Глава пятьдесят первая 5 страница

Хюттинг допустил исключение из этого правила лишь один раз, в девятнадцатом портрете, в том, на котором изобразил самого себя. Идея включить в эту уникальную серию автопортрет напрашивалась сама собой, хотя, как утверждал художник, его форма была обусловлена шестилетним периодом постоянных препирательств с налоговой инспекцией, в результате которых ему все же удалось отстоять свою точку зрения. Проблема заключалась в следующем: более трех четвертей своей продукции Хюттинг продавал в Соединенных Штатах, но, разумеется, предпочитал платить налоги во Франции, где они были намного ниже; в принципе, в этом выгадывании не было ничего незаконного, но художник претендовал еще и на то, чтобы его прибыль рассматривалась не как «доход, полученный вне Франции», — именно так, не делая почти никаких уступок, их высчитывал налоговый инспектор, — а как «доход от продукции, изготовленной вручную и предназначенной для экспорта за границу», что давало бы ему право рассчитывать на субсидию, которую государство — в виде сниженного налогообложения — предоставляет всем экспортерам. А какое производство больше всего подходит под определение «ручное », если не написание картин рукой Художника? Налоговый инспектор не мог не признать эту этимологическую очевидность, но вскоре взял реванш, отказавшись считать «французскими товарами, изготовленными ручным способом», картины, написанные пусть и вручную, но в мастерской, находящейся по ту сторону Атлантики; и лишь в результате блистательных прений сторон было установлено, что рука Хюттинга остается французской, даже когда она рисует за границей, вследствие чего — даже учитывая, что Хюттинг, американец по отцу и француз по матери, имеет двойное гражданство, — надлежало признать моральную, интеллектуальную и художественную пользу, извлекаемую Францией из экспорта творений Хюттинга по всему миру, а следовательно, осуществить относительно его доходов требуемый перерасчет налогообложения: в ознаменование сей победы Хюттинг изобразил себя в виде Дон Кихота, грозящего длинным копьем бледным тщедушным чиновникам в черном, удирающим из Министерства финансов, подобно крысам, бегущим с тонущего корабля.

Остальные двадцать три картины были задуманы исходя из фамилий, имен и профессий заказчиков, которые письменно обязались не оспаривать ни название, ни сюжет, ни уготованное им место. Пройдя различные лингвистические и числовые обработки, личностные и профессиональные параметры покупателя последовательно обуславливали размеры холста, количество персонажей, доминирующие цвета, «семантическое поле», [мифология (2, 22), вымысел (12), математика (5), дипломатия (3), зрелищные мероприятия (18), путешествия (10), история (21, 16), полицейское расследование (7) и т. д.], основную канву сюжета, второстепенные детали (исторические и географические аллюзии, элементы одежды, аксессуары и пр.) и, наконец, стоимость картины. Однако эта система подчинялась двум безусловным требованиям: покупатель — или тот, чей портрет покупатель заказывал, — должен безошибочно узнаваться на картине, а один из элементов сюжета — выстраиваемого вне какой-либо связи с личной жизнью портретируемого, — должен определенно на нее указывать.

Разумеется, использование имени покупателя в названии картины расценивалось как облегчение задачи, и Хюттинг решился на это всего лишь трижды: в № 4, портрете автора детективов Жана-Луи Жирара, в № 9, портрете швейцарского хирурга Борие-Тори, заведующего Отделом Экспериментального Криостаза при Всемирной Организации Здравоохранения, и в портрете № 18, образце наивысшего мастерства и удачного заимствования принципа голограммы: актер Арчибальд Мун выписан таким образом, что если проходить перед картиной слева направо, он представляется Иосифом Аримафейским в сером шерстяном бурнусе, с длинной белой бородой и посохом пилигрима, а если проходить справа налево — он является в образе Заратустры с огненной шевелюрой, обнаженным торсом, кожаными клепаными браслетами на запястьях и щиколотках. Зато на портрете № 11 действительно изображен бассет, — принадлежащий венесуэльскому кинопродюсеру Мельхиору Аристотелесу, который только в нем и видит истинного преемника Рин-Тин-Тина, — но этого бассета зовут вовсе не Оптимус Максимус, его именуют более звучной кличкой — Фрайшютц.

