СПИСОК КНИГ ДЛЯ ДОПОЛНИТЕЛЬНОГО ЧТЕНИЯ 7 страница

Второго апреля Бугенвиль увидел высокую крутую гору, которой дали название пика Будёз. То был остров Маитеа, ранее названный Киросом Десана (острова Общества). 4 апреля на восходе солнца корабли очутились в виду Таити, длинного острова, состоящего из двух полуостровов, соединенных перешейком шириной не больше одной мили.

Свыше ста пирог с балансирами^[77] вскоре окружили оба корабля; туземцы везли кокосовые орехи и огромное количество превосходных плодов, которые охотно меняли на всякого рода безделушки. С наступлением ночи берег осветился тысячью костров; в ответ с кораблей было пущено несколько ракет.

«Вид этого берега, подымавшегося амфитеатром, — пишет Бугенвиль, — представлял чудесное зрелище. Хотя горы достигают здесь большой высоты, нигде не заметно голых бесплодных скал; все покрыто лесами. Мы с трудом верили глазам, когда заметили пик, поросший деревьями до самой вершины, одиноко возвышающейся над горами в глубине южной части острова; гора имела у основания не больше тридцати туазов в диаметре и сужалась к вершине; издали ее можно было принять за громадную пирамиду, которую искусный декоратор украсил гирляндами зелени. Менее возвышенные места покрыты лугами и рощами, а на всем побережье у подножия гор тянется омываемая морем полоса ровной низменности с возделанными плантациями. Там среди бананов, кокосовых пальм и других отягощенных плодами деревьев мы увидели дома островитян».

Весь следующий день был посвящен обменной торговле. Кроме плодов, туземцы предлагали кур, голубей, рыболовные принадлежности, орудия, ткани, раковины, требуя за них гвозди и серьги. 6 апреля утром, после трех дней лавирования с целью изучения берега и отыскания рейда, удобного для стоянки, Бугенвиль решил бросить якорь в бухте, замеченной им в день прибытия.

«Скопление пирог вокруг кораблей, — пишет он, — было такое, что нам стоило большого труда стать на место среди всей этой шумной суматохи. Туземцы приближались с криками „Тайо!", что означает „Друг!", и всячески проявляли свои дружеские чувства… Пироги были переполнены женщинами, которые миловидностью лица не уступали подавляющему большинству жительниц Европы, а красотою тела могли поспорить с любой из них».

Повар Бугенвиля, несмотря на принятые меры, умудрился удрать с корабля и добраться до берега. Но как только он очутился на суше, его окружила большая толпа; островитяне раздели его догола, чтобы освидетельствовать все части его тела. Он не знал, что с ним собираются делать, и уже считал себя погибшим, как вдруг туземцы вернули ему одежду и полуживого от ужаса отвезли на корабль. Бугенвиль хотел сделать ему строгое внушение, но бедняга заверил командира, что все угрозы будут напрасны, так как они ничто по сравнению со страхом, которого он натерпелся на острове.

Когда корабль стал на якорь, Бугенвиль с несколькими офицерами съехал на берег, чтобы поискать подходящий источник для пополнения запаса воды. Вскоре огромная толпа окружила моряков и с большим любопытством стала рассматривать, все время при этом крича: «Тайо! Тайо!» Один туземец пригласил их к себе в дом и угостил фруктами, жареной рыбой и водой. Когда французы возвращались на берег, их остановил какой-то таитянин с красивым лицом; он лежал под деревом и предложил им посидеть рядом с ним на траве.

«Мы приняли приглашение, — рассказывает Бугенвиль. — Этот человек наклонился тогда к нам и с выражением нежности на лице, под аккомпанемент флейты, в которую другой таитянин дул носом, медленно спел нам жизнерадостную песню; очаровательная сцена, достойная кисти Буше^[78]. Четверо островитян доверчиво пошли с нами на корабль поужинать и переночевать. Мы играли для них на флейте, виолончели и скрипке, а затем устроили фейерверк из ракет и шутих. Это зрелище вызвало у островитян изумление, смешанное со страхом».

