ПОМРАЧЕННОСТЬ СОЗНАНИЯ

...Вот в ванной полотенце

падает

грохот

Стой

Держись

Неврастения

А. Г.

А тебе тоже снится странный, бредовый сон:

"...одновременно -- зал-ресторан, интимно-узкий закуток, большой холл и маленькая квартирка с узкой дверцей. Я сижу с девушкой. В проеме -- появляется парень, делает замечание девушке: "Вот что ты тут проделываешь..." Я говорю: "В чем дело? Это не твоя девушка". Он пришел и претендовал на нее. Я закрываюсь этой девушкой. У меня в руках тесак и шлем, который отдаю девушке. Иду навстречу этому здоровому деятелю. На нем тоже шлем, он маловат. У него в руках меч. У меня -- длинный нож, но нет перекрестья. Этот человек -- левша.

Сделал шаг, замешкался. Он тяжел и неповоротлив, размахивает горизонтально, на уровне пояса. Ловкий финт -- и я винтом ухожу за его правое плечо. Он меня не видит, шлем у меня -- волшебный. Я начал полосовать его -- один удар, второй... первый надрез, второй надрез -- по голове, -- срезы похожи на дубовые плашки. Он группируется, потом распадается. В принципе, он убит, но я знаю, что он возникнет снова. Всматриваюсь в него -- ощущение, что я под водой, мутный желтый свет, а в воде -- младенец. Он гребет лапами вверх. Я вижу какую-то купель, цилиндр. Там, как лепестки, соединяются семь младенцев... Развертка времени, вот сейчас этот человек из разрубленного -- восстанет, возникнет снова из этого месива младенцев... Они образуют ярко сияющий апельсиновый круг, красный, полупрозрачный, сочный... Я понимаю -- это его магический эликсир. Кажется, я уничтожаю его..."

На этот раз я ничего не понимаю в твоем сне... хотя пытаюсь провести какую-то бледную аналогию между "Флегматичным витязем" и тяжелым, дубовым и неповоротливым "деятелем", между девушкой и мной, и самая странная фигура здесь -- ты, в шлеме-невидимке. Хотя и витязь -- в вашем поединке за девушку? весьма загадочен. Или твой сон -- просто бред? бессмыслица?

Пляска образов -- в точке бесконечного скачка -- в иные измерения? Полярное сияние возбужденной психики? Аномалия несчастного человеческого фактора? Душевный хаос многомерных сущностей, живущих в человеческом доме-теле? И в твоих строчках:

"...Помраченность сознания порождает абсурд, описываемый законами Мэрфи..."

УСТАЛЫЙ САМУРАЙ

Я в зеркало смотрел.

Чужой мне человек из зеркала смотрелся.

Чужой совсем родной.

Какая чужь и свиток Чжуан-цзы...

А. Г.

...ты обещал прийти с утра, а уже давным-давно день, -- при твоей бесподобной точности бывшего подполковника МВД такой сбой немыслим, и я волнуюсь... Это у поэтов -- самые разные сбои, в любом измерении...

Появляешься с букетом перьев, выпрошенных у птиц в зоопарке -- по старой биологической памяти. Пишешь сангиной на обоях:

Усталый самурай под зонтиком дырявым...

Да, это я --

непобежденный!

Мокрый, то и дело вытираешь полотенцем лицо и руки...

Ты поклоняешься Конфуцию, и последнее время постоянно возвращаешься в десятках стихов к теме самурая. Это наводит на тревожные мысли. Кармическая память? А иначе с чего -- русскому-то? ... Странная парочка: самурай -- в твоем лице и грешная христианка -- в моем, -- не правда ли, Чеширский Кот? Невозможная эклектика...

"На тысячу мелких кусков" --

так говорили когда-то

о сердце разбитом.

Что делает в тебе -- таком противоречивом, с бездной собственного поэтического хаоса -- еще и "усталый самурай"?

Как я устал!

Уста замкнул.

Вот отдых.

Ты пугаешь и настораживаешь меня, хотя я привыкла к твоим зашкаливаниям и непредсказуемости...

"Мне все время предлагали тебя, -- придумываешь ты нашу кармическую связь в других инкарнациях, -- и я все время от тебя отказываюсь почему-то, и меня за это наказывают... А меня все время тянет к тебе со страшной силой..."

"Я -- твой защитник, ты поняла? Я тебя охраняю, а главное -- тебя нужно вытащить из твоего дурацкого телефона..."

Некоторые твои стихи напоминают мучительное воспоминание камня о месте созерцательного пребывания. Даже не воспоминание, а просто -- попытка памяти, на уровне почти каменного сознания, это странно -- у тебя, психолога-аса, темы "сознание"...

Ты уходишь и снова возвращаешься к самому себе от этой -- чужеродной? родной? -- личности, пользующейся тобой -- для чего?

Самый лучший скакун -- это кляча

(Чжуан-цзы),

Самый лучший бегун -- хромой.

(Это я!)

О бесы гордыни!

Я вас узнал!

