Традиции гуманизма в России

Русская традиция гуманности начала складываться в Киевской Руси. Она опиралась, с одной стороны, на нравственные народные устои, облаченные в мифологические и языческие формы, с другой – на христианскую этику, внедрявшуюся в народное сознание вместе с православием в X – XI вв. Этическая составляющая древнерусского любомудрия носила явно нетеоретический характер и во многом сводилась к описанию разного рода нравственных требований для верующего человека. Лишь в культуре Московской Руси XIV – XVI веков можно найти первые ростки пробуждающегося интереса к «естественному» человеку, его природе и месту в мире. Так, например, «Предание» Нила Сорского ориентирует человека на праведную жизнь «от своего рукоделия» и наставляет на путь нравственного совершенствования. Главным для него было нравственное подвижничество человека, несущего бремя каждодневного труда. Нил Сорский постоянно выступал против формального выполнения религиозного долга, подчеркивал значение нравственного усилия, непрерывно совершаемого человеком. В его «Уставе» дан психологический анализ внутреннего мира человека. Иосиф Волоцкий (1439/1440 – 1515) в понимании человека исходил из принципа богоподобия. Человек, согласно его взглядам, – это некое плотское божество, «венец творения», призванное царствовать над миром. Человек «по образу и подобию созданный, носит в себе Божие подобие: душу, слово и ум». Таким образом образ Божий, воплощенный в человеке – это, как сказали бы мы сейчас, основание абсолютного человеческого достоинства. Учение о добродетелях человека разрабатывается несколько позже Симеоном Полоцким (1629 – 1680). Он подразделял добродетели на богословские (вера, надежда, любовь) и собственно моральные. Полоцкий был человеком исключительных дарований и разносторонней образованности. Говоря о человеческом блаженстве, он ссылается на слова Аристотеля: «Блаженство есть исполнение желаний. Однако в этом мире желания не исполняются. Пусть человек завладеет всей Вселенной, и все равно он будет желать получить что-либо свыше».

В конце XVII – начале XVIII века наступает новый этап в истории русской культуры, когда европейские философская и гуманистическая традиции становятся достоянием русских ученых, писателей и общественных деятелей. Реформы Петра Великого заложили в России основы светской культуры, в рамках которой творили ведущие деятели эпохи русского Просвещения

Михаил Васильевич Ломоносов (1711 – 1765) – величайший русский ученый, просветитель, сравнимый по силе и разносторонности таланта с титанами Возрождения. Он осуществил бесценный вклад в развитие отечественного естествознания, исторической науки, словесности, российского образования. Универсальность и многогранность, беззаветное и страстное служение науке, вера в разум, преобразовательные, творческие и познавательные силы человека – все это сближает русского мыслителя с гуманистами предшествующих эпох и придает его творчеству и общественной деятельности, бесспорно, гуманистический характер.

Деизм как основа мировоззрения Ломоносова так приближал человека к Богу, что между ними возникал разговор практически равных существ:

Устами движет Бог; я с ним начну вещать.

Я тайности свои и небеса отверзу,

Свидения ума священного открою.

Я дело стану петь, несведомое прежним!

Ходить превыше звезд влечет меня охота

И облаком нестись, презрев земную низкость.

Ломоносов, обладавший необыкновенной силой воли и мужеством противостоять препятствиям на жизненном пути, полагал, что жизнь человека на земле состоит в неустанном делании на благо человека и общества. Он не мог считать уход от мира духовным подвигом, скорее наоборот, он полагал его чем-то эгоистическим и никчемным. Характерна его насмешка –

Мышь некогда, любя святыню,

Оставила прелестный мир,

Ушла в глубокую пустыню,

Засевшись вся в голландский сыр.

Социальная программа преобразования российской действительности отличалась у Ломоносова здравым смыслом, уважением к органике народной жизни и уверенностью в том, что лучшим способом «сбережения» россиянина является сочетание поддержки лучших традиций народа с мягким реформированием в области образования, ремесел и торговли.