Порой совпадение вымысла и биографии превращает портрет в поразительную выжимку из жизни модели: таков № 10, портрет старого кардинала Фринджилли, который был аббатом в Лукке перед тем, как на долгие годы уехать миссионером в Тьень-Цзинь.

Иногда же, напротив, какой-нибудь незначительный элемент, присутствие которого уже можно было бы посчитать спорным, связывает произведение с моделью: так, венецианский промышленник, — чья очаровательная юная сестра живет в постоянном страхе, что ее похитят, — дал тройной повод для написания загадочного портрета № 3, где он фигурирует под видом императора Септимия Севера: прежде всего, его фирма регулярно оказывается седьмой в своей категории в списке, ежегодно публикуемом газетами «Financial Times» и «Enterprise»; затем, его суровость стала уже легендарной; и, наконец, он поддерживает отношения с иранским шахом (титул воистину императорский!) и предпочитает даже не думать о том, как похищение сестры может повлиять на ту или иную сделку международного значения. Еще более отдаленной, еще более неясной и произвольной кажется связь портрета № 5 с его заказчиком, Хуаном Мария Салинасом-Лукасевичем, магнатом баночного пива от Колумбии до Огненной Земли: на картине изображен эпизод — для пущего эффекта совершенно вымышленный — из жизни Яна Лукасевича, польского логика и основателя Варшавской школы, не связанного никакими родственными узами с аргентинским пивоваром, который фигурирует среди присутствующих в виде крохотного силуэта.

Из этих двадцати четырех портретов двенадцать уже завершены. Тринадцатый как раз стоит на мольберте: это портрет японского промышленника, магната кварцевых часов, Фудзивара Гомоку. Он предназначен для украшения зала, в котором собирается совет акционеров фирмы.

Выбранная для изображения история была рассказана Хюттингу ее главным участником, Франсуа-Пьером Лажуа, из университета Лаваль в Квебеке. В тысяча девятьсот сороковом году, после недавней защиты докторской диссертации, на прием к Франсуа-Пьеру Лажуа пришел страдавший от изжоги мужчина, который сказал ему вкратце следующее: «Подлец Хёрст меня отравил, потому что я не захотел делать его грязную работу»; на предложение объясниться мужчина заявил, что Хёрст пообещал ему пятнадцать тысяч долларов за то, чтобы тот избавил его от Орсона Уэллса. В тот же вечер Лажуа, не сдержавшись, пересказал услышанное в своем клубе. На следующее утро его срочно вызвали в коллегию врачей и обвинили в нарушении профессиональной этики, поскольку он предал публичной огласке конфиденциальные сведения, полученные во время медицинской консультации. Его признали виновным и немедленно исключили. Через несколько дней он заявил, что выдумал эту историю от начала и до конца, но было уже слишком поздно, и ему пришлось заново делать карьеру в научной области, где он стал одним из лучших специалистов по проблемам кровообращения и дыхания, связанным с подводным плаванием. Лишь это последнее обстоятельство позволяет объяснить присутствие Фудзивара Гомоку на картине: Лажуа действительно занимался изучением прибрежных племен на юге Японии, которых называют ама и которые проживают там уже более двух тысяч лет, что подтверждается одним из самых ранних упоминаний об этом народе, зафиксированном в хронике «Гиси-Вадзин-Ден», предположительно восходящей к III веку до Рождества Христова. Женщины народа ама — лучшие ныряльщицы в мире: они способны в течение четырех-пяти месяцев в году нырять до ста пятидесяти раз в день на глубину более двадцати пяти метров. Они ныряют голые, без всяких защитных приспособлений за исключением — и то лишь последние сто лет — очков, герметизированных благодаря двум маленьким боковым баллонетам, и каждый раз могут оставаться под водой в течение двух минут, собирая различные виды водорослей, в частности агар-агар, голотурий, морских ежей, морские огурцы, ракушки, перламутровых устриц и морских ушек абалоний, раковины которых некогда ценились очень высоко.