Как и положено самураю, ты все время с кем-то воюешь... И правда: есть в тебе -- по жизни и по Кастанеде -- что-то от воина... Воевал, уходя, с МВД своими стихами, воюешь -- за справедливость -- на гуманитарных кафедрах технических вузов, воюешь сам с собой.

Ты надорван. Надорван, как любой в России, окончательно еще не продавший душу, и моя любовь -- обуза тебе, уставшему самураю... Я люблю тебя, мой Чеширский Кот, мой темный рыцарь света, мой российский самурай. И я знаю: мне предписано -- по судьбе и по Булгакову -- вынашивать роман Маргариты о Мастере, не нуждающемся в Маргарите...

Вынашивать -- если только его величество Воланд по поручению свыше не сожжет, не уничтожит...Только Маргарите было легче -- у нее не было детей, а Мастер не был женат. И все равно -- он оказался в дурдоме, она -- на балу у Воланда.

Твои противоречия... Не знаю, как уживаются в тебе --

"Пожалей же, время властное

Парня молодого, кареглазого.

А судьба, какая же обидчица!

Душу рвет ответчика, опричника.

...Да еще бы мне царевну Несмеяну

Разбудить, зацеловать, румяную..."

И --

"Да хитра

с утра

пора --

до хера

у бога Ра

света в кончике пера.

Прячься

Вот твоя нора".

И --

Надпись в туалете:

"Губин Саша здесь как раз

промывал свой третий глаз".

Наверное, трудно уживаются, а может, и не уживаются вовсе... Но люблю тебя таким... Психолог и бывший подполковник МВД. Мне по-женски нравились твои фотографии в форме, которую ты ненавидел. Люблю тебя, мальчик, мечтавший стать биологом.

Люблю тебя, не любящий жену -- одною любовью и не любящий меня -- совсем другою любовью... Ты до сих пор переживаешь, что когда-то ударил своего сына, и не скучаешь по нему -- месяцами, разве что чувство долга, да и то -- надорванное. Или эта область твоей души за семью печатями, и многое мне неизвестно... Я люблю тебя, Чеширский Кот, -- твоя Алиса любит тебя любого, как Татьяна -- Онегина, княгиня Лиговская -- Печорина. Любит тебя -- храброго, страшного самурая, воюющего, как Георгий Победоносец с невидимыми драконами или как Дон-Кихот с мельницами:

Шипи, дракон, шипи,

звей, чудище, и извивайся.

Дурацкий ты червяк.

Дракон поблизости --

я знаю.

О, ощущаю смерть...

Но я неумолим.

Я люблю тебя -- мой страшный самурай, мой защитник -- самого себя от меня... Мужественно отдавший меня, скрепя сердце -- Змею Горынычу, телефонному дракону "Акционерного общества Службы 666", -- люблю тебя, и "мне больше нечего сказать -- слова распроданы. До точки...".Потому что -- "я умерла еще тогда, когда не умирали боги...".

Береги себя, мой самурай...

Остались самурайские два камня,

сам самурай ушел.

Но вы-то, что, не видите

иероглиф имени его,

что, кажется, бросается из камня?!

А. Г.

РЫЦАРЬ СВЕТА

-- Отрубить ей голову! -- завопила Королева во всю глотку. Никто не пошевелился.

-- Да кто вас боится! -- сказала Алиса (она уже достигла своего настоящего роста). -- Вы просто несчастные карты -- и все!

Л. Кэрролл "Алиса..."

За день до смены я предупреждаю о невыходе на работу -- по болезни и о том, что вообще больше не выйду... Сообщаю через Полину, поскольку не могу дозвониться до фирмы... У меня -- тяжелая депрессия, я то сплю, то плачу, боюсь, что меня начнут доставать и Жора будет рвать и метать. Боюсь ерунды -- что у них хватит свинства чем-нибудь навредить мне -- из-за преждевременного ухода, хотя знаю, что ничего не должна этому дракону Акционерного общества, готовому удавить и удавиться за копейку: и так отработала четыре бесплатных смены после последней зарплаты, как раз примерно на штраф -- больше-меньше, около пяти тысяч... Я то сплю, то плачу и жду тебя -- обессиленная и счастливая -- от сделанного шага и порванной паутины.

Звонит Жора и от злости чуть не шипит -- какое уж там сочувствие!

-- Немедленно приезжайте на работу и привозите пять тысяч -- штраф за нарушение контракта!

Мне противно. Я ничего не должна -- никому. Мне должны. За мои нервы. За недосып. За недоданные перерывы. За подорванное здоровье. За недоплату. За все.

А злой голос Жоры продолжает:

-- Немедленно! Чтобы вы через час были здесь...

Быть? Там? -- Ноги моей...

Не то что приехать, видеть больше...

Не только сейчас, НИКОГДА! Отвращение, накопленное за все количество ложных оргазмов, за все количество административного и клиентурного хамства ОТВРАЩЕНИЕ ко всему ТАМ острой оргазмической волной захлестывает меня.

