Надежда Юрьевна включила камеру и стала смотреть последние полчаса записи. Сперва её брови поползли на лоб, потом медленно скатились вниз, не предвещая ничего хорошего

- Мне так жаль... - Заикнулась было Настя, но тут же умолкла, стоило только Надежде поднять взгляд. Не мать пропавшей подруги смотрела сейчас на Настю, а суровый следователь, которому вместо улик под нос суют какую-то чепуху по такому важному делу, и ещё стараются выдать этот бред за настоящую улику.

« Мамочки...» - Мелькнула паническая мысль у девочки.

Какая же я дура!!!

- Что. Это?! - В голосе Надежды звенели сталь и еле сдерживаемая ярость, от которой по спине скользил холодок. Настя поняла, что если она сейчас же не покинет этот кабинет, то встреча с русалкой покажется ей пределом мечтаний.

- Я не знаю! - срывающимся голосов воскликнула она. - Эта запись была на кассете, когда мы её нашли...

- ВОН!!!

От крика зазвенели стёкла. Настя подскочила как ужаленная.

- Хорошо, хорошо. Уже ухожу!

Наталья грохнула кулаком по столу (стекло покрылось трещинами):

- Убирайся! Живо! И чтоб духу твоего тут не было, сучка крашеная! Если я ещё раз тебя поблизости увижу, я тебя за решётку упрячу, слышишь?! Я ещё твоим родителям всё расскажу, пусть они тебя хоть убьют нах*р, но я не позволю, чтобы надо мной издевалась какая-то малявка! Вон!!!

Настя кинулась наутёк. Над головой с треском разлетелся кувшин с фиалками, окатив брызгами и осыпав острыми осколками. Уже выбежав из здания милиции, девочка услышала женский плач...

*******************************

Я выронил мобильник. Теперь его свет, пробиваясь через кровавый кисель, заполняющий желудок, окрашивал всё в мрачно-багровые цвета. Света сразу стало меньше, теперь всё вокруг казалось чёрным с малюсенькими багровыми бликами, пробивающимися снизу.

Очередным сокращением желудка меня опять ткнуло в Катины останки, потом перевернуло, полностью погрузив в горячее кровавое болото. С огромным трудом я смог найти положение, в котором я мог сидеть, не опасаясь быть перевёрнутым. По меньшей мере, пока.

Начальный шок уже проходил, когда мне в руки ткнулась ГОЛОВА. На ней уже нельзя было различить черты лица — сплошное месиво из склизких лоскутков недопереварившейся кожи и плоти, покрывающей разваливающийся, как гнилой арбуз, череп.

Почему... почему она?! Чем Катюша заслужила такую ужасную участь?!

Инстинктивно я стиснул голову в руках... и она с чваканьем смялась в крем, как прогнивший насквозь фрукт. И я заплакал. Навзрыд.

Конечно, многие убеждены, что «мужчины не плачут». Но это неправда! Все плачут, когда душевная боль переходит некую границу — мужчины и женщины, дети и старики. Слёзы — это не слабость, они даны нам, чтобы облегчить боль. Даже солдаты плачут, видя смерть товарищей. Плачут — и с новыми силами идут в бой...

Мягкие места за коленками уже довольно сильно щипало, напоминая о том, ГДЕ я нахожусь. Но прекратить слёзы было непросто — отчасти ещё и потому, что я понимал: как бы это ужасно не звучало, но я заслужил весь этот кошмар.

Всю свою жизнь я был странным ребёнком. Я не мучил животных, но в детском садике

Ребятишки от меня шарахались. И даже не потому, что я был задира, а... как бы это объяснить... я просто люто их всех почему-то ненавидел. Я сторонился людей, сидя где-то в уголке и кидаясь на каждого, кто рисковал сунуться. В школе я тоже с первого класса дичился ребят, не вынося того шума, который они поднимали. Боролся с шумом я довольно оригинально — просто кидался на крикунов. Меня перевели на одиночное...

Во дворе у нас жила одна девочка. Ей было где-то 7 лет, но она уже ругалась как сапожник и не стеснялась кричать на меня. Мы с нею, разумеется, не дрались — я уже был в 6 классе, и совесть не позволяла мне даже пальцем тронуть ребёнка. Всё, что мне досталось — это мысленно проклинать её и обещать ей при встречах скорую кончину... А потом она пропала. Когда я спросил у ребят, где она, оказалась, что она умерла. Я был готов себя убить! Особенно потому, что с детства усвоил одно правило: мысль материальна. Я чувствовал себя убийцей.

Но всё забылось. Я по-прежнему избегал сверстников, общаясь и играя с детьми и животными, которые меня почему-то любили. И даже звали меня с собой на «кошку» - качельку, с которой лучше не шутить, как я потом убедился...

Воспоминание об этом жжёт мою душу и теперь, спустя столько лет. Я катался с одной девчушкой, имя которой не помню. Добрый ребёнок, который всегда ходил в простеньком розовом платьице и с веером. Мы всегда с нею над этим смеялись... До того момента. Мы катались на «кошке», и я решил похулиганить. А именно — опускать на пару секунд свою сторону, когда напарница была на самом верху. Я всегда успевал вовремя схватить рукоятку... пока она не ударилась об нижнюю перекладину. Я не успел её схватить, и малышка со всей дури ударилась лицом с двухметровой высоты об асфальт. А я... я струсил. Я сбежал. Мне хотелось сдохнуть... А потом, когда мы вновь встретились, она первая подбежала ко мне и обняла меня... Она простила меня. Я же — нет.

Господи...

Я заслужил это всё. И тут мне самое место. Но Катя... она-то почему?! За что?! Неужели она тоже за свои 15 лет смогла причинить столько же боли и страданий, как и я?!

...Но, проплакавшись, я успокоился. Вся моя покорность судьбе ушла, уступив место злобе. На русалку, на весь этот несправедливый грёбанный мир, на самого себя, в конце концов! Я выберусь отсюда — и не через нижний путь, как все предыдущие жертвы! И пусть я издохну тут, так и не выбравшись на волю — но я сделаю всё, чтобы Катя была отомщена.

Я глубоко вздохнул... и понял, что мне нечем дышать. Раскалённый воздух жёг ноздри и лёгкие, которые пытались выудить хоть капельку кислорода. Я с силой ткнул кулаком в верхний сфинктер, теряющийся во мраке, но безрезультатно. Круглая мышца была тверда, как камень, и была рассчитана на огромное давление наполненного желудка.

Ещё!

Я чувствовал, что если смогу воткнуть туда что-нибудь твёрдое, то смогу дышать. Но что? Что мне туда ткнуть?! Грудь уже жгло как огнём, голова кружилась, каждая клеточка моего тела молила о кислороде.