И вот наконец сами эти знаменитые правила.

Осознание масштабов свершенного, спокойствие и уверенность чувствуются в этих простых и ясных предписаниях.

"И подобно тому как обилие законов нередко дает повод к оправданию пороков и государство лучше управляется, если законов немного, но они строго соблюдаются, так и вместо большого числа правил, составляющих логику, я заключил, что было бы достаточно четырех следующих, лишь бы только я принял твердое решение посто­янно соблюдать их без единого отступления.

   Первое — никогда не принимать за истинное ничего, что я не признал бы таким с очевидностью, т. е. тщательно избегать поспешности и предубеждения и включать в свои суждения только то, что представ­ляется моему уму столь ясно и отчетливо, что никоим образом не сможет дать повод к сомнению.

Второе — делить каждую из рассматриваемых мною трудностей на столько частей, сколько потребуется, чтобы лучше их разрешить.

Третье — располагать свои мысли в определенном порядке, на­чиная с предметов простейших и легко познаваемых, и восходить мало-помалу, как по ступеням, до познания наиболее сложных, допуская существование порядка даже среди тех, которые в естественном ходе вещей не предшествуют друг другу.

И последнее — делать всюду перечни настолько полные и обзоры столь всеохватывающие, чтобы быть уверенным, что ничего не пропущено".

Что может быть значительнее в науке, чем решение этой проблемы? Р. Декарт вполне осознает ее масштабы. Предложенная им система правил, как он считал, откроет невиданные возможности для развития науки.

Как писал великий мыслитель, "если говорить откровенно, я убежден, что она превосходит любое другое знание, переданное нам людьми, так как она служит источником всех других знаний".

  И вместе с тем ведь это был Декарт, который удивительно сочетал в себе кристальную ясность ума, убежденность в возможности достиже­ния истины с замечательной способностью не преклоняться ни перед чьим мнением и во всем сомневаться. И поэтому нас не должно удивлять и такое его высказывание: “Впрочем, возможно, что я ошибаюсь, и то, что принимаю за золото и алмаз, не более чем крупицы меди и стекла".

2. КРИТИЧЕСКИЕ АРГУМЕНТЫ

   Индуктивистская модель научного познания была очень популяр­на в истории методологии науки. Когда ученые говорили, что нельзя познать действительность не наблюдая, не экспериментируя, когда они воевали против всяческих умозрении по отношению к действительности, когда они высказывались в том стиле, что факты — это воздух ученого, в принципе они опирались на те идеи, которые выдвинул еще Бэкон довольно давно и в довольно систематической форме.

   Кажется вполне естественным, что научное познание действи­тельности осуществляется только тогда, когда мы имеем возможность ее наблюдать, экспериментировать с ней, и в общем-то даже совре­менному здравому смыслу соответствует такое представление о науч­ном познании. В этих представлениях, несомненно, есть определенные основания.

    Однако такого рода модель в свете современных представлений оказывается совершенно несостоятельной, и ее несостоятельность обосновывается сейчас совершенно неоспоримыми аргументами, которые высказывались в разное время и в общем-то были систематизированы уже в XX в. Рассел в свое время так выразил свое недоверие к индуктивной модели научного познания. Он говорил, что верить в индуктивные обобщения — это значит уподобляться курице, которая на каждый зов хозяйки выбегает ей навстречу в надежде на то, что ее покормят зерном. Однако рано или поздно дело оканчивается тем, что хозяйка сворачивает ей шею.

  Но если говорить всерьез, то против универсальности индуктив­ных обобщений и их трактовки как фундамента для всего научного познания могут быть выдвинуты прежде всего следующие аргументы.

— Индукция не может приводить к универсальным суждениям, в которых выражаются закономерности.

Конечно, в опыте можно зафиксировать какую-либо повторяе­мость. Однако никакой опыт не может гарантировать, что она сохра­нится за пределами непосредственно наблюдаемого.

— Индуктивные обобщения находятся на уровне непосредствен­но-эмпирических обобщений, и они не могут осуществить скачок от эмпирии к теории.

Обосновывая это утверждение, трудно представить себе лучший способ аргументации, чем апелляция к авторитету великого Эйнштейна.

      “В настоящее время известно, что наука не может вырасти на основе одного только опыта и что при построении науки мы вынуждены прибегать к свободно создаваемым понятиям, пригод­ность которых можно a posteriori проверить опытным путем. Эти обстоятельства ускользали от предыдущих поколений, которым казалось, что теорию можно построить чисто индуктивно, не прибегая к свободному, творческому созданию понятий. Чем примитивнее состояние науки, тем легче исследователю сохра­нять иллюзию по поводу того, что он будто бы является эмпири­ком. Еще в XIX в. многие верили, что ньютоновский принцип "hypotheses non fingo" должен служить фундаментом всякой здра­вой естественной науки.