ПРАВИЛО: вы не имеете права первыми закончить разговор и первыми положить трубку... Только -- когда клиент сам закончит разговор.

-- Я не в том состоянии, чтобы приехать. Я вообще больше не смогу приехать...

Много -- во время работы -- считались с нами? Теперь -- мой черед.

Поле злого Жориного голоса подкашивает меня и рождает реакцию ненависти. Он продолжает -- басом -- шипеть:

-- Это называется свинством! (Уход с работы в невыносимых условиях -- чье свинство?) В противном случае вам придется отрабатывать двадцать дней, по контракту!.. (Ебала я его... контракт этот вместе...)

Он что -- думает, что он клиент, а я девушка на проводе и буду теперь, когда "она уже достигла своего настоящего роста", терпеть это хамство? И слушать, как меня оскорбляют?

Жора продолжает что-то кричать, и я -- как счастливая, свободная, презирающая женщина, мизинца которой эта мужская тварь не стоит, -- БРОСАЮ ТРУБКУ. И обнаруживаю, что вся дрожу, сердце готово выпрыгнуть, а слезы, как в озере Алисы, текут не переставая...

Мама! Мое облако!

Мое недостижимое благо!

Даже в свете твоего облика --

не могу забыть моего ГУЛАГа.

Не могу забыть своего заключения --

куда меня, виноватую, не сослали;

Не могу забыть моего облачения

в облако смерти. Там спали

безмятежно еще живые облики

и твари, насилующие творения...

Мама! Даже в свете твоего облака

мне не найти

успокоения...

Звонок в дверь. Ты -- высокий, красивый. Бросаюсь из постели к тебе, целую, а слезы, как в озере Алисы, текут не переставая. Главное -- ты рядом...

Я -- рыцарь света!

Видишь белый крест:

небесная защита,

небесный знак.

Быстро оцениваешь обстановку и не хочешь оставить это безнаказанным.

Я даю телефон, и ты звонишь ему. Ты -- профессионал общения, не страдаешь, как я ни мягкостью, ни застенчивостью, поэтому сразу берешь хороший, сильный, наглый тон. Я слушаю замерев, слезы мои высыхают. А ты продолжаешь, -- твердо, нагло, убедительно, с чувством правоты:

-- Георгий Львович, наверное, нужно отнестись с пониманием, как-то извиниться... перед дамой, которую вы только что обидели... Что это: я прихожу, девушка вся в слезах и соплях?.. Я понимаю, вы работаете с женщинами, я тоже -- только по-другому, но все-таки надо извиниться: чай с дамами работаете -- не с блядями?! Как-то договориться по-хорошему... Ну так как, вы извинитесь, или нужны иные слова, иные меры?..

Я отчаянно машу рукой -- не то что извинений, даже Жориного голоса я сейчас слышать не в состоянии... Ты заканчиваешь разговор, и черная Жорина энергетика -- отомщенная, отбитая наглостью на наглость -- покидает меня, мне становится легче дышать, камень с души...

-- Маленький бес-то, этот ваш... -- констатируешь свое впечатление от разговора, -- так, шестерка...

А ты, конечно, спаситель, победитель Дракона, самурай, Рыцарь Света, и велик в моих глазах как никогда... Я напяливаю что-то на рубашку. Напяливаю на мерзнущие ноги носки, и мы идем на запущенную сверх всякой меры кухню. Грязная посуда, грязный пол, нет стульев -- они растасканы по комнатам... Мы стелим что-то на пол, кидаем подушки, ты достаешь вишневый ликер, я -- м*ю чашки. Мы садимся по-восточному на подушки и говорим -- о Мандельштаме и Цветаевой, об Ахматовой и Блоке, о русской поэзии и собственной любви, о Боге и бесах... и пьем вишневый ликер...

Пьем и чувствуем себя победителями в этой игре, по имени Жизнь.

"-- Отрубить ей голову! -- завопила Королева во всю глотку. Никто не пошевелился.

-- Да кто вас боится! -- сказала Алиса... -- Вы просто несчастные карты -- вот и все!

Это -- позади.

-- Я пьяная... -- с улыбкой до ушей и распахнутой до неба душой проборматываю я, восторженно и завороженно глядя на тебя...

И ты отвечаешь:

-- По-моему, с физиологической точки зрения так выглядит счастье...

Мы балдеем, и я только теперь до конца осознаю -- сознанием перепрыгнувшего через собственную природу волка -- телефонные очереди "Службы 666". Красный Цветок -- не огонь, а всего лишь -- красные тряпки, флажки, которые можно перепрыгнуть одним прыжком -- и не умереть, а Шерхан -- после Красного Цветка в руках разгневанного и презирающего Человека -- всего лишь паленая кошка...

Мы пьем вишневый ликер, за окном -- вечность, мне счастливо с тобой, и мы никого не боимся...

Нас когда-нибудь обложат

красными флажками...

Нас когда-нибудь умножат

черными кружками.

Твои губы бредят мною:

шея, плечи, груди...

Спросишь: Что там за спиною --

волки или люди?!

Скажешь: Вот мы и на мушке...

