МЕСТНЫЙ ПОЛИЦЕЙСКИЙ ПОДАЛ ИСК ОБ «ОШИБОЧНОМ РОЖДЕНИИ» 6 страница

Я разорвала фольгу. Интересно, а пульс можно увидеть? Потому что мой, очевидно, бился достаточно сильно и кожа должна была подрагивать.

Я стала натягивать презерватив на банан, но наверху образовались складки.

– По-моему, надо не так, – сказал Адам.

– Тогда давай сам.

Он снял мой презерватив и раскрыл упаковку со своим. У меня на глазах он закрепил колечко на кончике банана и расправил его по всей длине одним непринужденным движением.

– О боже мой! – сказала я. – Как же ловко у тебя это вышло!

– Все потому, что в моей половой жизни участвуют только фрукты.

Я хмыкнула.

– Что-то не верится.

– А мне, – Адам заглянул мне в глаза, – не верится, что тебе сложно найти человека, который хотел бы заняться с тобой сексом.

Я выхватила банан у него из руки.

– А ты знал, что для своего растения плод банана является половым органом?

Господи, ну и идиотка! Я говорила точь-в-точь как ты, вечная любительница козырнуть своей эрудицией.

– А ты знала, что виноградины взрываются, если положить их в микроволновку?

– Правда?

– Точно. – Он замолчал. – Половой орган?

Я кивнула.

– Типа яичника.

– А ты откуда?

– Из Нью-Гэмпшира. А ты?

Я затаила дыхание. Вдруг он тоже из Бэнктона? Просто учится в старших классах, и я его еще не видела.

– Из Анкориджа, – ответил Адам.

Ясное дело.

– Так у вас с сестрой у обеих ОП?

Он видел меня с тобой на коляске.

– Ага.

– Здорово, наверное. Всегда рядом кто-то, кто тебя понимает. – Он улыбнулся. – А я единственный ребенок в семье. Родители посмотрели на меня и решили, что и так будет весело.

Я рассмеялась.

Сара подошла к нашему столу и указала на наш банан.

– Прекрасно, – сказала она.

Да, мы были прекрасны. Вот только он думал, что меня зовут Уиллоу и у меня ОП.

Началась стихийная игра в «кондомбол»: ребята стали перебрасываться надутыми презервативами.

– Слушай, а ту девочку, чья мама подала в суд из-за ее ОП, разве не Уиллоу зовут? – спросил вдруг Адам.

– Ты-то откуда знаешь? – изумленно спросила я.

– Да во всех блогах об этом пишут. Ты разве не читаешь?

– У меня… много дел было.

– Я думал, девочка гораздо младше…

– Ну, значит, ошибся, – отрезала я.

Адам наклонил голову.

– Значит, это ты?

– Можно потише? – попросила я. – Мне не хотелось бы об этом говорить.

– Понимаю, – кивнул Адам. – Хреновая ситуация.

Я представила, каково, должно быть, тебе. Ты что-то иной раз бормотала – уже в полудреме, – но о многом ведь и умалчивала. Как же это, наверное, ужасно, когда в тебе распознают только одну черту – то, что ты левша, или брюнетка, или феноменально гибкая, – а на тебя в целом всем наплевать. Сара только что разглагольствовала о том, что люди должны любить тебя за твою душу, а не за внешний вид. Какое там, если у родной матери не получалось.

– Это как перетягивание каната, – тихо сказала я. – И канат – это я сама.

Я почувствовала, как Адам стиснул мою ладонь под столом. Наши пальцы переплелись, костяшки вложились друг в друга.

– Адам, – шепнула я, пока Сара рассказывала о болезнях, передающихся половым путем, девственной плеве и преждевременной эякуляции. А мы все держались за руки. Мне казалось, что у меня в горле горит звезда и стоит открыть рот – оттуда польется свет. – А если нас заметят?

Он повернул голову, и я почувствовала тепло его дыхания у себя на шее.

– Пускай тогда завидуют мне.