   В последнее время перестройка всей системы теоретической физики в целом привела к тому, что признание умозрительного характера науки стало всеобщим достоянием”.

— Любые эмпирические исследования предполагают наличие оп ределенных теоретических установок, без которых они просто неосуществимы.

Дело в том, что никакого чистого опыта, т.е. такого опыта, который не определялся бы какими-то теоретическими представления­ми, просто не существует. Без определенной теоретической установки не может возникнуть даже идеи эксперимента.

Вот что пишет по этому поводу К.Поппер. Представление о том, что наука развивается от наблюдений к теории, все еще довольно широко распространено. Однако "вера в то, что мы можем начать научное исследование, не имея чего-то похожего на теорию, является абсурдной". “Двадцать пять лет тому назад я пытался внушить эту мысль группе студентов-физиков в Вене, начав свою лекцию следующи­ми словами: "Возьмите карандаш и бумагу, внимательно наблю­дайте и описывайте ваши наблюдения'" Они спросили, конечно, что именно они должны наблюдать. Ясно, что простая инструк­ция "Наблюдайте'" — является абсурдной... Наблюдение всегда носит избирательный характер. Нужно избрать объект, опреде­ленную задачу, иметь некоторый интерес, точку зрения, пробле­му. А описание наблюдения предполагает использование дескриптивного языка со словами, фиксирующими соответствую­щие свойства; такой язык предполагает сходство и классифика­цию, которые, в свою очередь, предполагают интерес, точку зрения, проблему”.

  Замечательное описание эмпиризма, который лежит в основе индуктивной модели научного познания, дает Р.Якобсон.

Он приводит описание положения, в которое попал герой повести русского писателя В.Одоевского, наделенный магом способно­стью все видеть и все слышать. “"Все в природе разлагалось пред ним, но и ничто не соединялось в душе его", и звуки речи несчастный воспринимал как лавину артикуляторных движений и механических колебаний, лишенных смысла и цели”. "Нельзя было более точно предвидеть, — замечает Р.Якобсон, — и более проникновенно описать торжество слепого эмпиризма'"

-Известно, что в истории науки целый ряд фундаментальных теоретических результатов был получен без непосредственного обращения к эмпирическому материалу.

   В качестве классического примера здесь следует привести созда­ние общей теории относительности. Впрочем, к ним можно отнести и создание частной теории относительности.

      Никаких особых фактов, которые могли бы послужить Эйнштей­ну для создания общей теории относительности, не существовало. И по поводу создания частной теории относительности можно сейчас сказать то же самое. Опыт Майкельсона, на который обычно ссылаются, когда пытаются истолковать создание частной теории относительности как результат апелляции к каким-то опытным фактам, как свидетельствовал сам Эйнштейн, по край­ней мере не имел для него существенного значения. Частная теория относительности была создана в результате рас­смотрения теоретической проблемы, связанной с истолкованием природы пространства-времени и места пространственно-времен­ных представлений в структуре научного знания, в физических теориях.

И уж, конечно, эти теории были созданы не в результате индук­тивных обобщений.

  Модель научного познания, разработанная РДекартом, оказывается также невыдерживающей критики

Конечно, в современном теоретическом мышлении огромна роль дедукции. Несомненно и то, что в каком-то смысле интуитивно ученый усматривает основные принципы теории

— Однако эти принципы далеки от декартовской очевидности.

  Как известно, Лобачевский построил неевклидову геометрию, заменив пятый постулат Евклида, согласно которому через точку, лежащую вне данной прямой, можно провести прямую параллель­ную данной, и притом только одну. В геометрии Лобачевского через точку, лежащую вне данной прямой, можно провести по крайней мере две прямые параллельные данной. Такое утвержде­ние ни в каком смысле не является очевидным.

Аналогично дело обстоит с основаниями квантовой механики, теории относительности, современной космологической теории Большого взрыва.

— Модель Р.Декарта не отражает роли эмпирических исследова­ний в научном познании.

Теперь обратим внимание на их общие недостатки, которые присущи рассмотренным моделям научного познания.

— Они предполагают, что в науке не может содержаться вероят­ностное знание.

