МЕСТНЫЙ ПОЛИЦЕЙСКИЙ ПОДАЛ ИСК ОБ «ОШИБОЧНОМ РОЖДЕНИИ» 9 страница

Я должна была присмотреться внимательнее. Должна была изучить карточку Шарлотты с такой же дотошностью, с какой изучала бы свою собственную, будь я пациенткой. Даже если я докажу свою правоту в суде, я всё равно подвела ее как подруга. И, пускай косвенно, как врач тоже: нужно было изначально отказать ей в наблюдении. Я должна была догадаться, что наши отношения в кабинете так или иначе отразятся на наших отношениях за его стенами.

Из душа потекла холодная вода. Я закрутила кран и, выбравшись, обернулась полотенцем. Гай Букер дал мне чрезвычайно точные указания насчет гардероба: никаких деловых костюмов, ничего черного, волосы распустить. Я купила в «Ти Джей Макс» комплект из кардигана и джемпера, потому что никогда прежде не носила ни того ни другого. Гай сказал, что такой наряд подойдет идеально. По его замыслу, я должна была выглядеть, как самая обычная мать, в которой любая женщина из числа присяжных легко узнает себя.

Спустившись, я услышала доносящуюся из кухни музыку. Эмма уехала на автобусе еще до того, как я пошла в душ, а Роб… Ну, Роб в последние три недели ездил на работу к половине восьмого. Это, как я понимала, было связано не с припадком трудоголизма, а с его непреодолимым желанием убраться вон до того, как я проснусь. На всякий случай: вдруг нам придется вести светскую беседу без защитной прослойки в виде Эммы.

– Наконец-то! – приветствовал меня Роб. Он сделал радио потише и указал на тарелку со свежими бубликами. – Из непросеянной муки в магазине был только один. Но я еще купил с чили и сыром и с корицей и изюмом…

– Но я же слышала, как ты ушел.

Роб кивнул.

– Ушел, да. И вот вернулся. Тебе овощным сыром намазать или обычным?

Я не ответила. Я просто стояла как вкопанная и не сводила с него глаз.

– Не помню, говорил ли я тебе, – продолжал Роб, – но кухня теперь стала гораздо ярче. Из тебя получился бы прекрасный дизайнер интерьеров. Пойми меня правильно, я по-прежнему считаю, что ты должна работать гинекологом, но всё же…

В голове у меня запульсировала кровь.

– Слушай, я не хочу показаться неблагодарной и все такое, но что ты тут делаешь?

– Поджариваю тебе бублик в тостере…

– Ты знаешь, о чем я говорю.

Румяные половинки выскочили из тостера, но Роб не обратил на них внимания.

– Мы же не просто так говорим «в радости и в печали». Я вел себя как последний мудак. Прости меня, Пайпер. Ты не виновата, что на тебя подали в суд. Тебе это навязали. Должен признаться, я начал задумываться о вещах, о которых надеялся больше не думать. Но как бы там ни было, ты все делала правильно. Ты обеспечила Шарлотте и Шону такой же уход, какой обеспечила бы любым другим пациентам. Если не лучше.

У меня перехватило горло от сдавленных рыданий.

– Твой брат… – всхлипнула я.

– Я не знаю, что изменилось бы в моей жизни, если бы он вообще не родился на свет, – тихо признался Роб. – Но одно я знаю точно: я любил его, пока он был жив. – Он поднял глаза. – Я не могу забрать назад все то, что наговорил тебе. Не могу заставить тебя забыть мое поведение. И все-таки я надеюсь, что ты не будешь возражать, ссли я пойду б суд вместе с тобой.

Я не знала, как ему удалось выкроить время и как много его он выкроил. Но я посмотрела Робу через плечо и увидела новые шкафчики, которые повесила собственными руками, голубую лампу, теплую, медвяного оттенка краску на стенах. И впервые за долгое время я не хотела ничего менять. Я видела настоящий дом.

– При одном условии, – потребовала я.

Роб кивнул:

– Справедливо.

– Бублик из непросеянной муки достанется мне. – Ия шагнула в его объятия.

 

Марин

 

За час до назначенного времени я еще не знала, соизволит ли моя клиентка явиться. Я все выходные пыталась ей дозвониться, но не смогла – ни на домашний, ни на мобильный. Остановив машину у здания суда и увидев ступеньки, оккупированные съемочными группами, я позвонила ей еще раз.

«Здравствуйте, это дом семьи О’Киф», – пропел автоответчик.

Если Шон не отозвал заявление, это уже не вполне правда. С другой стороны, я достаточно долго общалась с Шарлоттой, чтобы понять: слова у нее зачастую расходятся с истиной. И если честно, мне было на это наплевать. Главное, чтобы она не запуталась в речи, когда я вызову ее для дачи показаний.