и, темнея взглядом,

скажешь: Стой моя подружка,

стой со мною рядом!

Без оглядки... так же тесно,

так же небывало.

Здесь вселенная -- двухместна...

Если покрывала

до сих пор -- и впредь покроет:

ночью, ложью, смертью...

И укроет, и накроет

звездной круговертью.

Даже если темной ночкой

рухнут небосводы.

Даже если -- черной точкой

океан свободы...

В РАСПАДЕ

...Здесь вывернуты руки

у влюбленных.

Свобода здесь равна

шизофрении...

А. Г.

И знаете, она так отвыкла быть нормальной девочкой, что сперва ей даже стало неловко!

Л. Кэрролл. "Алиса..."

Я медленно врастаю в быт, работаю только в детском саду, в изокружке. Медленно прихожу в себя, отхожу -- как после наркоза, -- оттаиваю от бывшей работы. Но -- камень на душе? с души? -- поневоле отдыхаю от тебя. От нашей годовой юбилейной любви, опустошившей обоих. Ведь на счастье, мое, женское, и несчастье моей семьи, ты не давал мне от нее ни продыха, ни срока.

Я медленно врастаю в быт, а мой любимый, сумасшедший Кот пребывает, как булгаковский Мастер, в буйном отделении психушки... Новая тяжесть, твоя и моя боль. Напророчил ты мне своими "русалками" продажу голоса, я тебе -- московский дурдом. Любовь поэтов опасна...

Нас разорвали.

Я вхожу в казенное здание с решетками на лестницах от пола до потолка, с вечно закрытыми окнами и дверями, вхожу в замкнутое пространство с дребезжащими ключами, мощными замками и белохалатной охраной. Я называю себя твоей ученицей -- меня пропускают к тебе.

Прохожу под голодные идиотические взгляды опустившихся мужиков всех возрастов, прохожу мимо не оглядываясь, зная, что они пристально, голодно и тупо осматривают меня с ног до головы. Прохожу -- фиолетово-голубой бабочкой с блестками, которая у меня на черном мини-платье...

Мне приводят тебя...

...небритый... в распаде, как все сумасшедшие, говоришь: "Меня скоро выпустят, разберутся, мне здесь не место. Мне не разрешают писать -- ручки, карандаши, все -- отнимают..."

Спрашиваю: "Почему это случилось?"

-- Это мне мстили, вот идет товарищ, он тоже так думает...

К тебе подходит тупой мужик с застывшей физиономией, ты угощаешь его папиросой... Ты улыбаешься, пытаешься выглядеть бодрым: "Я здесь всех развлекаю..."

Рассказываешь: "Меня взяла милиция, -- я не доехал тогда от тебя до дома, взяли все что можно... избили.. потом спихнули сюда, знаешь, они прикручивали меня к кровати, а я их бил дифтонгами и стихами..."

...я смотрю на тебя, а в глазах и мыслях у меня тот день -- последний, когда ты был у меня и тебя запредельно зашкаливало, метало и дергало. У меня были гости, но ты никому не давал вставить слово и говорил, говорил, говорил -- в рифму, безостановочно...

Я превратился в речь.

О, как мучительно, как сладко!

Меня не остановите...

...а потом -- ссора из-за твоей жены, твоя истерика, мое ложное примирение, твой уход за порог. И я сижу -- нервно-выжато, отчужденно листая цветные фотографии в громадном альбоме о животных Индии, который ты мне принес... Мне становится страшно, очень страшно, когда я смотрю на окровавленную морду льва и мертвую антилопу рядом. Мое состояние похоже на игровую комнату у Брэдбери -- где львы, саванна, дети и исчезнувшие родители. Нагнетенность, сдавленность... Предчувствие плохого переходит в уверенность, досада и горечь в твой адрес сменяются желанием спасти, достучаться до твоего тронутого рассудка, остановить взрыв внутри тебя, прорваться через твое больное, доведенное до крайности нежелание слушать и слышать кого-то, кроме себя... Меня мучает совесть -- надо было спохватиться раньше, наверное, я сама сумасшедшая, если верила, хоть и с иронией, каждому твоему слову и не могла отличить поэтического вымысла от бреда...

Мне страшно оттого, что не спохватилась твоя жена -- она ведь имеет больше... -- права? (Когда-то я обмолвилась случайно: "...я не имею права даже.. . -- и ты, презрительно вздохнув, перебил: "Ну все! Женщины заговорили о правах...") Так чего больше? -- права? возможности? доступа? -- спасать, убеждать, лечить... Она ведь "экстрасенс", и ты говорил, что работает в паре с ясновидящей...

Твоя жена, по твоим словам, трезвая практичная женщина, уж наверняка более земная, чем я, не летает в облаках... И не видела, что с тобой творится? Не почувствовала беды?

"...Ты -- моя земля, моя темная Богоматерь, прохладная, необходимая, ты нужна мне, как воздух... Я уже еду к тебе..." -- кричал ты ей в трубку. Кричал -- пять, десять, пятнадцать минут, и я вышла из комнаты после пяти... хотя ты просил, чтобы осталась...