     Развитие науки убедительно продемонстрировало огромную эф­фективность использования в науке вероятностных представлений. Со­временные эмпирические исследования просто немыслимы без статистической обработки. Практически во всех областях науки стро­ятся вероятностные модели изучаемых явлений. Подавляющее большинство современных научных теорий являются вероятностно-ста­тистическими. Их значимость настолько велика, что сегодня говорят о вероятностной картине мира. Квантовая механика, генетика, теория эволюции, теория информации являются классическими образцами та­кого рода теорий.

  — Оба мыслителя исходят из того, что наука не может содержать в себе гипотетического знания.

     Г. Лейбниц в отличие от Ф. Бэкона и Р. Декарта считал необходи­мым обратить особое внимание на гипотетическое, вероятное знание.

     "Мнение, основанное на вероятии, — писал он, — может быть, также заслуживает названия знания, в противном случае должны отпасть почти все историческое знание и многое другое. Но, не вдаваясь в спор о словах, я думаю, что исследование степеней вероятностей было бы очень важным и отсутствие его представ­ляет большой пробел в наших работах по логике". Г.Лейбниц, так же как и Г.Галилей, обращал внимание на важную роль гипотез в научном познании. Сегодня эти идеи имеют фундаментальное значение.

— Они строят свои модели, претендуя на построение логики открытия

Попытки построения различного рода логик открытия прекрати­лись еще в прошлом веке. Была понята полная их несостоятельность. Это стало очевидным в результате как психологических, так и фило­софских исследований творческой деятельности человека.

  Приговор был такой: никакой логики научного открытия в прин­ципе не может быть. Ни в каком смысле алгоритма здесь не существует.

3. ОТ ЛОГИКИ ОТКРЫТИЯ К ЛОГИКЕ ПОДТВЕРЖДЕНИЯ

     В первой половине XX в. одной из наиболее популярных стано­вится гипотетико-дедуктивная модель научного познания.

    Создание логики открытия предполагало, что сам процесс полу­чения нового знания гарантирует его истинность. Но если не существует никаких методов открытия, то очевидно, что в науку проникают ут­верждения, носящие гипотетический характер. Они, конечно, требуют испытания на непротиворечивость, а главное — на соответствие наблю­даемым и опытным данным. Свободное творчество в процессе выдвиже­ния различного рода обобщений, таким образом, имеет вполне естественное ограничение.

      Складывалось следующее представление о процессе научного познания.

— Ученый выдвигает гипотетическое обобщение, из него дедук­тивно выводятся различного рода следствия, которые затем сопоставляются с эмпирическими данными.

— Те гипотезы, которые противоречат опытным данным, отбра­сываются, а подтвержденные утверждаются в качестве научно­го знания.

— Эмпирическое содержание любого обобщения и определяет его подлинный смысл.

— Теоретическое утверждение, чтобы быть научным, обязательно должно иметь возможность соотноситься с опытом и подтвер­ждаться им.

      Однако, когда мы говорим, что истинность того или иного утверждения известна из опыта, мы фактически ссылаемся на принцип индукции, согласно которому универсальные высказывания основыва­ются на индуктивных выводах.

    "Этот принцип, — утверждает Рейхенбах, — определяет истин­ность научных теорий. Устранение его из науки означало бы не более и не менее как лишение науки ее способности различать истинность и ложность ее теорий. Без него наука, очевидно, более не имела бы права говорить об отличии своих теорий от причуд­ливых и произвольных созданий поэтического ума". Поэтому основной задачей методологии науки становится разра­ботка индуктивной логики.

   Однако никакими эмпирическими данными, как отмечал Р.Карнап, невозможно установить истинность универсального обобща­ющего суждения. Сколько бы раз ни испытывался какой-либо закон, не существует гарантий, что не появятся новые наблюдения, которые будут ему противоречить.

     “Никогда нельзя достигнуть полной верифика­ции закона, — писал Р.Карнап. — Фактически мы вообще не должны говорить о "верифика­ции" — если под этим словом мы понимаем окончательное установление истинности, — а только о подтверждении”.

    Итак, теоретические построения науки по своей сути могут быть лишь гипотетическими. Они не в силах стать истинными, а могут претендовать лишь на правдоподобие. Поскольку оно выявляется в сопоставлении теоретических гипотез с эмпирическими данными, про­цедура подтверждения становится в научном познании чрезвычайно важной. Также очевидно, что индуктивная логика, устанавливающая их связь, может быть лишь вероятностной.

  Как считал Р.Карнап, именно стадия подтвер­ждения в отличие от стадии открытия, выдвиже­ния гипотезы должна и может находиться под рациональным контролем.

