Пускай эти плуты плутуют без нас

Наш герой карабкался по склону холма. В душе его разговаривал сам с собой печальный-печальный внутренний голос. Если бы можно было поднести микрофон прямо к душе, мы услышали бы:

– Куда идти-то? Некуда... Белка Агнесса наверняка запретила своим детям играть со мной... К этим Горностаям и сам не постучусь, раз они такими сплетниками оказались... Во интересно-то: свои хотят "прибить мои уши к дверям за подмогу чужим, посторонним зверям"... а эти чужие – они с удовольствием притащили бы гвозди для такого дела! А Сова Илона за своими шторами услыхала бы – и ничего... зевнула бы только и подумала: "Дятел, небось, стучит"...

И никто бы не заступился? Никто-никто?

Тогда уйду куда глаза глядят! И пускай найдут мои кости, обглоданные шакалами!

Да... трудно по правде жить, это они точно говорили – и папа с мамой, и фру Алиса, и все.... А плутовать? А объегоривать всех - легко? Не знаю, как им, а мне это еще труднее! А главное - противно!

Да здравствует правда во веки веков,
А плуты достойны одних тумаков!

Это он выкрикнул (такой стишок уже несколько дней назад сложился у него в голове, он только не знал: начало это или концовка большого стихотворения... А может, песенки? Но сейчас важно не это, а то, что Кто-то Громогласный и Стоголосый повторил и усилил последние слова! Людвиг вспомнил: называется этот Кто-то – "Эхо").

– ТУМАКОВ – МАКОВ – КОВ! – подтвердил невидимый этот товарищ.

– Эхо, ты со мной согласно? – задрав голову, переспросил Людвиг погромче: до такого союзника, который затаился неведомо где, но все же не под боком и наверняка высоко, надо было еще докричаться...

– СОГЛАСНО...ГЛАСНО...АСНО...

– Я насчет этой идеи спрашиваю, – уточнил Людвиг (а вдруг Эхо потом скажет, что оно ослышалось, перепутало что-то?). – Чтобы мне из дома удрать?

– УДРАТЬ... ДРАТЬ... РАТЬ...

– Прямо сейчас? – настаивал он, и Эхо опять подтвердило, что – прямо сейчас. Людвиг повеселел немножко: ответственность за такой серьезный поступок как бы делилась теперь уже на двоих!

– Ну смотри, – я удираю, – предупредил он уже не в полный голос. – Только не бросай меня в таком разе...

Совсем замечательно стало, когда в ответ раздалось:

–НЕ БРОШУ!.. НЕ БРОШУ!.. НЕ БРОШУ!

Теперь тоска была в душе не одна: в другой, более доверчивой и светлой ее половине возникла надежда и стала отвоевывать место у тоски.. Чтобы помочь надежде победить, нужна была песня. Иначе странствовать по абсолютно незнакомым тропинкам и даже без них, – жутковато все-таки... Да и связь с Эхом порваться могла... И песенка родилась!

Про Эхо Когда само небо над вами смеется, И пусто вокруг, и слеза на носу, Когда уж никто больше не отзовется, – Тогда отзовется вам Эхо в лесу! Как хочется, Эхо, чтоб нас не бросали, Чтоб честным и добрым почаще везло!.. Увидело Эхо, в какой я печали, Спустилось с вершины и рядом пошло... Себе самому пожелаешь успеха – Оно отвечает, что будет успех! Невидимый спутник мой – милое Эхо – Мне руку дает по секрету от всех! Ни люди, ни псы, Ни гроза, ни простуда Не запугают меня в этот час! Эхо и я – мы уходим отсюда, Пускай эти плуты плутуют без нас!

Мировая, ни с чем не сравнимая все-таки поддержка – когда можешь сочинить подходящие строчки и мелодию к ним! Не в два, а в двадцать два раза становишься сильнее и независимее, и всякие Шакалы с Гиенами тебе вроде бы уже не страшны...

