Филиала Международного института внеземных культур

Накануне стоим это мы с ним в хранилище уже вечером, остается толькоспецовки сбросить, и можно закатиться в "Боржч", принять в организмкапельку-другую крепкого. Я стою просто так, стену подпираю, своеотработал и уже держу наготове сигаретку, курить хочется дико, два часа некурил, а он все возится со своим добром: один сейф загрузил, запер иопечатал, теперь другой загружает, берет с транспортера "пустышки", каждуюсо всех сторон осматривает (а она тяжелая, сволочь, шесть с половинойкило, между прочим) и с кряхтеньем аккуратненько водворяет на полку. Сколько уже времени он с этими "пустышками" бьется, и, по-моему, безвсякой пользы для человечества. На его месте я давным-давно бы уже плюнули чем-нибудь другим занялся за те же деньги. Хотя, с другой стороны, еслиподумать, "пустышка" действительно штука загадочная и какая-тоневразумительная, что ли. Сколько я их на себе перетаскал, а все равно,каждый раз как увижу - не могу, поражаюсь. Всего-то в ней два медных дискас чайное блюдце, миллиметров пять толщиной, и расстояние между дискамимиллиметров четыреста, и кроме этого расстояния, ничего между ними нет. Тоесть совсем ничего, пусто. Можно туда просунуть руку, можно и голову, еслиты совсем обалдел от изумления, - пустота и пустота, один воздух. И привсем при том что-то между ними, конечно, есть, сила какая-то, как я этопонимаю, потому что ни прижать их, эти диски, друг к другу, ни растащитьих никому еще не удавалось. Нет, ребята, тяжело эту штуку описать, если кто не видел, очень ужона проста на вид, особенно когда приглядишься и поверишь наконец своимглазам. Это все равно что стакан кому-нибудь описывать или, не дай бог,рюмку: только пальцами шевелишь и чертыхаешься от полного бессилия. Ладно,будем считать, что вы все поняли, а если кто не понял, возьмитеинститутские "Доклады" - там в любом выпуске статьи про эти "пустышки" сфотографиями... В общем, Кирилл бьется с этими "пустышками" уже почти год. Я у него ссамого начала, но до сих пор не понимаю толком, чего он от них добивается,да, честно говоря, и понять особенно не стремлюсь. Пусть он сначала сампоймет, сам разберется, вот тогда я его, может быть, послушаю. А пока мнеясно одно: надо ему во что бы то ни стало какую-нибудь "пустышку"раскурочить, кислотами ее протравить, под прессом расплющить, расплавить впечи. И вот тогда станет ему все понятно, будет ему честь и хвала, и всямировая наука содрогнется от удовольствия. Но покуда, как я понимаю, доэтого еще очень далеко. Ничего он покуда не добился, замучился тольковконец, серый какой-то стал, молчаливый, и глаза у него сделались как убольного пса, даже слезятся. Будь на его месте кто еще, напоил бы я егокак лошадь, свел бы к хорошей девке, чтобы расшевелила, а на утро бы снованапоил и снова к девке, к другой, и был бы он у меня через неделю какновенький, уши торчком, хвост пистолетом. Только вот Кириллу это лекарствоне подходит, не стоит и предлагать, не та порода. Стоим, значит, мы с ним в хранилище, смотрю я на него, какой он стал,как у него глаза запали, и жалко мне его стало, сам не знаю как. И тогда ярешился. То есть даже не сам я решился, а словно меня кто-то за языкпотянул. - Слушай, - говорю, - Кирилл... А он как раз стоит, держит на весу последнюю "пустышку", и с такимвидом, словно так бы в нее и влез. - Слушай, - говорю, - Кирилл! А если бы у тебя была полная"пустышка", а? - Полная "пустышка"? - переспрашивает он и брови сдвигает, будто я сним по-тарабарски заговорил. - Ну да, - говорю. - Эта твоя гидромагнитная ловушка, как ее...объект семьдесят семь-бэ. Только с ерундой какой-то внутри, с синенькой. Вижу, начало до него доходить. Поднял он на меня глаза, прищурился, ипоявился у него там, за собачьей слезой, какой-то проблеск разума, как онсам обожает выражаться. - Постой, - говорит он. - Полная? Вот такая же штука, только полная? - Ну да. - Где? Вылечился мой Кирилл. Уши торчком, хвост пистолетом. - Пойдем, - говорю, - покурим. Он живо сунул "пустышку" в сейф, прихлопнул дверцу, запер на три споловиной оборота, и пошли мы с ним обратно в лабораторию. За пустую"пустышку" Эрнест дает четыреста монет наличными, а за полную я бы изнего, сукина сына, всю его поганую кровь выпил, но хотите верьте, хотитенет, а я об этом даже не подумал, потому что Кирилл у меня ну просто ожил,снова стал как струна, аж звенит весь, и по лестнице скачет через четыреступеньки, закурить человеку не дает. В общем, все я ему рассказал: икакая она, и где лежит, и как к ней лучше всего подобраться. Он сразу жевытащил карту, нашел этот гараж, пальцем его прижал и посмотрел на меня,и, ясное дело, сразу все про меня понял, да и чего здесь было не понять!.. - Ай да ты! - говорит он, а сам улыбается. Ну что же, надо идти.