Прежде чем продолжить наше повествование и привести другие отрывки из отчета Бугенвиля, мы считаем нужным предупредить читателя, что не следует понимать буквально все эти описания. Богатое воображение рассказчика пытается все приукрасить. Очаровательных сцен, виденных им, живописной природы ему недостаточно, и он думает, что своими преувеличениями придает картине еще большую прелесть. Все это Бугенвиль делал с наилучшими намерениями. Тем не менее ко всем его рассказам следует относиться с крайней осторожностью. Довольно характерный пример свойственной той эпохе склонности к преувеличениям мы находим в описании второго путешествия Кука. Сопровождавший экспедицию художник Ходжес, изображая высадку англичан на остров Миддельбург (архипелаг Тонга), нарисовал людей, не имеющих ни малейшего сходства с жителями Океании; в своих тогах они скорей напоминают римлян эпохи Юлия Цезаря или Августа. А между тем художник имел натуру перед глазами, и ничего не могло быть для него проще, как в точности воспроизвести сцену, свидетелем которой он являлся. Насколько сильнее в наши дни уважение к истине! Теперь в отчетах путешественников вы не найдете никаких прикрас, никаких фантазий. Хотя подчас они представляют собой несколько суховатый протокол, не особенно интересный для рядового читателя, ученый почти всегда обнаружит в них черты серьезного исследования, ценный для развития науки материал.

Сделав эту оговорку, последуем дальше за нашим рассказчиком.

На берегу речки, впадавшей в глубине бухты, Бугенвиль разместил больных моряков и бочки для воды, приставив к ним стражу. Эти меры не могли не вызвать подозрительности и недоверия туземцев. Они нисколько не возражали против того, что чужестранцы высаживались на берег и разгуливали по их острову в течение дня, но при условии, чтобы на ночь они возвращались на корабли. Бугенвиль настаивал, и ему в конце концов пришлось установить срок своего пребывания на Таити.

С этого времени доброе согласие восстановилось. Для размещения тридцати четырех цинготных больных и их охраны, состоявшей из тридцати человек, избрали обширный навес. Его тщательно загородили со всех сторон, оставив только один выход; к нему туземцы приносили в больших количествах все, что хотели обменять. Единственное неудобство, с которым приходилось мириться, заключалось в необходимости все время следить за выгруженным на берег снаряжением, так как «нигде в Европе вы не увидите таких ловких воров, как эти люди». Следуя похвальному обычаю, начавшему получать всеобщее распространение, Бугенвиль подарил местному вождю индюка с индюшкой и уток с селезнями; затем он распорядился расчистить участок земли, на котором посеяли пшеницу, ячмень, овес, рис, кукурузу, лук и т. п.

Десятого апреля один из туземцев был убит выстрелом из ружья, и Бугенвиль, несмотря на самое тщательное расследование, не смог установить виновника этого отвратительного преступления. Островитяне, без сомнения, считали, что их соплеменник был сам виноват, так как продолжали с обычной доверчивостью доставлять продовольствие.

Между тем командиру стало ясно, что бухта плохо защищена от ветров; больше того, дно оказалось усеянным крупными коралловыми рифами. 12 апреля во время налетевшего шквала «Будёз», сорвавшись с места, так как его якорный канат оказался перерезанным рифом, наткнулся на судно «Этуаль», едва не причинив ему серьезного повреждения. Когда оставшиеся на борту люди занялись мелкими починками, а одну из шлюпок отправили на поиски другого прохода, который позволил бы кораблям выходить из бухты при любом направлении ветра, Бугенвиль узнал, что трое островитян были убиты или ранены в своих хижинах ударами штыка и охваченные тревогой туземцы убежали внутрь страны.

Несмотря на грозившую кораблям опасность, капитан немедленно съехал на берег и приказал заковать предполагаемых виновников преступления, которые могли восстановить против французов все население острова. Благодаря этой быстрой и строгой мере туземцы успокоились, и ночь прошла без каких-либо происшествий.

Впрочем, больше всего тревожило Бугенвиля другое. При первой возможности он вернулся к себе на корабль. Во время сильного ливня, сопровождавшегося шквалами, крутыми волнами и грозой, оба корабля могли быть выброшены на берег, если бы чрезвычайно кстати не поднялся ветер с суши. Якорные канаты оборвались, и корабли чуть не снесло на рифы, где они неминуемо разбились бы. К счастью, судно «Этуаль» сразу смогло выйти в открытое море; вскоре то же самое удалось сделать и «Будёз», оставившему на этом открытом рейде шесть якорей, которые могли бы ему весьма пригодиться во время дальнейшего плавания.