...Но песенка, спетая два раза, кончилась, и лес тоже. Вокруг уже был не он, даже не его малознакомые заросли, а совсем что-то новое – то, что видел он только через бинокль Лабана: поле. Бескрайнее какое-то. Конца ему не видно. Здесь он открыт со всех сторон... продут всеми ветрами... Спасибо, что выглядит оно пустым... но эта пустота и безжизненность могли на самом деле обернуться каким-нибудь сюрпризом, подвохом... И, кроме того, пройдет же это поле когда-нибудь! И что потом? Двигался Людвиг короткими перебежками, падал, замирал, прислушивался... в общем, вел себя, как разведчик. А думал и чувствовал, как... как Людвиг – младшенький в своей семье:

А наши сели ужинать, наверное... Интересно, говорят они обо мне? Нет, Мама-то ни про что другое не сможет думать... и есть не сможет... Вообще-то я не давал клятву, что ухожу навсегда! Но если и поворачивать, то не сейчас же все-таки! Сейчас – (была-не была!) – держим курс на людскую нору!

Глава 11.

"Она явилась и зажгла... Как солнца луч..."

Он понюхал воздух и пополз.

Вдруг что-то прозвенело в полумраке и стихло опять. Он поднял голову и зажмурился от страха: перед ним что-то ужасное выросло...похожее на Человека, как рисовали его в книжках, которые показывали ему когда-то Туффа-Ту и Юкке-Ю... "Оно" было в большой драной шляпе, но без лица! В долгополом пальто. С раскинутыми в стороны руками. Как будто затем раскинутыми, чтобы поймать непрошенного гостя!

– Привидение! Спасите! Мамочки! – вырвался из Людвига такой вопль. Он и сам не мог бы сказать, откуда известно ему такое слово – привидение. В ужасе кинулся он в разворошенный, потерявший свою форму стог сена. Но оттуда выскочил кто-то, перемахнул через него и тонким голосом завопил тоже самое, только слова выкрикивались в другом порядке:

– Мамочки! Спасите! Привидение!..

Людвиг замер, вгляделся... Голосок принадлежал кому-то желтенькому и пушистому. Скажем сразу, чтобы не томить читателя: это была Тутта Карлсон, существо безобиднейшее и перепуганное сейчас похуже, чем Людвиг... но откуда ему-то было все это знать?

– Кто это? – спросил он. – Кто это налетел на меня ни с того, ни с сего? И по какому праву?

– Пин-пин-пинтересно! Я вовсе не налетала, – прозвучал странный ответ. – Хотя бы потому, что почти не умею летать... Сам налетел – и еще ругается!

Людвиг понял или, вернее, почувствовал: этот неизвестно кто – слабее его и меньше, и надо говорить с ним так, чтобы не запугать окончательно.

– Что ты делаешь здесь, – спросил он, – совсем один и в такую темень?

– Я не один, – был ответ. – Я одна. Я девочка.

– Девочка?!

– Представь себе! И я боюсь идти домой... Только что я почувствовала запах Лисицы... А никого хуже Лисицы не бывает, по-моему...

– Три "ха-ха"! – отвечал Людвиг, мрачнея от обиды. – А ты видала хоть одну Лису в жизни?

– Я? Я лично? Нет... А ты?

– Ну, я-то... неоднократно... – пробубнил он как-то не очень разборчиво. – Да, среди них немало плутов... Но нельзя же всех под одну гребенку! Вот я знаком, например, с одной Гиеной – вот про кого можно сказать, что хуже дряни я не знаю... А Лисы... нет, Лисы они – как грибы: есть плохие, а есть хорошие...

– А что это ты так заступаешься за них? – спросила новая знакомая, и тут Людвиг раздражился:

– Моя бабушка была Лисой!

Он увидел побледневшую физиономию и на ней – вымученную улыбку:

– Это ... шутка, да? Не очень, знаете, удачная... А как вас зовут?

– Ну вот, сразу на "вы"... Нет, давай-ка попросту: я – Людвиг Четырнадцатый Ларсон.

– А я – Тутта Карлсон.

Последовало опасливое коротенькое рукопожатие.

– Очень приятно. Какое у вас... то есть у тебя такое имя... загадочное. Почему-то с номером. Разве, кроме тебя, в семье еще тринадцать Людвигов?

