КУЛЬТУРА ЭПОХИ ПРОСВЕЩЕНИЯ

Эпоха Просвещения, в отличие от всех предыдущих культурно-исторических эпох сама дала себе имя и объяснила, что именно она понимает под эти именем. «Просвещение, – писал Иммануил Кант – это выход человека из состояния своего несовершеннолетия, в котором он находится по собственной вине. Несовершеннолетие есть неспособность пользоваться своим рассудком без руководства со стороны кого-то другого. Несовершеннолетие по собственной вине — это такое, причина, которого заключается не в недостатке рассудка, а в недостатке решимости и мужества пользоваться им без руководства со стороны кого-то другого». Для того, чтобы конкретизировать, кто мешал человеку «пользоваться своим рассудком» и уточнить, к кому был обращен призыв Канта стать «просвещенным», стоит кратко очертить тот культурно-исторический этап, который предшествовал заявившей о себе открыто во второй половине XVIII столетия эпохе Просвещения.

Культура предшествовавшего Просвещению времени сложилась в результате географических открытий XV – XVI веков, широкого распространения в обществе идей гуманизма и Реформации, создания сперва мануфактурного, а затем (подстегиваемого научной революцией XVII столетия), промышленного производства. В обществе до-просвещенческой эпохи царили очень различные настроения: во-первых, в Европе того времени все более властно заявлял о своем контроле над целым культуры дух прагматизма и меркантилизма (возникший как естественное следствие замены в сфере экономики феодальных отношений капиталистическими). Во-вторых, в просвещенных кругах крепла вера в то, что развитие наук и исследование законов мироустройства в самые ближайшие времена приведет к радикальным трансформациям в обществе, к его переустройству по рациональным и справедливым принципам. В-третьих, росло напряжение между становящейся все более секулярной и независимой буржуазной культурой и старыми институтами власти – абсолютными монархиями и консервативно настроенной церковью, которые также как и буржуазия были проникнуты духом меркантилизма, но ни о каких серьезных изменениях в существующей системе социальных отношений старались не думать. Человек в условиях борьбы давящих на него одновременно старых традиций и привычек, новых условий выживания, надежд на изменения в жизни общества и жесткого контроля за свободомыслием со стороны власти, ощущал себя крайне неуютно и одиноко, боялся проявлять излишнюю инициативу и несмотря на весь свой рационализм, предпочитал быть «несовершеннолетним».

Неслучайно, что в центре внимания Просветителей оказалась прежде всего идея создания более гармоничного, то есть с одной стороны – сознательно-гражданского, а с другой – уважающего права максимального числа человеческих личностей, общества. Главной причиной того, что такое общество все еще не создано, просветители считали «необразованность», темноту основной массы населения, ее низкий культурный уровень, который не позволял появится даже мысли о том, что общество в его существующей форме устроено несправедливо. Просветителей волновали опасные (с точки зрения властей) проблемы: происхождение государства, причины появления неравенства в обществе, сущность человеческой цивилизации и направленность ее развития.

Английские, французские, немецкие просветители хотя и по разному, но все же двигаясь в одном направлении продумывали обозначенные выше вопросы.

Так, англичанин Джон Локк (1632– 1704 гг.) в трактате «Опыт о человеческом разумении» разработал основу того, что мы еще и сегодня именуем «неотчуждаемыми правами человека». У Локка такими правами назывались право на жизнь, свободу и собственность. Томас Гоббс (1588 – 1679 гг.), теоретически обосновал идею возникновения государства как союза людей, объединившихся на основе общественного договора ради блага всех (дабы получить от государства защиту и возможность для гуманной жизни).

Француз Шарль Монтескье (1689 – 1755 гг.) резко критиковал абсолютизм, показывая необоснованность претензий монархов произвольно распоряжаться жизнями и имуществом равных по природе людей. Вольтер (1694 – 1778 гг.) в своих памфлетах, поэмах и трактатах высмеивал феодальные пережитки и лицемерие клерикальных структур, покрывающих все несправедливые деяния абсолютистских режимоов. Вольтеру вторил Дени Дидро (1713 – 1784 гг.) инициировавший проект издания 35 томной «Энциклопедии» – рупора просветительских идей. Жан Жак Руссо (1712 – 1778 гг.) критиковал весь строй буржуазной культуры, считая что она подавляет естественную, не склонную к стяжанию и господству над себе подобными природу человека, заставяя его быть эгоистом и корыстолюбцем.