Заметив приготовления французских моряков к отплытию, островитяне являлись толпами, принося с собой всякого рода провизию. Один туземец, по имени Аотуру, попросил разрешения сопровождать Бугенвиля, и тот в конце концов согласился. Прибыв в Европу, Аотуру провел одиннадцать месяцев в Париже, где ему был оказан в лучшем обществе самый горячий и доброжелательный прием. В 1770 году, когда Аотуру захотел вернуться на родину, правительство, воспользовавшись оказией, доставило его на Иль-де-Франс (остров Маврикий из группы Маскаренских островов). С наступлением подходящего времени года Аотуру должны были отправить на Таити, но он умер на острове Иль-де-Франс, так и не доставив на родину множество предметов первой необходимости, семян и домашних животных, которыми его снабдило французское правительство.

Остров Таити, названный Бугенвилем из-за красоты его женщин Новая Кифера^[79], является самым большим в группе островов Общества. Хотя, как рассказывалось выше, его уже посетил Уоллис, все же мы приведем кое-какие сведения, заимствованные у Бугенвиля.

Основными естественными богатствами в то время были кокосовые орехи, бананы, плоды хлебного дерева, ямс^[80], сахарный тростник и др. Коммерсон, натуралист, находившийся на «Этуаль», обнаружил на Таити растения, характерные для Индии. Из четвероногих животных имелись только свиньи, собаки и водившиеся в несметном количестве крысы.

«Климат настолько здоровый, — пишет Бугенвиль, — что, несмотря на тяжелые работы, которыми нашим людям пришлось заниматься, находясь постоянно в воде и под жгучими лучами солнца, несмотря на то, что они спали на голой земле и под открытым небом, никто не заболел. Больные цингой, свезенные нами на берег и не проводившие там спокойно ни одной ночи, за очень короткий срок восстановили свои силы и стали поправляться, так что некоторые из них, уже будучи на корабле, окончательно выздоровели. Впрочем, хорошее состояние здоровья и физическая сила островитян, живущих в домах, открытых всем ветрам, и спящих на голой земле, едва прикрытой тонким слоем листвы, счастливая старость, до которой островитяне доживают, ничем не хворая, тонкость всех их чувств и исключительная красота зубов, сохраняемых до самого преклонного возраста, — все это является наилучшим доказательством здорового климата и благодетельных результатов образа жизни островитян!»

Жители Таити, по-видимому, обладали мягким и добродушным характером. У них как будто не бывает междоусобных войн, хотя страна и разделена на мелкие области, вожди которых не зависят друг от друга, но они часто ведут войны с жителями соседних островов. Не удовлетворяясь убийством мужчин и детей мужского пола, захваченных с оружием в руках, они отрезают у мертвых врагов кожу подбородка вместе с бородой и бережно сохраняют эти отвратительные трофеи. Относительно религии и обрядов таитян Бугенвилю удалось составить себе лишь самое смутное представление. Он смог, однако, установить, что они поклоняются мертвым и долго хранят трупы на открытом воздухе на своеобразном помосте, защищенном навесом. Несмотря на зловоние, исходящее от разлагающихся трупов, женщины часть дня проводят по соседству с этими сооружениями и оплакивают покойников, орошая слезами и окропляя кокосовым маслом останки любимых людей.

Земля приносит такие обильные урожаи, а уход за полезными растениями требует так мало труда, что и мужчины и женщины живут почти в полной праздности. Не приходится поэтому удивляться тому вниманию, которое они уделяют заботам о том, чтобы нравиться. Танцы, пение, длинные беседы, во время которых царит самое непринужденное веселье, развили у таитян переменчивость настроений и легкомыслие, приводившее в изумление даже французов — народ, не считающийся особенно серьезным, без сомнения, потому, что он живее, веселее и остроумнее тех, кто упрекает его в недостаточной положительности. Заставить таитян сосредоточиться невозможно. Какой-нибудь пустяк приводит их в изумление, но ничто долго не занимает. Несмотря на легкомыслие, таитяне могли считаться искусными мастерами. Их пироги были построены остроумно и прочно. Крючки и все другие рыболовные принадлежности отличались тонкой работой. Сети походили на наши. Ткани, изготовленные из коры какого-то дерева, были искусно вытканы и окрашены в разные цвета.