Альтамоны долго не отваживались заказать свой портрет, — вероятно, их смущали устанавливаемые Хюттингом цены, доступные лишь генеральным директорам и президентам очень крупных компаний, — но в итоге решились. Супруги представлены на картине № 2, он в образе Ноя, она — Коппелии: аллюзия на то, что когда-то она была танцовщицей.

Их немецкий друг Фуггер также фигурирует среди клиентов Хюттинга. Он запланирован в двадцать первом портрете, так как по материнской линии приходится очень дальним родственником Габсбургам, а из путешествия по Мексике привез одиннадцать рецептов тортиллий.

 

Глава LX

Cinoc, 1

 

Кухня. На полу линолеум с орнаментом из ромбов: нефрит, лазурь и киноварь. Стены покрашены некогда блестящей краской. У дальней стены, рядом с раковиной, под сушкой для посуды из пластифицированной проволоки, за водосливной трубой стоят, один за другим, четыре почтовых календаря с цветными фоторепродукциями:

1972: «Маленькие Друзья» — джазовый оркестр из шестилетних карапузов с игрушечными инструментами; чрезвычайно серьезного вида пианист в очках немного напоминает Шредера, юное бетховенское дарование из комиксов «Peanuts» Шульца;

1973: «Образы Лета» — пчелы опыляют астры;

1974: «Ночь в Пампе» — сидя вокруг костра, три гаучо пощипывают струны на своих гитарах;

1975: «Помпон и Фифи» — обезьянья пара играет в домино. На самце шляпа-пирожок и спортивное трико с номером «32» из серебристых блесток на спине; самка курит сигару, держа ее между большим и указательным пальцами правой ноги; у нее шляпа с перьями, вязаные перчатки и дамская сумочка.

Сверху, на листе почти такого же формата, — три гвоздики в стеклянной вазе сферической формы с коротким горлышком, а также надпись «НАРИСОВАНО РТОМ И НОГАМИ» и в скобках «настоящая акварель».

Cinoc находится на кухне. Это тщедушный, сухой старик во фланелевом жилете желтовато-зеленого цвета. Он сидит на меламиновом табурете, у края стола, накрытого клеенкой, под белой металлической эмалированной лампой, чья высота регулируется системой пружин, уравновешенных грузом в виде груши. Из неровно открытой консервной банки он ест сардины-пильчард в специях. Перед ним на столе стоят три обувные коробки, которые заполнены карточками бристоль, исписанными мелким почерком.

Cinoc переехал в дом на улице Симон-Крюбелье в 1947 году и занял квартиру умершей за несколько месяцев до этого Элен Броден-Грасьоле. Его присутствие сразу же поставило жильцов дома и особенно мадам Клаво перед непростым выбором: как к нему обращаться? Ведь консьержка не могла читать его фамилию по правилам французского языка, поскольку тогда она произносилась бы как «Sinoque»[3]. За помощью она обратилась к Валену, который предложил «Cinoche»[4], к Винклеру, который посоветовал «Tchinotch», к Морелле, который порекомендовал «Cinots», к мадмуазель Креспи, которая высказалась за «Chinosse», к Франсуа Грасьоле, который ратовал за «Tsinoc», и, наконец, к мсье Эшару, библиотекарю, сведущему в дремучих письменностях и субсеквентных способах их выражения, который пояснил, что, не рассматривая эвентуальную трансформацию центрального «n» в «gn» или «nj» и в принципе допуская раз и навсегда, что «i» произносится как «i», а «о» как «о», имеются четыре варианта произнесения начального «с»: «s», «ts», «ch» и «tch», и пять вариантов произнесения конечного «с»: «s», «к», «tch», «ch» и «ts», а значит, учитывая наличие либо отсутствие того или иного ударения и диакритического знака, а также фонетические особенности того или иного языка и диалекта, следует выбирать один из двадцати следующих вариантов:

SINOSSE SINOK SINOTCH SINOCH SINOTS

TSINOSSE TSINOK TSINOTCH TSINOCH TSINOTS

CHINOSSE CHINOK CHINOTCH CHINOCH CHINOTS

TCHINOSSE TCHINOK TCHINOTCH TCHINOCH TCHINOTS

В результате чего целая делегация пришла с этим вопросом к наиболее заинтересованному лицу, которое ответило, что оно и само не знает, как правильнее всего произносить сию фамилию. Родовая фамилия, запись которой его прадед, шорник из Шчырка, официально оплатил в Бюро Актов Гражданского Состояния Палатината Кракова, была Kleinhof; но от поколения к поколению, от одного паспорта к другому, — то ли не удавалось достаточно щедро отблагодарить немецкого либо австрийского начальника бюро, то ли доводилось обращаться к венгерскими, польдевскими, моравскими или польскими чиновниками, которые читали «v», а записывали «ff», слышали «tz», а помечали «с», то ли приходилось иметь дело с людьми, которые вдруг с завидной легкостью становились безграмотными или тугими на ухо, когда речь шла об оформлении документов, удостоверяющих личность какого-то еврея, — в фамилии не осталось ничего от ее изначального произношения и написания, и Cinoc припоминал о том, как его отец ему рассказывал о том, как его отец ему рассказывал о своих двоюродных братьях, которых звали Klajnhoff, Keinhof, Klinov, Szinowcz, Linhaus. Так как же Kleinhof превратился в Cinoc? В точности Cinoc этого не знал; с определенностью можно было сказать лишь то, что однажды конечную «f» заменили тем особенным знаком «ß», которым немцы отмечают сдвоенную «s»; затем, «l» наверняка выпала или на ее место поставили «h»: так дошли до каких-нибудь Khinoss или Khleinhoss, а от них, возможно, к Kinoch, Chinoc, Tsinoc, Cinoc и т. д. В любом случае было не так уж и важно, как именно эту фамилию следует произносить.

 

Cinoc, которому к тому времени исполнилось лет пятьдесят, имел курьезную профессию. Он работал, по его собственному выражению, «истребителем слов»: он трудился над обновлением словарей Ларусс. Но если другие редакторы искали новые слова и значения, то ему приходилось — дабы освободить им место — уничтожать все слова и значения, вышедшие из употребления.

К выходу на пенсию в тысяча девятьсот шестьдесят пятом году, за пятьдесят три года кропотливой деятельности, он успел изъять сотни и тысячи инструментов, методов, обычаев, верований, поговорок, блюд, игр, кличек, мер и весов; он стер с карты десятки островов, сотни городов и рек, тысячи окружных центров; он низвел до таксономической анонимности сотни пород коров, целые виды птиц, насекомых и змей, массу специальных рыб, необычных раковин, неординарных растений, особые разновидности овощей и фруктов; он растворил во тьме веков когорты географов, миссионеров, энтомологов, святых отцов, литераторов, генералов, богов & демонов.

Кто теперь знает, что представлял собой vigigraphe — «телеграф, где сообщение передается сигнальщиками вручную»? Кто отныне сумеет представить, что на протяжении нескольких поколений существовала «деревянная насадка на конце шеста для того, чтобы приминать салат-крессон в затопленных грядках», и что эта насадка называлась schuèle (шю-эль)? Кто вспомнит о том, что такое vélocimane ?

 

VÉLOCIMANE (сущ. м.p.)

