О концепции учебника и его педагогической направленности

Методические рекомендации к учебнику

Ю. В. Лебедева «Русская литература Х1Х века. 10 класс»

Допущено Министерством образования Российской Федерации в качестве методических рекомендаций по использованию учебника для 10 класса при организации изучения предмета на базовом и профильном уровнях

Москва

«Просвещение»

2004

                                                             Введение

О концепции учебника и его педагогической направленности

В учебнике даётся адаптированное к восприятию учащихся 10 класса систематическое изложение курса истории русской литературы Х1Х века. Поскольку в новом федеральном стандарте литературного образования ключевые произведения русской литературы первой трети Х1Х века введены в программу 9 класса, изучение истории русской литературы Х1Х века в 10 классе целесообразно начать с повторения пройденного материала, акцентируя внимание учащихся на проблеме назначения искусства слова и смысла литературного творчества в понимании русских писателей первой трети Х1Х века – А. С. Пушкина, М. Ю. Лермонтова,      Н. В. Гоголя. Этим вопросам посвящены разделы учебника «Становление и развитие русского романтизма в первой четверти Х1Х века», «Русская литература второй половины 1820-х – 1840-х годов на пути от романтизма к реализму», а также вводные главы к творчеству писателей («Художественный мир Пушкина», «Призвание Гоголя-писателя», «Художественный мир Лермонтова») и разделы, посвящённые анализу ключевых произведений литературы первой половины Х1Х века, – «Евгению Онегину» Пушкина, «Герою нашего времени» Лермонтова, «Мёртвым душам» Гоголя.

Обращаем особое внимание на то, что в нашем учебнике отечественная литература рассматривается как уникальное явление в ряду других национальных литератур христианской Европы. Поэтому в нём постоянно присутствует широкий западноевропейский историко-литературный контекст. Лишь в первой трети Х1Х века завершается становление новой русской литературы и литературного языка – процесс, который в старых странах Европы завершился на несколько веков ранее, в эпоху Возрождения. Поэтому русская литература начала Х1Х века в труде оформления литературного языка интенсивно осваивает западноевропейский литературный опыт, но прививает его на свою национальную основу.

Романтизм, например, как явление многовекового развития европейских литератур нового времени, не обретает в русских условиях самодовлеющего значения, не специализируется, но участвует в становлении русского реализма. В творчестве зрелого Лермонтова романтические по своей ориентации произведения (поэмы «Мцыри» и «Демон») соседствуют с реалистическими («Бородино», «Герой нашего времени»). Русский романтизм, в отличие от романтизма западноевропейского, сохраняет исторический оптимизм и надежду на возможность преодоления противоре­чий между идеалом и действительностью. В романтизме Байро­на, например, русских поэтов привлекает свободолюбие, бунт против несовершенного миропорядка, но им остаются чужды байронический скептицизм, «космический пессимизм», настроения «мировой скорби».

Русские романтики не принимают также культ самодовольной, гордой и эгоистически настроенной человеческой личности. Они противопоставляют ей идеальный образ гражданина-патриота или гуманного человека, наделенного чув­ством христианской любви, жертвенности и сострадания. Романтический инди­видуализм западного героя не находит на русской поч­ве поддержки, но встречает суровое осуждение. Русский романтизм исполь­зует опыт романтического освоения мира в западноевропейской литературе во всем его объеме, но одновременно расширяет этот объем, показывая трагизм суще­ствования замкнутой в самой себе романтической личности.

Русский реализм тоже обладает ярко выраженной национальной спецификой. Он не ограничивает представле­ние о реальности жизни только чувственным опытом, обращаясь к правде духовного зрения, духовного видения мира. Аналогию русскому реализму в западноевропейской литературе можно найти не только у Бальзака и Золя – современников Пушкина и Гоголя, Толстого и Достоевского, но и у Данте и Рабле, Шекспира и Сервантеса – великих творцов эпохи Возрождения. Русскому реализму Х1Х века свойственна та же самая возрожденческая широта изображения жизни в общенациональном ракурсе, та же самая «шекспировская» полнота постижения человеческих характеров, и, наконец, тот же самый антропоцентризм, основанный на ощущении безграничных возможностей человека.