– Да не Людвигов, а Ларсонов. Начиная с прадедушки, нас всего 14. Но вообще-то они посчитали меня зря. У них что-то кончилось на мне. Или с меня началось...

Озадаченный взгляд новой знакомой говорил, что она старается понять, но пока не может.

– Ну, в общем, потом они, может быть, станут называть меня Первым, – сказал Людвиг задумчиво. – Поживем – увидим... Слушай, вот я гляжу на тебя и сомневаюсь: знакомиться поближе или не стоит? Цвет шубки твоей – он мне что-то напоминает...

Тутта сказала, что никакая это не шубка, это пушинки. А цвет - ну что он может напоминать? Солнышко, наверное... а что еще?

– Но ведь ты... птица?

Тутта кивнула.

– И сказала, что не умеешь хорошо летать... И у тебя желтый пух... – Он соображал вслух и что-то в нем цепенело. – Кажется, я влип... Ну говори прямо: курица, что ли?

– Да нет, я еще не курица, – отвечала она дружелюбно и запросто.. Его затруднения казались ей всего-навсего забавными!

– "Еще не..."- повторил он. – Успокоила! А где ты живешь? У людей?

– Да, а что?

Пока Людвиг делал вокруг Тутты ознакомительные круги, мысль его работала так: "Определенно влип в историю! Но, с другой стороны, я ведь хотел к людям...вот и случай подвернулся..."

– Как они, люди-то? Можно с ними... ну... кашу сварить?

– Как чудно ты спрашиваешь... Я ни разу не варила с ними кашу, а вот они с нами... (здесь она не удержала глубокого вздоха печали) нет-нет, а варят бульон...

Людвиг испытывающе поглядел на нее и признался, что целый день не ел ничего... что в животе у него – целый "оркестр"!

Тутта с интересом приложила ухо и заметила, что у него действительно там нескучно... А он сказал: да, но зато самому невесело!

– Бедный Людвиг... – кажется, до нее дошло. – Ну вот что: там у нас во дворе полно всякого съестного. Проводи меня домой – угощу.

Предложение звучало по-честному, но...

– Да, тебе хорошо, ты тут своя. А меня, наверное, ни за что не пропустит вон тот огромный... Расставил ручищи и звенит. Зачем он звенит-то?

Тутта проследила за его паническим взглядом и прыснула со смеху:

– Этот? Он пропустит. Я с ним договорюсь! Айда...

Людвига вновь застопорил страх.

– Ну хочешь, я обзову его как-нибудь? – и она крикнула наверх:

– Эй ты... дурак! Образина! Фигня на палочке! – Страшилище никак не отвечало на оскорбления. То есть абсолютно безучастным оставалось. – Ну, видишь? Все равно, что пустое место! А ты подумал, что это – человек?

Людвиг покаянно улыбнулся. Потом вспомнил:

– А Пес Максимилиан? Скажешь, он тоже не опасный?

– Смотря для кого... Я знаю один лаз в нашем заборе, которого он не знает, наш Максик. Показать? Я бы показала... но ты так странно, так неудачно пошутил... Когда сказал, что твоя бабушка была... этой самой...

Людвиг предложил ей забыть об его родне, а помнить другое: с этого дня Тутту и ее семью не тронет ни один лис, – он берет это на себя.

За эти слова он был обласкан лучистым взглядом новой приятельницы. "Он – потрясающий", – подумалось ей.

"Здорово, что у нее такой солнечный цвет, – с симпатией думал он. – И характер, вроде бы, не противный..."

Особенно, если б он стал ее сравнивать с "друзьями", которых оставил в лесу! Но сравнивать ее ни с кем не хотелось.

– В таком случае... в таком удивительном случае я веду тебя смело, да? Еще минутка – и ты будешь угощаться в тепле, в уюте, среди друзей...

Она раздвинула лопухи, обнародуя перед Людвигом тайный лаз.

– Сначала ты, – сказал наш герой.

– Но ты же гость!

– Мало ли что... А ты – девочка, – хмуро настаивал он.

– Надо же, – Туттин голос захлебнулся даже, – какой пин-пин- пинтеллигентный!..

И они скрылись из виду – сперва она, потом он.

