Ронгбук – по следам культурной революции

На запад

Здесь, в Тибете, я привык к тишине и уединенности. Я испытываю чув­ство безопасности в этой тишине. Нена также научилась сдерживать свои эмоции и наслаждаться покоем.

Забыта лихорадка последних дней перед отъездом, когда я мотал­ся, как заводной, выбиваясь из сил, чтобы успеть сделать все при­готовления: оформить нужные до­кументы, раздобыть требуемые 80000 марок, собрать снаряжение. Теперь все позади. Нелепым ка­жется вопрос, не раз возникавший в те дни: стоит ли затевать это дело? Здесь, в горах, такие вопросы от­падают сами собой. Безлюдная доли­на Ронгбук расцветает весенними красками. Палит июльское солнце. Я жду своего часа, как отшельники в окрестных пещерах ждут озаре­ния свыше.

Если уж невозможно сейчас идти на Эверест, то почему не подойти хотя бы к Шише Пангме и не произ­вести разведку для будущей экспе­диции. Эта мысль пришла неожи­данно. Мы послали Цао вниз, чтобы нанять джип, а сами вот уже три дня ждем его в Ронгбукском монастыре. Руины монастыря на­гоняют печаль, но при воспомина­нии о том, что Китайская феде­рация альпинизма собирается стро­ить здесь отель для альпинистов, становится совсем не по себе. Стран­ное дело: мы, европейцы, миримся с тем, что самые живописные уголки наших Альп постоянно наводнены туристами, но когда к подобной идее приходят в таких отдаленных местах, как Тибет, нас это воз­мущает. Я понимаю, что противоре­чу сам себе, и понимаю также, что и я в какой-то мере способствую проникновению сюда цивилизации. Массовый туризм в экзотическую страну всегда начинается с увлека­тельного отчета тех, кто побывал в ней первым.

Наконец, джип прибыл.

Первое селение на нашем пу­ти — Тингри. В этом месте доли­на расширяется и превращается в большую равнину. Когда-то здесь из года в год шла бойкая торгов­ля — останавливались караваны по пути в Непал, торговали солью, доставляемой с Тибетского нагорья. Теперь Тингри опустело. Рядом с сотней домов, прилепившихся к склону и образующих живописное гнездо, стоят недавно построенные китайские казармы под жестяными крышами, окруженные каменными стенами с колючей проволокой. Здесь больше, чем где-либо, раз­валин. На противоположном склоне из камней... выложены коммунисти­ческие лозунги, вроде таких: «Кто за далай-ламу, тот против председа­теля Мао», «Мы не остановимся, пока не уничтожим всех карьери­стов».

Слева и справа от дороги — поля и работающие на них люди. Тибет­цы поливают посевы, выпалывают сорняки, вспахивают землю на своих косматых яках. То и дело по краям вспаханных полей встречаются не­большие глиняные алтари.

Муссонные дожди пробудили землю ото сна. Огромные стада яков покинули зимние стойбища вблизи селений и потянулись на высоко­горные луга.

Сопровождающий нас офицер хочет добраться до Шиши Пангмы в тот же день. Жарко, несмотря на то, что дорога проходит в тени. Примерно через сто километ­ров мы сворачиваем на запад, пере­секаем несколько ручьев и попада­ем на обширную высокогорную рав­нину, тянущуюся вдаль насколько хватает глаз. Слева и справа от нас цепи холмов, их синевато-бурый цвет резко контрастирует с оливко­вой зеленью плоскогорья. Всю местность пересекают небольшие речушки, похожие на серебряные молнии. Они текут не привычными змейками, а четкими зигзагами. Это приводит меня в восторг. Вид­ны черные точки пасущихся яков.

В высоком голубом небе плывут облака, такими они бывают только в Тибете: снизу плоские, ровные, а вверх поднимаются причудливы­ми башнями или сказочными суще­ствами. Драконы, тигры, рыбы, цве­ты лотоса над бескрайним плоско­горьем отражаются на степной траве островами теней. Ни в одном другом месте нет такой отрешенно­сти от мирской суеты. Тут и там раз­бросаны черные палатки кочевни­ков — в них не живут, они поставле­ны здесь на всякий случай. Среди камней небольшие кустики каких-то желтых цветов, голубые карликовые незабудки, ярко-красные примулы.

Слева прижата к холму деревня Четырех Драконов — красивые тибетские строения, покрашенные в белое, с плоскими крышами, на крышах хворост на зиму. Над почерневшими деревянными дверя­ми рога яков, рисунки голубой и красной красками.

Впереди примерно в километре, как фата-моргана, бирюзово-голубое озеро, а за ним гора, взды­мающаяся в небо крутой ледовой стеной. На земле, как белое облако, стадо овец. Воздух прозрачен, не­возможно наглядеться на этот мир. Я начинаю понимать, что тибетцы, носящие в сердце этот ландшафт, твердо стоят на земле. Я понимаю также, что люди могут обходиться без идеологии, как обходится без нее природа.

Шиша Пангма

Солнце уже низко, тени удлини­лись, жара спала. Едем вдоль известняковых скал, у подножия которых расположились кочевники. Кругом лишь можжевельник, ло­монос да дрок. Поворачиваем нале­во, переезжаем реку. И вдруг перед нами возникает она — огром­ная, ослепительно белая, высящая­ся над моренными нагромождения­ми Шиша Пангма, «гребень над пастбищами». Она совершенна, это образец гармонии, какого мне до сих пор не приходилось встречать. Здесь, на северной стороне водо­раздела, погода великолепная. А за Гималайским хребтом темно и мрач­но, клубятся облака.

