У советских собственная гордость 2 страница

Да, Сталин понимал… Говоря в декабре 1927 года на XV съезде об интеллигенции, Сталин сказал, что в сторону Советской власти начинает отходить прежде всего техническая интеллигенция, потому что её связь с реальным производством убеждает её в том, что

 

«…большевики ведут дело нашей страны вперёд, к лучшему», что «такие гигантские предприятия, как Волховстрой, Днепрострой, Свирьстрой, Туркестанская дорога, Волго‑Дон, целый ряд новых заводов‑гигантов, с судьбой которых связана судьба целых слоев технической интеллигенции, не могут пройти без известного благотворного влияния на эти слои…».

 

А далее Сталин говорил вот что:

 

«Это есть не только вопрос о куске хлеба для них. Это есть вместе с тем дело чести, дело творчества, естественно сближающее их с рабочим классом, с Советской властью. Я уже не говорю о сельской трудовой интеллигенции, особенно о сельском учительстве, которое давно повернулось в сторону Советской власти и которое не может не приветствовать развитие школьного дела в деревне».

 

Так, сообща, «верхи» новой России и её массы воспитывали друг в друге новую гордость за себя и за Россию. Она, эта гордость, уже впитывалась глубоко в натуру людей и становилась образом жизни для всех, кто не ныл, не злопыхательствовал, а строил…

Вот письмо Сталина находящемуся в отпуске Молотову от 5 декабря 1929 года:

 

«Молотштейну привет! Какого черта забрался как медведь в берлогу и молчишь? У нас дела идут пока неплохо. Сегодня решили увеличить неприкосновенный фонд продовольственных до 120 миллионов пудов. Подымаем нормы снабжения в промышленных городах вроде Иванова‑Вознесенска, Харькова и т. п. О наших внешних делах должно быть уже известно тебе. Дела с Китаем должны пойти. Видно, здорово их попугали наши ребята из Дальневосточной (речь тут о конфликте на Китайской Восточной железной дороге, КВЖД. – С. К.). Только что получили от Чан Сюеляна телеграмму. Америку и Англию с Францией с их попыткой вмешательства довольно грубо отбрили. Мы не могли иначе поступить. Пусть знают большевиков. Думаю, китайские помещики тоже не забудут наших предметных уроков…»

 

Вот она – гордость вождя за страну, передававшаяся стране и возвращавшаяся к вождю.

Великие были времена!

 

ГЛАВА 10

Нам нет преград ни в море, ни на суше!

 

ВТОРАЯ половина 20‑х годов, хотя и дала много нового, стала для молодого Советского Союза не столько периодом свершений, сколько периодом подготовки к грандиозной социалистической реконструкции. В считаные годы должно было неузнаваемо измениться всё: общественный уклад, экономика, промышленный и интеллектуальный облик страны, массовое сознание. В 1929 году началась первая пятилетка. Когда были объявлены её планы, Запад ухмылялся… Через несколько лет ухмылки сменились тревожными гримасами у одних и искренним восхищением – у других. Не всё намеченное удалось тогда выполнить, хотя первая пятилетка и была объявлена выполненной досрочно.

Сегодня антисоветчики пытаются сравнивать контрольные и фактические цифры, пишут о низком‑де качестве продукции первенцев пятилеток, и формально далеко не всегда лгут. Но по сути – лгут даже тогда, когда сообщают формально верные данные.

А вот Москва и Сталин – даже в тех случаях, когда желаемое выдавалось за действительное, не лгали. Не так уж и важно было, что первый блин порой выходил комом. Важно было, что он был, этот первый блин. Важно было задать тонус, обеспечить порыв!

Говорят, что вера в Бога совершает чудеса. Не будем спорить – бывает, что и совершает. Но тем более чудесные, ранее невозможные чудеса совершала с начала первой пятилетки вера в себя, в своих товарищей, помноженная на многомиллионную веру в свою страну.

Однажды – очень давно – было сказано: «Я люблю свою страну потому, что это – моя страна!» Хорошие слова… Но как радостно, когда честный, приверженный идеям и принципам Добра человек может со спокойным сердцем заявить: «Я люблю свою страну потому, что она этого заслуживает »! Именно за это и любили СССР те, кто сами же на рубеже 20–30‑х годов начали его преображать.