В творчестве Гаврилы Романовича Державина (1743 – 1816) очевидно сказывается приверженность идеалам Возрождения. Его поэзия – это характерное для XVIII века осмысление величия и красоты человека и бытия. Поэт видит в человеке отражение Божия величия и познает Творца через его творение. Воспевая человека, он восславляет Бога и наоборот, прославляя Творца, он поет хвалу его созданию: «…Ты во мне сияешь / Величеством Твоих доброт; / Во мне Себя изображаешь, / Как солнце в малой капле вод». Человек, по его мнению, поставлен Богом в центр Вселенной, и потому несет на себе печать Божественного совершенства:

Частица целой я вселенной,

Поставлен, мнится мне, в почтенной

Средине естества я той,

Где кончил тварей Ты телесных,

Где начал Ты духов небесных

И цепь существ связал всех мной.

Я связь миров, повсюду сущих,

Я крайня степень вещества;

Я средоточие живущих,

Черта начальна Божества.

Державин завершает свое стихотворение-гимн в поистине паскалевском ключе: «Я царь – я раб – я червь – я Бог!»

В целом Державина отличает трезвое видение трагических антиномий жизни («Где стол был яств, там гроб стоит; / Где пиршеств раздавались клики, / Надгробные там воют лики…») и человеческой природы («Я телом в прахе истлеваю, // Умом громам повелеваю»). Никто прежде в русской литературе, за исключением Ломоносова, не ставил человека столь высоко, как это сделал Державин.

Гениальный ученик Державина, Александр Сергеевич Пушкин (1799 – 1837) – признанная глава русской литературы, яркий представитель светской культуры. Возрожденческий гуманизм и Просвещение обусловили мироощущение Пушкина. Его гений прошел строгую поэтическую школу классицизма, а все его творчество несет на себе печать Ренессанса и «века Разума»: оно пронизано духом вольнолюбия, свободы мысли и творчества. Его многогранная духовная деятельность – становление нового культурного сознания, новой русской культуры. Пушкин универсален. Поэтическая гениальность, дар прозаика и по-научному трезвый склад ума, способность выражать себя в различных стилевых направлениях (классицизм, сентиментализм, романтизм, реализм), открытость жизненному опыту и неутомимость в поиске форм и средств выразительности, глубокая философичность и безудержное легкомыслие – все это сделало его творчество неисчерпаемо глубоким и человечным, вмещающим в себя всю гамму человеческих дум, чувств и состояний. Пушкин один из первых понял, что человек не просто противоречив, он «текуч». Этим обусловилась та всесторонность отображения людского бытия, за которую мы так ценим Пушкина. Уже закрепившееся за Пушкиным определение – «солнце русской поэзии» – создает образ оптимистический, радостный, легкий и жизнеутверждающий. Однако Пушкин прекрасно сумел выразить и «теневые» стороны человеческой жизни: уныние, разочарование, тоску, «сердечные угрызения»… Он не был идеальным человеком и все человеческое было ему доступно. Как верно заметил Н. Бердяев, если бы Пушкин занялся аскезой и самоспасением, то он перестал бы быть большим поэтом («Несовершенство благоприятно для творчества»). Однако едва ли не более всего ценно в поэзии Пушкина – его удивительная примиренность с судьбою, несмотря на весь тот горький опыт, который она преподносит: «И, с отвращением читая жизнь мою, / Я трепещу, и проклинаю, / И горько жалуюсь, и горько слезы лью, / Но строк печальных не смываю». Эти строки – гениальное выражение сущности человеческой жизни: сколь бы печален ни был ее опыт, он необходим и бесконечно дорог пережившему его человеку. Поэт не бежит от страданий, не отвергает их, поскольку они обогащают человеческую жизнь и придают ей большую ценность: «Но не хочу, о други, умирать; / Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать…» Средь спектра человеческих ценностей наиболее значащими для поэта являются, конечно, эстетические. Но Пушкин говорит о них как об общезначимых и общечеловеческих: «И ведаю, мне будут наслажденья / Меж горестей, забот и треволненья: / Порой опять гармонией упьюсь, / Над вымыслом слезами обольюсь…». Пушкинская жажда жизни, открытость всему человеческому, видение всех сторон бытия в их единстве – все это придает его творчеству глубочайший человеческий смысл.

