Глава 3. Первые встречи

Чего греха таить, была у С. страстишка увешивать стены квартиры непотребными, полностью лишенными одежды, женскими изображениями большого формата и жить среди них. Его пытались усовестить, наставить на путь истинный, он отмахивался, а докучливых говорунов, упоминавших о женитьбе, побивал словесно почерпнутой где-то из книжки мудростью древних: „ Не навязывайте пьяному человеку трезвые мысли”.

С открытием наблюдения решено было выбросить мерзость прочь, но передумали и спрятали запретное на самом дне самого глубокого ящика письменного стола, забросали сверху бумажками и на том успокоились. Но привычка – вторая натура, трудно избавиться от удобного и любимого. Уже и умом понимаешь: ну нельзя сейчас этого, а привыкшая к сладкому душа своего требует, жаждет общения с душами похороненных на дне красавиц… Телесно С. изучил своих пленниц в совершенстве, каждую мгновенно мог воспроизвести мысленно, а лица продолжали манить неизвестностью, некоей тайной, подлинной или мнимой. Всегда волновало, была ли эпатирующая обнаженность преднамеренной, или вынужденной обстоятельствами жизни. Последнее особенно привлекало, хотелось узнать правду, и случалось, не ставало сил устоять перед соблазном посмотреть на любимиц последний раз.

Изредка, в темное время суток, в кабинете включался свет, вытаскивался ящик, приподнимались покровы. и владелец заглядывал внутрь на лежащий сверху старейший экспонат собрания. Картинку привезли когда-то из заморских стран, она покрыта была неизвестными письменами, нашли словарь, расшифровали надпись и поражены были её буржуазным цинизмом: „Нравится? Хочешь быть похожей на неё? Ешь блюда из рыбы, и ты станешь лучше её”. Потом появились другие, он увлекался ими, так и в жизни случается, но первая любовь не забывается, „рыбка” навсегда осталась на почетном первом месте в коллекции.

Утром, спускаясь с крыльца, С. увидел спешащую наперерез полусогнутую старуху, прибавил хода, стараясь опередить её и не дать перейти дорогу но опоздал. Старуха оказалась худощавой, но крепкой ещё женщиной средних лет. Остановившись, она заглянула снизу, из-под изуродованной спины, в лицо встречному и тот не выдержал, отшатнулся, пораженный злобным, горящим радостным торжеством, взглядом... Проводил её глазами, заметил ношу, здоровенную рыбину в прозрачном пакете и растерянно пробормотал: побежала готовить блюда из рыбы, хочет стать лучше той…

После полудня в автобусе встретилась неизвестная. Они стояли рядом, им освободили два места сразу, она села у окошка, навстречу движению, он с края, против движения и наискосок поглядывал, то в окошко, то на неё. Среднего роста, располневшая, светловолосая, белокожая, чуть перезрелая, но красивая ещё женщина с сумочкой через плечо и толстой книгой в руке.

Заметив интерес к себе, не смутилась, и ответила взаимностью, таким же ищущим правды, сквозь одежду проникающим взглядом, каким он любил смущать их… Захлопнула книжку, и вдруг оказалось, что это не книжка, а фотоальбом. Достала из сумочки конверт, снова открыла альбом, вынула одну за другой несколько цветных фотокарточек, рассмеялась, глянув на одну из них, сложила в конверт, а альбом убрала в сумку.

Дедушка у окна поднялся и увел за собой бабушку напротив, на минуту они остались вдвоём, лицом к лицу. Потом незнакомка встала, положила конверт на освободившееся справа от него, у окна, место, и продвинулась к выходу. По привычке он сначала проводил её взглядом, скосил глаза направо и догадался, что может быть на фотографиях.

Весь перегон до следующей остановки С. думал, брать или не брать? Увидел поднимающихся в салон пассажиров, понял, что нужно решаться сейчас, иначе конверт будет найден и вскрыт кем-то из вошедших, бросился к выходу, успел выскочить и сразу же пожалел о совершенной глупости: надо было взять и выбросить, не глядя!

Весь вечер он был тише воды и ниже травы, подавленный стыдом, унижением и осваиваясь с новым ощущением присутствия разлитой в воздухе чужой, красивой, но злой воли, которая окружает и видит тебя со всех сторон, везде и всегда и даже мысли твои знает...

За полночь необычное состояние разрядилось острейшим телесным возбуждением, мысленно выразившимся странным обращением к непривычному (для него) адресату: как хорошо было бы увидеть её саму во всех положениях, в которых она меня фотографировала... Господи, почему я не могу сделать с ней то, что она может и делает со мной!?

Наиболее интересный для нас вопрос, почему выкинуть нужно было не глядя, не обсуждался. На всю жизнь осталась горечь от проявленной слабости. Перед кем, собственно?