От этих слов всё мое тело пронзило электричеством. Источником напряжения была точка, в которой соприкасались наши руки. За те полчаса, что Сара перед нами распиналась, я не услышала ни единого слова. Я думала только о том, что кожа у Адама совсем иная на ощупь, совсем не похожая на мою. И что он очень близко. И что он меня не отпускает.

 

Свиданием это, конечно, не назовешь, но и не -свиданием – тоже. Мы оба собирались пойти вечером в зоопарк (такое нам придумали семейное развлечение), так что Адам назначил мне встречу у клетки с орангутангами в шесть часов.

Ну ладно, не мне назначил – Уиллоу.

Тебе так хотелось поскорее попасть в зоопарк, что ты с трудом высидела поездку на микроавтобусе. Во всем Нью-Гэмпшире не было ни одного зоопарка, а тот, что расположен возле Бостона, особого впечатления не производил. Мы собирались сходить в Царство Зверей, когда ездили в Диснейленд, но ты же помнишь, чем закончилась та поездка. В отличие от тебя мама напоминала фарфоровую статуэтку: смотрела только вперед и ни с кем не разговаривала, хотя еще вчера состязалась за звание Мисс Болтушка. Мне показалось, что если водитель слишком резко нажмет на тормоза, то она разобьется на мелкие осколки.

Впрочем, не она одна.

Я так часто смотрела на часы, что напомнила себе Золушку. Я вообще-то во многих смыслах ее напоминала. Вот только вместо сверкающего синего платья я одолжила у тебя имя и болезнь. А мой принц успел сломать себе сорок две кости.

– Приматы! – выкрикнула ты, как только мы въехали через ворота.

Зоопарк открыли вечером специально для участников конвенции. Классное было чувство: как будто зоопарк уже закрыли на ночь, а ты остался внутри. К тому же решение было разумное: днем-то это был, ну, обычный зоопарк, и людям с ОП пришлось бы неуклюже лавировать, чтобы их не затоптали обезумевшие дети. Подхватив твое кресло, я покатила тебя с пологого пригорка и тут же поняла, что с мамой что-то случилось.

Если бы всё было в порядке, она посмотрела бы на меня так, будто у меня выросла вторая голова: я же добровольно катила твое кресло! Обычно я устраивала скандал, когда меня просили расстегнуть твое дурацкое сиденье для машины.

Но нет, она шагала, словно зомби. Если бы я спросила, мимо каких животных мы проходили, она, наверное, только переспросила бы: «А?»

Я подвезла тебя к стене, чтобы ты посмотрела на обезьян, но тебе все равно пришлось привстать. Опершись на невысокое бетонное ограждение, ты как зачарованная смотрела на мамашу с детенышем. Мамаша-орангу танг держала на руках самую крохотную обезьянку, какую я видела в жизни. Второй детеныш, на пару лет старше, постоянно к ней заедался, дергал за хвост и махал лапами перед мордой – короче, вел себя отвратительно.

– Смотри, Амелия! – с радостью воскликнула ты. – Это же мы!

Но я была слишком поглощена поисками Адама. На часах было ровно шесть. Неужели продинамит? Неужели я не могла заинтересовать парня, даже когда притворялась другим человеком?

И тут он явился. На лбу у него блестели бусинки пота.

– Прости, – сказал он. – Тяжелый подъем. – Он посмотрел на маму и на тебя, все еще завороженную орангутангами. – А это твоя семья, да?

Я должна была их познакомить. Должна была признаться во всем маме. Но вдруг ты обратилась бы ко мне по имени – и Адам понял бы, какая я врунья? Поэтому я просто схватила его за руку и потащила к тропинке, что вела мимо стаи красных попугаев и клетки, где вроде бы должен был жить мангуст, но если и жил, то только невидимый.

– Идем отсюда, – сказала я, и мы побежали к аквариуму.

Из-за неудачного расположения людей там было мало – только одна семья с несчастным ребеночком в кокситной повязке. Они смотрели на пингвинов, плещущихся в жалком подобии водоема.