В общественной мысли России гуманистическую традицию ярко и мужественно представляли радикальные демократы: А.И. Герцен (1812 – 1870), М.А. Бакунин (1814 – 1876), Н.П. Огарев (1813 – 1877), В.Г. Белинский (1811 – 1848), Н.Г. Чернышевский (1829 – 1889), Н.А. Добролюбов (1836 – 1861) и др. Выступая с реформаторских и просветительских позиций и высоко оценивая «естественный здравый разум», науку, они положили свою жизнь за «счастье народа», пробуждали его «задремавшие силы». Приверженность «естественным» взглядам на порядок вещей, апология социального равенства, теория разумного эгоизма (Чернышевский, Добролюбов) – все эти принципы отличают их социальную и политическую философию, высшим смыслом которой было освобождение человека от оков религиозного догматизма и социального рабства.

К демократической линии примыкает и поэтическое творчество Н.А. Некрасова (1821 – 1878), исполненное любовью и состраданием к простым людям. Тема человечности – центральная в творчестве этого поистине народного поэта России.

Безусловно гуманистическим является творчество гениального русского сатирика Михаила Евграфовича Салтыкова-Щедрина (1826 – 1889), этого ярчайшего проповедника «сознательной мысли» и социального прогресса, неутомимо и беспощадно развенчивавшего «уличную философию» обывательского традиционализма, глупость и своекорыстие в их властно-консервативном обличии – и вместе с тем сумевшего распознать черты аракчеевщины в социалистической утопии («История одного города»).

Неисчерпаем гуманистический потенциал наследия великих классиков русской литературы – Ф.М. Достоевского (1821 – 1881) и Л.Н. Толстого (1828 – 1910). Отказавшись от политизации искусства, они трансформировали традиционные вопросы русской интеллигенции «Кто виноват?» и «Что делать?» в вопрос о смысле и назначении человека, о глубинных структурах его психики и морали. Вопрошания о человеке – главное в их произведениях. Гуманизм Толстого и Достоевского в силу своей нравственно-религиозной и экзистенциальной (смысложизненной) заостренности не является прямым продолжением гуманизма эпохи Возрождения. Вместе с тем эти художники-мыслители существенно расширили наши представления о духовном мире человека, обнаружили в нем такие глубины, дальнейшим изучением и изображением которых занималась вся мировая литература и некоторые ведущие философские течения ХХ века. Описания феноменов свободы – у Достоевского – и бунтующего и ищущего разума – у Толстого – ярчайшие достижения русской художественно-философской мысли. Достоевского и Толстого объединяет идея бесценности дара человеческой жизни, жизнелюбия, в свете которого только и возможно решить вопрос о смысле и счастье человека.

Федор Михайлович Достоевский – это писатель-мыслитель, причем мыслитель экзистенциальный. Не будет преувеличением сказать, что Достоевского «мучила» одна тема – тема человека и его судьбы. Все его творчество антропоцентрично. Познание сути человека, по Достоевскому, есть дело чрезвычайной сложности и важности: «Человек есть тайна. Ее надо разгадать, и ежели ее будешь разгадывать всю жизнь, то не говори, что потерял время зря; я занимаюсь этой тайной, ибо хочу быть человеком». Его творчество глубоко гуманистично, поскольку при всем понимании им сложности и неоднозначности человека Достоевский был занят поисками его глубинных и предельных ценностей. Человеколюбие Достоевского достигает своего апогея в широко известных словах его героя, Ивана Карамазова: «…От высшей гармонии отказываюсь. Не стоит она слезинки хотя бы одного только того замученного ребенка».

По глубокому убеждению писателя, человеческая природа не может быть рационализирована: «Формула 2 × 2 = 4 есть уже не жизнь, господа, а начало смерти». Тем самым Достоевский, предвосхищая угрозы тотального рационализма и технократизма ХХ века, показывает потенциал насилия всеобщих суждений, облеченных в «железную логику» идеологий, в безраздельной власти которых может оказаться человек. «Все, даже самые идеальные, мерила добра, правды и разума, – пишет С.Л. Франк, – меркнут перед величием самой онтологической реальности человеческого существа. Этим определена глубокая, трогательная человечность нравственного миросозерцания Достоевского». Внутренний мир человека не только рационален, но и иррационален – вот та глубокая правда, которую раскрыл Достоевский и которую мы уже не имеем права игнорировать. Человек – существо сложное, свободное, прекрасное и несовершенное, сердце его – место битвы Бога и Дьявола, добра и зла. Но в любом случае выбор между добром и злом осуществляет только сам человек. В этом состоит его свобода – самая глубокая и фундаментальная реальность внутреннего мира человека. Свобода парадоксальна по своей сути. С одной стороны, человек не может от нее отказаться, потому что для него она всего ближе и дороже, с другой – свобода привносит в его жизнь ответственность, риск, возможность трагедии и страдания, ошибки и поражения.