Впечатление Бугенвиля, по нашему мнению, можно резюмировать, сказав, что таитяне представляют собой народ «ладзарони»^[81].

Шестнадцатого апреля в восемь часов утра Бугенвиль находился примерно в десяти лье к северу от Таити, когда с подветренной стороны он заметил землю. Хотя с виду казалось, что это три отдельных острова, на самом деле то был лишь один. Он назывался, по словам Аотуру, Умаитиа. Командир не счел нужным там остановиться и направился дальше таким курсом, чтобы избежать Пагубных островов; катастрофа, происшедшая с Роггевеном, диктовала ему необходимость держаться от них подальше. Всю вторую половину апреля погода стояла очень хорошая, но почти безветренная.

Третьего мая Бугенвиль приказал держать на остров, незадолго до того замеченный им, и в тот же день вскоре увидел еще несколько островов. Берега самого большого из них повсюду были крутые; в сущности, он представлял собой гору, покрытую до самой вершины лесом, без долин и без низменной прибрежной полосы. Французские моряки видели несколько костров, хижины, построенные в тени кокосовых пальм, и человек тридцать островитян, бежавших вдоль берега моря.

Вечером к кораблям приблизились пироги; некоторое время туземцы, совершенно естественно, держались нерешительно, затем начался обмен. За кокосовые орехи, ямс и за ткани, менее красивые, чем на Таити, островитяне требовали красное сукно и с презрением отказывались от железа, гвоздей и серег, которые пользовались таким успехом на архипелаге Бурбон (так назвал Бугенвиль Таити и соседние с ним острова). Туземцы красили грудь и бедра до колен в темно-синий цвет; бороды у них не было, а волосы они зачесывали вверх в пучки, укрепленные на макушке.

На следующий день обнаружили еще острова, принадлежавшие к тому же архипелагу. Их жители, по виду довольно свирепые, ни за что не хотели приблизиться к кораблям.

«Долгота этих островов, — говорится в отчете о путешествии, — почти совпадает с данными Абеля Тасмана о положении островов Амстердам, Роттердам, Пильстарт, Принца Вильгельма и банок Флемскерк. Это вроде бы определяет Соломоновы острова. Впрочем, виденные нами в открытом море пироги, плывшие к югу, служили, по всей вероятности, указанием на то, что в том направлении имелись и другие острова. Таким образом, все эти земли, очевидно, образуют цепь, вытянутую вдоль одного и того же меридиана. Острова, входящие в состав этого архипелага Мореплавателей (Самоа), расположены на 14° южной широты между 171° и 172° долготы к западу от Парижа».

По мере истощения запасов свежей провизии снова стала появляться цинга. Необходимо было опять сделать остановку. 22 мая и в последующие дни заметили острова Троицы, Аврора и Прокаженных, входящие в состав архипелага Новые Гебриды и открытые Киросом в 1606 году. Так как высадка казалась нетрудной, Бугенвиль решил послать на берег группу моряков за кокосовыми орехами и другими противоцинготными фруктами. Днем командир присоединился к своим людям. Матросы рубили лес, а туземцы помогали его грузить. Несмотря на видимость добрых отношений, они не утратили своей недоверчивости и держали оружие под рукой; те же, кто его не имел, запаслись большими камнями и были готовы в любое время пустить их в ход. Когда дрова и фрукты доставили в шлюпки, Бугенвиль приказал всем своим людям погрузиться. В ту же минуту многочисленная толпа туземцев, приблизившись, выпустила тучу стрел, копий и сагаи;^[82] некоторые из островитян вошли даже в воду, чтобы лучше прицелиться. Отдельные ружейные выстрелы в воздух не произвели никакого действия, и лишь мощный залп обратил туземцев в бегство.

Несколькими днями позже французы, отправившиеся в шлюпке на поиски стоянки у берегов острова Прокаженных, подверглись нападению. Две посланные островитянами стрелы послужили предлогом для первого залпа, за которым последовала ожесточенная стрельба, заставившая Бугенвиля подумать, что шлюпке угрожает большая опасность. Число жертв оказалось значительным; в лесу, куда убежали островитяне, слышались их отчаянные крики. Это было настоящее избиение. Командир, сильно обеспокоенный столь длительной ружейной стрельбой, собирался послать еще одну шлюпку на помощь первой, как вдруг увидел, что та огибает мыс. Он немедленно дал шлюпке сигнал вернуться. «Я принял, — пишет Бугенвиль, — меры к тому, чтобы мы больше не бесчестили себя, злоупотребляя подобным образом превосходством наших сил».