В 1930 году Сталин говорил России, что она отстала от развитых стран на век. А уже через десять лет Россия была другой страной, и эту невиданную, небывалую ранее созидательную работу выполнили прежде всего молодые энтузиасты, во главе которых шла уже советская научно‑техническая молодёжь, вчерашние «рабфаковцы».

«Рабфак» – слово давно забытое… Но если вся русская литература вышла из «Шинели» Гоголя, то значительная часть советского инженерного потенциала вышла из рабочих факультетов – рабфаков при высших учебных заведениях СССР.

Скажем, в 1926 году на рабфаке Харьковского геодезического института учился Николай Леонидович Духов – будущий создатель танков «Клим Ворошилов» (KB) и «Иосиф Сталин» (ИС), главный конструктор уральского «Танкограда» военной поры, будущий трижды Герой Социалистического Труда, две Звезды которого были получены уже за атомную проблему.

Начинали с рабфака свой путь в ту же атомную проблему будущий первый директор первого в СССР центра по разработке ядерного оружия в «Арзамасе‑16» дважды Герой Социалистического Труда Павел Михайлович Зернов и создатель мощной школы конструкторов‑зарядчиков, Герой Социалистического Труда профессор Давид Абрамович Фишман…

Впрочем, для той эпохи это было скорее правилом, чем исключением.

Уже Ленин смотрел на дело так:

 

«Мы пойдём себе своей дорогой, стараясь как можно осторожнее и терпеливее испытывать и распознавать настоящих организаторов, людей с трезвым умом и с практической смёткой, людей, соединяющих преданность социализму с умением без шума (и вопреки суматохе и шуму) налаживать крепкую и дружную совместную работу большого количества людей в рамках советской организации».

 

Тридцатые годы в этот принцип внесли лишь один корректив: испытывать и распознавать настоящих организаторов «как можно осторожнее и терпеливее» уже не было времени. Их распознавало само время, и негодные быстро отбрасывались.

23 июня 1931 года на совещании хозяйственников Сталин констатировал:

 

«Ни один господствующий класс не обходился без своей собственной интеллигенции…

Советская власть учла это обстоятельство и открыла двери высших учебных заведений по всем отраслям народного хозяйства для людей рабочего класса и трудового крестьянства…

Если раньше, при капитализме, высшие учебные заведения являлись монополией барчуков, то теперь, при советском строе, рабоче‑крестьянская молодёжь составляет там господствующую силу…»

 

Как должны были воспринимать и воспринимали эти слова сотни тысяч советских студентов в сотнях новых советских вузов? Ответ однозначен: с желанием как можно лучше освоить знания и как можно лучше использовать их для дела строительства умной и благодатной жизни для всех народов СССР.

В 1928 году таких молодых энтузиастов, будущих учёных, инженеров, педагогов и врачей, было всего 159 800 человек на весь Союз – не так уж и много по сравнению с 1913 годом, когда в высших учебных заведениях обучалось 112 тысяч студентов.

Но уже в 1932 году их было 594 тысячи.

В 1937‑м – 550 тысяч…

А к 1941 году – 811,7 тысячи человек.

Это означало, что за десять предвоенных лет в стране были воспитаны миллионы молодых специалистов только высшей квалификации! И все они были ориентированы на потребности живой жизни, и все были ею востребованы!

Исследователь советской науки профессор Лорен Грэхэм из США в 80‑е годы писал:

 

«Революции 1917 г. произошли в стране, находившейся в критическом положении. В общем Советский Союз был отсталой и слаборазвитой страной, для которой скорейшее решение основных экономических проблем было жизненно необходимым. Как это часто бывает в слаборазвитых странах, которые все же располагают небольшим слоем высокообразованных специалистов, предыдущая научная традиция России имела преимущественно теоретический характер».

 

Вот цифровая иллюстрация к этому общему тезису: в 1913 году российские вузы выпустили 2624 юриста, 236 священнослужителей и всего 65 инженеров связи, 208 инженеров путей сообщения, 166 горных инженеров, сотню строителей (вместе с архитекторами).

