиков, Кастелли подкупил человека, который должен был его отравить, и тот подал отравленное варенье Александру и Чезаре. Через два дня папа смертельно заболел. Чезаре тоже был нездоров. Но что-то пошло не так. Пока Александр боролся за свою жизнь (он все же умер 18 августа), Кастелли обнаружил, что он тоже случайно употребил яд. Долгое время он сильно страдал от последствий этого события.

С момента возвращения в Рим папство было исключительно милитаристским институтом, поэтому папы весьма снисходительно смотрели на заговоры и кровопролитие, которые были неотъемлемой частью войн эпохи Ренессанса. Это противоречило христианской морали, но папы всегда демонстрировали поразительное бесстыдство. Они даже гордились своими военными достижениями. С помощью искусства они придали фальшивому «Константинову дару» налет легитимности и уважения и точно так же сумели прославить в веках и узаконить свои успехи на военной ниве и ниве заговоров.

Идея зародилась очень давно. На фресках библиотеки Пикколомини в Сиене, где увековечена жизнь Пия II, Пинтуриккьо изобразил сцену, на которой Эней Сильвий Пикколомини призывает папу Каликста III собрать армию для войны. Точно так же Сикст IV, который не имел желания раскаиваться ни в своей агрессивности, ни в то, что он поощрял самые жестокие заговоры, положил начало новой тенденции соединения понтификов с военными достижениями римских императоров: он заказал памятные медали, которые по внешнему виду напоминали античные монеты.⁹⁶

Во времена правления Юлия II эскалация милитаризма и насилия достигли зенита. Оправдывая свою репутацию «Папы-воина», Юлий никогда не упускал возможности оставить потомкам свое изображение в виде настоящего супермена. Вазари пишет, что однажды, когда Микеланджело заканчивал работу над глиняной статуей папы, предназначенной для Болоньи, папа заговорил с ним, и этот разговор отражает истинную природу представления понтифика о себе:

Эту статую Микеланджело вылепил из глины еще до того, как папа уехал из Болоньи в Рим; когда же Его Святейшество пришел взглянуть на нее, он еще не знал, что вложить ей в левую руку, а так как правая была гордо поднята, папа спросил, что же он делает: благословляет или проклинает? Микеланджело ответил, что он увещевает болонский народ вести себя благоразумно. Когда же он спросил, как полагает Его Святейшество, не вложить ли ему в левую руку книгу, тот ответил: «Дай мне в руку меч – я человек неученый.⁹⁷

Та же самая гордость военными успехами просматривается в старании Юлия использовать искусство для проведения визуальных параллелей между его понтификатом и правлением Юлия Цезары. По примеру своего родственника Сикста IV Юлий заказал Джанкристофоро Романо и Кристофоро Карадоссо отлить медали, которые связывали бы его образ не только со строительством базилики Святого Петра, но и с постройкой укрепления в Чивитавеккья и «защитой» церковных земель в Центральной Италии.⁹⁸

Преемники Юлия также часто заказывали изображения исторических побед, чтобы восхвалить или оправдать собственные действия или планы. Одним из самых поразительных примеров является одна из сцен, написанных художниками из мастерской Рафаэля в станцах Пожара в Борго в Ватикане. Я говорю о «Битве при Остии». Эта фреска увековечивает победу Льва IV над сицилийскими сарацинами в 849 г. Сцена замечательна тем, что в роли своего великого предшественника Лев X изобразил себя. Так первый папа из династии Медичи продемонстрировал свою связь с триумфом далекого прошлого. Произведение искусства стало визуальным оправданием военных действий Льва X.

Но какими бы жестокими ни были папы после возвращения в Рим, сколько бы жизней ни требовало их безмерное честолюбие, искусное манипулирование меценатством прикрыло их грехи, насилие, убийства и заговоры. Все это стало считаться печальной необходимостью ради святой славы Церкви. Конечно, это чистая ложь, но ложь, вполне вписывающаяся в атмосферу папского Ренессанса.