Достоевский – величайший гуманист в самом прямом и непосредственном смысле слова, ибо во всяком несчастном, падшем и даже низменном человеке он умеет различать существо, достойное сострадания, нуждающееся в поддержке и спасении. Новаторство гуманизма Достоевского в том, что он выявил бездонность духовного мира человека, его естественной тайны и безмерной свободы, такую «широту» человека, которая поражала даже самого писателя (феномен «подпольного человека» – яркий тому пример). Особой заслугой этого гениального мыслителя было обнаружение недостаточности самих по себе абсолютных нравственных норм, которые он связывал с христианской моралью, для подлинного решения нравственных и жизненных дилемм. И дело не только в спонтанных проявлениях человеком его «глупой свободы». Достоевский подводит нас к мысли о необходимости сочетать этику норм и абсолютов с ситуационной этикой, свободой и ответственностью.

Творчество Достоевского крайне сложно и противоречиво. Достоевский чутко реагировал на разного рода псевдогуманистические утопии и идеи всеобщего «осчастливливания» человечества. Подлинное человеколюбие, по его мнению, заключается в том, чтобы ощущать боль другого человека как свою собственную. Все его идеи были высказаны, по меткому замечанию Томаса Манна, «во имя человечества и из любви к нему, во имя нового гуманизма, углубленного и лишенного риторики, прошедшие через все адские бездны мук и познания».

Лев Николаевич Толстой особенно ярок как гуманист, прежде всего, в своих нравственных проповедях, в своем страстном призыве к самосовершенствованию, «деланию добра», в учении о ненасилии. Как один из последних великих моралистов России, гигантов духа Просвещения Толстой придавал исключительно важное значение разъяснению законов достойной жизни и нравственности. Его религиозно-нравственное учение предлагает фундаментальные и общечеловеческие, ясные и простые для понимания и исполнения правила жизни, отвращающие человека от зла, поощряющие к добру и помогающие уяснить через это свое истинное призвание. Толстой желал культивировать в человеке его «высшую природу», сделать духовные ценности приоритетными в обыденном сознании. Он стремился к тому, чтобы как можно больше людей, независимо от их интеллектуального развития, вероисповедания и рода деятельности, признали, что главное – это постижение всеобщего и универсального, нравственного и разумного закона, которому должна следовать личность. Во имя этого Толстой говорит очень просто, взывая к пониманию и здравому смыслу, считая, что именно понимание является исходной установкой в процессе самосовершенствования.

По мнению писателя, только религия как «высшее сознание» составляет истинный нравственный ориентир. В том, как Л. Толстой понимал смысл и назначение религии – быть указателем высшего и доступного пониманию смысла жизни – заключается сущность его гуманизма. Основную причину всех зол и несчастий на земле он видел в ложных религиозных учениях: если ложно религиозное сознание, то все другие попытки исправить человеческую природу будут безуспешны. Поэтому он столь страстно проповедовал «истинную религию», главным критерием которой является разумность. Он хотел преобразовать христианское учение так, чтобы оно обращалось непосредственно к человеческому уму: «Учение все состоит в том, чтобы верить своему разуму, блюсти его во всей чистоте и развивать его и, поступая так, получить благо истинное, вечное истинной жизни». Толстой религиозен, ибо, по его убеждению, человек сильнее всего нуждается в метафизическом знании, то есть ему необходимо «объяснение пределов жизни во времени и пространстве». Толстой призывал собирать духовные блага, но не на небе, а на земле.

Толстой страстно желал склонить людей на сторону добра и преобразовать фактически всю духовную культуру человечества: искусство, науку, философию, религию, поставив их на службу народному просвещению во имя совершенствования духовной природы человека. Высшей религиозной ценностью, по Толстому, является любовь, а смыслом жизни – любовное, братское единение людей. Он надеялся на ненасильственное преодоление зла в мире и перевоспитание «животной природы» в человеке как опоры этого зла. Он возвышал голос против многого, что считал ложным и несправедливым в современной ему действительности, его социальный критицизм был радикальным и острым. Глобальная задача пересотворения человека в глазах Толстого, уповавшего на народное просвещение и чрезвычайно много сделавшего на этом пути, не выглядела утопией.