-- Ты не море, ты -- противная ревнивая Маргарита! -- капризно и злобно говоришь ты, когда я, не выдержав, посылаю тебя "к твоей земле, к твоей темной богоматери..."

...я вспоминаю последнюю сумасшедшую ночь перед твоим заключением и злоключением, когда ты кормил меня астрологической солянкой и я все еще ничего не подозревала и не била тревогу. Я ведь спокойно живу, когда хочу, в мире фантазий и не схожу с ума... Ты трахал меня -- страстно и почти без передышек... и сочинял:

В твоих руках --

не глупый хуй,

но чудо! --

благодаря тебе...

Как сладко ты берешь!

А ты просил: "Кричи, кричи громче, я хочу, чтобы ты кричала!" И это была замкнутая вселенная двух счастливых сумасшедших...

Влагалище облагает данью.

Влагалище облегает долью.

Влагалище облегчает боль.

***

Мне говорят: "нечистый", --

я отвечаю: "белый".

Мне говорят: "сперма", --

я отвечаю: "сок".

Замкнутая вселенная двух сумасшедших.

Ты берешь у меня сигареты, отвлекаешься... Второй раз спрашиваешь: "А как ты узнала, что я -- здесь?" -- "Ты же мне сам позвонил отсюда". -- "Я не помню ничего, меня травят таблетками, я все время тут сплю..."

Спрашиваю: "Мне уйти, чтобы не встречаться с твоей женой?" Грешным делом подозреваю, что если поэтический бред отчасти на моей совести, то твои энергетические фокусы с очищениями пространства, книг, предметов с помощью свечей и птичьих перьев -- на ее. Вспоминаю фотографию -- никогда бы не обратилась за помощью к женщине с таким холодным, необаятельным и закрытым лицом. Иногда казалось, что она -- ведьма и такою ценой решила вернуть тебя к себе, как-то наколдовав... Кто же еще занимается экстрасенсорикой? Хотя и меня изредка, за интуицию и умение гадать по рукам, называли светлой ведьмой...

"Мне уйти?" -- спрашиваю и думаю: если бы ты познакомил нас, может, всем было бы легче... А если спросит в упор, без тебя: "Было -- не было?" -- скажу: "Было и больше не будет никогда..."

Скажу, что могу и хочу помочь найти врача, хорошего, узнать все, что нужно, и -- приходить сюда... Бывает же какое-то женское всепонимание иногда. Но холодная энергия отталкивает эти мысли, убивая желание сближения с этой родной тебе женщиной. И я возвращаюсь к мыслям о моем муже, о моем ребенке. Я расплатилась за все -- теперь твоя очередь, твоя расплата. За игру с моим сердцем и моей семьей...

-- Как хочешь, -- отвечаешь ты, -- хочешь -- оставайся, хочешь -- иди, мне ведь все равно...

Я ухожу. "Выздоравливай и держись", -- говорю напоследок.

-- А как твой заячий хвост? -- спрашиваешь о ребенке.

-- Гриппует, простудился....

-- Не волнуйся обо мне, жена приходит, приносит поесть, не дергайся, лечи зайца... -- освобождаешь ты меня от забот о тебе.

-- Возьми только, пожалуйста, это письмо, сунь в конверт и отошли... Товарищ очень просил, и вот -- два моих листка перепечатай, со стихами и заметками... здесь совсем не дают писать...

"...Счастливо", -- прощаюсь я. "Счастливо" -- отвечает твое эхо. Я спускаюсь по больничным лесенкам, гляжу на зарешеченные окна. В ушах у меня: "Они меня к кровати привязывали... Я их резал Мандельштамом... вот и попал в буйное, но ничего, здесь скоро разберутся, что я -- тихий, через недельку выпустят..."

"Счастливо", -- прощаюсь я, -- "счастливо", -- отвечает твое эхо. Ухожу не оборачиваясь, камень на душе медленно сползает вниз, к ногам, они становятся тяжелыми. Я смотрю на снег облегченно и опустошенно... Я иду -- принадлежать себе, ребенку и дому, после года метания. Я вглядываюсь в лица женщин, идущих в больницу, хочу увидеть -- просто увидеть -- ее, выражение лица, взгляд... наверное, озабоченный, но не везет... или -- везет... и я еду -- облегченно еду домой, к ребенку.

В метро достаю твои записки, стихотворение -- без смысла и несколько хороших прозаических строчек. Читаю письмо "товарища" с невозможным адресатом -- какому-то генералу. Сумасшедшее письмо, с абсолютным приветом. Неужели я буду тратить время, чтоб его посылать? В моей жизни ты не первый сумасшедший, с которым имела дело, -- мне везло на знакомых, побывавших в местах, где белые халаты, решетки на окнах и двери на замках... Хватит! Письмо "товарища" я дома с неожиданной злостью рву и выкидываю... Целый год я помогала своему мужу -- с печатью в военном билете, полученной в армии, -- избавиться от нее. Теперь ты -- с письмом "товарища", у меня больше нет романтической тяги к сумасшедшим -- хватит. Исчерпано. Повидала.