Давай прямо завтра утром. В девять я закажу пропуска и "галошу", а вдесять благословясь выйдем. Давай? - Давай, - говорю. - А кто третий? - А зачем нам третий? - Э, нет, - говорю. - Это тебе не пикник с девочками. А есличто-нибудь с тобой случится? Зона, - говорю. - Порядок должен быть. Он слегка усмехнулся, пожал плечами: - Как хочешь! Тебе виднее. Как бы не виднее! Конечно, это он свеликодушничал, для меня старался:третий лишний, сбегаем вдвоем, и все будет шито-крыто, никто про тебя недогадается. Да только я знаю, институтские вдвоем в Зону не ходят. У нихтакой порядок: двое дело делают, а третий смотрит и, когда его потомспросят, - расскажет. - Лично я бы взял Остина, - говорит Кирилл. - Но ты его, наверно, незахочешь. Или ничего? - Нет, - говорю. - Только не Остина. Остина ты в другой раз возьмешь. Остин парень неплохой, смелость и трусость у него в нужной пропорции,но он, по-моему, уже отмеченный. Кириллу этого не объяснишь, но я-то вижу:вообразил человек о себе, будто Зону знает и понимает до конца, значит,скоро гробанется. И пожалуйста. Только без меня. - Ну хорошо, - говорит Кирилл. - А Тендер? Тендер это его второй лаборант. Ничего мужик, спокойный. - Староват, - говорю я. - И дети у него... - Ничего. Он в Зоне уже бывал. - Ладно, - говорю. - Пусть будет Тендер. В общем, он остался сидеть над картой, а я поскакал прямиком в"Боржч", потому что жрать хотелось невмоготу и в глотке пересохло. Ладно. Являюсь я утром, как всегда, к девяти, предъявляю пропуск, а впроходной дежурит этот дылдоватый сержант, которому я в прошлом году далхорошенько, когда он по пьяному делу стал приставать к Гуте. - Здорово, - он мне говорит. - Тебя, - говорит, - Рыжий, по всемуинституту ищут... Тут я его так вежливенько прерываю: - Я тебе не Рыжий, - говорю. - Ты мне в приятели не набивайся,шведская оглобля. - Господи, Рыжий! - говорит он в изумлении. - Да тебя же все такзовут. Я перед Зоной взвинченный, да еще трезвый вдобавок, взял я его запортупею и во всех подробностях выдал, кто он такой есть и почему от своейродительницы произошел. Он плюнул, вернул мне пропуск и уже без всех этихнежностей говорит: - Рэдрик Шухарт, вам приказано немедленно явиться к уполномоченномуотдела безопасности капитану Херцогу. - Вот то-то, - говорю я. - Это другое дело. Учись, сержант, влейтенанты выбьешься. А сам думаю: "Это что за новости? Чего это ради понадобился якапитану Херцогу в служебное время?" Ладно, иду являться. У него кабинетна третьем этаже, хороший кабинет, и решетки там на окнах, как в полиции.Сам Вилли сидит за своим столом, сипит своей трубкой и разводит писанинуна машинке, а в углу копается в железном шкафу какой-то сержантик, новыйкакой-то, не знаю я его. У нас в институте этих сержантов больше, чем вдивизии, да все такие дородные, румяные, кровь с молоком, - им в Зонуходить не надо, и на мировые проблемы им наплевать. - Здравствуйте, - говорю я. - Вызывали? Вилли смотрит на меня как на пустое место, отодвигает машинку, кладетперед собой толстенную папку и принимается ее листать. - Рэдрик Шухарт? - говорит. - Он самый, - отвечаю, а самому смешно, сил нет. Нервное такоехихиканье подмывает. - Сколько времени работаете в институте? - Два года, третий. - Состав семьи? - Один я, - говорю. - Сирота. Тогда он поворачивается к своему сержантику и строго ему приказывает: - Сержант Луммер, ступайте в архив и принесите дело номер стопятьдесят. Сержант козырнул и смылся, а Вилли захлопнул папку и сумрачно такспрашивает: - Опять за старое взялся? - За какое такое старое? - Сам знаешь, за какое. Опять на тебя материал пришел. Так, думаю. - И откуда материал? Он нахмурился и стал в раздражении колотить своей трубкой попепельнице. - Это тебя не касается, - говорит. - Я тебя по старой дружбепредупреждаю: брось это дело, брось навсегда. Ведь во второй раз сцапают,шестью месяцами не отделаешься. А из института тебя вышибут немедленно инавсегда, понимаешь? - Понимаю, - говорю. - Это я понимаю. Не понимаю только, какая же этосволочь на меня донесла... Но он уже опять смотрит на меня оловянными глазами, сипит пустойтрубкой и знай себе листает папку. Это значит - вернулся сержант Луммер сделом номер сто пятьдесят. - Спасибо, Шухарт, - говорит капитан Вилли Херцог по прозвищу Боров.