– Как ты думаешь, они всё понимали, когда подписывали договор? – спросила я. – Что крылья у них будут, а летать не смогут.

– Всё же лучше, чем скелет, который рассыпается на части, – сказал Адам.

Он отвел меня в соседний зал – точнее, не зал, стеклянный туннель. Там горел жутковатый голубой свет, повсюду плавали акулы. Задрав голову, я уставилась на мягкое белое брюхо и ряд острых алмазных зубов. Мимо нас проплывали рыбы-молоты, извиваясь, как монстры из «Звездных войн».

Адам смотрел сквозь прозрачный потолок, прислонившись к стеклянной стене.

– Может, лучше не надо? – сказала я. – Вдруг разобьется.

– Тогда у зоопарка города Омаха будут большие проблемы, – рассмеялся Адам.

– Давай посмотрим, что еще тут есть.

– Куда ты спешишь?

– Мне не нравятся акулы, – призналась я. – Они меня пугают.

– По-моему, клевые рыбы, – возразил Адам. – Ни единой косточки во всем теле.

Я смотрела на его голубое от аквариумного света лицо. Глаза у него были того же цвета, что и вода: чистый, концентрированный кобальт.

– А ты знала, что останки акул почти никогда не находят? Они все состоят из хрящей и очень быстро разлагаются. Мне всегда было интересно, быстро ли разложимся мы.

По той простой причине, что я круглая идиотка и обречена прожить до конца своих дней в окружении котов, я разрыдалась.

– Ну чего ты! – Адам прижал меня к себе, словно бы вернув домой и одновременно приведя в какое-то совершенно незнакомое место. – Прости. Глупость я сморозил. – Одной рукой он гладил меня по спине, пересчитывая жемчужинки позвонков, другой ерошил мне волосы. – Уиллоу, – сказал он, осторожно потянув за хвост, чтобы я посмотрела ему в глаза. – Поговори со мной.

– Меня зовут не Уиллоу! – выпалила я. – Так зовут мою сестру. У меня даже ОП нет. Я соврала, чтобы оказаться с вами всеми в классе. Я хотела сесть рядом с тобой.

Он легко коснулся моей шеи.

– Я знаю.

– Что?

– После шестого урока я поискал информацию о вашей семье в Интернете. Почитал о твоей маме, об иске и о твоей сестре, которой ровно столько лет, сколько писали в блогах.

– Я ужасный человек, – созналась я. – Мне очень жаль. Прости, что я не та, кто тебе нужен.

Адам спокойно взглянул на меня.

– Нет, не та. Ты лучше. Ты здорова. Ты разве не хочешь, чтобы люди, которые тебе очень нравятся, были здоровы?

И в этот момент его губы вдруг коснулись моих, а его язык – моего языка. И хотя я раньше никогда ничего подобного не делала и только читала об этом в журнале «Севентин», это было очень приятно, а не «мокро», не «гадко» и не «стыдно». Я откуда-то знала, как развернуться, когда раскрывать и прикрывать рот, как дышать. Его руки лежали у меня на лопатках – там, где ты когда-то сломала кость, там, где у меня росли бы крылья, родись я ангелом.

Стены комнаты смыкались, оставалась лишь синяя вода и эти бескостные акулы. И я поняла, что кое в чем Сара ошибалась: волноваться надо не о трещинах, а о растворении – о блаженном добровольном исчезновении внутри другого человека. Теплые пальцы Адама блуждали по моей талии, задирая краешек блузы, а я боялась его коснуться, боялась, что сожму слишком крепко и причиню ему боль.

– Не бойся, – прошептал он и приложил мою руку к своей груди, чтобы я почувствовала, как бьется его сердце.

Я подалась вперед и поцеловала его. И снова поцеловала. Как будто передавала ему беззвучные слова, которые боялась произнести. Слова, в которых таился мой самый заветный секрет: пусть я не больна ОП, я знаю, что он чувствует. Ведь я тоже каждый день рассыпаюсь на части.