...я думаю, что кризис наступил, и все у нас с тобой кончено. Я должна оставить тебя как женщина, но не как друг, чтобы ты не думал, что я предаю тебя...

Усталость.

Годовая, душевная.

Годовщина со дня встречи.

Моя опустошенность.

Твой апокалипсис...

Я ушла с бесовской работы, и у меня отняли тебя. Знаю только: твой дурдом -- моя вина, как моя работа -- твоя. Мы мистически завязаны на этой палке о двух концах.

Ужас от тоски,

тоска от ужаса.

Вот так, пойми,

они и кружатся.

А. Г.

...Господи Иисусе Христе, сыне Божий, помилуй нас, грешных...

Перед моим уходом вяло спрашиваешь: "Ты, наверное, уже трахаться хочешь?" -- и мне становится не по себе, словно пришла в казарму, а ты -- солдат... Да так оно почти и есть. Я молчу, потому что ты -- сумасшедший, а я -- скучная и ничего не хочу. Хочет только тело, а мой Чеширский Кот путешествует в собственном распаде, и представить, что мы вместе... -- все равно что трахаться не с Котом, а с его улыбкой -- в мистическом состоянии ужаса...

Я возвращаюсь домой, к ребенку, мужу, смотрю на белый снег, который по-Мандельштамовски -- "до боли очи ест"... Где-то на дне души -- скука и горечь такая, будто я девяносто тысяч лет делаю нескончаемые минеты и уже не замечаю разницы размеров, вкуса и запаха... И никак не услышу спасительное "аминь"...

Светлые волосы -- вьетесь вы нынче напрасно!

Если не жить -- то хотя бы погибнуть -- прекрасно!

Что-то случилось. Нет -- что-то случится, поверьте!

Если не смерть -- то седое предчувствие смерти!

Если не боль -- то глухое предчувствие боли!

Светлая бездна -- да только душа -- на приколе!

Значит -- блужданье по миру -- чужими дворами.

Ради травы на дворе с золотыми дровами.

Кол на дворе, и на нем -- золотое мочало! --

Чтоб ни за что уже

больше я не отвечала! --

Если душа -- как стихи или сны -- бесполезна.

Светлые волосы.

Темная светлая бездна.

"СОЛОВЬЯ, КАК И ВОЛКА, НЕ КОРМЯТ БАСНЯМИ"

А по стенам ходят пауки,

черти бабу лепят из муки.

А на сердце давят каблуки.

Дураки мы, Губин, дураки.

"Я -- минус единица"

А. Г.

Тебя выпустили на три дня из больницы. Ты зовешь меня, а я уже решила -- чтобы не мучить тебя и себя -- больше не спать с тобой... У меня -- всего полчаса. Ты осторожен и спокоен. Даешь мне в кресло чай... потом уговариваешь раздеться хоть на минуту, я наотрез отказываюсь... Но магия включается -- мне совестно, что все-таки бросаю тебя в такой момент. Я обещаю приехать сегодня еще, и приезжаю -- через несколько часов. Знаю, что нельзя мне с тобой быть, меня наказали, тебя тоже, надо прервать этот круг. Иначе -- опять, и по новой, вечное беспокойство, и после проваливания в замкнутое пространство рая для двоих -- тяжелая адаптация к внешнему миру...

Я на кресле, твои руки гладят мои колени, ты смотришь на меня, и просишь очень серьезно и тихо: "Дай разочек, я хочу, очень хочу! Подари мне это, -- в последний раз, ну пойдем..." Но во мне -- запрет на тебя, и мое тело всеми силами пытается не ослушаться моего приказа.

"Пойдем..." -- просишь ты.

"Ну я же не выпендриваюсь, пойми, я не могу... Я же не потому, что хочу тебя мучить..."

"Я знаю, тебе внутри что-то мешает, я все понимаю, -- один последний раз, тихонечко, ты не представляешь, что значит для меня видеть тебя сейчас, после этой тюрьмы, из которой я...."

Ты смотришь глаза в глаза, гладишь колени и, уже чувствуя, что уговоришь, повторяешь тоном, который не может не действовать: "Я хочу, -- коротко, настойчиво, -- пойдем, моя хорошая..."

Раздеваешь меня, раздеваешься сам. Твоя рука, которая не гладила меня уже два месяца, стремится вниз... Я -- в пассивной растерянности, почти неподвижна, а твоя рука уже на лобке. Ты, преодолевая мое пассивное сопротивление, раздвигаешь ноги и касаешься губ... они влажные, очень влажные и горячие, там все переполнено сдавленным и скрываемым подневольным желанием... "Но... -- шепотом восклицаешь, -- ты же хочешь!" "Я же не виновата, что..." -- и не договариваю... "Я теперь понимаю, -- продолжаешь ты, -- что такое отдать жизнь за ночь, за один раз..." -- и проникаешь в меня...