В Германии дискуссии о необходимости Просвещения велись на университетском уровне и ориентировались на поиск путей постепенного, а не радикального (как во Франции) изменения общественного сознания. Иммануил Кант (1724 – 1804 гг.) призывал к интеллектуальному и моральному действию в достижении обществом свободы. Готхольд Эфраим Лессинг (1729 – 1781 гг.) развивал идею о всечеловеческой общности, которая совместными усилиями изменит мир. Иоганн Готфрид Гердер (1744 – 1803 гг) призывал видеть в движении человечества к большей гуманности и равноправию неизбежный и естественный закон человеческого развития.

Борьба старого и нового в культуре эпохи Просвещения не ограничивалась только сферой интеллектуальных исканий. В живописи, архитектуре, скульптуре, театре, литературе и музыке находили свое воплощение как вкусы старой придворной культуры (стиль рококо), так и просветительский культ природы (сентиментализм), зримо воплощавший в художественых и литературных произведениях просветительскую тоску по утраченному «золотому веку» естественного человека.

Великая французская революция 1789 г. стала в определенной степени логичным следствием распространения идей просветителей (прежде всего французских) в массах. Революция (во время которой пролились реки крови как старой монархической аристократии, так и ее противников), показала что уверенность просветителей в неминуемом духовном взрослении освободившихся от оков масс, оказалась ошибочной. Пафос просветительской мысли с ее призывом к свободе, равенству и братству людей, конечно, получил свое развитие в последующую эпоху, однако наивной вере в то, что «естественный человек» это культурный идеал для цивилизованного человека, был нанесен сокрушительный удар.

Жан Жак Руссо (Rousseau, 1712 – 1778 гг.) –французский философ и писатель, один из теоретиков французского Просвещения XVIII в. В своих философских и публицистических работах и романах Руссо активно выступал против социального неравенства, деспотизма и рабства, признавал законной борьбу масс против абсолютистской манархии. Руссо отрицал как преступное любое насилие над природой человека, которую он считал сильно изуродованной всем строем человеческой культуры с ее науками и искусствами. Идеалом человека для Руссо выступал «естественный человек», еще не испорченный порожденными развитием культуры частной собственностью и связанным с ней господством одних людей над другими. Основные произведения Руссо следующие: «Способствовало ли возрождение наук и искусств улучшению нравов»; «Рассуждение о происхождении и основаниях неравенства между людьми»; «Об общественном договоре, или Принципы политического права»; «Исповедь»; «Эмиль, или О воспитании» и др.

ЖАН ЖАК РУССО

«Рассуждение о причинах и основаниях неравенства»

Ключ к фрагменту:Для Руссо очевидно, что причина неравенства в обществе имеет культурное происхождение: некогда люди добровольно отказались жить по законам «естественного права» (когда все принадлежит всем и никому) и согласились жить по таким правилам, согласно которым каждый имеет право сказать относительно чего-то: «это мое!». Результатом выхода из естественного состояния и постепенного цивилизационного развития стало последовательное закабаление одних людей другими, переориентация всего общества на то, чтобы обирать друг друга, лицемерить приспосабливаясь к прихотям сильных мира сего, пренебрегать уважением прав другой личности на ее свободу и достойное существование. Единственным выходом из сложившейся ситуации, согласно Руссо, может быть возврат общественного устройства к принципам «естественного права», которое аннулирует систему властных отношений, порожденную обладанием собственностью.