На какие грустные мысли наводит легкость, с которой все мореплаватели злоупотребляют своей силой! Эта мания разрушения, беспричинная, не обусловленная необходимостью, даже бесцельная, не вызывает ли она только негодование? К какой бы нации ни принадлежали путешественники, все они, как мы видим, вели себя одинаково. Значит, упреки в жестокости надо относить не к какому-то конкретному народу, но ко всему человечеству.

Пополнив запасы, Бугенвиль снова вышел в море.

Можно подумать, что этот мореплаватель стремился главным образом к тому, чтобы сделать побольше новых открытий, так как обнаруженные им острова он исследовал очень поверхностно; среди всех довольно многочисленных карт, приложенных к отчету о его путешествии, нет ни одной, которая охватывала бы какой-нибудь архипелаг в целом, разрешала бы различные проблемы и тем самым способствовала бы новым открытиям. Не так будет поступать капитан Кук. Его исследования, всегда проводившиеся очень тщательно, с редкой настойчивостью, уже по одному этому намного превосходили исследования французского мореплавателя.

Земли, обнаруженные французами, представляли собой не что иное, как острова Эшпириту-Санту и Маликоло (Малекула) с примыкающими к ним островками. Хотя Бугенвиль прекрасно знал о тождественности этого архипелага с Землей Святого Духа (Эшпириту-Санту) Кироса, тем не менее он не смог удержаться от того, чтобы не дать им новое название «Большие Киклады»; впоследствии ему предпочли название «Новые Гебриды».

«Я охотно допускаю, — пишет Бугенвиль, — что северную часть именно этого архипелага видел Роггевен на одиннадцатой параллели и назвал ее Тинховен и Гронинген. Для нас, когда мы там высадились, было совершенно ясно, что мы находимся на южных островах — Южная земля Святого Духа. Все приметы совпадали с рассказом Кироса, и виденное нами с каждым днем все сильнее побуждало нас к дальнейшим исследованиям. Весьма странно, что точно на той же широте и на такой же долготе, где Кирос поместил большой залив Сантьяго и Св. Филиппа, на берегу, который с первого взгляда казался принадлежащим континенту, мы обнаружили пролив точно такой ширины, которую указал Кирос для входа в свой залив. Неужели испанский мореплаватель обладал плохим зрением? Или он хотел замаскировать свои открытия? Правы ли были географы, отождествлявшие остров Эшпириту-Санту с Новой Гвинеей? Для решения проблемы необходимо было двигаться вдоль одной и той же параллели свыше 350 лье. Я на это решился, хотя состояние и количество имевшегося в нашем распоряжении продовольствия диктовали нам необходимость как можно скорее идти к какому-нибудь европейскому поселению. Из дальнейшего будет ясно, что мы едва не стали жертвой своего упорства».

Во время пребывания Бугенвиля в этих местах дела заставили его посетить сопутствовавший ему корабль «Этуаль», и он смог удостовериться в необычайном факте, уже некоторое время служившем предметом разговоров всей команды. У натуралиста Коммерсона был слуга по фамилии Барре. Неутомимый, толковый, ставший уже опытным ботаником, Барре принимал участие во всех сборах гербариев, носил коробки, продовольствие, орудие и папки для растений; он проявлял такое усердие, что ботаник дал ему прозвище «вьючное животное». Однако с некоторых пор пошли слухи, что Барре был женщиной. Лишенное всякой растительности лицо, тембр голоса, сдержанность поведения и некоторые другие признаки, по-видимому, подтверждали это предположение; случай, происшедший на Таити, превратил подозрение в уверенность.

Коммерсон отправился на берег для сбора гербария, и, как обычно, его сопровождал Барре с коробками. Вдруг Барре окружили туземцы; они кричали, что это женщина. Лейтенанту Бурнану стоило неимоверных усилий вырвать «его» из рук туземцев и благополучно довести до шлюпки.

На «Этуаль» Бугенвиль выслушал признание Барре. Вся в слезах, помощница ботаника сообщила, что она действительно женщина, и попросила прощения за то, что обманула своего хозяина, явившись в последний момент перед отплытием в мужской одежде. Оставшись сиротой, разоренная судебной тяжбой, девушка переоделась мужчиной, чтобы заставить себя уважать. Садясь на корабль, она знала, конечно, что тот отправляется в кругосветное плавание, и такая перспектива не только не устрашила ее, но лишь укрепила в принятом решении.