    "Я согласен, — замечал Р.Карнап, — что не может быть создана индуктивная машина, если цель машины состоит в изобретении новых теорий. Я верю, однако, что может быть построена индуктивная машина со значительно более скромной целью. Если даны некоторые наблюде­ния е и гипотеза h (в форме, скажем, предсказания или даже множества законов), тогда я уверен, что во многих случаях путем чисто механиче­ской процедуры возможно определить логическую вероятность или степень подтверждения h на основе е".

  Если бы удалось решить эту задачу, тогда, вместо того чтобы говорить, что один закон обоснован хорошо, а другой — слабо, мы бы имели точные, количественные оценки степени их подтверждения. Конечно, их знание не является еще достаточным для принятия реше­ния, связанного с выбором одной из конкурирующих гипотез. Однако, как считал Р.Карнап, при прочих равных условиях эти оценки имели бы важное значение для ученых.

  Реализация этой программы предполагала прежде всего построе­ние вероятностной логики, применимой к реальным высказываниям науки. Однако дело до этого не дошло.

    И хотя Р.Карнапу удалось построить вероятно­стную логику для простейших языков, что уже представляло значительньш вклад в науку, его программа в целом не привела к достижению цели.

Он испытал еще один путь в попытках понять процесс научного познания и своим упорством и настойчивостью продемонстрировал его бесперспективность. К.Поппер выразил по существу мнение научного сообщества, когда писал:

“Я не думаю, что имеется такая вещь, как "ин­дуктивная логика", в карнаповском или в любом ином смысле”.

      Дело здесь не только в том, что такого рода логику трудно построить. Как показали дальнейшие исследования, степень подтвер­ждения гипотезы в процессе научного познания не представляется столь значимой, как это казалось Р.Карнапу.

  "Наука похожа на детективный рассказ, — писал Ф.Франк. — Все факты подтверждают определенную гипотезу, но правильной оказывается в конце концов совершенно другая гипотеза".

4. ФАЛЬСИФИЦИРУЕМОСТЬ КАК КРИТЕРИИ НАУЧНОСТИ

    К.Поппер обратил внимание на то, что процедуры подтверждения и опровержения имеют совершенно различный познавательный статус.

  Никакое количество наблюдаемых белых лебедей не является достаточным основанием для установления истинности утверждения "все лебеди белые". Вместе с тем достаточно увидеть одного черного лебедя, чтобы признать это утверждение ложным. Эта асимметрия, как показывал К.Поппер, имеет решающее значение для понимания процес­са научного познания.

Основные свои идеи, связанные с пониманием статуса опровер­жения в оценке научных гипотез, он изложил следующим образом:

“(1) Легко получить подтверждения, или верификации, почти для каждой теории, если мы ищем подтверждений.

(2) Подтверждения должны приниматься во внимание только в том случае, если они являются результатом рискованных предсказаний, т. е. когда мы, не будучи осведомленными о некоторой теории, ожидали бы события, несовместимого с этой теорией, — события, опровергаю­щего данную теорию.

(3) Каждая "хорошая" научная теория является некоторым запре­щением: она запрещает появление определенных событий. Чем больше теория запрещает, тем она лучше.

(4) Теория, не опровержимая никаким мыслимым событием, является ненаучной. Неопровержимость представляет собой не достоин­ство теории (как часто думают), а ее порок.

(5) Каждая настоящая проверка теории является попыткой ее фальсифицировать, т. е. опровергнуть. Проверяемость есть фальсифицируемость; при этом существуют степени проверяемости: одни теории более проверяемы, в большей степени опровержимы, чем другие; такие теории подвержены, так сказать, большему риску.

(6) Подтверждающее свидетельство не должно приниматься в расчет, за исключением тех случаев, когда оно является результатом подлинной проверки теории. Это означает, что его следует понимать как результат серьезной, но безуспешной попытки фальсифицировать теорию. (Теперь в таких случаях я говорю о "подкрепляющем свидетельстве".)

(7) Некоторые подлинно проверяемые теории после того, как обнаружена их ложность, все-таки поддерживаются их сторонниками, например, с помощью введения таких вспомогательных допущений ad hoc или с помощью такой переинтерпретации ad hoc теории, которые избавляют ее от опровержения. Такая процедура всегда возможна, но она спасает теорию от опровержения только ценой уничтожения или по крайней мере уменьшения ее научного статуса. (Позднее такую спаса­тельную операцию я назвал "конвенционали стекой стратегией" или "конвенционалистской уловкой".)