 

Шарлотта

 

Возвращаясь с конвенции, я составила план. Когда наш самолет приземлится, я позвоню Шону и попрошу прийти поговорить. Я скажу ему, что намерена сражаться за наш брак так же неистово, как и за твое будущее. Скажу, что должна довести начатое до конца, но не смогу сделать этого без его понимания и – в идеале – поддержки.

Скажу ему, что люблю его.

Странный был полет. Утомившись за три дня общения с другими детьми, ты тотчас же уснула, не выпуская из кулачка листок с электронными адресами новых друзей. Амелия была погружена в себя еще с похода в зоопарк – скорее всего, дулась на меня за то, что я ее отругала. С другой стороны, нельзя же пропадать неизвестно куда на два часа! Когда мы, приземлившись, забрали багаж, я велела вам обеим сходить в туалет, потому что нам предстоял долгий путь из аэропорта обратно в Бэнктон. Заручившись обещанием, что Амелия в случае чего поможет тебе, я осталась сторожить наши сумки. Мимо проходили семьи: детишки с ушами Микки-Мауса, мама и дочки с одинаковым загаром и одинаковыми тугими косичками, отцы с детскими сиденьями в руках. В аэропорту все радуются либо тому, что куда-то едут, либо тому что наконец вернулись.

Я не радовалась ни тому, ни другому.

Я достала мобильный и набрала Шона. Он не взял трубку но такое бывало часто, когда он при исполнении.

– Привет, – сказала я автоответчику. – Это я. Просто хотела сказать, что мы добрались благополучно… Я кое о чем подумала… У тебя получится зайти сегодня вечером? Нам надо поговорить. – Я замолчала, словно ожидая ответа, но разговор был односторонний – как и все наши разговоры в последнее время. – Ну, в общем… Надеюсь, получится. Пока. – Я нажала «отбой».

Девочки как раз вышли из туалета, ожидая, что я снова стану главной.

 

Почтовые ящики – лучшие питомники: в этих темных уютных туннелях счета плодятся, как кролики. Когда мы приехали домой, я тут же отправила вас наверх разбирать вещи, а сама засела за почту.

Вот только почта лежала не в ящике, а на столе, аккуратной пачкой. В холодильнике обнаружились свежее молоко, сок и яйца. И рампа, по которой ты заезжала к двери, была новая. Шон приходил сюда в наше отсутствие. Возможно, таким образом он тоже пытался махнуть мне белым флагом.

Счет за кредитку – астрономическая сумма. Еще один из больницы – доплата за госпитализацию полгода назад. Счет-фактура за страховую премию. Кредитный взнос. Телефон. Кабельное телевидение. Я стала делить бумаги на счета и всё прочее. Несложно догадаться, какая стопка росла быстрее.

В стопку «прочее» легли каталоги, реклама, запоздалая открытка ко дню рождения Амелии от дряхлой тетки, жившей в Сиэтле, и письмо из суда по делам семьи округа Рокингем. Неужели это связано с нашим иском? Марин ведь говорила, что им займется суд высшей инстанции…

Я распечатала конверт и начала читать:

 

По вопросу Шона П. О'Киф и Шарлотты А. О'Киф Номер дела: 2008-R-0056.

Уважаемая миссис Шарлотта О'Киф!

Уведомляем Вас о том, что нами получено ходатайство о расторжении брака на Ваше имя. Если у Вас возникнет такое желание, Вы или Ваш адвокат можете прийти в окружной суд Рокингема по семейным делам в течение десяти дней и принять повестку о явке в суд.

До дальнейшего распоряжения суда обеим сторонам запрещается продавать, перемещать, обременять, отдавать под залог, укрывать или каким-либо иным способом избавляться от имущества, движимого и недвижимого, принадлежащего одной из сторон или находящегося в общем пользовании. Исключение возможно, если 1) обе стороны подпишут письменное соглашение; 2) это требуется для покрытия расходов первой необходимости; 3) это происходит в рамках совершения стандартных бизнес-операций.