- Это все, что я хотел выяснить. Вы свободны. Ну, я пошел в раздевалку, натянул спецовочку, закурил, а сам всевремя думаю: откуда же это звон идет? Ежели из института, то ведь это всевранье, никто здесь про меня ничего не знает и знать не может. А еслибумаги из полиции, опять-таки, что они там могут знать, кроме моих старыхдел? Может, Стервятник попался? Эта сволочь, чтобы себя выгородить, когохочешь утопит. Но ведь и Стервятник обо мне теперь ничего не знает. Думаля, думал, ничего полезного не придумал и решил наплевать! Последний разночью я в Зону ходил три месяца назад, хабар почти весь уже сбыл и деньгипочти все растратил. С поличным не поймали, а теперь черта меня возьмешь,я скользкий. Но тут, когда я уже поднимался по лестнице, меня вдруг осенило, датак осенило, что я вернулся в раздевалку, сел и снова закурил. Получалось,что в Зону-то мне идти сегодня нельзя. И завтра нельзя, и послезавтра.Получалось, что я опять у этих жаб на заметке, не забыли они меня, а еслии забыли, то им кто-то напомнил. И теперь уже неважно, кто именно. Никакойсталкер, если он совсем не свихнулся, на пушечный выстрел к Зоне неподойдет, когда знает, что за ним следят. Мне сейчас в самый темный уголзалезть надо. Какая, мол, Зона? Я туда, мол, и по пропускам-то не хожукоторый месяц! Что вы, понимаешь, привязались к честному лаборанту? Обдумал я все это и вроде бы даже облегчение почувствовал, что в Зонумне сегодня идти не надо. Только как это все поделикатнее сообщитьКириллу? Я ему сказал прямо: - В Зону не иду. Какие будут распоряжения? Сначала он, конечно, вылупил на меня глаза. Потом, видно, что-тосообразил: взял меня за локоть, отвел к себе в кабинетик, усадил за свойстолик, а сам примостился рядом на подоконнике. Закурили. Молчим. Потом оносторожно так меня спрашивает: - Что-нибудь случилось, Рэд? Ну что я ему скажу? - Нет, - говорю, - ничего не случилось. Вчера вот в покер двадцатьмонет продул. Здорово этот Нунан играет, шельма... - Подожди, - говорит он. - Ты что, раздумал? Тут я даже закряхтел от натуги. - Нельзя мне, - говорю ему сквозь зубы. - Нельзя мне, понимаешь? Менясейчас Херцог к себе вызывал. Он обмяк. Опять у него несчастный вид сделался, и опять у него глазастали как у больного пуделя. Передохнул он этак судорожно, закурил новуюсигарету от окурка старой и тихо говорит: - Можешь мне поверить, Рэд, я никому ни слова не сказал. - Брось, - говорю. - Разве о тебе речь? - Я даже Тендеру еще ничего не сказал. Пропуск на него выписал, асамого даже не спросил, пойдет он или нет... Я молчу, курю. Смех и грех, ничего человек не понимает. - А что тебе Херцог сказал? - Да ничего особенного, - говорю. - Донес кто-то на меня, вот и все. Посмотрел он на меня как-то странно, соскочил с подоконника и сталходить по своему кабинетику взад-вперед. Он по кабинетику бегает, а ясижу, дым пускаю и помалкиваю. Жалко мне его, конечно, и обидно, что такпо-дурацки получилось: вылечил, называется, человека от меланхолии. А ктовиноват? Сам я и виноват. Поманил дитятю пряником, а пряник-то в заначке,а заначку сердитые дяди стерегут... Тут он перестает бегать,останавливается около меня и, глядя куда-то вбок, неловко спрашивает: - Слушай, Рэд, а сколько она может стоить, - полная "пустышка"? Я сначала его не понял, подумал сначала, что он ее еще где-нибудькупить рассчитывает, да только где ее такую купишь, может быть, она всегоодна такая на свете, да и денег у него на это не хватило бы: откуда у негоденьги, у иностранного специалиста, да еще русского? А потом меня словнообожгло: что же это он, поганец, думает, я из-за зелененьких эту бодягуразвел? Ах ты, думаю, стервец, да за кого же ты меня принимаешь?.. Я ужерот раскрыл, чтобы все это ему высказать и осекся. Потому что,действительно, а за кого ему меня еще принимать? Сталкер - он сталкер иесть, ему бы только зелененьких побольше, он за зелененькие жизньюторгует. Вот и получалось, что вчера я, значит, удочку забросил, а сегодняприманку вожу, цену набиваю. У меня даже язык отнялся от таких мыслей, а он на меня смотритпристально, глаз не сводит, и в глазах его я вижу не презрение даже, апонимание, что ли. И тогда я спокойно ему объяснил. - К гаражу, - говорю, - еще никто никогда с пропуском не ходил. Тудаеще трасса не провешена, ты это знаешь. Теперь возвращаемся мы назад, итвой Тендер начинает хвастаться, как махнули мы прямо к гаражу, взяли, чтонадо, и сразу обратно. Словно бы на склад сходили. И каждому будет ясно, -говорю, - что заранее мы знали, за чем идем. А это значит, что кто-то наснавел. А уж кто из нас троих навел - здесь комментариев не нужно.Понимаешь, чем это для меня пахнет? Кончил я свою речь, смотрим мы друг другу в глаза и молчим. Потом он вдруг хлопнул ладонью о ладонь, руки потер и бодрячкомэтаким объявляет: - Ну что ж, нет так нет. Я тебя понимаю, Рэд, и осуждать не могу.