 

О человеке, вот о ком предстоит мне говорить: и сам вопрос, мною рассматриваемый, требует, чтобы я говорил об этом людям, ибо подобных вопросов не предлагают, когда боятся чтить истину…

Я вижу в человеческом роде два вида неравенства: одно, которое я называю естественным или физическим, потому что оно установлено природою и состоит в различии возраста, здоровья, телесных сил и умственных или душевных качеств; другое, которое можно назвать неравенством условным или политическим, потому что оно зависит от некоторого рода соглашения и потому что оно устанавливается или, по меньшей мере, утверждается с согласия людей. Это последнее заключается в различных привилегиях, которыми некоторые пользуются за счет других: как то, что они более богаты, более почитаемы, более могущественны, чем другие, или даже заставляют их себе повиноваться. <…> (C.70-71)

У всякого животного есть свои представления, потому что у него есть чувства; оно даже до некоторой степени комбинирует свои представления, и человек отличается в этом отношении от животного лишь как большее от меньшего. Некоторые философы даже предположили, что один человек больше отличается от другого человека, чем человек — от животного. Следовательно, специфическое отличие, выделяющее человека из всех других животных, составляет не столько разум, сколько его способность действовать свободно. Природа велит всякому живому существу, и животное повинуется. Человек испытывает тоже воздействие, но считает себя свободным повиноваться или противиться, и как раз в сознании этой свободы проявляется более всего духовная природа его души. <…> (C.82)

Но если бы трудности, с которыми связано изучение всех этих вопросов, и оставляли все же некоторый повод для споров относительно этого различия между человеком и животным, то есть другое, весьма характерное и отличающее их одно от другого свойство, которое уже не может вызвать никаких споров: это — способность к самосовершенствованию, которое с помощью различных обстоятельств ведет к последовательному развитию всех остальных способностей, способность, присущая нам как всему роду нашему, так и каждому индивидууму… Было бы печально для нас, если бы мы вынуждены были признать, что эта отличительная и почти неограниченная способность человека есть источник всех его несчастий, что именно она выводит его с течением времени из того первоначального состояния, в котором он проводит свои дни спокойно и невинно; что именно она, способствуя с веками расцвету его знаний и заблуждений, пороков и добродетелей, превращает его со временем в тирана себя самого и природы. <…> (C. 82-83)

Мне было бы легко, если бы это было необходимо, подтвердить… фактами и показать, что у всех народов мира успехи разума оказались в точном; соответствии с потребностями, которые они получили от природы или которым подчинили их обстоятельства, и, следовательно, с теми страстями, которые побуждали их удовлетворять эти потребности. <…> (С. 84)

Но даже если мы и не будем прибегать к малодостоверным свидетельствам истории, разве не всякому понятно, что все, казалось бы, удаляет от дикого человека искушение и средства перестать быть таковым? Его воображение ничего не рисует ему, его сердце ничего от него не требует. То, что нужно для удовлетворения его скромных потребностей, столь легко можно найти под руками и он столь далек от уровня знаний, необходимого для того, чтобы желать приобрести еще большие, что у него не может быть ни предвидения, ни любознательности. <…> (C. 84-85)

После того, как я показал, что способность к совершенствованию, общественные добродетелии другие способности, которые естественный человек получил в потенции, никогда не могли развиться сами собой;что для этого было необходимо случайное сочетание многих внешних причин, которое могло никогда и не возникнуть, и без чего человек навсегда остался бы в своем изначальном состоянии, мне остается еще рассмотреть и сопоставить различные случайности, которые могли способствовать совершенствованию человеческого разума, вызываяодновременно вырождение человеческого рода, превращать человека в существо злое, делая его одновременноспособным к общежитию, и от эпохи столь далекой дойти,в конце концов, до той поры, когда человек и мир сталитакими, какими мы их видим. <…> (С. 104-105)

Первый, кто, огородив участок земли, придумал заявить: «Это мое!» и нашел людей достаточно простодушных, чтобы тому поверить, был подлинным основателем гражданского общества. От скольких преступлений, войн, убийств, несчастий и ужасов уберег бы род человеческий тот, кто, выдернув колья или засыпав ров, крикнул бы себе подобным: «Остерегитесь слушать этого обманщика; вы погибли, если забудете, что плоды земли — для всех, а сама она — ничья!» Но очень похоже на то, что дела пришли уже тогда в такое состояние, что не могли больше оставаться в том же положении. Ибо это понятие — «собственность», зависящее от многих понятий, ему предшествовавших, которые могли возникать лишь постепенно, не сразу сложилось в человеческом уме. Нужно было достигнуть немалых успехов, приобрести множество навыков и познаний, передавать и увеличивать их из поколения в поколение, прежде чем был достигнут этот последний предел естественного состояния. <…> (С. 106)

Я проношусь стрелою через множество веков, подгоняемый быстротекущим временем, обширностью того, о чем нужно мне рассказать, и тем, что вначале развитие почти неприметно, ибо чем медленнее сменяли друг друга события, тем быстрее можно их описывать.