Толстому было близко понимание духовности как собственно человеческого начала, общего людям всех народов и исповеданий, которое и следовало развивать и просвещать. Все начинается с человека, и будущее творится человеком будущего. Поэтому в поисках истины Толстой обращался ко всеобщему мировому опыту воспитания духовного человека, к духовным сокровищам мировых религий, прежде всего, к христианскому учению, но также религиозным учениям Востока и Запада. Его привлекали философские идеи Сократа, Кришны, Эпиктета, Будды, Марка Аврелия, Конфуция, Руссо, Канта, Эмерсона, Торо и многих других мудрецов, обогативших мировую гуманистическую мысль. В своих этико-философских трактатах Толстой создал концепцию такого человека, который своим настоящим, нравственно должным отношением к миру торит будущую жизнь на земле. Он постоянно стремился доказать, что совершенствование человека – это преодоление противоречивости его родовой природы ради достижения счастья. Счастье же, по Толстому, зависит только от того, что сам человек представляет собой, каково нравственное качество его жизни. Поэтому человек должен жить так, чтобы «делать как можно меньше зла и как можно больше добра», «уметь избегать зла и творить добро с наименьшей, по возможности, затратой усилий». Только любовь к другим людям может открыть человеку врата к личному счастью. Понятия любви, добра и Бога в учении Толстого слиты воедино. Бога он определяет через добро. Еще чаще он писал, что Бог есть любовь. В труде «Что такое искусство?» он подчеркивает фундаментальность, первичность понятий добра и жизни: «Добро есть вечная, высшая цель нашей жизни. Как бы мы ни понимали добро, жизнь наша есть не что иное, как стремление к добру, то есть к Богу. Добро есть действительно понятие основное, метафизически составляющее сущность нашего сознания, понятие, не определяемое разумом. Добро есть то, что никак не может быть определено, но что определяет все остальное».

С современным гуманизмом Толстого сближает, в особенности, его концепция самосовершенствования. Последнее заключается как в том, чтобы обрести любовное и деятельно доброе отношение к миру, так и в доверительном познании вселенской жизни в ее целом и в частностях как чего-то родственного человеческой личности. Ибо все мы – от мотылька, летящего на свечу, до величественных горных вершин и звездного неба – частицы бесконечного океана жизни. Понимание этого ведет человека к любви, а значит благу и счастью. Постижение жизни – это и познание человеческой истории, всех фаз духовного развития человека: «только одно развитие всего человечества показывает тот несомненный путь, по которому должен идти человек». По убеждению Толстого, человечество неуклонно движется от низшего и неясного понимания жизни к более общему и ясному. Именно на пути прогресса, т.е. совершенствования, обретается истина, которую Толстой определил как одно из средств достижения добра. Он усматривал прогресс не в увеличении знаний, а «в увеличении души», «в большем и большем уяснении ответов на основные вопросы жизни… Истина приобретается как золото, не тем, что оно приращивается, а тем, что отмывается от него все, что не золото». Человек должен пройти все этапы человеческой мысли не для того, чтобы жить чужим умом, а для того, чтобы, взяв готовое, идти дальше. По мнению Толстого, закон прогресса «написан в душе каждого человека» и поэтому, постигая жизнь и развиваясь, человек лишь подчиняется требованиям своей природы. Истина становится доступна человеку в силу неистребимой жажды совершенства.

Принимая во внимание тот факт, что самыми важными в жизни и духовном развитии человека, по Толстому, являются его собственные усилия, еще раз подчеркнем, что толстовскую позицию можно определить как оптимистический и виталистический гуманизм.

Николай Александрович Бердяев (1874 – 1948) – русский философ, во многих своих произведениях обращавшийся к проблемам гуманизма. Такая направленность его творчества предопределилась уже тем, что превыше всего в мире он ценил личность, ее свободу и достоинство. Однако отношение его к историческому гуманизму было сложным, – в значительной мере, может быть, потому, что ему пришлось иметь дело непосредственно с такими, по сути, тупиковыми ответвлениями от гуманизма, как русский марксизм (русский коммунизм, по его терминологии) и ницшеанство. Оба этих течения глубоко затронули сознание и душу Бердяева, как и многих других выдающихся русских мыслителей, составивших цвет духовного ренессанса в России первой четверти ХХ века – П. Струве, С. Булгакова, С. Франка, Д. Мережковского, А. Блока и др.