Пойду сам. Авось обойдется. Не в первый раз... Расстелил он на подоконнике карту, уперся руками, сгорбился над ней,и вся его бодрость прямо-таки на глазах испарилась. Слышу, бормочет: - Сто двадцать метров... даже сто двадцать два... и что там еще всамом гараже... Нет, не возьму я Тендера. Как ты думаешь, Рэд, может, нестоит Тендера брать? Все-таки у него двое детей... - Одного тебя не выпустят, - говорю я. - Ничего, выпустят... - бормочет он. - У меня все сержантызнакомые... и лейтенанты. Не нравятся мне эти грузовики! Тринадцать летпод открытым небом стоят, а все как новенькие... В двадцати шагах бензовозржавый, как решето, а они будто только что с конвейера... Ох уж эта Зона! Поднял он голову от карты и уставился в окно. И я тоже уставился вокно. Стекла в наших окнах толстые, свинцовые, а за стеклами -Зона-матушка, вот она, рукой подать, вся как на ладони с тринадцатогоэтажа... Так вот посмотришь на нее - земля как земля. Солнце на нее как на всюостальную землю светит, и ничего вроде бы на ней не изменилось, все вродебы как тринадцать лет назад. Папаша, покойник, посмотрел бы и ничего быособенного не заметил, разве что спросил бы: чего это завод не дымит,забастовка, что ли?.. Желтая порода конусами, кауперы на солнышкеотсвечивают, рельсы, рельсы, рельсы, на рельсах паровозик с платформами...Индустриальный пейзаж, одним словом. Только людей нет. Ни живых, нимертвых. Вон и гараж виден: длинная серая кишка, ворота нараспашку, а наасфальтовой площадке грузовики стоят. Тринадцать лет стоят, и ничего им неделается. Упаси бог между двумя машинами сунуться, их надо сторонойобходить... Там одна трещина есть в асфальте, если только с тех порколючкой не заросла... Сто двадцать два метра, это откуда же он считает?А, наверное, от крайней вешки считает. Правильно, оттуда больше не будет.Все-таки продвигаются Очкарики... Смотри, до самого отвала дорогапровешена, да как ловко провешена! Вон она, та канавка, где Слизнякгробанулся, всего в двух метрах от ихней дороги... А ведь говорил МослатыйСлизняку: держись, дурак, от канав подальше, а то ведь и хоронить нечегобудет... Как в воду глядел, нечего хоронить... С Зоной ведь так: с хабаромвернулся - чудо, живой вернулся - удача, патрульная пуля мимо - везенье, авсе остальное - судьба... Тут я посмотрел на Кирилла и вижу: он за мной искоса наблюдает. Илицо у него такое, что я в этот момент снова все перерешил. Ну их, думаю,всех к черту, что они, в конце концов, жабы, сделать могут? Он бы могвообще ничего не говорить, но он сказал. - Лаборант Шухарт, - говорит. - Из официальных, подчеркиваю: изофициальных источников я получил сведения, что осмотр гаража можетпринести большую пользу науке. Есть предложение осмотреть гараж.Премиальные гарантирую. - А сам улыбается что твоя майская роза. - Из каких же это официальных источников? - спрашиваю я и тоже емуулыбаюсь, как дурак. - Это конфиденциальные источники, - отвечает он. - Но вам я могусказать... - Тут он перестал улыбаться и насупился. - Скажем, от доктораДугласа. - А, - говорю, - от доктора Дугласа... От какого же это Дугласа? - От Сэма Дугласа, - говорит он сухо. - Он погиб в прошлом году. У меня мурашки по коже пошли. Так и так тебя! Кто же перед выходомговорит о таких вещах? Хоть кол им, Очкарикам, на голове теши, ничего несоображают... Ткнул я окурок в пепельницу и говорю: - Ладно. Где твой Тендер? Долго мы его еще ждать будем? Словом, больше мы на эту тему не говорили. Кирилл позвонил в ППС,заказал "летучую галошу", а я взял карту и посмотрел, что у них тамнарисовано. Ничего себе нарисовано, в норме. Фотографическим путем сверхуи с большим увеличением. Даже рубчики видны на покрышке, которая валяетсяу ворот гаража. Нашему бы брату сталкеру такую карту... а впрочем, чертаот нее толку ночью-то, когда задницу звездам показываешь и собственных рукне видно... А тут и Тендер заявился. Красный, запыхался. Дочка у него заболела,за доктором бегал. Извиняется за опоздание. Ну, мы ему и поднеслиподарочек: в Зону идти. Сперва он даже запыхиваться забыл, сердяга. "Кактак в Зону? - говорит. - Почему я?" Однако, услыхав про двойныепремиальные и про то, что Рэд Шухарт тоже идет, оправился и задышал снова. В общем, спустились мы в "будуар", Кирилл смотался за пропусками,предъявили мы их еще одному сержанту, и выдал нам этот сержант поспецкостюму. Вот это полезная вещь. Перекрасить бы его из красного вкакой-нибудь подходящий цвет - любой сталкер за такой костюм пятьсот монетотвалит, глазом не моргнет. Я уж давно поклялся, что изловчусь как-нибудьи сопру один обязательно. На первый взгляд ничего особенного, костюм вродеводолазного и шлем как у водолаза, с большим окном впереди. Даже не вродеводолазного, а скорее как у летчика-реактивщика или, скажем, у космонавта.