(лат. velox, ocis быстрый и manus рука). Специальное детское средство передвижения в виде лошади на трех или четырех колесах. Другое название: Механическая лошадь .

 

Куда делись архиепископы эфиопской церкви abounas , меховые воротники palatines , которые женщины носили на шее зимой и которые были названы по имени принцессы Палатины, внедрившей эту моду во Франции при несовершеннолетнем Людовике XIV; унтер-офицеры chandernagors в обшитых золотом мундирах, проходящие во главе парада во времена Второй империи? Что сталось с Леопольдом Рудольфом фон Шванценбад-Ходенталером, чьи молниеносные действия в районе Айзенюра позволили Циммервальду одержать победу под местечком Кишассонь? А Юз (Жан-Пьер), 1720–1796, немецкий поэт, автор «Лирических стихотворений», дидактической поэмы «Искусство быть всегда веселым» и сборника «Оды и Песни»? А Альбер де Рутизи (Базель, 1834 — Белое море, 1867)? Этот французский поэт и романист, будучи восторженным поклонником Ломоносова, отправился поклониться его родному городу Архангельску, но погиб при кораблекрушении у самого порта. Позднее единственная дочь писателя Ирэна опубликовала его незавершенный роман «Сто дней», подборку стихотворений «Очи Мелюзины» и прекрасный сборник афоризмов под названием «Уроки», который является его наиболее законченным произведением. Кто отныне знает, что Франсуа Альбергати Капачелли был итальянским драматургом, родившимся в Болонье в 1728 году, и что мастеру литейщику Рондо (1493–1543) мы обязаны бронзовой дверью погребальной часовни в Кареннаке?

 

Cinoc бродил по набережным и рылся в развалах букинистов, листая романы по два су, старомодные эссе, устаревшие путеводители, старые трактаты по физиологии, механике и нравственности, древние атласы, в которых Италия была еще разбита на мелкие княжества. Позднее он стал брать книги в муниципальной библиотеке XVII округа на улице Жак-Бенжан, заставляя библиотекарей спускать для него с самых верхних стеллажей пыльные ин-фолио, учебники Pope, томики из серии «Библиотека Чудес», допотопные словари Лашатра, Викариуса, Бешреля-Старшего, Ларива и Флери, «Энциклопедию Разговора», составленную Обществом Литераторов, справочники Грава и д’Эсбине, Буйе, Дезобри и Башле. Наконец, исчерпав ресурсы районной библиотеки, он, набравшись мужества, записался в библиотеку Сент-Женевьев и принялся читать авторов, имена которых он, войдя, увидел выгравированными на стене.

Он прочел Аристотеля, Плиния, Альдрованди, сэра Томаса Брауна, Геснера, Рея, Линнея, Бриссона, Кювье, Боннетерра, Оуэна, Скоресби, Беннетта, Аронакса, Олмстеда, Пьера-Жозефа Маккара, Эжени де Герен, Гастрифера, Футатория, Сомноленция, Триптолема, Агеласта, Кисарция, Эгнация, Сигония, Боссия, Тисиненсия, Баифия, Будея, Салмасия, Липсия, Лация, Исаака Казобона, Иосифа Скалигера и даже трактат «De re vestiaria» Рубения (1665, ин-кварто), где ему весьма подробно объяснялось, что такое тога или свободное платье, хламида, ефод, туника или короткая накидка, синтезис, пенула, лацерна с капюшоном, палудаментум, претекста, сагум или легионерский плащ, а также трабея, у которой, согласно Светонию, существовало три разновидности.

Cinoc читал медленно, отмечал редкие слова, и постепенно его проект принимал все более четкие очертания: он решил составить большой словарь забытых слов, но не для того, чтобы обессмертить аккас , народность пигмеев из центральной Африки, исторического живописца Жана Жигу или композитора романсов Анри Романези (1781–1851), либо увековечить жесткокрылого четырехсуставчатого насекомого scoléocobrote (род длиннорогих, семейство усачей), а для того, чтобы спасти простые слова, которые для него все еще что-то значили.