Русские писатели-реалисты, начиная с Пушкина и его окружения, видели в личности не только  продукт социальных обстоятельств определённого времени, но и отражение в ней многовекового исторического пути России, а также и молитвенное предстояние её перед национальными святынями, оказывавшее не менее сильное влияние на формирование её внутреннего склада, чем узко прагматически понимаемая общественная среда. Духовное «самостоянье» героя в русской литературе всегда являлось надёжным источником противодействия и сопротивления социальным обстоятельствам.

В то же время в зерне русского представления о человеке лежит антропология, существенно отличающаяся от антропологии литератур Западной Европы, духовная прививка которых связана с католичеством и протестантством. Русский писатель не идеализирует человека. Он свободен от соблазна обожествления человека, свойственного западноевропейскому Возрождению, от искушения – «и будем, как боги». Начиная с Пушкина, наша литература утверждает не гуманизм обожествившего себя человека, а гуманизм, основанный на сознании, что образ человека держится силою более высокой, чем он сам.

В центре внимания всех русских писателей-классиков Х1Х века стоит проблема воспитания духовно развитой личности, готовой к самопознанию и самосовершенствованию. От уровня её развития зависит уровень социальной организации общества. Все общественные недуги в конечном счёте определяются духовными болезнями современного человека. Такой гуманизм определяет и взгляд русского писателя на природу художественного творчества. «Веленью Божию, о Муза, будь послушна», – скажет Пушкин, предостерегая писателя от авторской гордыни, от демиургических претензий. Призвание писателя – не «самовыражение», а служение духовным ценностям, национальным святыням. Вдохновение – не восторг, а прозрение высшего смысла вещей, высшего миропорядка. Любовь к народу – не потакание его слабостям, а утверждение высоких нравственных идеалов, живущих в нём. Любовь к родине – не слепое поклонение власть предержащим, а утверждение высокого идеала «святой Руси», страны праведников – усопших и ныне живущих. История Отечества – не только продукт свободных человеческих усилий, но и процесс, в котором действует Высшая воля, направляющая ход событий в нужное русло тогда, когда человеческая воля нарушает предвечный нравственный Закон.

Не внешний жизненный успех, не богатство, не мнение в глазах окружающих, не звания и чины, а внутренний мир человека независимо от его положения в обществе, жгучая совестливость оказалась в центре внимания нашей классической литературы. И за этим стояла высота православно-христианских идеалов, которая нашу классику питала, на которой воспитывались многие поколения русских писателей. И. В. Киреевский писал, что «западный человек искал развитием внешних средств облегчить тяжесть внутренних недостатков», а «русский стремился внутренним возвышением над внешними потребностями избегнуть тяжести внешних нужд».

Хотя высота духовных идеалов, утверждаемых нашей классикой, признана во всём мире, в советский период в академическом и школьном её изучении, при всех неоспоримых и общепризнанных успехах, наметился один существенный и досадный перекос. Делался неизменный акцент на обличительном, критическом пафосе русских писателей, на срывании ими «всех и всяческих масок». Этот акцент даже закрепился в названии художественного метода, которым они пользовались, – «критический реализм». В забвении оставались духовно-созидательные, нравственные идеалы. Поскольку атеизм был у нас официальной доктриной и «религией», жизнеутверждающие идеалы русских писателей стыдливо оставались в тени, ибо природа их и не могла быть иной, кроме христианской да ещё и православной в русском её качестве и существе. Ведь связь писателя с религиозной святыней своего народа находится на уровне генетическом и проявляется не только в том, что он изображает в произведении, но и в том, как он видит мир. Иначе говоря, эта связь не может не просматриваться в особенностях поэтики русской классической литературы, в своеобразии русского литературного языка.

Утончённая и сложная иерархия ценностей, организующая наш национальный язык, является показателем его высокой и самобытной культуры, в которой заключён опыт народа вместе с тысячелетней его историей. Высокий стиль русского языка прямо связан с языком церковнославянским –  словом русских богослужебных книг и православной литургии. Ведь с момента принятия Православия на Руси при святом Владимире и вплоть до наших дней богослужение в русских храмах ведётся не на мёртвой латыни, а на особом, но сравнительно доступном и понятном каждому русскому человеку языке, благодаря которому пришла на Русь духовная культура Византии, – Священное писание и святоотеческое Предание.