Удивительное дело: перед этой встречей небо сулило ненастье, а теперь на нем – ни облачка! Великолепная стояла погода!

Глава 12.

К у к а р е у л !

В домике Тутты Карлсон (а, выражаясь прямолинейно, – в курятнике) был мертвый час, все дремали, кроме самой Тутты и отлучившегося по своим делам главы семьи – Петруса Певуна. Один совсем молоденький петушок зевнул и осведомился:

– А Тутта все гуляет у нас? Ну и ну...

Дородная наседка по имени Мадлен, дремала с одним открытым глазом, бессонно бдительным; она высказалась, запинаясь от негодования:

– Пускай даже ко-коршун унесет эту ко-ко-кокетку, меня это не ко-ко-колышит!

"Кокетка" появилась в тот же момент.

– Мамуля! Кого я привела! – известила она, сияя. – Входи, Людвиг... здесь только свои... А то, что папы нет, – это кстати...

Наш герой, опасливо вдавливаясь в стенку, оказался внутри... И – что тут началось! Он чуть не оглох, такой крик и гвалт поднялся. Среди общей кокофонии выделялись выкрики:

– Помогите!

– Тревога!

– Здесь Лиса!

– Караул!

– Спасайся, кто может!

– Куда ты... куда ты... куда ты...

Тутта заклинала их успокоиться:

– Тихо, вы! Дайте же объяснить! Мама, вели им всем замолчать! Людвиг, не бойся... они сами обалдели от страха! Пе-пе-перестаньте!

Этот ополоумевший желтый детсад не видел, что у гостя совсем не разбойничьи намерения, что ему самому делается дурно здесь! Да, самочувствие у Людвига было полуобморочное – от страха, от голода, от смущения, а больше всего – от нелепости, от двусмысленности какой-то! Он даже не мог утешиться тем, что оказался в театре абсурда, он и выражения-то не знал такого...

Понадобилась долгая, как час, минута кошмара прежде, чем наседка Мадлен кое-что уразумела и стала утихомиривать свое семейство:

– А ну, не пищать! Все целы, никто не задушен пока? Ко...к-ого ты привела, негодница?!

В наступившей, наконец, тишине Тутта представила нашего героя:

– Это Людвиг Четырнадцатый Ларсон. Он не плут и не собирается никого душить! Ему можно верить, понимаете?

Но Мама сперва ушам своим не поверила, а потом расхохоталась:

– Ларсону? Ларсону – можно верить? Ты глупа, дочь моя...

– Она умнее некоторых взрослых! – вмешался Людвиг.

– Помолчи! – пихнула его локотком Тутта. – Я только хотела сказать, как ты хорошо воспитан, а ты... Да, мамуля, его бабушка была Лисой, он не отрицает, но сам он...

У Мадлен даже зоб раздулся и глаза полезли из орбит:

– Что значит – бабушка? А дедушка?! А его отец?! Я, слава богу, знаю его папочку не понаслышке... Мы знакомы близко, ближе, чем хотелось бы... Его обхождения со мной я до конца дней своих не забуду!

– Но сам Людвиг – другой! – стояла на своем Тутта.

В маминых мозгах это никак не укладывалось. (Они ведь были куриные – извините, мы вынуждены это напомнить. Но и люди, кстати, многие люди рассуждали бы точно так же!)

– Как это – "другой"? Он питается незабудками? Он играет на флейте? У него крылышки? Лис есть Лис! Ты погляди, как он глотает слюну... как он ощетинился и напрягся...

– Да, – объяснила Тутта, – он очень голоден, он с утра ничего не ел...

– И поэтому ты привела его в курятник?! – взвизгнула Мадлен.

Людвиг приложил руку к сердцу и подтвердил, что это чистая правда: он и впрямь ужасно голоден; а курятник здесь или свинарник или любое другое учреждение – для его аппетита это без разницы... Поразительно, конечно, прозвучала эта речь. Неслыханно!

Тутта подманила его к миске с едой и смущенно пробормотала:

– Вот... не знаю только, понравится ли...

Но Людвиг стал глотать так жадно, что и сам не понял, вкусно ли ему. Скривился он несколько позднее.