И даже инженеров фабрично‑заводского производства было выпущено чуть более двух тысяч. Всего‑то!

А массовый календарь‑справочник на 1941 год предлагал молодым гражданам СССР выбирать из более чем семи сотен институтов: индустриальных и политехнических, машиностроительных и механических, энергетических, горных, металлургических, химико‑технологических (сразу 10 штук!), строительных и архитектурных, авиационных (7 штук!), пищевой промышленности и общественного питания, медицинских, сельскохозяйственных, педагогических, библиотечных, экономических и многих других…

Одних институтов физической культуры к 1941 году новая Россия имела шесть – в Москве, Ленинграде, Минске, Харькове, Тбилиси и Баку. А среди экономических, например, институтов особо были выделены плановые институты и институты народнохозяйственного учёта.

Даже сегодня, на современный капитализированно‑дебилизированный взгляд, эти перечни выглядят буднично и привычно, хотя получение высшего образования из проблемы хорошего аттестата о среднем образовании, позволяющего выдержать конкурс хоть в МГУ, как это было в СССР, в ельциноидной «Россиянии» всё более превращается в проблему имущественного положения родителей. К тому же и структура высшего образования в «Россиянии» потихоньку возвращается к старой «расейской» – всё больше дипломированных попов и юристов и всё меньше – инженеров, геологов, учителей…

Вернёмся, впрочем, в Страну Добра.

 

* * *

 

РАБФАКИ готовили способную, талантливую рабочую молодежь к поступлению в вузы, и первый из них появился в Москве 2 февраля 1919 года. А к 1933 году на 1025 рабфаках обучалось почти 340 тысяч человек.

Однако это были далеко не просто некие подготовительные курсы, а нечто гораздо большее… Принимали туда лиц исключительно из среды пролетариата и трудового крестьянства. Путёвку на рабфак надо было заработать! Тот же, например, профессор Давид Фишман – будущий создатель ведущей конструкторской школы в ядерном зарядостроении – в пятнадцать лет стал комсомольцем, в семнадцать лет, в 1934 году, пришёл сразу на 3‑й курс рабфака, а уже после его окончания поступил в Киевский индустриальный институт. Затем – перевод в Ленинград, диплом, Кировский завод, эвакуация на Урал, война и вскоре после неё – атомный «объект», первая советская бомба РДС‑1 и за ней – десятилетия напряжённой Большой жизни.

Другой пример биографии деятельного, а при этом – уже «незнатного» советского человека попался мне на глаза совершенно случайно – в руках оказалась книга о комбинате «Электрохимприбор», первом в СССР заводе по электромагнитному разделению изотопов урана. Открыв её наугад, на странице 232, я обнаружил там воспоминания Владимира Михайловича Баташова, работника «ЭХП» с 1953 года, о его старшем товарище Николае Ильиче Хайдукове.

Герой этих незатейливых, но потому лишь ещё более правдивых воспоминаний прожил жизнь настолько же яркую, насколько – для Страны Добра – типичную. И я решил, что познакомить читателя с некоторыми моментами биографии Хайдукова – неплохой способ показать, в ком и в чём выразились главные приметы тех лет. Но при этом надо знать, что в своё время в Стране Добра – СССР счёт таким, как Хайдуков, шёл на сотни тысяч, если не на миллионы!

Николай Хайдуков родился в Саратовской губернии в 1902 году. В 1931 году окончил Уральский химико‑технологический институт. С 1936 по 1937 год – главный инженер криолитового завода в Полевском.

По извращённым понятиям «правозащитников» и «демократов» в 1937 году инженер Хайдуков должен был оказаться одной из «жертв палача Сталина» и отправиться на лесоповал в Сибирь. Однако такими были «типичные» судьбы советских людей лишь в представлении деятелей «Мемориала». Что же до 35‑летнего Хайдукова, то в 1937 году он становится начальником лаборатории Уральского НИИ минеральных солей, с 1939 по 1945 год директорствует на хромоникелевом заводе № 52 в Первоуральске, с 1945 по 1948 год находится в спецкомандировке в Германии, а в 1949 году становится начальником цеха № 3 на предприятии п/я («почтовый ящик») № 975, ныне – комбинат «Электрохимприбор». И затем – долгие годы работы на уникальном предприятии атомной отрасли.