Я сразу поняла, что Шарлотта подъехала к зданию. Поняла по топоту десятков ног – это работники прессы хлынули внутрь вслед за ней. Я сразу же подхватила ее под руку и, пробормотав: «Без комментариев!» – потащила по коридору, пока мы не смогли наконец уединиться в каком-то зале, запиравшемся на ключ.

– Боже мой, – пробормотала она, – сколько же их тут!

– В Нью-Гэмпшире мало что происходит, – пояснила я. – Я бы с радостью дождалась вас на парковке и проводила через черный ход, но для этого вам следовало перезвонить мне на выходных и договориться о встрече. Я же оставила вам тысячу сообщений!

Шарлотта рассеянно смотрела в окно на белые фургоны со спутниковыми тарелками на крышах.

– Я не знала, что вы звонили. Меня не было дома. Уиллоу сломала бедро. Мы провели все выходные в больнице, ей ставили стержень.

Щеки у меня загорелись от стыда. Шарлотта не наплевала на мои звонки – она сама тушила пожар.

– С ней всё в порядке?

– Она сломала бедро, когда убегала от нас. Шон сказал ей, что мы разводимся.

– Я еще не встречала детей, которые с радостью восприняли бы такие новости. – Я выдержала паузу. – Я знаю, что у вас голова сейчас занята другим, но мне бы хотелось хоть пару минут побеседовать с вами о предстоящем слу…

– Марин, – перебила меня Шарлотта. – Я не смогу.

– Что-что?

– Я не смогу это сделать. Не смогу довести это дело до конца.

– Если это из-за журналистов…

– Это из-за моей дочери. Из-за моего мужа. Марин, мне плевать на всех остальных. Но их мнение для меня важно.

Я попыталась подсчитать в уме, сколько часов потратила на подготовку, скольких экспертов опросила и сколько ходатайств подала. Вся эта суматоха каким-то образом смешалась у меня в голове с бесплодными поисками матери, которая наконец откликнулась и попросила Мэйси прислать мое письмо.

– Вам не кажется, что стоило известить меня чуть раньше?

Шарлотта повернулась ко мне лицом.

– Моя дочь считает, что она – нежеланный ребенок, потому что ломает кости слишком часто.

– А вы чего ожидали?

– Я, – тихо ответила Шарлотта, – ожидала, что она поверит мне.

– Тогда убедите ее. Скажите под присягой, что любите ее.

– Но это же будет противоречить утверждению, что я прервала бы беременность.

– По-моему, это не взаимоисключающие утверждения, – сказала я. – Вы же не хотите врать на свидетельской трибуне. Я сама не хочу, чтобы вы врали. Но главное, я не хочу, чтобы вы выносили себе вердикт раньше, чем присяжные.

– Но это ведь неизбежно. Даже вы меня осуждаете. Вы даже признались, что, если бы ваша мать была похожа на меня, вы вообще не жили бы на свете.

– Моя мать и была похожа на вас. У нее не оставалось выбора. – Я села за стол напротив Шарлотты. – Аборты легализовали всего через пару недель после моего рождения. Не знаю, какое решение она приняла бы, если бы меня зачали на девять месяцев позже. Не знаю, лучше бы она жила или хуже, но уж точно по-другому.

– По-другому… – повторила за мной Шарлотта.

– Полтора года назад вы сказали мне, что хотите обеспечить Уиллоу жизнь, которой она заслуживает. Разве вы этого не заслужили?

Я не дышала, пока Шарлотта не подняла голову.

– Когда начало? – спросила она.

 

Присяжные, казавшиеся такими разношерстными в пятницу, в понедельник утром слились воедино. Судья Геллар за выходные успел выкрасить себе волосы в цвет воронова крыла, отчего стал похож на двойника Элвиса Пресли. Не лучший образ для судьи, которого вам предстоит впечатлить. Когда он начал давать указания четырем фотографам, которых допустили в зал, у меня возникло ощущение, что он вот-вот запоет.

В зале яблоку было негде упасть: журналисты, активисты по защите прав инвалидов, зеваки. Шарлотта дрожала всем телом.

– Мисс Гейтс, – объявил судья Геллар, – можете начинать.

Легонько сжав руку Шарлотты, я встала лицом к присяжным.

– Доброе утро» дамы и господа! – сказала я. – Я хотела бы рассказать вам об одной маленькой девочке по имени Уиллоу О’Киф.

Я подошла ближе к скамье.