Если Вы откажетесь принять судебную повестку в течение десяти дней, податель заявления может передать ее Вам альтернативными способами.

С уважением,

Мика Хили, координатор.

 

Я и не понимала, что плачу, пока в кухню не ворвалась Амелия.

– Что случилось?

Я лишь покачала головой. Я не могла ни дышать, ни говорить.

Амелия выхватила письмо у меня из рук, прежде чем я успела ее остановить.

– Папа требует развода?

– Это наверняка какая-то ошибка, – сказала я, встала и отобрала у нее письмо.

Разумеется, я понимала, что всё к тому идет. Когда муж уходит из дому на несколько месяцев, сложно обманывать себя, будто всё хорошо. И тем не менее… Я сложила письмо пополам, потом еще раз. «Фокус, – в отчаянии подумала я. – А когда я его разверну, строчки исчезнут».

– Да где же тут ошибка? – огрызнулась Амелия. – Проснись, мама! Он довольно ясно дал понять, что больше не хочет иметь с тобой дела. – Она обхватила себя руками за плечи. – Но если подумать, столько всего произошло…

Она развернулась и бросилась к лестнице, но я успела вцепиться ей в руку.

– Только Уиллоу не говори! – взмолилась я.

– Она не такая дура, как ты думаешь. Она всегда всё понимает, даже когда ты пытаешься что-то от нее скрыть.

– Именно поэтому я не хочу, чтобы она знала. Прошу тебя, Амелия…

Вырвавшись, Амелия пробормотала:

– Я тебе ничего не должна, – и умчалась.

Вмиг обессилев, я опустилась на стул. Мое тело словно онемело. Интересно, Шон чувствовал себя так же? Будто всё утратило смысл – ив буквальном, и в переносном смысле?

О боже, он же получит мое сообщение на автоответчике… В свете этого уведомления я выглядела полной идиоткой.

Я понятия не имела, как люди расторгают брак. Он сможет получить развод, если я откажусь? Можно ли передумать, когда заявление уже подано в суд? Смогу ли я разубедить Шона?

Дрожащей рукой я потянулась к трубке и позвонила Марин Гейтс.

– Здравствуйте, Шарлотта, – сказала она. – Как прошла конвенция?

– Шон подал на развод.

На том конце провода воцарилось молчание.

– Мне очень жаль, – наконец сказала Марин, и я ей поверила. Впрочем, уже через секунду она заговорила привычным деловым тоном. – Вам понадобится адвокат.

– Вы мой адвокат.

– В этом вопросе я помочь вам не сумею. Позвоните Саттон Роарки, ее номер есть в «Желтых страницах». Это самый лучший адвокат по бракоразводным процессам.

– Я… я чувствую себя такой неудачницей. Настоящий статистический показатель неудач.

– Ну, – тихо ответила Марин, – кому же понравится узнать, что они нежеланны.

Я вспомнила слова Амелии, и они хлестнули меня, точно кнут. А еще я вспомнила свою речь в суде, которую мы с Марин неоднократно репетировали. Но прежде чем я успела ответить, она заговорила снова:

– Мне очень жаль, что всё зашло так далеко, Шарлотта.

У меня накопилось множество вопросов к ней. Как сказать об этом тебе – и не причинить боли? Как я могу заниматься своим иском, когда на мое имя подан другой? Но, услышав свой голос, я поняла, что спрашиваю совсем не это:

– Что же теперь делать?

Но Марин уже повесила трубку.

 

Назначив встречу с Саттон Роарки, я попыталась погрузиться в привычную рутину готовки и кормежки.

– Можно позвонить папе? – первым делом спросила ты, усевшись за стол. – Хочу рассказать ему, как я провела уик-энд.

Голова у меня разрывалась от пульсирующей боли, по горлу как будто стучали изнутри маленькие кулачки. Амелия молча взглянула на меня и тут же отвела взгляд.