Потом появилась Лена, материализовалась однажды прямо в кресле начальника отдела. Кто работал в советские времена, помнит, что значила для любого предприятия деятельность отдела снабжения. Зачем она здесь, откуда пришла, не обсуждалось. Если зав. отдела решил, что ему нужна эта красивая лентяйка, значит, все согласовано с директором. У нас случайных людей не бывает. Через несколько дней в поведении новоприбывшей обнаружилась странность, она не просто любила смотреться в зеркальце, а вообще не убирала его в сумочку, держала раскрытым на столе. Чуть повернешь голову, заглянешь в него краем глаза и угадываешь её лицо. А значит, и она видит тебя через него весь день. Любопытная, согласитесь, деталь, имевшая бы в обычных обстоятельствах известную прелесть для наблюдаемого.

Однажды, уходя на задание, она забыла зеркальце на столе. Сначала С. смотрел на него безучастно, потом встревожился. Считалось, что на улице и на работе думать можно о чем угодно. Здесь нет сигнализации, а значит и мысли твои никто не узнает, если ты не вспомнишь их дома. И он задумался, глубоко и надолго.

Да, правда, так и было. Галя, знакомая и коллега матери, приехала погостить. Постелили ей в комнате на диване. Вечером родители ушли в спальню, а он остался с гостьей смотреть кино. Досмотрев фильм, она отослала его спать, и сама ушла в ванную. Он понял, что здесь может быть, и как послушный ребенок ушел в детскую, но дверь за собой не закрыл. Поставил на стол зеркало на подставке, сел рядом в темноте, повернул его так, чтобы виден был диван и стал ждать. Дождался и увидел то, что ему показали...

Ну и что? Кому от этого стало хуже? Ей? Тогда почему она уходя, не надела сорочки, позволила посмотреть себя сзади? Спасибо ей за подарок. Потом, правда, настучала матери и, наверное, не ей одной... Кто мог знать, что у неё кошачьи глаза?

Чепуха какая... Нашли, что предъявить и чем оправдаться. То, что сделал я – совсем не то, что делают они, совсем! Если бы та же Ленка поступила бы со мной один на один, как я с Галей, разве был бы я против? Наоборот! Никто, никогда, ничего от меня не узнал бы.

Несмотря на безобидность предъявленного, страшно тяжело стало на сердце. Копают, не переставая... Что ещё выкопают? Кто такая Лена, как вести себя с ней, что она знает, а главное, что и как она видела, напрямую живьем, в записи или на фотографиях?

Обдумав положение, он решил никаких отношений и разговоров с соседкой, кроме деловых, не иметь.

На другой день Лена явилась с громадным букетом цветов. Сняла плащ и осталась в великолепном бордовом бархатном платье. Очень коротком, много выше колен. У кого-то из администрации был день рождения и ей поручили поздравлять юбиляра. Притащила рулон бумаги с поздравлением, сняла туфли, стала правой ножкой на стул и позвала соседа на помощь. Он подошел, подставил плечо, она потребовала руку, он подал руку, помог ей подняться наверх и прикрепить плакат. Не отводя глаз, с удовольствием посмотрел вблизи её ножки, но решения своего не переменил.

На остановке, перед посадкой в автобус, обратила на себя внимание девушка лет двадцати пяти, высокая, очень худая, с простым узким остроносым лицом. Остановившись рядом, заглянула в глаза, улыбнулась и ушла.

Сидишь в кресле, слышишь за спиной приглушенные шумом мотора женские голоса. Остановились, разговор перешел в шепот:

- Трогал меня, залез под платье, гладил грудь и говорил гадости в лицо.

- Какие гадости?

- Не помню, я пьяная была. Потом полез вниз, но я не пустила.

- А он?

- Начал раздевать меня.

Поехали дальше, на следующей остановке продолжение:

- Опять стал трогать меня везде.

- Везде, везде?

- Да, и там тоже.

- И ты позволила?

- Я же голая была, что я могла поделать? Он сильный.

Голоса стихли и не возобновлялись больше. Прокручиваешь в памяти подслушанное. Понятно, что предназначалось оно тебе, но ничего подобного не было и не могло быть. Всегда презирал пьяных баб. За кого они меня принимают ?

Через несколько дней на безлюдной остановке у входа в парк та же девушка. Стала напротив, скрестила руки на груди, а в руках книжка. Смотрит на тебя и улыбается. За железной стенкой, внутри остановки, негромкий разговор:

- Интеллигентный, хорошо одетый, с приятным обхождением молодой человек. Рассказал о своем интересе к психологии, женской, заметь, обещал устроить хорошее угощение и показать материалы из коллекции. И мыслей не было о чем-то дурном с его стороны.