Особенно ярко отношение Бердяева к гуманизму выразилось в таких его работах, как «Философия свободы», «Смысл творчества», «Пути гуманизма», «О рабстве и свободе человека», «О назначении человека. Опыт парадоксальной этики», «Проблема человека. К построению христианской антропологии». В них он проявил необыкновенную чувствительность к гуманизму, глубокое понимание его истории и духа. Тему гуманизма Н. Бердяев считал центральной, «потому что это есть тема о человеке». По его мнению, экзистенциальная философия основана на гуманистической теории познания. Под гуманизмом он подразумевал признание высшей ценности человека в жизни мира, а также творческого призвания человека. Все это есть не что иное, как возвышение человека и его достоинства.

Бердяев, в своей борьбе за достоинство человека, не чужд аристократического духа, но в той части своей философии, которая может быть названа социальной, он исповедовал лучшие идеалы социализма и либеральной демократии. По мнению философа, в век капитализма пошатнулся сам образ человека, и важнейшие его достижения – научные и технические – стали главными источниками дегуманизации, разрушения основ внутренней духовной жизни человека. Свою эпоху философ называет античеловечной. Кризис человека, считает Бердяев, может быть разрешен лишь на почве нового, христианского гуманизма. При этом отнюдь не подразумевается возврат к гуманизму некоторых религиозных мыслителей эпохи Возрождения, поскольку проблемы творчества и свободной реализации человека не были, по его мнению, ими разрешены в полной мере. Ошибка исторического гуманизма, считает Бердяев, была не только в том, что он толкал человека на путь титанизма и демонизма (человекобожия), – что и обнаружилось в ницшеанстве и практике марксизма в России, – но уже в самом обоготворении им рассудка, недостаточном внимании к достоинству человека как существа, наделенного безмерной полнотой «страшной» свободы и ответственности. В целом прежний гуманизм был слишком натуралистичным и не знал тех глубин духа, которые открылись последующим мыслителям, особенно Достоевскому и Толстому.

Вместе с тем гуманизм Бердяева в значительной степени христианский гуманизм. Христианство для философа не было лишь одной из религий, как и не отождествлялось с православием. Главными в христианстве были для него идеи богоподобия человека, возвышения достоинства человека до достоинства Иисуса Христа, прежде всего, до его духовности, внутренней свободы, любви и творческой мощи. Человек и Бог могут и должны, по Бердяеву, сближаться до степени соработничества, сотворчества (в этом – суть всей его концепции творчества и философии истории). Вслед за откровением Бога, Иисуса Христа, за его Явлением человеку на очереди – откровение человека, и не только себе и миру, но и самому Богу. Вот почему Бердяев мог сказать, что достоинство человека предполагает существование Бога. Или: «Человек есть личность только в том случае, если он есть свободный дух… Эта точка зрения должна быть названа персонализмом». Здесь корень его несогласия с более ранними формами гуманизма: «до понимания парадоксальной истины о богочеловечестве никогда не поднималась гуманистическая философия».

Возрождение человечества Бердяев связывает с процессом становления личности и ее развития по пути духовности. В его произведениях уделено много внимания феноменам человеческого бытия и общечеловеческим ценностям: свободе, любви, достоинству и особенно творчеству. «Цель человека не спасение, а творчество», – утверждает мыслитель. Однако настоящий гуманизм не может ограничиться только проблемой личностного существования человека и должен включать в себя проблему общества, совместного существования людей в ходе истории. Противоречия человека, согласно Н. Бердяеву, могут быть преодолены лишь в ходе установления подлинно свободных и ответственных, разумных и человечных отношений между людьми.