«Это будет первая женщина, которая совершит кругосветное путешествие, — пишет Бугенвиль, — и я должен отдать ей справедливость, что она вела себя на корабле всегда исключительно благоразумно. Она не красавица, но и не урод, и ей не больше двадцати шести или двадцати семи лет…»

Двадцать девятого мая земля исчезла из виду. Корабли шли курсом на запад. 4 июня на 15°50' южной широты и 148°10' восточной долготы заметили очень опасный риф, столь мало выступавший над водой, что на расстоянии двух миль его нельзя было увидеть с верхушки мачт. Длинная полоса бурунов, множество древесных стволов, плодов и водорослей, отсутствие волнения на море — все это указывало на близость какой-то большой земли на юго-востоке. Те была Новая Голландия^[83].

Тогда Бугенвиль решил уйти из опасных мест, где море было усеяно рифами и мелями и где он мог встретить лишь бесплодные берега. Еще одна причина заставила его изменить курс: запасы провизии подходили к концу, солонина протухла, и моряки предпочитали питаться крысами, которых им удавалось поймать. Сухарей оставалось всего на два месяца, а овощей — на сорок дней. Все говорило о необходимости направиться к северу.

К несчастью, южный ветер стих, а когда он снова задул, корабли были на волосок от гибели. 10 июня на севере увидели землю. Это был берег большого залива на одном из островов, принадлежавших к архипелагу Луизиада. Залив был так красив, что моряки присвоили ему наименование «Оранжерейный тупик». Вдоль берега моря тянулась низменность, поросшая деревьями и купами кустов, благовонные запахи которых доходили до кораблей; равнина поднималась амфитеатром к горам; их вершины терялись в облаках.

Вскоре выяснилось, что пристать к этой богатой, плодородной земле невозможно, так же как и отыскать проход, отделяющий ее на западе от Новой Гвинеи, пройдя которым можно было бы быстро достигнуть Молуккских островов. Существовал ли, впрочем, проход? Это казалось чрезвычайно сомнительным, так как земля, по-видимому, тянулась далеко на запад. Следовало как можно скорей исправить допущенную оплошность и выбраться из залива.

Но желать — еще не значит осуществить. Вплоть до 21 июня оба корабля тщетно пытались уйти на восток от берега, окруженного рифами и бурунами, к которому ветер и течения старались их отнести. Туман и дождь усугубляли тяжесть положения, и на «Будёз» приходилось время от времени стрелять из пушки, чтобы не разлучиться с «Этуаль». Лишь только ветер менял направление, Бугенвиль тотчас же пользовался случаем, чтобы отойти подальше от опасного берега: но вскоре ветер опять начинал дуть с востока-юго-востока, и все, что удавалось выиграть, снова терялось. Во время этого изнурительного лавирования пришлось уменьшить рацион сухарей и овощей, запретить под угрозой серьезных наказаний употреблять в пищу старые кожи и пожертвовать последней, остававшейся на борту козой.

Читателю, спокойно сидящему у своего камина, трудно даже представить, с какими тревогами было сопряжено плавание по неведомым морям, когда со всех сторон угрожала внезапная встреча с рифами и бурунами, а ветры были противные, течения неизвестны и туман скрывал от взора опасности.

Только 26 июня удалось обогнуть с востока острова Луизиады. Теперь можно было взять курс на север-северо-восток.

Двумя днями позже, после того как было пройдено примерно шестьдесят лье к северу, впереди заметили несколько островов. По мнению Бугенвиля, они принадлежали к архипелагу Луизиада; но большинство географов считает, что то были Соломоновы острова. Ни Картерету, видевшему их годом раньше, ни французскому мореплавателю не пришло даже в голову, что они вновь открыли этот потерянный архипелаг.

Вскоре множество пирог без балансиров окружили оба корабля. В пирогах находились люди, черные, как африканские негры, с длинными рыжими курчавыми волосами. Вооруженные сагаи, они испускали громкие крики и проявляли не слишком мирные намерения. Впрочем, от мысли пристать к земле пришлось отказаться. Повсюду волны с силой разбивались о берег, и прибрежная полоса была такая узкая, что казалось, будто ее совершенно не существует.