После долгой езды нам хочет­ся размять ноги. Направляемся вверх по долине. Начинаются осы­пи. На километры вперед тянутся моренные гряды, оставленные здесь древним ледником. Как гигантские змеи, громоздятся перед Шишей Пангмой береговые морены. Впереди ледопад, за ним крутая северная стена.

У подножия Шиши Пангмы

То и дело слышим голоса снежных куропаток. Они почти не видны между камней и вдруг с криком взлетают из-под самых ног. Серовато-белый, знаменитый светлый гранит Шиши Пангмы, ка­жется, светится в лучах заходяще­го солнца.

Из моря облаков, закрывающих все небо до самой Индии, прогля­дывают ледовые отвесы, скальные и снежные гребни. Постепенно наступает ночь. Луна окружена ярким светлым венцом. Тишина нарушается лишь отдаленным шу­мом ветра. Далеко на юге сверкают молнии.

Прошло много времени с тех пор, как мы оставили джип на высоте 5300 метров. Небо светлеет, и од­новременно на нем появляется не­сколько тусклых звездочек. Уже ночью мы возвращаемся к палатке. Моя спутница молодец, она в хо­рошей спортивной форме, и у нее сильная воля. Погода как будто устанавливается. Я в полудреме ко­ротаю время до рассвета. Когда открываю глаза, вижу фиолетовое небо.

Снимаем палатку, грузим вещи в машину и едем назад. Я рад, что не один и могу поговорить с Неной.

«Ты же говорил, что твое соло на Нангапарбате было как дурной сон. А теперь хочешь идти один на Шишу Пангму? Разве недостаточ­но будет Эвереста?» — спрашивает она.

«На Нангапарбате я прове­рял, смогу ли взойти в одиночку на Эверест. Это ведь самая высо­кая вершина Земли. Так что все совершенно логично. Раньше я счи­тал, что нужно пройти в одиноч­ку какой-нибудь один восьмитысяч­ник и этим рекордом закончить свою альпинистскую деятельность. Но я не могу бросить альпинизм. После Нангапарбата возникла идея Эвереста. Я не только альпинист-одиночка, я своего рода Сизиф, который, по сути дела, никогда не достигает вершины. Я Сизиф, и ка­мень, который я тащу в гору, это моя собственная душа».

«А Шиша Пангма?»

«Это гора, которой я болен, вот и все. Каким образом я на нее взой­ду, с друзьями или один, не имеет никакого значения».

«Когда ты идешь один, разве ты не ощущаешь необходимости поде­литься с кем-нибудь впечатлениями, да и поделить невзгоды?»

«Когда я иду не один, в глазах партнера я вижу ту же самую уста­лость. Партнер — мое зеркало».

«Может ли природа давать утешение?»

«Да, и даже очень. Первый ут­ренний свет, например, часто прино­сит мне внутреннее спокойствие. Я не назову это счастьем. Это имен­но спокойствие».

«А почему бы и не назвать это счастьем? Я думаю, что у чело­века не может быть большего счастья, чем ощущать себя части­цей вселенной и черпать силы из этого ощущения».

«Слово счастье мне кажется слишком затасканным».

Между тем мы уже проехали свои сто километров. В прежние времена путешествия по этим мес­там были полны опасностей и приключений. Я читал, что только один ветер может погубить целый караван. От одной надежной стоян­ки до другой приходилось доби­раться несколько дней, даже недель. Мы же ехали гораздо быстрее, с верными телохранителями и по срав­нительно хорошему шоссе. Все неловкости постепенно сгладились. Мы восхищались «открытым» Тибе­том, но другой, древний Тибет был глубоко скрыт от глаз. Имен­но его хотел я видеть, и иногда это мне удавалось.

Во времена «культурной револю­ции» и уничтожения «четырех эле­ментов отсталости» — старой культуры, старых обычаев, старых привычек и старых представле­ний — старый Тибет не умер. На это время он погрузился в сон, подобно Спящей Красавице, и ждал часа, когда можно будет проснуться. И мне кажется, что эти времена уже наступили. Наши китайские спутники обращали наше внимание на улучшения, происшедшие после «освобождения» Тибета Китаем: оросительные каналы, школы, боль­ницы и не в последнюю очередь дорога, по которой мы ехали. Конеч­но, крестьяне теперь не гнут спину на хозяев монастырей и крупных землевладельцев, сегодня они ра­ботают на Народную Республику, но чтобы решить, что лучше для того или иного народа, нужно сначала выяснить, что составляет суть его жизни. В стране, где люди веками верили, что могут влиять на свою Карму, рационально то, что нам по­рой кажется нерациональным. Рань­ше тибетцы сами, худо ли, хорошо ли, согласовывали свои верова­ния со своей жизнью. Они должны были стойко переносить удары судь­бы, чтобы скорее получить облег­чение, которое и получали, благода­ря вере в возрождение в будущей жизни. Здесь важен неуловимый внутренний мир. С помощью техни­зации можно произвести лишь самые поверхностные изменения — эти-то изменения нам и показывали.

Буддизм в Тибете, ламаизм, насчитывает 1500 лет. Он смешан с пантеистическими представления­ми и с древнетибетской религией Бон, основанной на вере в злых и добрых демонов. Никогда рань­ше не осознавал я с такой ясно­стью бессилие и смехотворность технического прогресса. Однако я понял и то, что для меня, сына Запада, тайны Востока так и оста­нутся тайнами.

Проплывают мимо ландшафты. Дали переливаются разнообразными красками. Погода прекрасная. Нет ни одного безжизненного кусочка земли. Даже на совершенно су­хих песчаных полях пробиваются растения. Когда мы въехали в коры­тообразную долину, стало совсем тихо. И эта тишина природы — сама музыка.