 

А вот ещё один пример яркой, но уже весьма знаменитой в Стране Добра биографии я приведу совершенно намеренно – очень уж это впечатляющий пример силы и стойкости духа, характерных для тех лет…

Знаменитый полярный исследователь Георгий Алексеевич Ушаков родился 30 января 1901 года в таёжной деревне Лазаревка в семье амурского казака. Подростком, учась в городском училище, Ушаков две зимы пользовался «комфортом» – как он сам позднее иронизировал – хабаровского ночлежного дома. В своей книге «По нехоженой земле» Ушаков вспоминал:

 

«…грянула социалистическая революция, очистившая воздух старого мира, как гроза, пронёсшаяся над тайгой. Я одним из первых почувствовал блага революции – получил возможность поступить в школу. Государственная стипендия окончательно избавила меня от омута ночлежного дома…»

 

Ушаков – фигура в советской Арктике героическая и легендарная. В 1926 году он на необитаемом острове Врангеля организовал первое фактически советское арктическое поселение, через пять лет он, в основном вдвоём со своим соратником Урванцевым, нанес на карту полярный архипелаг – Северную Землю. За два года экспедиция Ушакова прошла на собаках и лыжах около пяти тысяч километров.

Сегодня популярны занятия «экстремальными» видами спорта, повышающими «адреналин»… Ушаков и его товарищи Урванцев, Журавлёв и Ходов шли на риск не ради сомнительной забавы, а потому, что этого требовало дело. Когда Ушаков решил выйти в поход на съемку центральной части Северной Земли в опасное летнее время, он объяснял это скромно и внешне буднично:

 

«Многие исследователи ходили в этот период по льдам, но их передвижения были вынужденными – перед ними стоял вопрос о спасении жизни. Нам же казалось, что если человек может идти по морским льдам, когда ему угрожает гибель, то он сумеет пройти по ним для проведения обычных работ…»

 

В этих словах – тоже гордость советского человека:

 

«Нам не страшны ни льды, ни облака…»

 

Но вот как выглядела эта «обычная работа» через полтора месяца после выхода с базы – я цитирую дневниковую запись Ушакова от 15 июля 1931 года:

 

«Вчера начали с утра подъём на ледниковый щит. Несколько часов потратили на переправу через трещины в снежном забое… Пройти через трещины на собаках невозможно. Поэтому сначала частями переносили на себе груз, потом сани. Каждый брал с собой прочный шест, на котором в случае провала можно было висеть, пока подоспеет другой. Паутину трещин с грузом на спине проходили поочередно. Продвигаясь таким способом, через четыре часамы преодолели около ста метров(выделения везде мои. – С. К.) и выбрались на ледниковый щит…»

 

Как собаки уставали даже ездовые собаки. 1 июля 1931 года Ушаков записал в дневнике:

 

«Собаки лежат точно мёртвые. Их можно переносить с места на место, и они даже не шевелятся. Удивительно, как только они выдерживают такой путь».

 

Как выдерживали такой путь сам Ушаков и три его товарища, автор дневника не удивлялся. Впрочем, это не удивляло ни тех, кто готовил экспедицию Ушакова, ни тех, кто готовился прийти ей на смену. Так их формировала эпоха.

В условиях, когда на кону в «белом безмолвии» – жизнь, те же Ушаков и Урванцев оказались не первыми. Во льдах ходили Седов, Пири, Амундсен, Скотт… Однако Ушаков, Урванцев и их соратники рисковали не ради рекорда или славы, и даже не ради научного знания как такового – география сама по себе могла бы и подождать лишний год, пока с карты не было бы стёрто одно из последних крупных «белых пятен» на ней. Зато не могла ждать Россия, будущий Северный морской путь, начавшаяся первая пятилетка.

Осенью 1932 года Ушаков вернулся в Москву, и, завершая свои воспоминания «По нехоженой земле», изданные впервые в 1951 году, он написал:

 

«Столица встретила меня ясными осенними днями… С тех пор, как я видел великий город перед отъездом в экспедицию, прошло двадцать восемь месяцев. Для советских людей это большой срок. Страна завершала первую пятилетку, обгоняя само время… Успехи строительства отражались и на облике столицы. Тем более яркими были эти изменения для человека, проведшего два года во льдах Арктики.