Эти первые успехи дали, в конце концов, человеку возможность делать успехи более быстро. Чем больше просвещался ум, том более совершенствовались изобретательность и навыки. Вскоре люди перестали устраиваться на ночлег под первым попавшимся деревом или укрываться в пещерах; у них появилось нечто вроде топоров из твердых и острых камней для того, чтобы рубить дерево … <…> (C. 109)

До тех пор, пока люди довольствовались своими убогими хижинами, пока они ограничивались тем, что шили себе одежды из звериных шкур с помощью древесных шипов или рыбьих костей, украшали себя перьями и раковинами, расписывали свое тело в различные цвета, совершенствовали или украшали свои луки и стрелы, выдалбливали с помощью острых камней какие-нибудь рыбачьи лодки или грубые музыкальные инструменты, словом, пока они были заняты лишь таким трудом, который под силу одному человеку, и только такими промыслами, которые не требовали участия многих рук, они жили, свободные, здоровые, добрые и счастливые, насколько они могли быть такими по своей природе, и продолжали в отношениях между собою наслаждаться всеми радостями общения, не нарушавшими их независимость. Но стой минуты, как один человек стал нуждаться в помощи другого, как только люди заметили, что одному полезно иметь запас пищи на двоих, — исчезло равенство, появилась собственность, труд стал необходимостью, и обширные леса превратились в радующие глаз нивы, которые надо было орошать человеческим потом и на которых вскоре были посеяны и выросли вместе с урожаем рабство и нищета.

Искусство добывания и обработки металлов и земледелие явились теми двумя искусствами, изобретение которых произвело этот огромный переворот. Золото и серебро — на взгляд поэта, железо и хлеб — на взгляд философа — вот что цивилизовало людей и погубило человеческий род. <…> (C. 114)

И вот уже все наши способности получили полное развитие, действуют память и воображение, настороже — самолюбие, становится деятельным разум, и ум уже почти достиг доступного ему предела совершенства. Вот уже наши естественные свойства приведены в действие, положение и участь каждого человека определяются не только размерами его имущества и его способностью приносить пользу или наносить вред, но его умом, красотою, силою или ловкостью, заслугами или дарованиями, а так как одни только эти качества могли принести уважение, то вскоре потребовалось иметь эти качества или делать вид, что ими обладаешь; стало выгоднее притворяться не таким, каков ты есть на самом деле. Быть и казаться — это, отныне, две вещи совершенно различные, и следствием этого различия явились и внушающий почтение блеск, и прикрытая обманом хитрость, и все те пороки, что составляют их свиту. С другой стороны, из свободного и независимого, каким был человек прежде, он стал, таким образом, в результате появления множества новых потребностей, подвластен, так сказать, всей природе и, в особенности, себе подобным; он становится, в некотором смысле, их рабом, даже становясь их господином, если он богат — он нуждается в их службе, если он беден — он нуждается в их помощи, и, даже занимая среднее положение между тем и другим, он не в состоянии обойтись без других людей. Поэтому ему приходится беспрестанно стараться заинтересовать себе подобных в своей судьбе и заставить их находить действительную или кажущуюся выгоду в том, чтобы трудиться для его пользы: это делает его лукавым и изворотливым с одними, непреклонным и жестоким с другими и приводит его к необходимости обманывать всех тех, в ком он нуждается, если он не может их заставить себя бояться и если он не видит свою выгоду в том, чтобы служить им с пользою для себя. Наконец, ненасытное честолюбие, страсть к увеличению относительных размеров своего состояния, не так в силу действительной потребности, как для того, чтобы поставить себя выше других, внушает всем людям низкую склонность взаимно вредить друг другу, тайную зависть, тем более опасную, что, желая вернее нанести удар, она часто рядится в личину благожелательности; словом, состязание и соперничество, с одной стороны, противоположность интересов — с другой, и повсюду — скрытое желание выгадать за счет других. Все эти бедствия — первое действие собственности и неотделимая свита нарождающегося неравенства. <…> (C. 118)