Легкий, удобный, нигде не жмет, и от жары в нем не потеешь. В такомкостюмчике и в огонь можно, и газ через него никакой не проникает. Пуля,говорят, и то не берет. Конечно, и огонь, и иприт какой-нибудь, и пуля -это все земное, человеческое. В Зоне ничего этого нет, в Зоне не этогонадо опасаться. В общем, что там говорить, и в спецкостюмах тоже мрут какмиленькие. Другое дело, что без них мерли бы, может быть, еще больше. От"жгучего пуха", например, эти костюмы на сто процентов спасают. Или отплевков "чертовой капусты"... Ладно. Натянули мы спецкостюмы, пересыпал я гайки из мешочка в набедренныйкарман, и побрели мы через весь институтский двор к выходу в Зону. Такздесь у них это заведено, чтобы все видели: вот, мол, идут герои наукиживот свой класть на алтарь во имя человечества, знания и святого духа,аминь. И точно: во все окна аж до пятнадцатого этажа сочувствующиеповыставлялись, только что платочками не машут и оркестра нет. - Шире шаг, - говорю я Тендеру. - Брюхо подбери, слабосильнаякоманда! Благодарное человечество тебя не забудет! Посмотрел он на меня, и вижу я, что ему не до шуток. И правильно,какие уж тут шутки!.. Но когда в Зону выходишь, то уж одно из двух: либоплачь, либо шути, а я сроду не плакал. Посмотрел я на Кирилла. Ничегодержится, только губами шевелит, вроде молится. - Молишься? - спрашиваю. - Молись, - говорю, - молись! Дальше в Зону,ближе к небу... - Что? - спрашивает он. - Молись! - кричу. - Сталкеров в рай без очереди пропускают! А он вдруг улыбнулся и похлопал меня ладонью по спине: не бойся, мол,со мной не пропадешь, а если и пропадешь, то умираем, мол, один раз. Нет,смешной он парень, ей-богу. Сдали мы пропуска последнему сержанту. На этот раз, в порядкеисключения, это лейтенант оказался, я его знаю, у него папашакладбищенскими оградами в Рексополе торгует, - а "летучая галоша" уже туткак тут, подогнали ее ребята из ППС и поставили у самой проходной. Все ужетут как тут: и "скорая помощь", и пожарники, и наша доблестная гвардия,бесстрашные спасатели, - куча отъевшихся бездельников со своим вертолетом.Глаза б мои на них не глядели! Поднялись мы на "галошу", Кирилл встал за управление и говорит мне: - Ну, Рэд, командуй. Я без всякой торопливости приспустил "молнию" на груди, достал из-запазухи флягу, хлебнул как следует, крышечку завинтил и сунул флягу обратноза пазуху. Не могу без этого. Который раз в Зону иду, а без этого нет, немогу. Они оба на меня смотрят и ждут. - Так, - говорю. - Вам не предлагаю, потому что иду с вами впервые ине знаю, как на вас действует спиртное. Порядок у нас будет такой. Все,что я сказал, выполнять мигом и беспрекословно. Если кто замешкается илитам начнет вопросы задавать, буду бить по чему попало, извиняюсь заранее.Вот я, например, тебе, господин Тендер, прикажу: на руки встань и иди. И втот же момент ты, господин Тендер, должен зад свой толстый задрать ивыполнять, что тебе сказано. А не выполнишь - дочку свою больную, может, ине увидишь больше. Понятно? Но уж я позабочусь, чтобы ты увидел. - Ты, Рэд, главное, приказать не забудь, - сипит Тендер, а сам веськрасный, уже потеет и губами шлепает. - Уж я на зубах пойду, не то что наруках. Не новичок. - Вы для меня оба новички, - говорю. - А уж приказать я не забуду,будь покоен. Кстати, ты "галошу" водить умеешь? - Умеет, - говорит Кирилл. - Хорошо водит. - Хорошо так хорошо, - говорю. - Тогда с богом. Опустить забрала!Малый вперед по вешкам, высота три метра! У двадцать седьмой вешкиостановка. Кирилл поднял "галошу" на три метра и дал малый вперед, а я незаметноповернул голову и тихонько дунул через левое плечо. Смотрю:гвардейцы-спасатели в свой вертолет полезли, пожарники встали отпочтительности, лейтенант в дверях проходной честь нам, дурак, отдает, анад всеми над ними здоровенный плакат, уже выцветший: "Добро пожаловать,господа пришельцы!" Тендер нацелился было им всем ручкой сделать, но я емутак в бок двинул, что у него сразу эти церемонии из головы вылетели. Ятебе покажу прощаться. Ты у меня попрощаешься!.. Поплыли. Справа у нас был институт, слева - Чумной квартал, а мы шли от вешкик вешке по самой середине улицы. Ох и давно же по этой улице никто неходил и не ездил! Асфальт весь потрескался, трещины проросли травой, ноэто еще была наша трава, человеческая. А вот на тротуаре по левую рукуросла уже черная колючка, и по этой колючке было видно, как четко Зонасебя обозначает: черные заросли у самой мостовой словно косой срезало.