– Что-то не хочется есть, – сказала она и попросила разрешения уйти.

Я не стала ее удерживать. А зачем, если меня там тоже, считай, не было?

Я загрузила грязные тарелки в посудомоечную машину. Вытерла со стола. Сложила белье для стирки. Все движения я выполняла автоматически. Я надеялась, что эти машинальные действия помогут мне заново обрести равновесие.

Когда настало время тебя купать, ты болтала за двоих.

– У нас с Найам у обеих есть ящики на Gmail, – трещала ты. – И теперь мы сможем разговаривать каждое утро в шесть сорок пять, перед школой. Можно как-нибудь позвать ее в гости?

– Что?

– Мама, ты меня не слушаешь! Я спросила насчет Найам…

– А что с ней?

Ты закатила глаза.

– Ладно, забудем.

Мы общими усилиями надели на тебя пижаму, я уложила тебя и поцеловала, пожелав спокойной ночи. Час спустя, когда я зашла проверить, как дела у Амелии, та уже лежала, с головой накрывшись одеялом. Но я услышала ее шепот и, сорвав одеяло, обнаружила, что она говорит по телефону.

– Что?! – воскликнула она, как будто я в чем-то ее обвинила, и прижала трубку к груди, словно это было ее второе сердце. Я молча вышла из комнаты: сил на то, чтобы выяснять, что она скрывает, у меня не оставалось. В какой-то мере я понимала, что этому она научилась у меня.

Спустившись в гостиную, я заметила чью-то тень и до смерти испугалась. Это оказался Шон.

– Шарлотта…

– Не надо. Просто… не надо, хорошо? – сказала я, все еще не отнимая ладони от бешено бьющегося сердца. – Девочки уже спят, если ты к ним пришел.

– Они уже знают?

– А тебе какое дело?

– Большое. Как ты думаешь, почему я решился на этот шаг?

В горле у меня застрял сдавленный крик.

– Честно говоря, не знаю. Я понимаю, что отношения у нас складывались не лучшим образом…

– Это очень, очень мягко сказано.

– Но это же как ампутировать руку из-за заусенца.

Он последовал за мной в кухню, где я засыпала порошок в посудомоечную машину и нажала нужные кнопки.

– Это не просто «заусенец». Мы буквально истекали кровью. Можешь твердить себе всё, что хочешь, но нашему браку это не поможет.

– Значит, единственный выход – это развод?

– Я другого не вижу.

– А ты его искал? Я понимаю, что тебе тяжело. Я понимаю, ты не привык, чтобы я защищала свои убеждения, а не твои. Но… Господи, Шон! Ты обвиняешь меня в сутяжничестве, а сам подаешь на развод, даже не удосужившись со мной поговорить? Даже не сходив к семейному консультанту или к отцу Грейди?

– Какой от этого прок, Шарлотта? Ты уже давно не слушаешь никого, кроме себя. Это не было спонтанным решением. Прошел год. Я целый год ждал, что ты очнешься и поймешь, что натворила. Целый год ждал, что ты будешь заботиться о своем браке так же, как заботишься о Уиллоу.

Я удивленно на него уставилась.

– Ты подал на развод, потому что у меня не оставалось времени на секс?

– Да нет же. Вот об этом я и говорю. Ты искажаешь смысл каждого моего слова. Я не «плохой парень», Шарлотта. Я просто не хотел ничего менять.

– Вот именно. Значит, нам лучше было просто сидеть в дерьме и не высовываться? И сколько лет это могло продолжаться? В какой момент у нас отняли бы дом за долги? Когда бы мы объявили себя банкротами?

– Ты можешь хоть на минуту забыть о деньгах?

– А всё дело в деньгах, Шон! – крикнула я. – Я провела выходные с людьми, которые больны ОП, но при этом живут насыщенной, полноценной, яркой жизнью. Что же тут криминального, если я хочу, чтобы Уиллоу жила так же?