Начались Постоянные столкновения права сильного с правом того, кто пришел первым, которые могли заканчиваться лишь сражениями и убийствами. Нарождающееся общество пришло в состояние самой страшной войны: человеческий род, погрязший в пороках и отчаявшийся, не мог уже ни вернуться назад, ни отказаться от злосчастных приобретений, им сделанных; он только позорил себя, употребляя во зло способности, делающие ему честь, и сам привел себя на край гибели. <…> (C. 119)

Различные виды Правлений ведут свое происхождение лишь из более или менее значительных различий между отдельными лицами в момент первоначального установления. Если один человек выделялся среди всех могуществом, доблестью, богатством или влиянием, то его одного избирали магистратом, и Государство становилось монархическим. Если несколько человек, будучи примерно равны между собою, брали верх над остальными, то этих людей избирали магистратами, и получалась аристократия. Те люди, чьи богатства или дарования не слишком отличались, и которые меньше других отошли от естественного состояния, сохранили сообща в своих руках высшее управление и образовали демократию. Время показало, какая из этих форм была более выгодною для людей. Одни по-прежнему подчинялись только лишь законам, другие вскоре стали повиноваться господам. Граждане хотели сохранить свою свободу, подданные помышляли лишь о том, как бы отнять свободу у своих соседей, так как они не могли примириться, с тем, что другие наслаждаются благом, которым они сами уже больше не пользуются. Словом, на одной стороне оказались богатства и завоевания, а на другой — счастье и добродетель. <…> ( C. 131)

Если мы проследим поступательное развитие неравенства во время этих разнообразных переворотов, то обнаружим, что установление Закона и права собственности было здесь первой ступенью, установление магистратуры — второю, третьею же и последнею было превращение власти, основанной на законах, во власть неограниченную. Так что богатство и бедность были узаконены первой эпохою, могущество и беззащитность — второю, третьею же — господство и порабощение, — а это уже последняя ступень неравенства и тот предел, к которому приводят в конце концов все остальные его ступени до тех пор, пока новые перевороты не уничтожат Власть совершенно или же не приблизят ее к законному установлению. <…> (С. 132)

Я старался показать происхождение и развитие неравенства, установление политических обществ и то дурное применение, которое они нашли, насколько все это может быть выведено из природы человека, с помощью одного лишь светоча разума и независимо от священных догматов, дающих верховной власти санкцию божественного права. Из сказанного выше следует, что неравенство, почти ничтожное в естественном состоянии, усиливается и растет за счет развития наших способностей и успехов человеческого ума и становится, наконец, прочным и узаконенным в результате установления собственности и законов. Отсюда также следует, что неравенство личностей, вводимое только одним положительным правом, вступает в противоречие с правом естественным всякий раз, когда этот вид неравенства не соединяется в таком же отношении с неравенством физическим: различие это достаточно ясно показывает, что должны мы думать в этой связи о том виде неравенства, которое царит среди всех цивилизованных народов, ибо явно противоречит естественному закону, каким бы образом мы его ни определяли, — чтобы дитя повелевало старцем, глупец руководил человеком мудрым и чтобы горстка людей утопала в излишествах, тогда как голодная масса лишена необходимого. <…> (C.139)

 

Источник: Руссо Ж. Ж. Рассуждение о причинах и основаниях неравенства // Руссо Ж.Ж. Об общественном договоре. Трактаты. – М., 1998. – С. 51-150.

 

 

Иммануил Кант (1724–1804 гг.) – немецкий философ, родоначальник немецкой классической философии, профессор Кенигсбергского университета (совр. Калининград).

На основе разработанного им критического метода, Кант занимался исследованием проблемы обоснования возможности научного познания, этикой и эстетикой, проблемами человека и религии. В статье «Что такое просвещение?» (1784), Кант предложил рассматривать Просвещение как необходимую историческую эпоху человечества, сущность которой состоит в широком использовании человеческого разума на благо социального прогресса. Основные работы И. Канта: «Всеобщая естественная история и теория неба» (1755), «Критика чистого разума» (1781); «Критика практического разума» (1788); «Критика способности суждения» (1790) и др.