Нет, пришельцы эти все-таки порядочные ребята были. Нагадили, конечно,много, но сами же себе обозначили ясную границу. Ведь даже "жгучий пух" нанашу сторону из Зоны - ни-ни, хотя, казалось бы, его ветром как попаломотает... Дома в Чумном квартале облупленные, мертвые, однако стекла в окнахпочти везде целы, грязные только и потому как бы слепые. А вот ночью,когда проползаешь мимо, очень хорошо видно, как внутри светится, словноспирт горит, язычками такими голубоватыми. Это "ведьмин студень" изподвалов дышит. А вообще так вот посмотришь: квартал как квартал, дома какдома, ремонта, конечно, требуют, но ничего особенного нет, людей только невидно. Вот в этом кирпичном доме, между прочим, жил наш учитель арифметикипо прозвищу Запятая. Зануда он был и неудачник, вторая жена у него ушлаперед самым Посещением, а у дочки бельмо на глазу было, так мы ее, помню,до слез задразнивали. Когда паника началась, он со всеми прочими из этогоквартала в одном белье до самого моста бежал все шесть километров безпередышки. Потом долго чумкой болел, кожа с него слезла, ногти. Почти все,кто в этом квартале жил, чумкой переболели, потому-то квартал и называетсяЧумным. Некоторые померли, но главным образом старики, да и то не все. Я,например, думаю, что они не от чумки померли, а от страху. Страшно былоочень. А вот в тех трех кварталах люди слепли. Теперь эти кварталы так иназываются: Первый Слепой, Второй Слепой... Не до конца слепли, а так,вроде куриной слепоты. Между прочим, рассказывают, что ослепли они будтобы не от вспышки какой-нибудь там, хотя вспышки, говорят, тоже были, аослепли они от сильного грохота. Загремело, говорят, с такой силой, чтосразу ослепли. Доктора им: да не может этого быть, вспомните хорошенько!Нет, стоят на своем: сильнейший гром, от которого и ослепли. И при этомникто, кроме них, грома не слыхал... Да, будто здесь ничего не случилось. Вон киоск стоит стеклянный,целехонек. Детская коляска в воротах, даже бельишко в ней вроде бычистое... Антенны вот только подвели - обросли какими-то волосаминаподобие мочала. Очкарики наши на эти антенны давно уже зубы точат:интересно, видите ли, им посмотреть, что это за мочалы, нигде такогобольше нет, только в Чумном квартале и только на антеннах. А главное, тутже, рядом ведь, под самыми окнами. В прошлом году догадались: спустили свертолета якорь на стальном тросе, зацепили одну мочалку. Только онпотянул, вдруг - пш-ш-ш! Смотрим: от антенны дым, от якоря дым, и сам тросуже дымится, да не просто дымится, а с ядовитым таким шипением, вроде какгремучая змея. Ну, пилот, даром что лейтенант, быстро сообразил, что кчему, трос выбросил и сам деру дал... Вон он, этот трос, висит, до самойземли почти свисает и весь мочалой оброс... Так потихоньку-полегоньку доплыли мы до конца улицы, до поворота.Кирилл посмотрел на меня: сворачивать? Я ему махнул: самый малый!Повернула наша "галоша" и пошла самым малым над последними метрамичеловеческой земли. Тротуар ближе, ближе, вот уже и тень "галоши" наколючки упала... Все, Зона! И сразу такой озноб по коже. Каждый раз у меняэтот озноб, и до сих пор я не знаю, то ли это так Зона меня встречает, толи нервишки у сталкера шалят. Каждый раз думаю: вернусь и спрошу, у другихбывает то же самое или нет, и каждый раз забываю. Ну, ладно, ползем потихоньку над бывшими огородами, двигатель подногами гудит ровно, спокойно, ему-то что, его не тронут. И тут мой Тендерне выдержал. Не успели мы еще до первой вешки дойти, как принялся онболтать. Ну, как обычно новички болтают в Зоне: зубы у него стучат, сердцезаходится, себя плохо помнит, и стыдно ему, и удержаться не может.По-моему, это у них вроде поноса, от человека не зависит, а льет себе ильет. И чего только они не болтают! То начнет пейзажем восхищаться, то примется высказывать своисоображения по поводу пришельцев, а то и вообще к делу не относящееся, воткак Тендер сейчас завел про свой новый костюм и уже остановиться не может.Сколько он заплатил за него, да какая шерсть тонкая, да как ему портнойпуговицы менял... - Замолчи, - говорю. Он грустно так на меня посмотрел, губами пошлепал и опять: сколькошелку на подкладку пошло. А огороды уже кончаются, под нами уже глинистыйпустырь, где раньше городская свалка была, и чувствую я - ветерком здесьтянет. Только что никакого ветра не было, а тут вдруг потянуло, пылевыечертики побежали, и вроде бы я что-то слышу. - Молчи, сволочь! - говорю я Тендеру. Нет, никак не может остановиться. Теперь про конский волос завел. Ну,тогда извини. - Стой, - говорю Кириллу. Он немедленно тормозит. Реакция хорошая, молодец. Беру я Тендера заплечо, поворачиваю его к себе и с размаху ладонью ему по забралу.