– А у многих родители подавали иск об «ошибочном рождении»?

Передо мной промелькнули лица женщин, которые накинулись на меня в туалете. Вот только Шону о них я рассказывать не собиралась.

– Католикам нельзя разводиться, – сказала я.

– Об абортах им думать тоже нельзя, – парировал Шон. – Ты становишься католичкой, когда тебе это удобно. Так нечестно.

– А ты всегда видишь мир черно-белым, когда я пытаюсь доказать тебе – потому что на сто процентов уверена! – что в мире есть тысяча оттенков серого.

– Поэтому, – тихо ответил Шон, – я и пошел к адвокату. Поэтому я не повел тебя ни к священнику, ни к семейному консультанту. Твой мир, он такой серый, что ты уже не замечаешь никаких ориентиров. Ты не знаешь, куда идешь. Хочешь блуждать – воля твоя. Но я не позволю тебе забрать девочек в свое бесцельное странствие.

По щекам у меня побежали слезы. Я утерла их рукавом.

– Значит, это конец? Всё? Ты меня больше не любишь?

– Я люблю женщину, на которой женился, – сказал он. – А этой женщины больше нет.

И тут у меня началась истерика. С минуту поколебавшись, Шон все же обнял меня.

– Отстань, – простонала я, но сама еще крепче вцепилась в его рубашку.

Я ненавидела его, но именно к нему, тем не менее, обращалась за помощью последние восемь лет. От старых привычек избавиться сложно.

Когда же я сумею забыть тепло его рук? И запах его шампуня? Когда перестану слышать его голос, даже если он молчит? Я старалась запастись всеми этими ощущениями впрок, как запасаются зерном на зиму.

Напряжение спадало, пока я не почувствовала себя лишней, ненужной и неуместной в кольце его рук. Я отважно шагнула назад – теперь нас разделяло несколько дюймов.

– Что же нам теперь делать?

– Я думаю, – сказал Шон, – мы должны вести себя, как взрослые люди. Незачем ссориться на глазах у детей. Если ты не возражаешь, я перееду сюда. Спать, конечно, буду отдельно, – поспешно уточнил он. – На диване. Нам не по карману содержать два дома и двух дочерей в придачу. Адвокат сказала мне, что люди, решившие развестись, чаще всего живут вместе, пока всё не утрясется. Составим такой график, чтобы не пересекаться, но проводить время с детьми.

– Амелия уже знает. Она прочла письмо из суда. Но Уиллоу – пока нет.

Шон задумчиво потер подбородок.

– Я скажу ей, что нам надо решить кое-какие разногласия.

– Это же неправда, – сказала я. – Это даст ей надежду. Шон молчал. Он не сказал, что надежды нет. Но и что она есть, он тоже не сказал.

– Я принесу тебе второе одеяло, – сказала я.

В ту ночь я не могла заснуть и составила в уме список известных мне фактов о разводах:

1. На это уходит много времени.

2. Очень редко удается расстаться полюбовно.

3. Вам придется поделить всё, что у вас было общего, включая машины, дома, ДВД, детей и друзей.

4. Оперативное вмешательство в жизнь обходится очень дорого.

Удаление любимого человека влечет за собой не только финансовые, но и эмоциональные расходы.

 

Разумеется, я знала несколько разведенных пар. Это почему-то всегда случалось, когда дети учились в четвертом классе: такой уж был год, когда телефонные номера родителей учителя начинали записывать порознь. Почему четвертый класс оказывал такое губительное воздействие на брак? Или причина в том, что на него обычно приходилось десяти- или пятнадцатилетие совместной жизни? Если так, то мы с Шоном развивались не по годам.