В изумлении наблюдала Мадлен, как гость поглощает пшено!

– Смотри-ка... А я уж решила, что начнет он прямо с меня...

С набитым ртом гость отвечал, что не ест старой курятины. То есть может, конечно, когда ничего другого нет, но...

В общем, Тутте пришлось ущипнуть его, чтобы он осекся.

– И это моя дочь называет хорошим воспитанием! – Мадлен была по-женски задета, но в знак наплевательства махнула крылом: лисенок-то совсем щенок, дитя... – Вот что: доклевывай... то есть, дожевывай побыстрей и уноси ноги отсюда! Сейчас вернется Петрус Певун, он знает цену вам, Ларсонам... ему не объяснишь, что ты "другой"... Хотя ты и вправду, кажется, недотепа... Но гляди, Тутта: пригласишь на ужин кого- нибудь еще из них – и завтракать тебе уже не придется никогда.

И тут Людвиг подавился, закашлялся и крикнул сквозь кашель:

– Послушайте... Я вспомнил! Вы все... в опасности!

Стало тихо. Чтобы гость мог продолжать, хозяевам пришлось деликатно поколотить его по спине.

– Сегодня ночью, – объявил он, содрогаясь сейчас за них больше, чем они сами за себя, – к вам собирается Лабан, это самый способный негодяй в нашей семье...

– А кто сказал, – сощурилась Тутта, – что нас теперь не тронет ни один Лис?

– Я... Но я только сию минуту вспомнил, как он грозился... Ну да, правильно... этой ночью... Я не слишком поздно вспомнил, а? Вы успеете что-нибудь придумать?

– Пи...пи...пи... пиковое положение! – запищали цыплята.

– А если нет... я тогда сам, сам его встречу тут! – закончил Людвиг.

Мадлен цыкнула на детей, что – нет, никакое не "пиковое"... что всегда можно выкрутиться, если знаешь о беде заранее... Тутте было сказано, что теперь и маме видно: он и вправду симпатичен, ее дружок... И Людвигу была выражена общесемейная благодарность!

А закончила Мадлен так:

– Ничего, пусть этот тип явится! Максимилиан будет на посту, да и мы сами не станем сидеть, сложа крылья... Еще раз спасибо тебе!

В этот миг явился Петрус Певун. Этот глава семьи напоминал стареющего тореодора, который и в будни надевает знаки былой славы и характер которого портится из-за того, что славы этой – недодано. Вообще была в нем частица чего-то испанского! Петрусу сразу не понравилось "вече" в курятнике: четверть девятого уже! Что за митинг в такое позднее время?

– Петрус, позволь тебе представить и объяснить...

Напрасно Мадлен загораживала собой Людвига, – тот сам высунулся, чтобы разглядеть этого командира и хозяина с его орденской лентой через всю грудь и гордыми шпорами. У взрослых есть для таких целая охапка заграничных слов: колоритный...импозантный... эффектный... экстравагантный...

А когда сам Петрус увидел гостя – куда только вся гордость подевалась? Ужас исказил черты и голос вояки.

– Что такое? Лис в доме?! Караул!

– Петрус, не горячись, дорогой, – это не враг...

– Что-о-о? Может, у меня уже куриная слепота? Я не узнаю, по- вашему, рыжего вора? Это вы тут одурели совсем... Или он мозги вам запудрил, этот хитрец... Сидят и мирно беседуют! С кем? Бабы есть бабы!... Максимилиан! Кукареул! Держи бандита!

В общем, – снова здорово и опять двадцать пять, только громче, отчаянней и с худшими последствиями. Раздался лай. Вместе с петушиными криками он возбудил с новой силой все страсти в курятнике. Напрасно пытались Тутта и Мадлен что-то объяснить главе семьи, да и поздно было: на подходе был тот, кем в доме Ларсонов с колыбели пугали детей! Враг номер один! Наш герой дрожал и сам был готов кажется, кудахтать...

