Внерелигиозный характер китайской живописи заставляет

нас осознать ^СК°^{ЛЬ МН}°^ГИМ Запад обязан христианству_. Пропасть между Богом ^{И человеком} питала напряженнейшие чувства, которые чужды ­китайскому искусству. В европейской культуре мы всюду встречаем христианские крайности добра и зла, греха и рас­каяния, божественной любви и человеческой нищеты. Рембрандт обессмертил отчаяние, страдание и прощение. "Ужасающее" у Микеланджело отобразило драматическое борение свободной воли человека. Для тех, кто привык к этим религиозным пере­живаниям, китайская живопись открывает совсем другой челове­ческий мир.

Ни даосизм, ни конфуцианство не предлагали религиозных ответов на вопрос: "Кто тот, о ком думы твои?" Дао безлично, и, следовательно, для китайцев не могло возникнуть личных отно­шений между божественным и человеческим. Как мы уже видели, в Китае сложился уникальный тип мистицизма, в рамках которо­го художественное выражение ценилось выше религии, Конфу­цианство тоже не было религией в полном смысле слова и не могло дать религиозного ответа на вопросы, касающиеся высшей жизни. Главенствующая роль конфуцианства в общественной жизни китайцев — один из удивительных феноменов человече­ской истории. Как могло случиться, что гуманистическое учение просуществовало две тысячи лет без обожествления Конфуция и без санкции религиозной веры? Возможно, так произошло, что культ предков удовлетворял религиозным потребностям китай­цев, или в критический момент своей истории китайцы вос­приняли буддизм, или, возможно, сыграл свою роль даосизм, предлагавший ощущение близости тайны мироздания.

Более убедительной причиной является сама природа конфу­цианского гуманизма. В сущности, гуманизм — это такое же не­точное наименование для конфуцианства, как мистицизм — для даосизма. Нет сомнений в том, что конфуцианство ставило во главу угла отношение человека к человеку, мало интересовалось метафизикой и умалчивало о непознаваемом, хотя и признавало его существование. "Если мы не знаем, что такое жизнь, как мы можем знать, что такое смерть?" — говорил Конфуций. Тем не менее конфуцианство было чем-то гораздо большим, чем гума­низм, предписывающий человеку полагаться только на себя. По­следовательный гуманизм тяготеет к обмирщению и опускает лучшее в человеческом опыте. В гуманизме Конфуция были чер­ты, сближавшие его с религией, ибо он признавал существование сил, которые стояли выше мира людей, и связывались эти силы с культом предком, дававшем человеку чувство уверенности в жиз­ни и особого рода величия.

Конфуций также подчинял человеческую жизнь идеалу спра­ведливо устроенной вселенной, в которой моральный порядок на земле приводился в соответствие с порядком небес благодаря по­средничеству Сына Неба как мироустроителя. Подобно тому как небесные тела вращаются вокруг Полярной звезды, все формы устроения человеческой жизни на земле должны были иметь своим фокусом персону правителя, и таким образом отношения между людьми увязывались с устроением космоса. "Тот, кто по­стигнет смысл Великих Жертвоприношений, охватит взором весь мир, как если бы он держал его перед собой на ладони". Ритуал и учение были дорогой к гармонии в обществе, и авторитет их про­истекал не из сиюминутного человеческого разумения, а из мудрости древних или легендарных предков, запечатленной в обычаях и классических книгах. Поэтому идеальным типом че­ловека был конфуцианский ученый, который почитал высшей добродетелью жэнь, т.е. доброе отношение между людьми, под­крепленное рядом дополнительных добродетелей: чувством спра­ведливости, хорошим воспитанием, мудростью и искренностью. Эта концепция нравственно содержательного мира и его этиче­ских качеств придала китайской живописи не столько религиоз­ное, сколько моральное звучание.

Согласно конфуцианским принципам, величие в живописи предполагает нравственную возвышенность в художнике. Извест­ный теоретик живописи IX в. Чжан Яньюань писал: "С древних времен те, кто создавал превосходные картины, были все без ис­ключения высокопоставленными чиновниками, обладателями знатных титулов, прославленными учеными или людьми с возвы­шенной душой". Другой автор настаивал на том, что в живописи важно " благородство духа", и еще один — на том, что "только че­ловек, совершенствующий свое сознание и волю, способен выра­зить возвышенность нравственных устоев и чистоту духа". Соответственно темы картин тоже должны быть возвышенными. Хотя позднейшие авторы не следовали строго утверждению Се Хэ (VI в.) в том, что "не бывает картин, которые не служат исправле­нию нравов", образы живописи в целом сохраняли ореол возвы­шенности, тогда как стилистика их со временем менялась. Тонкую перемену в нравоучительном смысле картины можно за­метить, сопоставляя свиток Гу Кайчжи (IV в.) "Наставления дворцовым дамам" с картиной Чоу Ина (XVI в.) "Играющие женщины и дети". В первом случае назидательный элемент в картине высту­пает как иллюстрация литературного сюжета, а во втором возвы­шенность человеческих отношений раскрывается перед нами в картине семейного быта. Величие и декорум человеческого обще­ства превосходно отобразились в знаменитой картине Ли Гуанлиня "Западный сад", где художник и его друзья изображены за­нимающимися различными искусствами. Западным зрителям, привыкшим к изображениям греческих богов и к христианской иерархии или знакомым с тем, как европейские живописцы ис­пользовали сцены из жизни героев классической мифологии или Христа, конфуцианские темы в китайском искусстве могут пока­заться чересчур обыденными, и все же в них есть глубокий смысл, делающий их живыми и одухотворенными. Если мы попытаемся разобраться в мировоззрении китайцев, мы поймем, что эти темы утверждали нравственные начала жизни и что в них выражался целый жизненный уклад, включая культ предков, различные ви­ды отношений между людьми и представление о семье как основ­ной ячейке общества; они также напоминали об уроках истории и прославляли досуг ученого мужа.

Присутствие этой многозначительности в картинах поднима­ло их, казалось бы, чисто светский сюжет на высоту религиозно­го символа западной жизни. Посредством ритуалов и этикета конфуцианство воспитывало вкус к декоруму и красоте гармони­ческих отношений между людьми. Конфуцианская традиция из­брала своей путеводной звездой чувство почтения и зрелищность ритуала, а это качества, которые мы редко приписываем западной живописи, если только она не несет в себе религиозного смысла. Европа тяготела к обмирщению религиозных тем, а Китай напол­нял светскую жизнь самыми возвышенными устремлениями. Ки­тайская традиция занимала промежуточное положение между крайностями безоговорочного гуманизма и чистого теизма.