До знакомства с Шоном я пять лет прожила матерью-одиночкой. И хотя Амелия была единственным положительным результатом этой связи, а замуж за ее отца мне совершенно не хотелось, я успела хлебнуть всякого: другие женщины регулярно искали у меня на безымянном пальце кольцо, а когда дочь засыпала, поговорить было решительно не с кем. Жизнь с Шоном радовала меня своей непринужденностью: я могла показаться перед ним с растрепанными после сна волосами и позволить ему поцеловать себя до того, как почищу зубы. Я знала, какой канал включить, когда мы, синхронно вздохнув, падали на диван, и инстинктивно угадывала, в каком ящике хранятся его футболки, а в каком – джинсы. В браке очень многое понимаешь без слов. Неужели я настолько расслабилась, что забыла о необходимости общения?

«Развод». Я прошептала это слово вслух. Если протянуть его, оно становилось похожим на змеиное шипение. Разведенные матери – это отдельная порода человека. Кто-то терзает себя в спортзале и лезет из шкуры вон, чтобы поскорее снова выйти замуж. Другие постоянно измождены и без этого. Я вспомнила, как Пайпер однажды устраивала вечеринку и не знала, звать ли разведенную женщину: вдруг ей будет неудобно в компании парочек? «Слава богу, что мы обе замужем. Представляешь, снова надо было бы ходить на свидания! – Пайпер аж передернуло. – Как будто опять становишься тинэйджером».

Я знала, что некоторые пары приходили к консенсусу: всё, отношения зашли в тупик. Но вопрос о разводе поднимал кто-то один. И даже если вторая половина на это соглашалась, втайне она все равно недоумевала, как быстро человек, еще недавно клявшийся в любви, начинает новую жизнь – уже без тебя.

Господи…

Шон поступил со мной точно так же, как я поступила с Пайпер.

Я потянулась к телефону на тумбочке и, хотя на часах было без четверти три ночи, позвонила Пайпер. У нее телефон тоже стоял прямо у кровати. Правда, она спала на левой половине, а я – на правой.

– Алло? – низким, чужим голосом отозвалась Пайпер.

Я прикрыла мембрану ладонью.

– Шон требует развода, – прошептала я.

– Алло? – повторила Пайпер. – Алло! – Раздался злобный приглушенный вздох, затем что-то как будто упало. – Кем бы вы ни были, нельзя звонить в такое время!

Раньше поздние звонки были для нее привычным делом: акушерок часто вызывали среди ночи. Многое же, должно быть, изменилось в ее жизни, если она уже не предполагает, что ей звонят из-за чьих-то родов.

В жизни всех нас изменилось очень многое, и я была катализатором этих изменений.

В трубке послышался металлический голос оператора:

– Если вы хотите кому-то позвонить, повесьте трубку и наберите номер еще раз.

Но я притворилась, будто говорю с Пайпер. «Боже мой, Шарлотта, – сказала бы она. – С тобой всё в порядке? Немедленно рассказывай. Всё до последней детали».

 

Проснувшись на следующее утро, я запаниковала, как паникуют люди, заподозрившие, что проспали: солнце чересчур ярко светило в окно и успело подняться слишком высоко.

– Уиллоу? – крикнула я, выскакивая из постели и мчась в твою комнату.

Обычно ты отзывалась, и я помогала тебе сходить в туалет и одеться. Неужели я всё продрыхла? Или ты не услышала будильник?

 

Но в спальне никого не оказалось. Постельное белье было убрано. Возле кровати Амелии лежали ваши чемоданы, уже разобранные, застегнутые и готовые вернуться на законное место на чердаке.

Спускаясь, я услышала твой смех. Шон стоял у плиты и, обмотав голову полотенцем, жонглировал блинами.

– Ты должен быть пингвином! – сказала ты. – А у пингвинов нет ушей.

– Надо было просить нормальное животное, как твоя сестра, – возразил Шон. – Она получила прекрасного медведя.

– Да, медведь – это прекрасно, – сказала Амелия, – только я просила ящерицу.

И всё же она улыбалась. Когда я последний раз видела, чтобы Амелия улыбалась в первой половине дня?

– Вот вам один пингвин-осел, пожалуйста. – Шон швырнул блин тебе на тарелку.

Вы обе заметили меня.