Раскачивалась неяркая лампа в проволочной сетке. Когда появился Пес Максимилиан, Людвигу было недосуг его рассматривать, он потом оценит детали... если до этого изловчится уцелеть! А детали такие: седеющий прямостоящий ежик волос, кустистые бакенбарды и детски простодушное выражение на грубоватом лице. Судя по лицу – деревенщина, прямо скажем! А облачен он был в старый кожаный комбинезон, в перчатки с раструбами, и смахивал на шофера начала автомобильной эры.

– Где? Кто? Об чем крик? – хрипло, отрывисто спросил он.

– Да Лис же! Лис в доме! – топал Петрус сапогом со шпорой и указывал на Людвига; а тот исполнял, бедняга, какие-то обманные маневры, короткие перебежки, а сам чувствовал всеми печенками, что не помогут маневры, что не уйти ему от этого кожаного громилы...

В этот момент Тутта изо всех своих небогатых силенок швырнула в лампу той миской, которую опорожнил с голодухи Людвиг, – и лампа, прощально мигнув, погасла.

– Беги, Людвиг, миленький! – расслышал он среди всеобщего писка милый голос.

Не успев поблагодарить Тутту, он выскочил вон – прошмыгнул буквально между кожаных ног главного врага!

И началась погоня во дворе! Насколько же тут сложнее спрятаться, чем в лесу... Фонарей понавесили... И маячит тень Человека за занавесками в окнах большого дома... Спасибо, по крайней мере, что этот в охоту не втянулся пока – судя по звукам, в доме увлечены музицированием. Музыка обещала бесконечность жизни, в которой нельзя и представить себе вражды и жестокости – зачем они? что за вздор? – будет только любовь, милосердие и служение изящным искусствам... В доме играли старинный концерт для скрипки и альта.

Если бы не это, Максимилиан, бесспорно, схватил бы нашего героя! Но погоню как-то размагнитила музыка: был момент, когда они оба заслушались на виду друг у друга, и млели от восторга, забыв о своих обязанностях – удирать и догонять! И вспомнили об этом одновременно. И возобновили свои круги. И тут вышло так, что Людвиг исчез из поля зрения Максимилиана. То есть – как сквозь землю!!!

Пес еще покружил. Капитально высморкался, чтобы заострить нюх... Нет... похоже потерял след. А все из-за этих звуков – против воли чарует, расслабляет...Безобразие, работать мешают своей игрой!

Глава 13.

Враг мой – брат мой...

А в курятнике Мадлен доказывала своему повелителю Петрусу:

– Да нет же... не собирался он никого душить, милый!

– Ха-ха! И еще тридцать три "ха-ха"! – нервно отзывался повелитель.

– Лисы – они как грибы, – вступила Тутта, цитируя своего друга, – есть плохие,а есть хорошие...

Но больше, чем спор, занимала ее смотровая щель, позволяющая следить за ходом событий во дворе. Там, в сотый раз оглядываясь и принюхиваясь, маялся сбитый с толку Максимилиан.

– Вздор! Все, все они одинаковы! У всех на уме одно!

– Ну как же, Петрус, – вновь подступала Мадлен. – Ведь даже поговорка есть: "В семье не без..." Нет, не то, это мало подходит. В общем, смысл такой: семья неважная, а зато в ней... один добрый чудак... И еще про стадо – как одна хорошая овца все стадо ... украшает.

– Какой Баран тебе это сказал?! – пучил глаза Петрус.

– Вы бы лучше о той опасности покумекали, про которую Людвиг предупредил! Благородный Людвиг!.. – взволнованно произнесла Тутта, лишь на миг отрываясь от смотровой щели.

* * *

Максимилиан опустился на землю у своей будки. Он выдохся.

– После такой погони, – сказал он в пространство сквозь одышку, – они мне кислородную подушку должны выносить! И камфару! И бром!..

И тут же из его конуры высунулся Людвиг! По своей воле! Он был – сама благовоспитанность:

– Добрый вечер... А знаете, моя мама – она раньше работала в лесной аптеке, и у нас дома лекарств – полным-полно... я могу сбегать...

Максимилиану хотелось глаза себе протереть:

– Минуточку... Это как понимать?!

Умирая от страха, Людвиг пытался лишь оттянуть неизбежное:

– Просто мне больше негде было спрятаться... Се ля ви!