Треснулся он, бедняга, носом в стекло, глаза закрыл и замолчал. И кактолько он замолчал, я услышал: тр-р-р... тр-р-р... тр-рр... Кирилл на менясмотрит, зубы стиснуты, рот оскален. Я рукой ему показываю, стой, мол,стой, ради бога, не шевелись. Но ведь он тоже этот треск слышит, и, как увсех новичков, у него сразу позыв действовать, делать что-нибудь. "Заднийход?" - шепчет. Я ему отчаянно головой мотаю, кулаком перед самым шлемомтрясу: нишкни, мол. Эх, мать честная! С этими новичками не знаешь кудасмотреть - то ли в поле смотреть, то ли на них. И тут я про все забыл.По-над кучей старого мусора, над битым стеклом и тряпьем разным поползлоэтакое дрожание, трепет какой-то, ну как горячий воздух в полдень наджелезной крышей, перевалило через бугор и пошло, пошло, пошло намнаперерез, рядом с самой вешкой, над дорогой задержалось, постояло сполсекунды или это мне показалось только? - и утянулось в поле, за кусты,за гнилые заборы, туда, к кладбищу старых машин. Черт их побрал, очкариков, - надо же, сообразили, где дорогупровесить: по выемке! Ну, и я тоже хорош, куда это мои глаза дурацкиеглядели, когда я ихней картой восхищался? - Давай малый вперед, - говорю я Кириллу. - А что это было? - А хрен его знает!.. Было и нету, и слава богу. И заткнись,пожалуйста. Ты сейчас не человек, понял? Ты сейчас машина, рычаг мой... Тут я спохватился, что меня, похоже, тоже словесный понос одолеватьначинает. - Все, - говорю. - Ни слова больше. Хлебнуть бы сейчас! Барахло эти скафандры, вот что я вам скажу. Безскафандра я, ей-богу, столько прожил и еще столько же проживу, а безхорошего глотка в такой вот момент... Ну да ладно! Ветерок вроде бы упал, и ничего дурного вокруг не слышно, толькодвигатель гудит спокойно так, сонно. А вокруг солнце, а вокруг жара... Надгаражом марево... Все вроде бы нормально, вешки одна за другой мимопроплывают. Тендер молчит, Кирилл молчит, шлифуются новички. Ничего,ребята, в Зоне тоже дышать можно, если умеючи... А вот и двадцать седьмаявешка - железный шест и красный круг на нем с номером 27. Кирилл на меняпосмотрел, кивнул я ему, и наша "галоша" остановилась. Цветочки кончились, пошли ягодки. Теперь самое главное для нас -полнейшее спокойствие. Торопиться некуда, ветра нет, видимость хорошая,все как на ладони. Вон канава проходит, где Слизняк гробанулся, - пестроетам что-то виднеется, может, тряпье его. Паршивый был парень, упокойгосподи его душу, жадный, глупый, грязный, только такие вот соСтервятником и связываются, таких Стервятник Барбридж за версту видит ипод себя подгребает... А вообще-то Зона не спрашивает, плохой ты илихороший, и спасибо тебе, выходит, Слизняк: дурак ты был, даже именинастоящего твоего никто не помнит, а умным людям показал, куда ступатьнельзя... Так. Конечно, лучше всего добраться бы нам теперь до асфальта.Асфальт ровный, на нем все виднее, и трещина там эта знакомая. Только вотне нравятся мне эти бугорочки! Если по прямой к асфальту идти, проходитьпридется как раз между ними. Ишь стоят, будто ухмыляются, ожидают. Нет,промежду вами я не пойду. Вторая заповедь сталкера: либо справа, либослева все должно быть чисто на сто шагов. А вот через левый бугорочекперевалить можно... Правда, не знаю я, что там за ним. На карте как будтоничего не было, но кто же картам верит?.. - Слушай, Рэд, - шепчет мне Кирилл. - Давай прыгнем, а? На двадцатьметров вверх и сразу вниз, вот мы и у гаража, а? - Молчи, дурак, - говорю я. - Не мешай, молчи. Вверх ему. А долбанет тебя там на двадцати метрах? Костей ведь несоберешь. Или комариная плешь где-нибудь здесь объявится, тут не то чтокостей, мокрого места не останется. Ох уж эти мне рисковые, не терпитсяему, видишь ты: давай прыгнем... В общем, как до бугра идти - ясно, а тампостоим, посмотрим. Сунул я руку в карман, вытащил горсть гаек. Показал ихКириллу на ладони и говорю: - Мальчика с пальчик помнишь? Проходили в школе? Так вот сейчас будетвсе наоборот. Смотри! - И бросил я первую гаечку. Недалеко бросил, какположено. Метров на десять. Гаечка прошла нормально. - Видел? - Ну? - говорит. - Не "ну", а видел, я спрашиваю? - Видел. - Теперь самым малым веди "галошу" к этой гаечке и в двух метрах донее не доходя остановись. Понял? - Понял. Гравиконцентраты ищешь? - Что надо, то и ищу. Подожди, я еще одну брошу. Следи, куда упадет,и глаз с нее больше не спускай. Бросил я еще одну гайку. Само собой, тоже прошла нормально и легларядом с первой. - Давай, - говорю. Тронул он "галошу". Лицо у него спокойное и ясное. Сделалось: видно,все понял. Они ведь все, Очкарики, такие. Им главное название придумать.