Окруженный со всех сторон островами, окутанный густым туманом, Бугенвиль, руководствуясь скорее чутьем, вошел в пролив шириной в четыре-пять лье, где море оказалось до того бурным, что на «Этуаль» пришлось задраить люки. На восточном берегу пролива французские моряки увидели красивую бухту, обещавшую хорошую якорную стоянку. Послали шлюпки для промеров. Пока они занимались этой работой, к ним приблизилось с десяток пирог, на которых находилось, вероятно, человек полтораста туземцев, со щитами, копьями и луками. Вскоре пироги разделились на два отряда и стали окружать шлюпки французов. Как только островитяне подошли на достаточно близкое расстояние, туча стрел и дротиков полетела в шлюпки. Первый ружейный залп не произвел никакого впечатления. Потребовался еще один, чтобы обратить нападающих в бегство. Французские моряки захватили две пироги, экипаж которых бросился в море. Длинные, искусно сделанные, эти пироги были украшены на носу резным изображением человеческой головы с глазами из перламутра, черепаховыми ушами и окрашенными в красный цвет губами. Нападение произошло в устье потока, получившего название реки Воинов, а сам остров назвали Шуазель — в честь французского министра иностранных дел.

При выходе из пролива моряки увидели новую землю; это был остров, также названный Бугенвиль; его северная оконечность, мыс Лаверди, по-видимому, примыкает к острову Бука. На последнем, виденном в предыдущем году Картеретом и названном им Уинчилси, жило, вероятно, очень много народа, если судить по количеству имевшихся на нем хижин. Туземцы, которых Бугенвиль называет неграми, — без сомнения, в отличие от полинезийцев и малайцев, — были, конечно, папуасами^[84], принадлежащими к той же расе, что и обитатели Новой Гвинеи. Короткие курчавые волосы они красили в красный цвет; их зубы от бетеля^[85], который они постоянно жевали, были также красные. Берег, поросший кокосовыми пальмами и другими деревьями, сулил изобилие свежей провизии; однако противные ветры и течения быстро увлекли оба корабля в открытое море.

Шестого июля Бугенвиль бросил якорь у южного берега Новой Ирландии, открытой Схоутеном, в бухте Прален — в том самом месте, где останавливался Картерет.

«Мы отправили на сушу пустые бочки, — сообщается в отчете, — разбили несколько палаток и приступили к наливу воды, заготовке дров и стирке белья — во всем этом мы испытывали крайнюю необходимость. Место высадки было великолепное: тонкий песок без единого камешка, никакого прибоя; в глубине бухты на протяжении четырехсот шагов в нее впадали четыре ручья. Три из них мы использовали: в одном набирали воду для „Будёз", во втором — для „Этуаль", третий предназначался для стирки. В лесу, тянувшемся вдоль самого моря, росли деревья разных пород; все они могли служить очень хорошим топливом, некоторые являлись прекрасным материалом для плотничьих и столярных поделок и даже для токарных работ. Оба корабля находились на расстоянии человеческого голоса один от другого и от берега. К тому же окрестности бухты были необитаемы, так что мы могли наслаждаться полным спокойствием и свободой. Не приходилось и желать более безопасной якорной стоянки и более удобного места для пополнения запасов воды и дров, для различных, крайне необходимых, починок кораблей, а также для того, чтобы дать возможность нашим больным цингой бродить по лесам, где им вздумается. Таковы были преимущества этой стоянки; имелись и свои недостатки. Несмотря на предпринятые поиски, не удалось обнаружить ни кокосовых орехов, ни бананов, ни каких-либо других продуктов, которые можно получить в населенных местах по доброй воле их жителей или путем применения силы. Так как рыба ловилась плохо, то мы могли рассчитывать здесь лишь на спокойный отдых. Приходилось поэтому опасаться, что больные не смогут поправиться. Правда, тяжелобольных у нас не было, но у многих начиналась цинга, и, если бы их состояние сейчас не улучшилось, болезнь стала бы быстро прогрессировать».

Прошло лишь несколько дней со времени прибытия французских моряков, когда один из матросов нашел кусок свинцовой пластинки, на которой удалось прочесть часть надписи на английском языке. Это дало возможность без труда обнаружить место, где в предыдущем году разбил свой лагерь Картерет.