– Се – что? Се-ля – как?

– Се-ля-ви! Так, знаете в Париже отвечают на самые трудные вопросы. – И от ужаса перед неизбежной расплатой он пропел:

Я скажу, как француз: се ля ви!
Ты судьбу не брани, не гневи,
Ты считай ее редким гостинцем,
Если сам ты – не в клетке зверинца...

Вы не бывали в Париже? Говорят, неплохое местечко... только вот зверинец там ни к чему... вы согласны? А как вам песенка – ничего? Я ее почти всю запомнил – хотите?

– Что это, что это ты затараторил? "Се ля ви".... "Париж" – неплохое местечко"... Песенка... да ты понимаешь, где ты и кто перед тобой? Нет, ну каковы плуты – спрятаться в моей собственной конуре! Даже не уверен, что на такое хитроумие и наглость сам Ларсон-старший способен...

Людвиг отвечал искренно:

– Я так и подумал, что вы подумаете, что я не додумаюсь до этого! А Ларсон-старший – это мой папа. А ему передам, что меня похвалили, можно? Он вас уважает очень... ему приятно будет...

Максимилиан отозвался на это оживленно, он был польщен.

– Уважает, говоришь? Еще бы! Я однажды застукал его здесь во время страшной грозы. Было это, помню, в начале мая... Гром гремит, молнии сверкают, кусты трещат... а мы с ним бежи-и-им во все лопатки!.. На его левой задней должна была остаться отметина на всю жизнь с того дня – от меня подарочек!

Людвиг пообещал: вот сейчас приду домой – и тут же попрошу, мол, отца, чтоб показал... "Сейчас придешь?" – переспросил Максимилиан. И посмеялся, и головой покрутил... И со словами: "Нет, милок, это вряд ли..." надел на Людвига ошейник; там щелкнул миниатюрный замок. Свободный конец поводка Максимилиан намотал на кожаную свою лапу ...

– Теперь ты свои песенки насчет "се ля ви" и зверинца споешь Хозяину и его гостям!..

Людвиг замотал головой.

– Что? Не будешь?

– Вам бы – спел, а им – никакого желания...

– Подлизываешься? Или уже и до вас слушок докатился про эту слабость мою?

– Про какую?

– Про сочинительскую... – видно было: страсть как нужно было ему поделиться. – Такой, понимаешь, зуд напал – кажется, мясом не корми, только дай две строчки сложить, чтоб в рифму... Ты сам-то не балуешься?

Тут Людвиг покаянно кивнул.

– То-то, я гляжу, – со страху трясет его, а он – песенку впереди себя катит! Силен!

– Про "се ля ви" – это не моя, это старого Барса песня. У меня другие две есть – вот те мои.

– Ишь ты... А я, понимаешь, позавчера только начал. Вот у тебя как началось? Я, к примеру, сперва просто подвывал...

Если у него, у Людвига 14-го, берут консультацию, он – пожалуйста... Понятно ведь: с кем попало не откровенничают на такие темы, нужен опыт и особый настрой души. И более опытный, хотя и совсем еще юный поэт сказал пожилому и начинающему, что подвывать – это правильно. И даже обязательно! Потому что в первые полчаса в тебе гудит какая-то музыка... Максимилиан обрадованно стал выяснять, когда на Людвига в первый раз накатило, – днем? утром? Вот лично на него – ночью. Всю ночь жутко хотелось выть! Вообще-то он воет неплохо: в молодости на деревенском конкурсе второе и третье места брал, даже чаще – второе...

Вдруг замолчал Максимилиан и глянул на своего пленника подозрительно:

– А не зря я с тобой так откровенно-то? Может, все ты врешь? А ну, дай-ка мне рифму на слово ОШЕЙНИК!

Не задумываясь, Людвиг выдал ответ:

– МОШЕННИК!

– Ха!.. Лихо... Но это легко тебе... в любую лужу глянул – и там мошенник отразится! А вот словечко потрудней: "ОЗЕРО"... Ну-ка? "Озеро" – раз..."озеро" – два... "озеро" – два с половиной...