В истории культуры есть немало случаев, когда мыслитель отталкивается от каких-то идей и даже отрицает их, но при этом находится в их рамках, в поле их тяготения. Сказанное полностью относится к творчеству Льва Шестова. Гуманизм Л. Шестова – это попытка преодолеть недостатки и ограниченность классического гуманизма и, одновременно, попытка вернуть человеку его утраченную свободу. Лев Шестов (Лев Исаакович Шварцман) (1886 – 1938) в истории русской гуманистической мысли занимает особое место. Он избегал любых определений человеческого счастья и тем более его рецептов, а по отношению к проповедям добра в духе Л. Толстого испытывал, кажется, отвращение. Он не являлся поборником ни одной философской идеи, и даже напротив, проявлял глубокий скепсис по отношению к ним. Не стал он и открытым апологетом гуманизма как теории или принципа. Однако в его творчестве, полемичном и парадоксальном, весьма своеобразно отразились фундаментальные предпосылки гуманизма, его дух и замысел. Не случайно его духовными предшественниками были Ф. Достоевский, Ф. Ницше, С. Кьеркегор, Г. Ибсен, А. Чехов. Творчеству этих писателей и мыслителей он посвятил ряд своих произведений, среди которых назовем «Шекспир и его критик Брандес», «Добро в учении гр. Толстого и Ницше», «Достоевский и Ницше», «Апофеоз беспочвенности», «Начала и концы», «Великие кануны», «На весах Иова». Все вопрошания и сомнения философа были порождены тщательно скрываемой и оттого особенно искренней, «тайной» любовью к человеку. Вопрос о критериях подлинной гуманности в отношениях между людьми, а также между человеком и другими реальностями был для него основополагающим. Он стремился прорваться к живому, беспредпосылочному, ничем не обремененному – идеей или бытием – человеку, будь то человек веры, человек-писатель, человек-ученый, человек-философ. Его волнует не поиск вечного и непреходящего, а человеческое, «слишком человеческое». Тем самым Л. Шестов предпринял небезуспешную попытку борьбы за «свободу индивидуального существования». Вся суть его вопрошаний и сомнений сводится к одной, в конечном счете, проблеме: человечны или бесчеловечны, с одной стороны, отношения между «идеологизированными» индивидами, а с другой – между человеком и его истинами, его идеями. В процессе расследования этих отношений взгляд философа проникает туда, где обычно останавливается течение мысли едва ли не всякого философа, и он не боится усомниться в том, в чем сомневаться, казалось бы, немыслимо и даже кощунственно. Выводы Шестова неутешительны: «Все ужасы жизни не так страшны, как выдуманные совестью и разумом идеи». Глубокую человечность и истинную доброту заключают в себе слова мыслителя о том, что вхождение в мир человеческой души с тем, чтобы подчинить ее законам, существующим для внешнего мира, – значит заранее добровольно отказаться от права все видеть там и все принимать.

Культ и апофеоз беспочвенности – вместо власти идей, умение жить в неизвестности – вместо попыток отыскания вечных истин, творческая деятельность и отсутствие пределов – вместо законов необходимости и абсолютистской морали – такова философская парадигма Шестова, продолжающая и доводящая до логического конца ренессансную идею освобождения человека от власти догм.

Шестов является чуть ли не единственным целостным и последовательным скептиком в русской философии, как, впрочем, и русской гуманистической мысли, причем скептиком настолько радикальным, что рядом с ним трудно поставить кого бы то ни было.

В ХХ веке в творчестве целого ряда русских поэтов и писателей возрождается романтическая традиция, вобравшая в себя целый спектр гуманистических мотивов. Например, стихотворение В. Брюсова «Хвала человеку» – уникальное в этом отношении произведение. Стихотворение предваряется эпиграфом из «Антигоны» Софокла: «В мире много сил великих, / Но сильнее человека нет в природе ничего». (Эти строки, в ином переводе, мы уже цитировали в начале раздела.) Оно исполнено гуманистического пафоса («Будь прославлен, Человек!») и во многом перекликается с прозаической поэмой М. Горького «Человек». Оптимистическая вера в неограниченные силы человека, способность его разума проникать во все более дальние просторы Вселенной, прославление его дерзости, отваги и героической самоотверженности сближают столь разных русских писателей.