За десять лет он собрал более восьми тысяч подобных слов, которые сложились в целую историю, сегодня уже вряд ли доступную для изложения:

 

RIBELETTE (сущ. ж. р.)

синоним , уруть, или водяной укроп.

ARÉA (сущ. ж. р.)

мед. устар. Алопеция, облысение, болезнь, при которой выпадают волосы.

LOQUIS (сущ. м. р.)

Стеклярус. Стеклянные изделия, используемые для торговли с неграми на африканских побережьях. Маленькие трубочки из цветного стекла.

RONDELIN (сущ. м. р., корень rond )

Насмешливое прозвище, которое Шапель употребил для обозначения очень толстого мужчины:

 

Чтоб заметить кругляша,

Без подзорной мы трубы обойдемся.

 

CADETTE (сущ. ж. p.)

Тесаный булыжник для мощения.

LOSSE (сущ. ж. р.)

техн. Острый режущий стальной инструмент полуконической формы с вертикальной прорезью и канавкой внутри. Вставляется как буравчик и служит для выбивания бочковой затычки.

BEAUCÉANT (сущ. м. р.)

Штандарт тамплиеров.

BEAU-PARTIR (сущ. м. р.)

Выездка. Красивый старт лошади. Ее скорость по прямой линии до остановки.

LOUISETTE (сущ. ж. р.)

Имя, некогда служившее для обозначения гильотины, изобретение которой приписывается доктору Луи. «Луизетта — так Марат по-дружески называл гильотину» (Виктор Гюго).

FRANCATU (сущ. м. р.)

сад. Сорт яблок, которые могут храниться очень долго.

RUISSON (сущ. м. р.)

Сток для воды, выкачиваемой из солеварни.

SPADILLE (сущ. ж. р.)

(исп. espada шпага) Пиковый туз в игре ломбер.

URSULINE (сущ. ж. р.)

Маленькая лесенка с узкой площадкой, на которую ярмарочные торговцы загоняли ученых коз.

TIERÇON (сущ. м. р.)

устар. Мера жидкости, составляющая треть от целой меры. Тьерсон равнялся: в Париже — 89,41 литра, в Бордо — 150,80 литра, в Шампани — 53,27 литра, в Лондоне — 158,08 литра, в Варшаве — 151,71 литра.

LOVELY (сущ. м. р.)

(англ. lovely милый) Индийская птица, похожая на европейского зяблика.

GIBRALTAR (сущ. м. р.)

Кондитерское изделие, подаваемое перед десертом.

PISTEUR (сущ. м. p.)

Работник гостиницы, которому поручено привлекать и направлять постояльцев.

MITELLE (сущ. ж. р.)

(лат. mitella уменьшит, от mitra митра) Маленькая митра, головной убор, который носили преимущественно женщины и который иногда был очень пышно украшен. Мужчины носили его в сельской местности. Бот. Вид растения семейства камнеломковых, названный так из-за формы его плодов и растущий в холодных районах Азии и Америки. Хир. Повязка для фиксации руки. Зоол. разновидность моллюска, называемая также scalpelle .

TERGAL, Е (прил. м. р.)

(лат. tergum спина) Имеющий отношение к спинке насекомого.

VIRGOULEUSE (сущ. ж. р.)

Сорт сочной зимней груши.

HACHARD (сущ. м. р.)

Ножницы для разрезания железа.

FEURRE (сущ. м. р.)

Пшеничная соломинка. Длинная соломина для переплета стульев.

VEAU-LAQ (сущ. м. р.)

Очень мягкая кожа, используемая в производстве кожаных изделий.

ÉPULIE (сущ. ж. р.)

(от гр. Em, на и ουλον десна) Хир. Нарост, образующийся на деснах или около них.

TASSIOT (сущ. м. р.)