Асфальт покрыл многие улицы и площади. Они стали шире, просторнее. Исчезли столь характерные для старомосковских улиц извозчики. Длинными вереницами бежали автомобили. Новые высокие здания выросли там, где два года назад я видел подслеповатые купеческие дома, обветшалые дворянские ампирные особнячки или тяжёлые и приземистые торговые лабазы. Недавно построенные многоэтажные здания попадались не только в центре города, но и на бывших окраинах; на месте старых трущоб вырастали целые кварталы, появлялись рабочие городки вокруг новых, только что пущенных заводов. Столица похорошела…

Много дней я ходил по Москве, вспоминал свои мечты о ней, когда жил среди льдов, вспоминал её ободряющий, спокойный и уверенный голос, доносившийся в Арктику по радио… Снова и снова разглядывал улицы. Всюду были черты нового, но всё оставалось родным и близким…»

 

Да, Россия оставалась для русских людей родной и близкой, но – уже по‑новому. Об этой новой России было написано много прекрасных книг и строгих монографий, стихов и песен… Ошеломляющие по темпам и значению цифры характеризуют её рост и укрепление мощи и разума новой России.

Однако я сейчас не буду приводить цифры и факты, как бы они ни были убедительны для любого думающего человека, а отвлеку внимание читателя на скромную, хотя и важную сторону жизни любого общества – на проблему статистики, и даже на более узкую проблему – санитарной статистики…

 

* * *

 

САНИТАРНАЯ статистика – это отрасль статистики, изучающая состояние здоровья населения. Верно поставленная санитарная статистика – это ещё не достаточное, но совершенно необходимое условие для эффективной охраны здоровья народа.

В царской России высшей элите на здоровье народа было наплевать – я чуть позже приведу на сей счёт убедительные данные. Но Русская Вселенная включала в себя не только подгнивающую царскую Россию, но и Россию Вечную, Россию как носительницу Русского Добра. И поэтому не приходится удивляться, что с возникновением в России земской медицины в последней четверти XIX века начала развиваться и самобытная санитарная статистика, причём она сразу получила очевидную социальную направленность – изучались характер заболеваемости сельского населения и губительные последствия для здоровья рабочих труда на капиталистических предприятиях, были проведены пионерские исследования физического развития рабочих и прочее. Международная гигиеническая выставка в Дрездене в 1911 году показала, что русская земская санитарная статистика занимала первое место в мире в области изучения общей заболеваемости населения.

Тут, пожалуй, надо бы напомнить читателю, что это такое – земство.

В 1864 году администрация Александра II была вынуждена провести земскую реформу, введя, кроме государственного управления, элементы местного выборного самоуправления в губерниях и уездах (низшая административная единица – волость земских учреждений не получала). Земства учреждали школы, лечебницы, фельдшерские пункты и т. п. Даже в условиях царской России земство имело немалое значение. Там, где имелась земская медицина, радиус участков к 1910 году составлял примерно 15 вёрст, а там, где земское управление не было введено, этот радиус достигал 100 вёрст. То есть до ближайшего медицинского пункта было, как правило, 50–100 и более километров. Впрочем, и 15 вёрст – примерно 16 километров до хотя бы земского фельдшера было малорадостной чертой старой России.

Лучшие русские земские врачи сумели и в этих скудных условиях создать оригинальную систему медицинского обслуживания сельского населения – по тем временам единственный в истории медицины пример организованной медицинской помощи на селе в условиях капитализма. Земские врачи, учителя, статистики особенно хорошо видели язвы старой России, поэтому в большевистской партии их процент был весьма высок. В том числе и поэтому земская санитарная статистика, как и вообще земская медицина, хотя и были делом Русского Добра, не пользовались любовью властей. Царизм относился к ним неприязненно – на фоне деяний Добра особенно чётко выявлялось Зло, ставшее к началу XX века основной чертой царизма.