 

 

ИММАНУИЛ КАНТ

«Что такое Просвещение?»

Ключ к фрагменту:По мнению Канта, суть просвещения заключается в том, чтобы постепенно (а не революционным путем), научить общество думать над тем какими принципами, законами и правилами оно руководствуется в своей гражданской, духовной и повседневной жизни. Кант призывает власти не запрещать гражданам заниматься свободным и публичным обсуждением тех вопросов, которые возникают по поводу существующего государственного устройства, религиозной традиции и образования как у ученых, так и у простых обывателей. Коль скоро при публичном обсуждении в обществе будет высказано общее мнение о препятствовании прогрессу и просвещению общества тех старых традиций, религиозных установлений или бытовых предрассудков, которые не составляют основу государства, от всего этого надо отказываться, ибо этого требует свойственная природе человека тяга к поиску все более совершенных и разумных принципов жизнеустроения.

 

Просвещение — это выход человека из состояния своего несовершеннолетия, в котором он находится по собственной вине. Несовершеннолетие есть неспособность пользоваться своим рассудком без руководства со стороны кого-то другого. Несовершеннолетие по собственной вине — это такое, причина, которого заключается не в недостатке рассудка, а в недостатке решимости и мужества пользоваться им без руководства со стороны кого-то другого. Sapere aude! — имей мужество пользоваться собственным умом! — таков, следовательно, девиз Просвещения.

Ленность и трусость — вот причины того, что столь большая часть людей, которых природа уже давно освободила от чужого руководства, все же охотно остаются на всю жизнь несовершеннолетними; по этим же причинам так легко другие присваивают себе право быть их опекунами. Ведь так удобно быть несовершеннолетним. Если у меня есть книга, мыслящая за меня, если у меня есть духовный пастырь, совесть которого может заменить мою, и врач, предписывающий мне такой-то образ жизни, и т. п., то мне нечего и утруждать себя. Мне нет надобности мыслить, если я в состоянии платить; этим скучным делом займутся вместо меня другие. То, что значительное большинство людей (и среди них весь прекрасный пол) считает не только трудным, но и весьма опасным переход к совершеннолетию, — это уже забота опекунов, столь любезно берущих на себя верховный надзор над этим большинством. После того как эти опекуны оглупили свой домашний скот и заботливо оберегли от того, чтобы эти покорные существа осмелились сделать хоть один шаг без помочей, на которых их водят, — после всего этого они указывают таким существам на грозящую им опасность, если они попытаются ходить самостоятельно. Правда, эта опасность не так уж велика, ведь после нескольких падений в конце концов они научились бы ходить; однако такое обстоятельство делает их нерешительными и отпугивает их, удерживая от дальнейших попыток. <…> (C. 27-28)

Посредством революции, можно, пожалуй, добиться устранения личного деспотизма и угнетения со стороны корыстолюбцев или властолюбцев, но никогда нельзя посредством революции осуществить истинную реформу образа мыслей; новые предрассудки, так же как и старые, будут служить помочами для бездумной толпы.

Для этого просвещения требуется только свобода, и притом самая безобидная, а именно свобода во всехслучаях публично пользоваться собственным разумом.Но вот я слышу голоса со всех сторон: не рассуждайте! Офицер говорит: не рассуждайте, а упражняйтесь! Советник министерства финансов: не рассуждайте, а платите! Духовное лицо: не рассуждайте, а верьте!.. Здесь всюду ограничение свободы. Какое, однако, ограничение препятствует просвещению? Какое же не препятствует, а даже содействует ему? — Я отвечаю: публичное пользование собственным разумом всегда должно быть свободным и только оно может дать просвещение людям. Но частное пользование разумом нередко должно быть очень ограничено, но так, чтобы особенно не препятствовать развитию просвещения. Под публичным же применением собственного разума я понимаю такое, которое осуществляется кем-то как ученым перед всей читающей публикой. Частным применением разума я называю такое, которое осуществляется человеком на доверенном ему гражданском посту или службе. Для некоторых дел, затрагивающих интересы общества, необходим механизм, при помощи которого те или иные члены общества могли бы вести себя пассивно, чтобы правительство было в состоянии посредством искусственного единодушия направлять их на осуществление общественных целен или по крайней мере удерживать их от уничтожения этих целей. Здесь, конечно, не дозволено рассуждать, здесь следует повиноваться. <…> (C. 29)