Ухожу в смешанных чувствах... и не знаю, как относиться -- ни к себе, ни к тебе, ни к тому, что произошло. Каждый раз, когда засыпаю или прикидываюсь днем на несколько минут, твое "я хочу" преследует меня...

Тебя снова выпустили. Ты очень осторожно просишь приехать, почти жалобно. Я думаю: то, что было -- в последний раз, и сомневаюсь в этом... Прошу у Бога помощи, -- чтобы смогла устоять от твоих уговоров и больше не грешить...

Но... после чая -- снова и по-новому... И у меня не хватает ни твердости, ни решимости выстоять... Магия целого года любви работает на твое желание, -- ты уговариваешь, я начинаю плыть. Отчаянно хватаюсь за твое прошлое обещание: "Но ты же обещал тогда, что в последний раз..."

"Заинька, ну сегодня -- действительно в последний, я даю слово, что больше не буду тебя просить... Дай мне еще разочек, для меня же это сейчас просто счастье... Пойдем давай, пойдем..." Ты берешь меня за руку, подводишь к кровати...

-- Я вся зажата, я не могу...

-- А мы тихонечко, осторожно, помнишь, как в первый раз, ты стеснялась, я тоже...

...ты уже раздеваешь меня, а я растерянна... Мне мешает что-то испуганное во мне и сердитое -- на то, что не сумела отстоять свое "нет"...

Уходя, думаю: ты снова прорвал мое защитное поле, защитную оболочку, снова поймал меня на удочку чувственности...

...Я обзываю себя последними словами, и понимаю, что все мои обещания самой себе гроша ломаного не стоят и крепость я -- никакая, поскольку слаба...

Два раза ты меня взял, на третий -- у меня уже не осталось ни доводов, ни сил на сопротивление, а значит...

В третий раз я целый день морочу тебе голову из-за времени моего приезда, которое отодвигается, пока мотаюсь по работе, и оказываюсь у тебя чуть ли не в десять вечера.

Когда ты спрашиваешь: "Как стелить -- отдельно или вместе?" -- я только смеюсь и целую тебя.

-- Ты очень сердился, что я так долго ехала?

-- Нет, после того как ты сказала магическую фразу по телефону, я уже все тебе прощал.

-- Какую фразу?

-- Что скучала по мне...

КАРМАННЫЙ ПРИЗРАК

Хочу тебя так,

что если не появишься

сейчас --

больше никогда

не скажу тебе "да"...

Твой звонок. Спрашиваю:

-- Ты приедешь сегодня?

-- Нет, извини, сегодня не получится. У меня бестолковая работа и бестолковые начальники.

Я предчувствовала это.

Еще вчера, когда ты звонил, -- я поздно легла, но уже знала, что твой сегодняшний звонок не принесет радости... Мы не виделись неделю, я скучала и хотела тебя, и ждала вторника... надеялась, что ты почувствуешь, как необходим. Но что можно сказать на твое "сегодня не получится..."? Ты говоришь: "Давай до четверга", -- а я знаю, что если не приедешь сейчас, то до четверга во мне пронесется десять землетрясений и обвалов. У меня израсходованы все центры ожидания, как у тебя -- волевые. Значит -- пусть будет совсем без тебя, чтобы не дергаться и не болеть ожиданием. Просто -- нет тебя, а там -- все равно... Надо оборвать на какой-то срок, иначе невыносимо. Легла в два, встала в шесть, и с шести -- заезженной пластинкой: приедешь, не приедешь, кажется, я не доживу даже до обеда...

-- У тебя усталый, расстроенный голос... -- мнимо сочувствуешь ты.

-- Нет, просто я очень огорчена. Мне кажется, я превратилась в твой карманный призрак...

-- Зай, это не по телефону.

Все кончено.

Я тебе не нужна.

"Ты меня не любишь больше,

истина в пяти словах..."*

___________

* М. Цветаева

-- Тебе плохо?

-- Да, я очень скучала... -- твой вздох.

-- Давай я приеду через два часа?

-- Но я не хочу, чтобы у тебя из-за меня горела работа и ты нервничал. Пока.

Надо, чтобы ты исчез. Хотя бы на время, а потом, может, и насовсем. Не думать о тебе вообще. Не думать, когда я каждый день пишу о тебе? Смешно. Звоню.

-- Не обижайся, но давай расстанемся на пару недель.

-- Ты плачешь?

-- Нет. Я люблю тебя ...и -- удачи тебе. Позвони мне после первого. Не обижайся...

-- Я не обижаюсь. Ты удивительная женщина, и я благодарен тебе.

Я настраиваюсь на разлуку и отдых от тебя, сквозь слезы, -- это означает конец. Господи, сколько уже было концов, а потом снова начал, какое-то кольцо, за которое не вырваться, и как только мы -- на разрыв, пружина сжимается, и нас, что кроликов, -- бросает резко друг к другу, и никакой свободы воли. И каждый раз я серьезно верю в конец.