техн. Скрещение двух планок, с которого плетельщик начинает плести изделия.

DOUVEBOUILLE (сущ. м. р.)

(жарг. воен. искаж. амер. dough-boy простой солдат, рядовой). Американский солдат в Первую мировую войну (1917–1918).

VIGNON (сущ. м. р.)

Колющий дрок.

ROQUELAURE (сущ. ж. p.)

(по имени его изобретателя герцога де Роклор) длинный сюртук, застегивающийся на пуговицы сверху донизу.

LOUPIAT (сущ. м. р.)

простореч. Пьяница. «И выпало ей жить с мужем-выпивохой» (Э. Золя).

DODINAGE (сущ. м. р.)

техн. Способ полировки встряхиванием, при котором обойные гвозди засыпаются в мешочек из наждачной ткани, кожи, либо другого абразивного материала.

 

 

Глава LXI

Берже, 1

 

Столовая Берже. Почти квадратная комната с паркетным полом. Посредине стоит круглый стол; на нем — два прибора, металлический ромбовидный поднос, супница с выемкой в крышке, через которую пропущена ручка поварешки из посеребренного металла, белая тарелка с разрезанной надвое сарделькой, залитой горчичным соусом, и сыр камамбер со старым гвардейцем на этикетке. У дальней стены — сервировочный столик неопределенного стиля; на нем — лампа с основанием в виде куба из опалового стекла, бутылка анисового ликера «Pastis 51», оловянное блюдо с красным яблоком и вечерняя газета, на верхней странице которой можно прочесть огромный заголовок: «ПОНЯ: НАКАЗАНИЕ ПОСЛУЖИТ ХОРОШИМ УРОКОМ». Над сервировочным столиком висит картина, на которой изображен азиатский пейзаж с причудливо обведенными кустарниками, группой местных жителей в больших конических панамах и джонками на горизонте. Картина была написана якобы прадедом Шарля Берже, кадровым унтер-офицером, якобы участвовавшим в Тонкинской кампании.

Лиза Берже в столовой одна. Это женщина лет сорока, полная, имеющая серьезную тенденцию если не к ожирению, то уж, во всяком случае, к дородности. Она уже накрыла стол для себя и своего сына — отправленного вынести мусор и купить хлеб — и теперь ставит на стол бутылку апельсинового сока и банку пива «Münich Spatenbräu».

Ее муж Шарль работает в ресторане официантом. Это веселый и полный мужчина; вдвоем они образуют одну из тех толстых пар, что любят сосиски, тушеную кислую капусту, недорогое белое вино и холодное баночное пиво, и почти наверняка окажутся в вашем купе, когда вы вздумаете поехать куда-нибудь на поезде.

Долгие годы Шарль работал в ночном клубе с помпезным названием «Igitur», «поэтическом» ресторане, где некий затейник, строящий из себя духовного сына Антонена Арто, прилежно выступал с изнуряющим чтением поэтической антологии, в которую без зазрения совести вставлял всю продукцию собственного сочинения, а чтобы ее чем-то разбавить — привлекал к скромному участию Гийома Аполлинера, Шарля Бодлера, Рене Декарта, Марко Поло, Жерара де Нерваля, Франсуа-Рене де Шатобриана и Жюля Верна. Что в итоге не помешало ресторану обанкротиться.

Теперь Шарль Берже работает в расположенном неподалеку от ворот Майо — откуда и его название — ресторане-ночном клубе «Западная Вилла»: заведение устраивает для посетителей травести-шоу и принадлежит бывшему координатору сети торговых агентов, обходящих квартиры, который представляется как Дезире или, еще более ласково, Диди. Это индивидуум без возраста и без морщин; он носит парик, питает слабость к мушкам, перстням с печаткой, браслетам, цепочкам и любит безупречно белые фланелевые костюмы с платочками в клеточку, фуляры из крепдешина и сиреневые или фиолетовые замшевые туфли.