Было бы, например, крайне пагубно, если офицер, получивший приказ от начальства, стал бы, находясь на службе, умствовать относительно целесообразности или полезности этого приказа; он должен подчиниться. Однако по справедливости ему как ученому нельзя запрещать делать замечания об ошибках в воинской службе и предлагать это своей публике для обсуждения. Гражданин не может отказываться от уплаты установленных налогов; если он обязан уплачивать их, то он даже может быть наказан за злонамеренное порицание налогообложения как за клевету (которая могла бы вызвать общее сопротивление), но этот же человек, несмотря на это, не противоречит долгу гражданина, если он в качестве ученого публично высказывает свои мысли но поводу несовершенств или даже несправедливости налогообложения. Точно так же священнослужитель обязан читать свои проповеди ученикам, обучающимся закону божьему, и своим прихожанам согласно символу церкви, ибо он с таким условием и назначен. Но как ученый, он имеет полную свободу, и это даже его долг — сообщать публике все свои тщательно продуманные и благонамеренные мысли об ошибках в церковном символе и свои предложения о лучшем устройстве религиозных и церковных дел. В этом нет ничего такого, что могло бы мучить его совесть. В самом деле, то, чему он учит как священнослужитель, он излагает как нечто такое, в отношении чего он не свободен учить по собственному разумению, а должен излагать согласно предписанию и от имени кого-то другого. Он может сказать: наша церковь учит так-то и так-то; вот доводы, которые она приводит. Он извлекает для своих прихожан в этом случае всю практическую пользу из положений, которые он сам не подписал бы с полной убежденностью, но проповедовать которые он обязан, так как не исключена возможность, что в них скрыта истина, во всяком случае в них нет ничего противоречащего внутренней религии. Ведь если бы он полагал, что в них есть нечто противоречащее ей, то он но смог бы отправлять свою службу с чистой совестью и должен был бы сложить с себя свой сан. Следовательно, применение священником своего разума перед своими прихожанами есть лишь частное его применение, ибо эти прихожане составляют только домашнее, хотя и большое, собрание людей. И ввиду этого он, как священник, не свободен и не может быть свободным, так как он выполняет чужое поручение. В качестве же ученого, который через свои произведения говорит с настоящей публикой, а именно с миром, стало быть при публичном применении своего разума, священник располагает неограниченной свободой пользоваться своим разумом и говорить от своего имени. В самом деле, полагать, что сами опекуны народа (в духовных вещах) несовершеннолетние, — это нелепость, увековечивающая нелепости.