- Что же случилось?

- Сначала ничего, ровным счетом ничего. Чудесное угощение, интересная беседа, пикантные картинки из коллекции, знаешь, какие теперь бывают коллекции у молодых людей, потом сладкое и коньяк. Я выпила всего одну рюмку и очнулась на следующее утро на ковре, в пустой комнате, донага раздетая.

- Опоил, мерзавец?

- Наверное.

- А дальше?

- А потом явился он...

- Поля... Ты позволила!?

- Тсс... Нельзя об этом говорить. Он сказал так, мы с ним все время были один на один, и от него никто никогда ничего не узнает. Честный он такой. Узнать могут только от меня, если проболтаюсь...

По жару в лице чувствуешь, что краснеешь, как никогда ещё в жизни не краснел. Оборачиваешься, смотришь по сторонам, видишь смеющееся лицо незнакомки с книжкой, нет, с фотоальбомом в руках... Шатаясь, как боксер после нокдауна, бредешь куда глаза глядят, подальше от людей, сворачиваешь в парк и садишься на скамейку.

Ну и что? Да, правда, сидела в восьмом классе за соседней партой Поля, симпатичная, с удивительным для её возраста бюстом. Поговаривали, что Поля щедрая, и если хорошо попросить, позволяет потрогать, а если еще и задобрить её, показывает. Захотелось и себе попробовать. Болталась в голове мыслишка напоить, раздеть и как-то воспользоваться, но всегда не любил пьяных женщин. Появилась идейка напоить до бесчувствия, раздеть и так оставить, а на утро, на трезвую голову, сотворить вместе что-нибудь интересное... У кого в таком возрасте не бывает похожих мечтаний в отношении красивых одноклассниц?

Но ведь фантазиями все и кончилось, практически ничего не осуществилось, одни слюни текли... Жаль, была бы свидетельница, на неё бы и списалось... Никому не рассказывал, сам давно забыл, и все равно вытащили... Как вообще жить и смотреть в лицо людям, от которых ничего нельзя скрыть?

Именно в это время наиболее болезненных демонстраций сексуальных фантазий подопытного и повышенного внимания к личностям демонстраторов может произойти первый, достоверно им самим осознанный, контакт контролируемого с непосредственно контролирующим его сознание человеком. Как же удается выделить его или её, кому как повезёт, среди прочих участников демонстраций?

Узнавание чужих интимных тайн, даже путем выслушивания сплетен, всегда эмоционально привлекательно. Возможность предварительного негласного просмотра вместе с подопытным часто крайне постыдных подробностей утаиваемого многократно увеличивает интерес и снимает моральные ограничения в обращении с провинившимся. Добавьте сюда многодневное отслеживание щелчками судорожных метаний живой человеческой души, осознавшей, что её еще раз решили раздеть и выставить на всеобщее обозревание то, что она меньше всего хотела бы показывать посторонним, и вам не трудно будет представить внутреннее состояние обеих противоборствующих сторон в день решающей демонстрации.

На одной стороне черная тоска, переходящая в отчаяние в ожидании момента снятия покровов с твоих интимных тайн, на другой нечто прямо противоположное, предвкушение редкого и интереснейшего зрелища утраты человеком последних иллюзий закрытости. Если и существует сострадание к положению разоблачаемого, то и оно легко устраняется простым аргументом: наказания без вины не бывает, а наказываем мы провинившихся по заслугам, их же собственным стыдом, и только.

Но несмотря на громадную разницу состояний, обе души одинаково несвободны в управлении своими мыслями. И когда наступает кульминация, у обеих перед мысленным взором одно и то же, воспоминание о реальном содержании, стоящем за только что произнесенным знаковым словом. И если их взгляды встретятся, а это иногда происходит, то не заметить в чужой душе знания собственного греха и следов, оставленных его узнаванием, трудно, если вообще возможно.

Как же чувствует себя контролируемый, осознавший, что находится лицом к лицу с контролирующим? Как насильно раздетый, вынужденный оставаться на виду у насильника (или насильницы, при душевном изнасиловании, а кульминация его – публичная демонстрация, полное равенство полов). Первый порыв – скрыться, убежать. Некоторые так и поступают, большинство же не выдерживает взгляда удовлетворяющего научную любознательность человека напротив, отводит глаза, краснеет, прячет лицо, отвечает, как может, на дополнительные вопросы и убирается восвояси.

Об упущенной возможности задать вопросы и получить ответы, а она изредка возникает, вспоминают дома, а вспомнив, не огорчаются неудаче, а с испугом думают о том, что встреч, подобных сегодняшней, в будущем может быть много. Они действительно происходят, но не так часто, как опасаются. Не каждый раз наблюдаемый решается заглянуть в глаза наблюдающему.