Диди подавал себя как художника, то есть оправдывал свою скаредность и мелочность ремарками в духе: «Невозможно свершить ничего стоящего, не будучи хотя бы чуть-чуть преступником» или: «Дабы соответствовать уровню своих амбиций, нужно быть подонком, уметь собою рисковать, себя компрометировать, нарушать слово, поступать как художник, который берет деньги из семейного кошелька и покупает на них краски».

Диди рисковал собой нечасто, разве что на сцене, и компрометировал себя как можно реже, зато был, несомненно, самым настоящим мерзавцем, которого ненавидела и труппа, и персонал ресторана. Официанты прозвали его «Гарнир» с того достопамятного дня, когда он распорядился брать с клиентов за гарнир или добавку гарнира — жареного картофеля или других овощей — как за отдельно заказанное овощное блюдо.

Еда, которую там подавали, была отвратительна, и за пышными названиями — Жульен в выдержанном хересе, Креветочные оладьи в желе, Заливное из ортоланов а ля Суварофф, Омар в тмине а ля Сигала-Рабо, Суфле из мозгов под соусом Экселянс, Рагу из пиренейской серны с грибами в Амонтильядо, Салат «Македония» с испанскими артишоками и венгерской паприкой, торт-мокко «Omophor off Oxford», Свежие фиги а ля Фреголи и т. п. — таились уже приготовленные и расфасованные порции, которые поставщик привозил каждое утро, а псевдоповар в колпаке якобы готовил, например, разводя в маленьких медных кастрюльках соусы из кипятка, бульонных кубиков и кетчупа.

К счастью, посетители стремились попасть в «Западную Виллу» не ради ее кухни. Заказанные блюда подавались в ускоренном темпе перед двумя спектаклями в двадцать три часа и в два часа ночи, и бодрствующие до утра клиенты списывали бессонницу не на подозрительно дрожащий желатин, обволакивающий все, что они поглощали, а на сильное возбуждение, которое они испытывали во время show. Если «Западная Вилла» была заполнена с первого января по тридцать первое декабря, если здесь толпились дипломаты, бизнесмены, политические деятели и знаменитые актеры сцены и экрана, то это происходило по причине исключительного качества спектаклей, и, в частности, присутствия в труппе двух звезд — «Домино» и «Майской Красавицы»: несравненное «Домино» на фоне сверкающих алюминиевых панно изумительно имитировало Мэрилин Монро, и ее образ отражался до бесконечности, как в том незабываемом кадре из фильма «Как выйти замуж за миллионера», который в свою очередь лишь копировал еще более знаменитый кадр из фильма «Леди из Шанхая»; а сказочная «Майская красавица» в три мгновения ока превращалась в Шарля Трене.

 

Работа, которой Шарль Берже занимается здесь, почти не отличается от той, которую он выполнял в предыдущем кабаре, да и от той, которую он мог бы выполнять в любом другом ресторане: она скорее даже легче, чем где-либо — все блюда более или менее одинаковы и подаются в одно и то же время, — зато оплачивается значительно лучше. Существенное отличие заключается лишь в том, что в конце второй смены, непосредственно перед вторым спектаклем, — подав кофе, шампанское и дижестивы и расставив столы и стулья таким образом, чтобы спектакль увидело как можно больше посетителей, — четыре официанта в своих традиционных жилетках и длинных передниках, с белыми салфетками и серебряными подносами в руках должны подняться на сцену, встать в ряд перед красным занавесом, а затем — по сигналу пианиста — как можно выше задрать одну ногу и, удерживая ее на весу, пропеть как можно фальшивее и громче, но хором:

 

Нашей кухни вы вкуси, вы вкуси, вы вкусили, господа

Так скажите гранмерси в благода, да, да,

Другу нашему Диди, другу нашему Диди, другу Дезире,

Дезире, который вам покажет в кабаре

Да-да-да, немедленно, сейчас

Самое прекрасное, что есть у нас!