Пока не придумал, смотреть на него жалко, дурак дураком. Ну а как придумалкакой-нибудь гравиконцентратор, тут ему словно все понятно становится, исразу ему жить легче. Прошли мы первую гайку, прошли вторую, третью. Тендер вздыхает, сноги на ногу переминается и то и дело зевает от нервности с этакимсобачьим прискуливанием, томно ему, бедняге. Ничего, это ему на пользу.Пяток кило он сегодня скинет, это лучше всякой диеты... Бросил я четвертуюгаечку. Как-то она не так прошла. Не могу объяснить, в чем дело, ночувствую - не так, и сразу хвать Кирилла за руку. - Стой, - говорю. - Ни с места... А сам взял пятую и кинул повыше и подальше. Вот она, "плешькомариная"! Гаечка вверх полетела нормально, вниз тоже вроде нормальнобыло пошла, но на полпути ее словно кто-то вбок дернул, да так дернул, чтоона в глину ушла и с глаз исчезла. - Видал? - говорю я шепотом. - В кино только видел, - говорит, а сам весь вперед подался, того игляди с "галоши" сверзится. - Брось еще одну, а? Смех и грех. Одну! Да разве здесь одной обойдешься? Эх, наука!..Ладно, разбросал я еще восемь гаек, пока "плешь" не обозначил. Честноговоря, и семи хватило бы, но одну я специально для него бросил, в самуюсередку, пусть полюбуется на свой концентрат. Ахнула она в глину, словноэто не гаечка упала, а пятипудовая гиря. Ахнула и только дырка в глине. Ондаже крякнул от удовольствия. - Ну ладно, - говорю. - Побаловались, и хватит. Сюда смотри. Кидаюпроходную, глаз с нее не спускай. Короче, обошли мы "комариную плешь" и поднялись на бугорочек.Бугорочек этот как кот нагадил, я его до сегодняшнего дня вообще непримечал. Да... Ну, зависли мы над бугорочком, до асфальта рукой подать,шагов двадцать. Место чистейшее, каждую травинку видно, каждую трещинку.Казалось бы, ну что? Кидай гайку, и с богом. Не могу кинуть гайку. Сам не понимаю, что со мной делается, но гайку кинуть никак нерешусь. - Ты что, - говорит Кирилл, - чего мы стоим? - Подожди, - говорю. - Замолчи, ради бога. Сейчас, думаю, кину гаечку, спокойненько пройдем, как по маслупроплывем, травинка не шелохнется, - полминуты, а там и асфальт... И тутвдруг потом меня как прошибет! Даже глаза залило, и уже знаю я, что гаечкутуда кидать не буду. Влево пожалуйста, хоть две. И дорога туда длиннее, икамушки какие-то я там вижу не шибко приятные, но туда я гаечку кинутьберусь, а прямо ни за что. И кинул я гаечку влево. Кирилл ничего несказал, повернул "галошу", подвел к гайке и только тогда на меняпосмотрел. И вид у меня, должно быть, был очень нехорош, потому что он тутже отвел глаза. - Ничего, - я ему говорю. - Кривой дорогой ближе. - И кинул последнююгаечку на асфальт. Дальше дело пошло проще. Нашел я свою трещинку, чистая она оказалась,милая моя, никакой дрянью не заросла, цвет не переменила, смотрел я на нееи тихо радовался. И довела она нас до самых ворот гаража лучше всякихвешек. Я приказал Кириллу снизиться до полутора метров, лег на брюхо и сталсмотреть в раскрытые ворота. Сначала с солнца, ничего не было видно, чернои черно, потом глаза привыкли, и вижу я, что в гараже с тех пор ничеговроде бы не переменилось. Тот самосвал как стоял на яме, так и стоит,целехонький стоит, без дыр, без пятен, и на цементном полу вокруг все какпрежде потому, наверное, что "ведьмина студня" в яме мало скопилось, невыплескивался он с тех пор ни разу. Одно мне только не понравилось: всамой глубине гаража, где канистры стоят, серебрится что-то. Раньше этогоне было. Ну ладно, серебрится так серебрится, не возвращаться же теперьиз-за этого! Ведь не как-нибудь особенно серебрится, а чуть-чуть, самуюмалость, и спокойно так, вроде бы даже ласково... Поднялся я, отряхнулбрюхо и поглядел по сторонам. Вон грузовики на площадке стоят,действительно, как новенькие, - с тех пор, как я последний раз здесь был,они, по-моему, еще новее стали, а бензовоз тот совсем, бедняга, проржавел,скоро разваливаться начнет. Вон и покрышка валяется, которая у них накарте... Не понравилась мне эта покрышка. Тень от нее какая-то ненормальная.Солнце нам в спину, а тень к нам протянулась. Ну да ладно, до нее далеко.В общем, ничего, работать можно. Только что это там все-таки серебрится?Или это мерещится мне? Сейчас бы закурить, присесть тихонечко ипоразмыслить, почему над канистрами серебрится, почему рядом несеребрится... тень почему такая от покрышки... Стервятник Барбридж протени что-то рассказывал, диковинное что-то, но безопасное... С тенямиздесь бывает. А вот что это там все-таки серебрится? Ну прямо как паутинав лесу на деревьях. Какой же это паучок ее там сплел? Ох, ни разу я ещежучков-паучков в Зоне не видел. И хуже всего, что "пустышка" моя как разтам, шагах в