Со стороны даже нельзя было предположить, как много зависело сейчас в судьбе нашего героя от стихоплетских его способностей...

– "ЗАМОРОЗИЛО"! – победно выкрикнул пленник.

С неподдельным уважением Максимилиан посмотрел на него : надо же... В чем фокус тут? Вот у него самого не получалось ни черта с этим озером...

– Ну раз ты такой спец, – решил старый Макс, – спою я тебе мою первенькую и пока единственную... Этой ночью я к ней еще два куплета навыл. Значит, так...

Он взял гитару, на которой только два аккорда знал и дребезжащим голосом начал:

Не больно-то весело цепью греметь -
Спросите у пса у любого!
Но будешь греметь, коли хочешь иметь
К обеду остатки жаркого...

Не очень-то сладко зависеть весь век
От кожаной плетки свистящей...
Но вспомнит Хозяин, что он – человек,
И косточки выдаст послаще...

Тут ему пояснение понадобилось:

– Если честно, то плетку и цепь я выдумал, чтоб жалостней было. Ты не думай, плеткой у нас не машут зря... да и цепь – это редкий случай...

Людвиг попросил не объяснять ничего, а петь и петь – и так все ясно! Автор куплетов зачерпнул из этих его слов поддержку моральную, и песенка продолжалась:

Я не из кошачьей породы подлиз
И кормят меня не напрасно:
Я сторож, я кур охраняю от лис,
И курам со мной безопасно!

Не раз я трепал воровской рыжий мех!
И плутам бывало несладко...
Воспитывать яйца могли без помех
Пеструшки мои и Хохлатки...

– Тебе, милок, не очень обидно слушать такие вещи? – опять перебил сам себя Максимилиан.

– Совсем почему-то не обидно...

– Брось: немножко-то задевает! На нервишки свои не жалуешься? А то у меня еще девятнадцать куплетов на эту тему... Петь?

– А что? Спешить некуда... дождик не каплет... пойте на здоровье!

– Ну спасибо, коли так... Давай я ошейничек тебе ослаблю... чтоб не так строго душил...

* * *

В эти минуты Папа Ларсон сидел, мрачно уставившись в пасьянс, который никак не желал сойтись. Мама Лора металась из угла в угол, будто в клетке, она себе места не находила...

– Нет, ты только представь себе: вдруг он затеял разоблачать Гиену Берту? Выяснить, где у нее совесть? Тогда он валяется где-то с прокушенным горлом!

– Ну зачем, зачем такие страсти-мордасти? – отвечал Папа с наигранной беспечностью... Берта знает, что за малышом стою я... Нет, она не посмеет. А на рассвете мы объявим общелесной розыск...

– Доживу ли я до рассвета? Каждую минуту он может погибнуть... с этой своей беззащитной честностью! За что мне такая пытка? А тут еще Лабан – ну почему именно сегодня он отправился на эту опасную операцию?! Зачем ты позволил?

– Ну приспичило парню! И потом, он уже мало интересуется моим мнением... се ля ви!

– Ну что ты опять селявикаешь? Что это значит?! С таким же успехом ты мог бы куковать! Или блеять! Или мяукать!

– Лора! – Папа грохнул кулаком по столу так, что взлетели карты. – Ты не трогай уроки старого Барса... это – святое!

Мама криво усмехнулась и ответом его не удостоила.

– Вот из-за тебя пропал валет... Где бубновый валет, я спрашиваю? А-а, вот он... Это – Людвиг, я ж на него загадал... И что любопытно – нет, ты глянь, – при любом раскладе за ним увязывается эта дама... У них какие-то хлопоты... потом разлука... потом опять его дорога к ней... потом он поблизости от нее, но – странно! – в казенном доме почему-то...

– Людвиг – ребенок! Не прикрывайся им, не впутывай его, если даже в такую ночь на уме у тебя – дамы!..

Хищный зеленый огонь, ничего хорошего не обещающий, зажегся в маминых зрачках. Она смахнула со стола все карты. Папа догадался, что лучше не спорить сейчас – опасно. Кротко опустившись на колени, он ползал и подбирал карты с пола, утешая себя все той же французской присказкой – еле слышно, впрочем...

Глава 14.