Две недели -- отдыха: ни звонков, ни встреч... За две недели, я, как улитка, обрасту раковиной и залезу туда, в свою жизнь, с каждодневной памятью о тебе, но -- без тебя. Потому что -- не смогу простить твой холод и непонимание сейчас... Друзьям это прощают, любимым любовникам? -- не знаю.

Я собираюсь лечь и -- принадлежать себе сильно и долго, а потом уснуть, но меня все время что-то отвлекает, мешает. Меня знобит, холодно, это от нервов... Две недели без твоих звонков и встреч, какая тишина -- после волн и всплесков...

Или -- через два часа ты приедешь, несмотря на все отказы друг от друга. Так и происходит. Твоя и моя последовательность -- фантастичны и одинаковы в своем отсутствии. Угроза разрыва -- натянутая пружина, происходит сжатие...

Звонок.

-- Вы меня еще не забыли?

-- ...

-- Если я появлюсь через час, ты будешь хоть чуть рада?

-- Да, жду...

Приезжаешь, бросаешься обнимать. "Ну как ты?" -- "Ничего... Я сейчас буду тебя кормить..." -- "А почему -- лифчик?" -- ведешь в комнату, снимаешь его с меня... Я отстраняюсь: "Я хочу тебя кормить". "А я сначала хочу привести тебя в равновесное состояние. Или кормление меня тоже приводит к этому?" -- "Да, именно так..."

-- Хочешь вино?

Ты удивляешься:

-- Откуда вино-то?

-- Это я на всякий пожарный...

-- А что у нас горит?

Многозначительно улыбаюсь вместо ответа.

-- Душа горит?

-- Ага...

Вино -- испанское, золотое, легкое, -- и мы быстро, легко и как-то прозрачно пьянеем...

Ты все время сажаешь меня на колени, я то и дело бросаюсь к тебе целоваться.

-- Так что с тобой сегодня случилось?

Сидя на твоих коленях, объясняю:

-- Мне просто иногда страшно, кажется, что все кончено и я тебе не нужна.

-- Да у тебя просто телепатия! Ты настроена на мою волну. Я действительно иногда думаю: зачем она мне?

-- Ну я же тебе предоставила отпуск по уходу за собой? Как же ты снова здесь оказался?

-- Да, за это время ты бы меня забыла, а потом все время придумывала бы дела, и я бы тебя потерял... Ну какие соображения вкладывала ты, настаивая, что после твоего отпуска тебе легче будет со мной встречаться?

-- У меня не было соображений, у меня были одни чувства...

ПИРОЖНЫЕ

Лето. Роскошные пирожные в виде абрикосов и груш. Я читаю тебе себя в прозе: "Я потом еще вставлю сюжет в сюжет..." "Это я тебе вставлю, -- бери еще пирожные!" -- "Я же потолстею!" -- "Три раза кончила -- три пирожных долой!" -- "А давай пирожное пополам, а?"

-- Я не сьем ни крошки, потому что, в отличие от тебя, я должен думать о своей талии -- меня ведь никто не ебет, а только наебывают иногда...

--...хороший, чудный, -- в сочетании с другими прилагательными произношу я.

-- Трус я!

-- Может, ты просто совестливый и тебе всех жалко...

-- Зачем ты говоришь о совести: ее во мне -- кот наплакал...

-- А чего тогда много?

-- Дерьма во мне много. Я и приехал к тебе -- думаешь, видеть хотел? Боялся, что если не приду, ты вполне обоснованно подумаешь, что я тебя бросил...

-- А давай, теперь ты приедешь не когда будешь бояться, а когда действительно очень захочешь меня видеть?

-- Нет, не дождешься. Я боюсь тогда тебя потерять.

-- А все-таки?

-- Нет, я же очень хорошо умею вытеснять. Я быстро внушу себе, что работа -- ерунда, плохое самочувствие -- тоже, а вот ее мне хочется видеть!

-- Если бы ты знала, как от тебя трудно отдираться... Ходил бы я тут, печатал бы вместе с тобой, мешал бы тебе фарфором заниматься, тоже чего-нибудь писал...

Звоню тебе.

-- Что это ты звонишь, моя хорошая?

-- Я занимаюсь неприличными вещами.

-- Ой, -- пугаешься ты.

-- Я пишу о тебе и никак не могу оторваться и заняться росписью фарфора.

-- Отрывайся!

-- Ты же знаешь, -- чтобы избавиться от искушения...

-- Ах же ты блудница! Блудница с теоретическим обоснованием! Я тебя научу, я тебе покажу истинную дорогу... ко греху, я тебя научу... бороться с ним!

-- Когда?!

Через некоторое время твой звонок:

-- Ты делаешь свой фарфор?

-- Я допечатываю последнюю страницу.

-- Ах же ты, пошлая русалка, противное существо...

Уходишь.

-- Хороший, родной кот, -- приговариваю, прощаясь.

-- Какой же я родной? Какой же я хороший? Жениться мне надо было бы на тебе, а я... Опять случится что-нибудь, обидишься и подумаешь: "Я верила в любовь, а оказалось опять: так только..."

-- Ну мне же не шестнадцать..