* * *

ХХ век – возможно, самый трудный, мучительный и героический в тысячелетней российской цивилизации. И вместе с тем его богатство – это и беспрецедентный расцвет русской культуры начала века; и стойкость россиян в борьбе за выживание в самых трудных условиях порыва к коммунистической утопии; и взлеты неподдельного энтузиазма в годы коллективизации и индустриализации, причудливым образом сочетавшегося и переплетавшегося с насилием и человеческими трагедиями; и беспримерные подвиги в священной войне с фашизмом, этим мировым наваждением расизма, откровенного человеконенавистничества; и подчас молчаливое, но упорное сохранение традиций милосердия, сострадания, подлинного братства в условиях сталинизма, тоталитарного режима, устрашавшего людей, стремившегося отнять у них личное достоинство, свободу и творческую инициативу.

Парадокс советского периода российской истории состоял в том, что тоталитаризм невольно порождал феномен праведности «простого советского человека», хотя и лишенного многих прав и свобод, но испытывавшего на неидеологическом уровне общения – в семье, в трудовом коллективе, в профсоюзном доме отдыха, в пионерлагере или студенческой группе – неподдельные, искренние чувства уважения к себе подобному, доброжелательность, как и ощущение причастности к чему-то большому, светлому и справедливому. Во многом потерянное в ходе постсоветских преобразований гордое чувство причастности к «передовому человечеству» переживалось в свое время и как чувство «интернациональной солидарности» с трудящимися всего мира и на обыденном уровне снимало столь острые сегодня проблемы национальных и межрелигиозных отношений.

Не менее важной позитивной стороной жизни людей в условиях СССР было и то, что их объединяли не только и даже не столько специфические коммунистические ценности, типа «диктатуры пролетариата» и противоречивой веры в «светлое будущее коммунизма», сколько светские, фактически общечеловеческие ценности: справедливость, братство, «чувство локтя», равенство, самоотверженность, честный труд, преданность коллективному долгу, взаимопомощь и др. Не менее значимыми были и другие гуманистические ценности: оптимизм, вера в разум и науку, в технический и социальный прогресс, убеждение в том, что человек, особенно в коллективе, может очень много изменить к лучшему. И хотя эти ценности слишком часто понимались наивно и были далеки от их фактического воплощения, они были несомненными регулятивами в жизни подавляющего большинства граждан СССР, давали людям ощущение осмысленности их существования, вселяли в них энергию выживания в подчас реально бесчеловечных условиях.

Между тем официальное отношение к гуманизму было выражено в терминах марксистско-ленинской теории классовой борьбы. С этой точки зрения, гуманизм как таковой – это «абстрактный» фантом, выдумка буржуазии для одурачивания и закабаления трудящихся, а человеколюбие, милосердие, филантропическая деятельность суть не более чем «акробатство буржуазной благотворительности» (В. Ленин).

Различался гуманизм буржуазный, мелкобуржуазный, пролетарский, или социалистический, и высший тип гуманизма – коммунистический. Однако, отрицая естественность и всеобщность главных позитивных качеств человека, ставя их в полную зависимость от социального положения личности, ее классового происхождения и политических взглядов, марксистско-ленинские идеологи не доходили ни до подлинного гуманизма для всех (это объявлялось делом коммунистического будущего), ни до реально гуманного отношения к конкретной личности, если даже она отвечала строгим классовым и партийным критериям: она рассматривалась в категориях «трудящийся», «боец», «строитель» (социализма или коммунизма) или даже – по выражению одного известного советского поэта – как наилучший из возможных «гвоздей» великой «стройки» коммунизма.

В послесталинский период истории России была провозглашена программа создания «нового человека». Эта, по сути, зловещая задача переделки людей по стандартам коммунистической идеологии, к счастью, уже не могла быть решена, поскольку смягчение режима, наступившего со времени «хрущевской оттепели» (по крайней мере, были остановлены массовые репрессии) позволяло проклевываться семенам свободы, порождало спасительные двойные стандарты образа жизни. С одной стороны, это были официальные, всеми хорошо усвоенные «правила игры», полные привычного ханжества и условностей, с другой – относительно нормальная жизнь, скажем, в семье, в кругу друзей или трудового коллектива, где реальные гуманистические ценности и здравый смысл составляли мировоззренческую основу человеческих отношений.

Постепенная экономическая деградация ускоряла развал тоталитаризма, настолько исчерпавшего себя, что, ко всеобщему спасению, его крушение оказалось практически бескровным, не вызвавшим ни гражданской ядерной войны, ни развала России на бесчисленное множество «суверенных» государств. Но это не означало и не могл<