– Ей шесть с половиной лет, и за свою жизнь она сломала шестьдесят восемь костей. Последний раз это произошло в пятницу вечером, когда ее мать вернулась домой после отбора присяжных. Уиллоу побежала и поскользнулась. Она сломала бедро, и ей пришлось вшить специальный стержень. Но случалось и такое, что Уиллоу ломала кости, попросту чихнув, или наткнувшись на угол стола, или ворочаясь во сне. Дело в том, что Уиллоу больна несовершенным остеогенезом – болезнью, известной вам как «стеклянная кость». Это означает, что всю свою жизнь она будет ломать одну кость за другой.

Я подняла правую руку.

– Я ломала руку лишь однажды, еще во втором классе. Девочке по имени Лулу, третировавшей весь класс, показалось, что смешно будет столкнуть меня с гимнастической лесенки – проверить, умею ли я летать. Я почти ничего уже не помню о том переломе. Помню только адскую боль. Каждый раз, когда Уиллоу что-нибудь ломает, ей больно точно так же, как было бы больно нам с вами. Отличие лишь в том, что она ломает их быстрее и чаще. В силу этих обстоятельств ее жизнь с самого рождения состоит из бесконечных задержек роста, реабилитаций, курсов лечения и операций. Жизнь Уиллоу, иными словами, состоит из боли. А жизнь ее матери, Шарлотты, – из пауз.

Я, подошла к нашему столу.

– Шарлотта О’Киф была преуспевающим поваром-кондитером и умела пользоваться своей силой. Ей было не привыкать таскать пятидесятифунтовые мешки с мукой и месить неподатливое тесто – теперь же каждое ее движение предельно осторожно, поскольку даже неуклюжее объятие может привести к перелому. Если вы спросите Шарлотту, она скажет вам, что горячо любит свою дочь. Она скажет, что гордится своей дочерью. Но о своем акушере-гинекологе и бывшей подруге – Пайпер Рис – она сказать этого не сможет. Поскольку, дамы и господа, эта женщина знала, что плод развивается ненормально, но скрыла этот факт от Шарлотты, тем самым лишив ее выбора, гарантированного каждой будущей матери.

Снова развернувшись к присяжным, я раскрыла кулаки, словно удостоверив свою безоружность.

– Только не думайте, дамы и господа, что вам придется разбираться с эмоциями. Шарлотта О’Киф обожает свою дочь – это аксиома. Разбираться нужно будет с фактами, фактами, которыми Пайпер Рис располагала и которые предпочла утаить, несмотря на безграничное доверие со стороны пациентки. Никто не винит доктора Рис в том, что Уиллоу родилась больной. И тем не менее доктор Рис виновна – виновна в том, что не предоставила супругам О'Киф информацию в полном объеме. Понимаете, на ультразвуковом обследовании, проведенном на восемнадцатой неделе беременности, признаки остеопсатироза были уже очевидны. Но доктор Рис их проигнорировала. Представьте себе, что вы, уважаемые присяжные заседатели, приходите в зал суда, ожидая от меня подробных сведений о рассматриваемом деле, и я даю вам эти сведения – но умалчиваю об одном крайне важном обстоятельстве. А теперь представьте, что через несколько недель после вынесения вердикта вы об этом обстоятельстве узнаёте. Какие бы чувства вы испытали? Разозлились? Встревожились? Почувствовали себя обманутыми? Возможно, вы даже потеряли бы сон, размышляя о том, как эта информация могла повлиять на ваше решение. Если бы я предоставила вам неполную информацию на суде, это было бы достаточным основанием для апелляции. Но когда неполную информацию предоставляет врач, это называется врачебной ошибкой.

Я постаралась заглянуть в глаза каждому присяжному.

– Теперь же я попрошу вас представить, что сокрытые мною обстоятельства изменили бы не только приговор, нол всё ваше будущее. – Я вернулась к своему стулу. – Именно поэтому, дамы и господа, Шарлотта О’Киф сегодня находится здесь.

 

Шарлотта

 

Я чувствовала на себе неотрывный взгляд Пайпер.

Когда Марин встала и заговорила, я оказалась беззащитна перед ней, до того удобное открылось обозрение. Ее глаза прожигали дыры в моей коже. Мне пришлось отвернуться, чтобы не вспыхнуть.

Где-то за спиной у нее сидел Роб и тоже не сводил с меня глаз – двух булавок, двух лазерных лучей. Я была вершиной, а они – прямыми, что сходились во мне под углом. Под острым, неполным углом.

Пайпер перестала быть похожа на себя. Она похудела и состарилась. На ней была одежда, которую раньше она бы первая высмеяла. Такие тряпки, как она считала, годились только клушам, кудахтающим над своими дочками-фигуристками.

Интересно, изменилась ли я сама. Да и возможно ли это в принципе, учитывая, что, подав на нее в суд, я автоматически стала чужим для нее человеком? Человеком, в котором она больше не узнавала меня.

Марин, вздохнув, села рядом со мной.

– Ну, началось, – прошептала она.