Октябрь и здесь всё расставил на общественно необходимые места! Уже в 1918 году в Центральном статистическом управлении был образован отдел народного здоровья, а в Народном комиссариате здравоохранения и его органах появились статистические отделы. Новая Россия строила себя на принципах Добра, а Добро не только не боится правды, но не может без неё существовать – как бы ни была она горька и неприглядна. Ведь деятельное Добро, получившее государственные права, получает и государственные же возможности по изменению положения дел в пользу Добра!

Но и без земской санитарной статистики плачевный уровень царского здравоохранения признавался самим царским государственным аппаратом. Так, в «Объяснительной записке к отчёту государственного контроля по исполнению государственной росписи и финансовых смет за 1911 год» сообщалось:

 

«…Организация врачебно‑санитарного надзора и мероприятия по охранению народного здравия осуществляются Министерством внутренних дел за счёт сумм, отпускаемых в его распоряжение из государственного казначейства, а также за счёт земских средств и капиталов общественного призрения…»

 

Какие же «суммы» отпускались на здравоохранение царским казначейством? Ну, например, затраты казны на борьбу с эпидемиями чумы и холеры в 1910 году составили 1 миллион 482 тысячи рублей. Много это или мало? Можно сравнить… В 1894 году император Александр III заплатил великому князю Дмитрию Константиновичу за поместье Ореанда в Крыму, покупаемое для цесаревича Николая Александровича (будущего императора Николая II), 1 миллион 300 тысяч рублей.

Итак, на одной чаше весов – августейшая помещичья усадьба, в дополнение к длинной череде имеющихся, а на другой – ни шаткая ни валкая ликвидация эпидемии, охватившей в 1910 году 78 губерний и областей России.

Казённая «Объяснительная записка» всё же пыталась представить дела идущими неплохо и утверждала, что «труды»‑де, «вложенные в дело охранения народного здравия, не остаются без положительных результатов». Увы, цифровые данные самой же «Записки» удручали:

 

«По имеющимся статистическим данным, смертность от заразных болезней, не считая чумы и холеры(выделение моё. – С. К.), достигавшая в пятилетие 1901–1905 гг. в среднем 579 случаев в год на 100 тыс. населения, понизилась в 1906–1910 гг. до 529…

Несмотря, однако, на наблюдаемое, таким образом, улучшение общего состояния народного здравия, Россия в этом отношении все ещё остаётся позади большинства государств Западной Европы. Так, например, в Англии, Германии, Франции, Швеции и Норвегии число смертных исходов от заразных болезней в 1909–1910 гг. не превышало 100 случаев на 100 тыс. населения в год».

 

Признавала «Записка» и следующее:

 

«Ещё менее успешной, чем организация врачебной части, представляется деятельность по улучшению санитарного благоустройства населённых мест… Согласно собранным в отчётном году данным о положении водоснабжения и удаления нечистот в городах и негородских пунктах, в коих число жителей превышает 10 тыс. человек, водопроводы общественного пользования имеются лишь в 190 из 1078 населённых пунктов; только при 58 из них устроены фильтры или иные приспособления для очищения воды. Между тем, например, в Германии в городах с населением свыше 20 тыс. жителей устроены водопроводы в 98 поселениях из 100, из городов с населением от 5 до 20 тыс. имеются водопроводы в 74 пунктах из 100. Сплавная канализация у нас существует лишь в 13 городах и устраивается в трех. В большинстве остальных поселений удаление нечистот поставлено весьма неудовлетворительно. При этом существующие устройства в некоторых городах находятся в антисанитарном состоянии. В результате обследования городов Киева, Харькова, Ростова‑на‑Дону и С.‑Петербурга в 1907–1910 гг. оказалось, что одною из причин широкого распространения эпидемий тифа и холеры было загрязнение водопровода сточными водами».

 

К этому можно лишь прибавить, что в Советской Стране Добра с разного рода нечистотами – как бытовыми, так и социальными, сразу же начали активно бороться. А вот после поражения Советского Добра в быт «дорогих россиян» всё чаще возвращается элементарная антисанитария. В «незалежном» Киеве уже две трети водопроводных и канализационных сетей пришли в предаварийное состояние.

