Кризис классического анализа

Ограничения, накладываемые на цели и средства войны самим существованием разрушительного оружия массового поражения и расширением списка его обладателей, а также общее усложнение мировой политики привели к кризису классических бинарных оппозиций, с помощью которых мы привыкли анализировать международные конфликты. В новой ситуации вскрылась условность и недостаточность таких противопоставлений, как "война и мир", "нападение и оборона", а также деление мира на "противников" и "союзников".

Усугубляющаяся сложность мира и высокая цена ошибки требуют от нас более выверенных стратегий, для чего необходимо учитывать все разнообразие политических ситуаций и противоречий, которые приходится разрешать. Бинарная черно-белая картина мира, несмотря на привлекательную простоту и удобство, все менее подходит в качестве модели для принятия квалифицированных политических и военных решений. Все чаще приходится учитывать наличие "смешанных" и "переходных" состояний.

Эта сложность профессионального анализа вступает, однако, в противоречие с настоятельной необходимостью по мере демократизации общества разъяснять государственную политику массам, которые далеко не всегда оказываются способны воспринять ее во всей сложности, а часто из-за секретности тематики не могут получить нужную для глубокого понимания ситуации информацию. В результате политическая риторика и пропаганда по-прежнему существенным образом отличается от серьезной, часто закрытой политической аналитики.

Мы привыкли, что военная доктрина государства или документ, ее заменяющий, разрабатывается в период подготовки к войне. И, как справедливо заметил в своей статье генерал М.Гареев, если исходить из того, что написано в словарях, отличием "войны" от "невооруженной борьбы" и соответственно военного периода от мира является массовое применение оружия. Однако ситуация постепенно меняется, и теперь в связи с все более активными попытками ряда государств и разного рода "неправительственных организаций" применять разрушительные для политического порядка и общества в целом психологические, пропагандистские, идеологические и дипломатические схемы воздействия, а также с развитием технологий нелетального воздействия, психотропным и нелетальным оружием, границы между состоянием "мира" и состоянием "войны" все более стираются. Но, как давно замечено,когда нет настоящей войны, не может быть и настоящего мира...

Однако подобное утверждение, выдвинутое в качестве публичной декларации, обесценило бы лозунг борьбы за мир, а также усилия по поддержанию боеготовности ВС как единственному способу предотвратить войну. В результате готовность общества себя защищать была бы понижена. Тем не менее продолжать как ни в чем не бывало рассуждать в терминах "сохранения мира" и "предотвращения войны" далее невозможно. Такие рассуждения имеют сомнительную эмпирическую основу и к тому же предполагают цели, могущие в конце концов оказаться иллюзорными. Так, по результатам компьютерного моделирования, проведенного еще в начале 90-х годов в ряде стран Запада и в Израиле, был сделан вывод, что проблема предотвращения войны, как и точного предсказания ее начала, по крайней мере на сегодняшнем этапе понимания этого вопроса, является неразрешимой из-за исключительно сложного характера взаимодействия различных факторов.

Кроме того, когда заводится разговор о таких вещах, как предотвращение вооруженного конфликта, чтобы эти слова не воспринимались как пустая декларация, приходится уточнять, до какой степени то или иное государство готово идти на жертвы ради мирного разрешения противоречий? Но тут же возникает другая трудность: если у государства-агрессора сложится впечатление, что его контрагент готов идти на уступки ради предотвращения вооруженного конфликта, ему будет гораздо легче спланировать стратегию давления, угрожая началом вооруженного конфликта с целью получения этих самых уступок даже без войны, то есть с наименьшими для себя издержками. Таким образом, готовность к определенным уступкам ради предотвращения войны - вещь вполне рациональная, но открыто декларировать свою уступчивость было бы чистейшим безумием.

Из вышеизложенного также следует необходимость разделения военной доктрины на открытую и закрытую части, поскольку немалая часть положений, содержащая перечень "необходимых мер" и конкретные стратегии их реализации, не обязательно должна быть известна "потенциальным противникам" и "потенциальным союзникам". Впрочем, открытые и закрытые положения можно развести и по документам с разным названием, которые в последних выступлениях высшего командного состава предлагалось назвать стратегией (или концепцией) национальной безопасности и собственно военной доктриной.

Тогда на экспертном уровне было бы правильнее говорить не о способах предотвращения войны, а о целях военной политики, не об уровне непосредственной военной угрозы, а об угрозах национальным интересам, для защиты которых необходимо применение силовых мер воздействия. С другой стороны, пока нет альтернативы лозунгу борьбы за мир, который все еще способен объединить различные силы во всем мире для противостояния "поджигателям войны". Тем не менее очевидно, что и он нуждается в модернизации. Возможно, формулировка его какборьба за более справедливый и более безопасный мирв большей степени отвечала бы как современным реалиям, так и характеру нынешней российской государственной риторики.

Все же, как нам представляется, роль классических бинарных оппозиций в открытой политической риторике, посвященной военным вопросам, сохранится, поскольку общество будет продолжать нуждаться в объяснении картины мира путем привычных, доступных его пониманию символов и образов. Определенный уровень "двоемыслия", под которым в данном случае следует понимать разницу между модусом рассуждения профессионалов и широкой публики, будет сохраняться, несмотря на то, что развитие информационных технологий сделает, и уже сделало, вхождение в профессиональные сферы более быстрым.