Гай Букер встал, застегивая пуговицы пиджака.

– Я не сомневаюсь, что Уиллоу О’Киф действительно сломала – сколько там сказала мисс Гейтс? – шестьдесят восемь костей. Но помимо этого Уиллоу праздновала в феврале день рождения и темой вечеринки были естественные науки. Над кроватью у нее весит плакат Ханны Монтаны, а на окружных соревнованиях она продемонстрировала лучшую технику чтения. Она терпеть не может оранжевый цвет и запах вареной капусты, а на прошлое Рождество попросила у Санты обезьянку. Иными словами, дамы и господа, Уиллоу О’Киф во многом очень похожа на всех остальных девочек шести с половиной лет от роду.

Он приблизился к скамье присяжных.

– Да, она инвалид. Да, она требует особого ухода. Но разве это значит, что она не имеет права на жизнь? Что ее рождение – ошибочно? Потому что в этом и заключается суть нашего разбирательства. Гражданское правонарушение не назовут «ошибочным рождением» просто так. Поверьте, это не у всякого уложится в голове, но эта мать, Шарлотта О’Киф, действительно уверяет, что сожалеет о рождении собственного ребенка.

Меня как будто пронзило молнией.

– Вы услышите от матери Уиллоу, сколько страданий приходится переносить ее дочери. Но от ее отца вы узнаете, как беззаветно Уиллоу любит жизнь, и сколько радости она принесла в его жизнь, и как он относится к этому так называемому «ошибочному рождению». Всё верно, вы не ослышались. Даже муж Шарлотты О’Киф не согласен с ее притязаниями и отказался участвовать в этом хитроумном плане по опустошению глубоких карманов страховой компании.

Гай Букер подошел к Пайпер.

– Когда люди узнают, что у них будет ребенок, они, конечно, надеются, что тот родится здоровым. Всем нужны идеальные дети. Но никто ведь не дает вам гарантии. На самом деле, дамы и господа, Шарлотта О’Киф преследует всего лишь две цели: обогатиться и свалить вину на кого-то другого.

Бывало так: я что-нибудь пекла, открывала духовку на уровне глаз – и мне в лицо ударяла такая мощная волна жара, что я на мгновение слепла. Слова Гая Букера произвели на меня точно такой же эффект. Я поняла, что Марин права. Я могу сказать, что люблю тебя, и подать иск об «ошибочном рождении» – и противоречия не возникнет. Это как запретить человеку, увидевшему что-то зеленое, вспоминать этот цвет. Я никогда не забуду прикосновения твоей руки и звука твоего голоса. Я не могу представить свою жизнь без тебя. Если бы я никогда тебя не видела, это была бы совсем другая история – не наша, а чья-то чужая.

Я никогда не позволяла себе думать, будто в твоей болезни кто-то виноват. Нам говорили, что ОП возникает вследствие спонтанной генетической мутации, что ни я, ни Шон не могли передать его по наследству. Мне говорили, что я никаким образом не могла уберечь тебя от внутриутробных переломов. Но я все же была твоей матерью, я носила тебя под зонтиком своего сердца. Это я призвала твою душу в этот мир, это из-за меня твоя душа угодила в увечное тело. Если бы я так не старалась забеременеть, тебе не пришлось бы рождаться. Мне можно было выдвинуть тысячу обвинений.

Но при одном условии: если обвинения не выдвинуть Пайпер. Тогда с меня снималась всякая ответственность.

Следовательно, Гай Букер тоже был прав.

Этот иск, который я якобы подала ради тебя, на самом деле был подан ради меня самой.

 

 

IV

 

Громада неба сдержанно прекрасна –

Избыток мира и пространства клад.

И мы, далёкие, над ним не властны,

И так близки, что не охватит взгляд.

Звезда летит! Желание скорей!

Смятенный взор следит её паденье:

Начала просим или завершенья?

Виновность чья-то и прощенье в ней?

Райнер Мария Рильке. Ночное небо и звездопад^[14]

 

Испытание – стадия готовки, на которой тесто может подняться.

Когда вы печете хлеб, вам дважды придется его испытать. Дрожжи испытывают водой и небольшим количеством сахара, чтобы убедиться, что они по-прежнему активны, прежде чем переходить к следующим этапам рецепта. Но испытанием также называют стадию, на которой тесто становится в два раза больше, момент, когда оно внезапно начинает стремительно увеличиваться в размерах.

Почему тесто поднимается? Потому что дрожжи превращают глюкозу и другие углеводы в углекислый газ. Разные дрожжи и испытывают по-разному. Каким-то достаточно одного испытания, каким-то нужны несколько. В перерывах между стадиями тесто нужно месить.

Меня не удивляет, что и на кухне, и в жизни за рост всегда приходится расплачиваться насилием.