Русский язык органично принял в себя их высокую духоносную основу. Православной по сути стала сама природа нашего языка –  его высшая шкала, по отношению к которой выстраиваются все другие слова и стоящие за ними понятия. Примечательно в русском языке отмеченное лингвистами чёткое языковое различие между земным и небесным, материальным и духовным, временным и вечным («глаза» - «очи», «ворота» - «врата», «дерево» - «древо»). Ощущая хрупкость надежд на земное счастье, православный человек издревле связывал свои упования не только с земным, но и с небесным отечеством, преодолевал повседневные беды России, создавая в ней и над нею пленительный в своей красоте и нетленности, торжествующий над временем вечный образ «святой Руси».

 Русский писатель убеждён, что иерархия ценностей не людьми придумана, не художником изобретена. Не человек в этом мире является «мерою всех вещей»: эта мера объективна и существует независимо от наших субъективных желаний и пристрастий. Она явлена нам свыше, как солнце, как небо, как звёзды, её можно почувствовать в гармонии национального пейзажа, где всё соразмерно, организовано, прилажено друг к другу, её можно ощутить в музыке родного языка.

 Художественное освоение жизни в русской классической литературе никогда не превращалось поэтому в сугубо эстетическое занятие, оно всегда преследовало живую духовно-практическую цель. А потому и при изучении литературы в школе нельзя отделять красоту от правды, а правду от добра. Русская классика не льстит нашему самолюбию, не потакает порокам и слабостям человеческим. Она зовёт человека вперёд, она его тревожит, раздражает, делая явными тайные грехи и несовершенства. Любовь к ней даром никому не даётся: её нужно заслужить через духовный и трудный путь приобщения к тем ценностям и святыням, которые в ней заключены и которые она утверждает. Эти ценности никак не зависят от наших мнений о них и от нашего к ним отношения. Они абсолютны, как земля, небо и солнце.

В наши сложные времена любовь к классической литературе даётся трудно. Мы неспроста, например, теряем восприимчивость к глубоко русской и пророчески дальновидной поэзии Некрасова. Один из её ценителей, Н. Н. Скатов, юбилейную статью о поэте вы­нужден был недавно назвать так: «За что мы не любим Некрасова?».  Глухота к творчеству Некрасова –  тревожный сигнал распада неразложимого и вечного ядра, на котором тысячелетиями держал­ся русский национальный характер. Наша любовь к литературе подчас не идёт дальше поис­ка «эстетических наслаждений». Но такая любовь очень поверх­ностна и эгоистична. «У человека духовно неразвитого, –  говорит русский мыслитель Иван Ильин, –  любовь начинается там, где ему "нравится" и где ему что-то приятно; она протекает в плоскости бездуховного "да" и стремится к максимальному наслаждению». Такого человека поэзия Некрасова раздражает своим призывом к жертвенности, изображением горя, несчастий, страданий. Нацелен­ные на поиски «удовольствий», современные школьники чуть ли не в один голос скандируют: «Трудно читать Некрасова, а полюбить его невозможно». И беда тут не в том, что у них не развит эстетический вкус. Она глубже, чем эстетические эмоции, она –  в другой плоскости, свя­занной с ценностными установками, которые эстетическую воспри­имчивость направляют и определяют. Речь идет о духовной любви, которая имеет мужество отвернуться от «нравящегося» и «приятно­го», которая ищет не удовольствия, не наслаждения, а духовного со­вершенства:

Не может сын глядеть спокойно

На горе матери родной,

Не будет гражданин достойный

К отчизне холоден душой ...

В современных условиях, когда больное общество наше столкнулось с опасностью нравственного разложения и распада, недостаточен эстетически-вкусовой подход к изучению отечественной классики в школе. Сознанию, в котором убито чувство ранга и погашены духовные светильники, «помилу» не может быть хорошим не только Некрасов. Во имя национального спасения и во исцеление смятенных душ, потерявших ориентиры, спутавших понятия о добре и зле, необходим реши­тельный поворот к изучению жизнеутверждающих, духовных основ русской классической литературы.