СТИХИ АЛЕКСАНДРА ГУБИНА

Заикание правится Господом в пение

* * *

Психология крика в отечестве вечного страха.

Говорят, что идеи ветшают быстрей, чем рубаха.

Разучившись людей хоронить, а не то что лелеять идеи,

Все принуждены будем кружиться в чужой лотерее

Ложных выборов, чуждых надежд и свершений.

Диких выкриков, выстрелов и чумных песнопений.

Да откуда же взять человечеству строгого смысла,

Если донной культуры гробница безбожно закисла,

Коль духовности ищут в загаженной доверху церкви,

А герои гниют, как картофель, мечтая о смерти?

Пропусти только такт ты, скрученная кровью эпоха,

Нужен миг лишь один человеку для полного вдоха.

* * *

Как у нашей зоны

Чистые газоны,

У барака нашего

Проволка накрашена...

Эх-ма, голосуй,

В ящик что-нибудь засуй!

* * *

Сокровенное

заменяли на

откровенное

получали сполна

обнаженное

и кричали

Вот оно воплощенное

знание тайное

Но это

простейший вид перехода

от родника голубого

служенья высокого

к облизыванью сока

жадному губ

там холодит лоб

здесь тяготит зуд

Не то чтобы Эрос не люб

я это вполне принимаю

а просто крики чужды

вой без конца и краю

Прозренье!

Знаменье!

Свершенье!

А здесь всего-то

энергетическое сниженье

опускание на телесный песок

чистый, горячий

как сладкий сок

соматический крик

рот

член

язык

Конечно и здесь

есть высоты и сласть

бабы

жратва

власть

Еще раз я -- за

все мы таяли

Знаю самочку ищут по за

паху или по цветовому пятну

даму по гениталиям

или по стати

на кухне в кровати, ну

либо уж по

эротичному отражению

собственного возбуждения

предел любви -- пол

нет возражения?

Один вопрос

как отыскать узнать

ту к которой рос

ту которая суждена

и уже рождена

Молчишь лошадиная стать

Молчишь пожиратель котлет

Молчи поглотитель вин

я не скажу ответ

не объяснишь

как должен пролиться

нежности голубой свет

он освещает лица

это иная явь

не сон не рассвет

тебе нет

и тени возможности

где ты возьмешь этот свет

и что ты знаешь о нежности?

* * *

Соловья, как и волка, не кормят баснями.

Соловей, как и сон, свободно влетает в руку,

Попадая в ладонь, отзывается радостью,

Разливается звонкою песнью, Овидия славя науку.

Чем тесней, тем сильней это птичье дрожание,

Этот мир распаленный, влекомый структурою "ТЫ".

Песня выплеском судороги, забытье-замирание,

И беспамятство до раскрытой ладони мечты.

Я сомну тебя, лист

Я сотру тебя, текст.

* * *

Помраченность сознания порождает абсурд,

Описываемый законами Мэрфи,

Либо воссоздает абсолют

Пьедестала (корабль, стоящий на верфи)

Механического тоталитаризма.

Ощущение, когда твое же пальто

Наизнанку уже на другого нанизано.

Жизнь, разбрасывая в мире приманку,

Равнодушна к лицу -- Орфей ли, вакханка,

Лишь бы заглатывал -- женщин, зарплату,

Машину последней модели, поиски смысла,

Главное, слопай, пока не закисло --

Ради обеспечения полигона экспериментов,

Производимых в любой из моментов

Природой для ее бесноватого здания.

Но ты-то, гордящийся пониманием

Правил игры а-ля Герман Гессе,

Ты-то не сможешь остаться на месте,

На этом уровне бытия, обнимая свое сокровище.

Тебе -- звуковая ночная пора,

Писклявое ерзанье друга-пера,

Да нечеловеческий мозг чудовища.

* * *

Я с тобой. Все прошел. Все прошло. Все проходит.

Ничего не болит, но и ничего не выходит.

Распорядок дня нищего с книгой Лукреция

"О природе вещей". От неполной эрекции

И вялотекущей, но неуклонной шизофрении

До раскрытого в порчу соматики скальдова нида,

Через Господа, но весьма непристойного вида,

Через скрученность тела под мраком и слякотью

(Размешав предварительно варево сонное с мякотью),

Через сотни и сотни предметов, но все под личиной,

Что сознанием порождается как омраченной причиной.