Но может ли некое сообщество из представителей духовенства, нечто вроде собрания, или досточтимая группа (класс, как они называются в Голландии) иметь право клятвенно обязаться установить некую неизменную церковную символику, чтобы таким образом приобрести верховную опеку над каждым своим членом и через них — над народом и даже увековечить эту опеку? Я говорю: это совершенно невозможно. Подобный договор, заключенный с целью удержать человечество от дальнейшего просвещения на все времена, был бы абсолютно недействительным, даже если бы он был утвержден высшей властью, .рейхстагом и самыми торжественными мирными договорами. Никакая эпоха не может обязаться поклясться поставить следующую эпоху в такое положение, когда для нее было бы невозможно расширить свои (прежде всего настоятельно необходимые) познания, избавиться от ошибок и вообще двигаться вперед в просвещении. Это было бы преступлением против человеческой природы, первоначальное назначение которой заключается именно в продвижении вперед. И будущие поколения имеют полное право отбросить такие решения как принятые незаконно и злонамеренно. Критерии всего того, что принимается как закон для того или иного народа, заключается в вопросе: принял бы сам народ для себя такой закон. Он мог бы быть признан на короткое время, как бы в ожидании лучшего для исследования определенного порядка. При этом каждому гражданину, прежде всего священнику, нужно было бы предоставить свободу в качестве ученого публично, т. е. и своих сочинениях, делать замечания относительно недостатков в существующем устройстве, причем введенный порядок все еще продолжался бы до тех пор, пока взгляды на существо этих дел публично не распространились бы и не были доказаны настолько, что ученые, объединив свои голоса (пусть не всех), могли бы представить перед троном предложение, чтобы взять под свою защиту те общины, которые единодушно высказываются в пользу изменения религиозного устройства, не препятствуя, однако, тем, которые желают придерживаться старого. Но совершенно недозволительно прийти к соглашению относительно некоего постоянного, не подвергаемого ни с чьей стороны публичному сомнению религиозного установления, пусть даже на время жизни одного человека, и тем самым исключить некоторый промежуток времени из движения человечества к совершенствованию, сделать этот промежуток бесплодным и тем самым даже вредным для будущих поколений. Человек может откладывать для себя лично просвещение — и даже в этом случае только на некоторое время — в тех вопросах, какие ему надлежит знать. Но отказаться от просвещения для себя лично и тем более для будущих поколений означает нарушить и попрать священные права человечества. <…> (C. 30-32)

Если задать вопрос, живем ли мы теперь в просвещенный век, то ответ будет: нет, но мы живем в век просвещения. Еще многого недостает для того, чтобылюди при сложившихся в настоящее время обстоятельствах в целом были уже в состоянии или могли оказаться в состоянии надежно хорошо пользоватьсясобственным рассудком в делах религии без руководства со стороны кого-то другого. Но имеются явныепризнаки того, что им теперь открыта дорога для совершенствования в этом, препятствий же на пути кпросвещению или выходу из состояния несовершеннолетия, в котором люди находятся по собственной вине,становится все меньше и меньше. <…> (C. 33)

 

 

Источник: Кант И. Что такое Просвещение? // Кант И. Собр. соч.: В 6 тт. – Т. 6. – М., 1966. – С. 27–35.

 

Вопросы для самопроверки:

 

1. Какие культурные факторы обусловили появление идеологии Просвещения?

2. Какой главный источник появления неравенства в обществе обозначил Ж.Ж. Руссо?

3. Почему Ж.Ж. Руссо считал, что современный ему строй общества оказывает разрушительное влияние на все лучшее в человеке, на его «естественную природу»?

4. Что имел в виду И. Кант, когда утверждал что современное ему общество должно стать «совершеннолетним»?

5. Какой путь просвещения общества Кант считал наилучшим из возможных?

Дополнительная литература по теме:

 

 

Западноевропейская художественная культура XVIII века. – М., 1980.

Западноевропейский театр от эпохи Возрождения до рубежа XIX–XX вв.: Очерки. – М., 2001.

Искусство Нового времени: Опыт культурологического анализа. – СПб., 2000. Момджян Х.Н. Французское просвещение XVIII в. – М., 1983.

Кузнецов В.Н., Мееровский Б.В., Грязнов А.Ф. Западно-европейская философия XVIII века. – М., 1986.

Манфред А.З. Три портрета эпохи Великой французской революции. – М., 1978.

Осадная башня штурмующих небо. Избранные тексты из Великой французской энциклопедии XVIII в. – Л., 1980.

Оссовская М. Рыцарь и буржуа: Исслед. по истории морали. – М., 1987.

 

Культура ХХ столетия

Завершившееся не так давно столетие представляет собой культурную эпоху, когда за очень небольшой по историческим меркам промежуток времени, мир пережил столь радикальные изменения, что человеку современности становится практически невозможно соотнести себя с теми людьми и с той культурой, которая существовала сто лет назад.

В самом начале ХХ столетия в мире повсюду еще властвовала одна уютная и размеренная цивилизация «викторианского» стиля, в которой все было стабильно, понятно, осмысленно и раз и навсегда установлено. Всем в Европе (и в Америке) было ясно, что западная культура – это вершина и совершеннейший результат развития всего культурно-исторического процесса. Миссия западного человека виделась в том, чтобы