Связь здесь прямая: там, где Добро является основополагающим общественным принципом, общество стремится и к нравственной, и к санитарной чистоте. А если из жизни страны уходит Добро, то его место быстро занимает, пардон…

Ну, и так должно быть понятно, чемтогда наполняется жизнь страны.

А в СССР образца 30‑х годов в жизнь всё более приходила радость труда на самих себя, возникало ощущение безграничности своих возможностей! «Марш энтузиастов» был тогда не просто песней, а программой действий:

 

Нам ли стоять на месте?

В своих дерзаниях всегда мы правы.

Труд наш есть дело чести,

Есть дело доблести и подвиг славы.

К станку ли ты склоняешься,

В скалу ли ты врубаешься, –

Мечта прекрасная,

Ещё неясная,

Уже зовёт тебя вперёд.

 

Как же воплощалась эта «ещё неясная» мечта в конкретные и предметные достижения? Что ж, вот теперь можно дать немного и цифр!

В 1913 году валовая продукция крупной промышленности в ценах 1926/27 года составляла 11,2 миллиарда рублей.

В 1928 году – 16,8 миллиарда рублей. В 1932‑м – 38,8 миллиарда, в 1937‑м – 90,2 миллиарда, а в 1938 году – 100,4 миллиарда рублей.

Производство электроэнергии выросло в 1938 году по сравнению с 1913 годом в 21 раз.

Выплавка стали увеличилась в 4,3 раза, продукция химической промышленности – в 13 раз, грузооборот железнодорожного транспорта – в 5,6 раза.

За 1933–1938 годы в СССР было построено 4254 школы в городах и 16 353 школы на селе. В 1938 году в СССР в школьных классах и студенческих аудиториях сидело в 4 раза больше детей и молодёжи, чем в 1913 году. Если послушать нынешних страдальцев‑«демократов», то выходит, что большая часть населения страны сидела в 1938 году в тюрьмах и лагерях ГУЛАГа. Однако в действительности в 1938 году почти 34 миллиона человек сидело за партами.

2 миллиона 740 тысяч человек только в том же 1938 году получили путёвки не на пресловутый «лесоповал», а в санатории и дома отдыха ВЦСПС. И это при том, что за десять лет до этого, в 1928 году, там отдыхало всего 511 тысяч человек, а в 1937 году – более 2 миллионов 246 человек. За один год прибавка составила почти полмиллиона. То есть не миллионы зэков, а миллионы загорелых и смеющихся граждан СССР под курортным солнцем – вот настоящая статистика 1937 и 1938 годов!

Кстати, о статистике, и даже точнее – о санитарной статистике. Если в 1913 году водопровод имели 215 городов Российской империи, а канализацию – 23 города, то в 1938 году в СССР было уже 411 городов с водопроводом и 107 – с канализацией. Известный читателю американский профессор Грэхем в своей книге об СССР возмущался тем, что, когда в конце 1920‑х годов Сталин начал проводить политику ускоренной индустриализации, он якобы совершенно игнорировал при этом вопросы здравоохранения и счёл специалистов по общественной гигиене опасными оппонентами.

Но вот цифровые данные… Число больничных коек в старой России в 1913 году – 175,5 тысячи, родильных коек – 6,8 (шесть целых, восемь десятых) тысячи.

В 1938 году советские больницы имели уже 672 тысячи коек, а родильные дома – 131,1 (сто тридцать одна целая, одна десятая) тысячи!

В 1913 году Россия имела 28 тысяч врачей, при этом на 10 тысяч человек населения приходилось 1,8 врача. В 1940 году при числе 155 тысяч врачей в СССР на 10 тысяч человек населения приходилось 7,9 врача.

В 1937 году, отмеченном для «демократов»‑антисоветчиков лишь репрессиями и «московскими процессами», в СССР приехал видный американский историк медицины Генри Зигерист. Вот его оценка увиденного:

 

«В Советском Союзе сегодня начинается новая эпоха в истории медицины. Всё, что было достигнуто в медицине за предыдущие пять тысячелетий, составляет лишь первую стадию, стадию лечебной медицины. Новая эра, эра профилактической медицины, берёт своё начало в Советском Союзе».