А теперь удается стоять под светлицею ветра с потоком,

Заполняясь на вдохе бесцветным живительным соком,

Перепрыгнув через любимую маниакальную фазу,

Наплевав на твердыни, где скученно царствует разум,

Раз от разу скрепляясь и с гордостью становясь

Восприимчивей к тонкому свету и свою звуковязь

Отрешенности расчертив от куколки до бесконечности,

С удивленьем смотреть на прозрачность конечностей...

* * *

Одиночество худшего сорта:

не видать от тоски ни черта.

Ожидание -- тяжкий вид спорта.

Жаль, совсем не осталось спирта.

Нет ни лавра, ни -- как его -- мирта.

Я смущен, я неточен в любом приложенье к тебе...

* * *

Не жди ни звонка, ни приезда,

Ни белочки, ни мотылька --

Все это холодная бездна

Проглотит.

Не жди.

А пока

Вдыхай испаренья лекарства --

На ландыш натек и намек,

Полнеба, полсердца, полцарства,

Но где ж твой конек-горбунок?

* * *

Лицо и светлей и дороже и ближе,

Склоняешься медленно, ласково, ниже,

Покой потеряв, суетою обижен,

Любовью наполнен и дочиста выжжен,

И взгляд пробивается влажен и нежен,

И шепот: "останься" вполне безнадежен,

Сейчас, ненавидя пространства все те же...

Твердишь, заикаясь: "Будь, княже, мятежен..."

* * *

Падают дракончики с небес

молодые, слух заполнен ватой.

И опять тебя поймут превратно

даже в лучшей из последних пьес.

На своем коротеньком пути

сколько раз сбивалась ты со счета?

Женщина! Тебе не будет лета --

здесь трава бы не смогла расти.

Здесь театр роли раздает

ни ум, ни сердцу, и не к месту.

Надо же: пристало быть невестой,

и Господь прогонов не ведет.

Все случилось по последней моде,

и бессмыслен горький твой вопрос:

"Почему не дан мне крыльев рост?" --

Есть одна ремарка лишь: "уходит".

К этим театральным небесам

ты не раз глаза поднимешь в муке.

Снова будут обессиленные руки,

снявши голову, скользить по волосам.

* * *

Как живется моей бегляночке,

как стрекочется рыженькой белочке,

что поется тебе, заряночке?

Где ты хочешь -- с края, у стеночки?

* * *

Моя вишенка

Моя неженка

Моя трещинка

Моя беженка

Моя грешенка

Моя брошенка

* * *

"Люблю, люблю, люблю тебя одну..." --

говорит мужчина

и не разводится с женой.

* * *

Не ищи оправдания

И пребудешь в спасении

Сожаление раннее

Просветленность осенняя

Узнавание странное

А дорога-то длинная

Что ты хочешь, желанная?

Что ты плачешь, безвинная?

Я -- лучник -- превращен в стрелу

Тебе одной, в тебя одну!

* * *

Ты знаешь, это называют звездной ночью,

хотя на небе полная луна --

как -- выплеском, узором, узорочьем? --

тебе сказать, что в мире ты одна? --

одна всего лишь, радостна до дрожи

моих объятий, простыней, стихов,

в твоей дрожаще-тополевой коже

мне нет иных отпущенных грехов.

С тобой одной -- без страха и утраты

любой -- Господь всевидящ и суров --

на нежность всепрощением заплаты

ворчливо ладит покрывало снов.

* * *

...Добирая сладчайшую вязь,

я тебе лишь промолвлю: "Ну что ты?.."

Белизною твоею гордясь,

от звучащей от песенной ноты

до далекого дола, где мы --

лапкой мягкой с бутоном цветочным,

зареклись от сумы да тюрьмы,

пребываем в плененье бессрочном.

Обертоном ухода тревог

те желанные слуху длинноты,

лихорадка раскинутых ног,

виноватое: "Что ты? Ну что ты..."

* * *

...просить прохлады -- обожженным.

И вечности -- для главных слов.

Замерзшим -- жар, уставшим -- кров.

И мягкую постель -- влюбленным.

Выражаю сердечную благодарность

поэтам: ЕЛЕНЕ ИСАЕВОЙ

ИРИНЕ ЕРМАКОВОЙ

САИДУ БАЕВУ

и художнику

СЕРГЕЮ МИРОНОВУ

за помощь и поддержку в работе над романом.

СОДЕРЖАНИЕ

Саид Баев. Русская женщина конца XX века: адаптация к хаосу или контрапункт дисгармонии