БИБЛИОГРАФИЧЕСКИЕ ЗАМЕТКИ 26 страница

Английский посол и его свита немало уди вились тому, что им довелось увидеть на пути в Регенсбург на собрание курфюрстов. Жители деревень, по которым они проезжали, не встречали их, как прежде, а бежали, принимая за интервентов. На дорогах орудовали разбойники, несколько человек из его свиты подверглись нападению – их захватили и убили недалеко от большой дороги, в четырех милях от Нюрнберга. Путешествие для мирных англичан превратилось в настоящий кошмар, и человек, оставивший о нем свои воспоминания, описывал его как страшный сон, а не реальность. «От Кёльна и дальше все города, деревни и замки были разрушены, разграблены и сожжены». В Нойкирхене «догорал дом», и в деревне они «не встретили ни единой души». На улице они натолкнулись на два мертвых тела, «одно из них было явно только что извлечено из могилы». В Айльфкирхене англичане «перекусили тем, что у нас оставалось, так как вокруг ничего нельзя было найти». В Нойштадте, «прекрасном городе когда-то, теперь разграбленном и сожженном», они увидели лишь «изможденных детей, сидевших на ступенях и уже почти полумертвых». В Бахарахе им попадались на дороге «мертвые тела, у которых изо рта торчала трава». В Рюдесхайме «его превосходительство подал что-то несчастным, и они чуть не убили друг друга, дерясь за подаяние». В Майнце «они просто лежали на навозных кучах, не в силах даже подползти за милостыней его превосходительства». Здесь город тоже был «неимоверно сокрушен», и путникам пришлось ужинать и ночевать в лодке на реке, откуда они бросали остатки еды нищим на набережной, которые так дрались, что один из них свалился в Рейн и, похоже, утонул^[1191].

Самое тяжелое положение сложилось на Рейне, но плохо было везде и всем. В Мюнхене проходившие через город испанские войска оставили после себя чуму, которая за четыре месяца унесла жизни десяти тысяч человек^[1192]. Банер жаловался, что в амбарах Ангальта и Галле для его людей не осталось ни одного зернышка^[1193].

Даже в Штирии, на родной земле Фердинанда, крестьяне подняли восстание, в результате которого тридцать шесть человек отправились на галеры, а пятеро – на эшафот^[1194]. В такие времена трудно разобрать, где безумие, а где идеализм. Обездоленный австрийский фермер-протестант Мартин Лаймбауэр набрал банду сообщников и начал выступать с антиправительственными проповедями и пророчествами. Его арестовали и отпустили, посчитав душевнобольным. Он еще пару раз тревожил власти. На третий раз его предали соратники. Место, где он скрывался, окружили, пророка извлекли из-под широких юбок двух старух и вместе с молодой женой поместили в темницу в Линце. Здесь он сначала объявил себя заместителем Господа на земле, потом под страхом смертной казни сломался, раскаялся и стал католиком. Его жена, приговоренная к пожизненному заключению, сбежала с помощником палача, который должен был на следующий день казнить ее мужа^[1195]. Эта трагикомичная история была типична для той эпохи.

Смерть Фердинанда совпала с восстановлением шведами своей боеготовности.

А началось все еще осенью. Имперцы двинулись к Бран-денбургу на соединение с саксонцами, чтобы ударить по Банеру, но маршал при содействии очень способного соотечественника Торстенссона и двух шотландцев, Лесли и Кинга, переиграл наступавшего противника. Ловким маневром он отрезал их объединенные силы у Виттштока на реке Доссе, притоке Хавеля. Здесь 4 октября 1636 года имперцы заняли позиции на холме, защищенном от войск Банера длинной и узкой лесополосой, окопались, поставили батареи и из повозок соорудили баррикады. План Банера заключался в том, чтобы выманить противника из его укреплений, окружить и разбить на ровной местности. Соответственно, он и Торстенссон, взяв с собой лишь половину кавалерии, должны были выйти из леса на нижние склоны холма, словно приглашая противника к бою. А пехоте Лесли и Кингу с остальной кавалерией предстояло неожиданно ударить по имперцам с фланга и тыла.

Хитроумный замысел Банера чуть не сорвался. Его выход из леса действительно привлек внимание имперцев, и их атака была убийственной, шведы уступали им в численности, и значительно, а Лесли и Кинг опаздывали. Когда наконец появилась пехота Лесли и начала крушить фланг имперцев, она дала Банеру и Торстенссону лишь возможность передохнуть, но не выбила имперские батареи с вершины холма. Конница Кинга, которой пришлось сделать немалый крюк, появилась на поле брани, когда и Лесли и Банер думали, что уже все потеряно. Кинг прибыл вовремя, и после его вступления в сражение оно закончилось в считанные минуты. Атакованный с трех сторон, противник предпочел капитуляции бегство. Имперцы оставили на вершине холма девятнадцать штандартов, сто тридцать три пушки, все повозки и большое количество оружия. Их спас от пленения только подрыв обозов^[1196].

В тактическом отношении план Банера был рискованный и дорогостоящий, но реализовался он успешно. Это сражение несопоставимо по значимости с эпохальными битвами при Нёрдлингене, Лютцене и Брейтенфельде, но победа в нем позволила шведам восстановить свою пошатнувшуюся репутацию. Не менее важно и то, что она нанесла тяжелый урон военному потенциалу саксонцев и лишила обороноспособности Георга Вильгельма Бранденбургского. Шведы заново оккупировали его земли, к маю 1637 года подошли к Торгау и даже угрожали Иоганну Георгу. Чуть не пал Лейпциг, на западе авангард шведских войск добрался почти до Тюрингии и занял Эрфурт.

Возрождению шведской армии отчасти способствовали перемены в Стокгольме. Отдав германские дела на откуп Ришелье не по своей воле, а в силу необходимости, Оксеншерна вернулся на родину, чтобы навести порядок в правительстве. В столице перед ним сразу встали две серьезные проблемы. Королева-мать и ее клика готовились выдать ее дочь за датского принца^[1197]. Сама она замкнулась в комнате, где все окна были затянуты черными занавесями, и собиралась держать там и Кристину в окружении лишь шутов и карликов, чем юная королева была крайне растревожена. Аксель Оксеншерна спас Кристину и от замужества, и от заточения. Он заслужил за это непреходящее неудовольствие королевы-матери и глубочайшую признательность юной королевы, о которой та, став взрослой женщиной, всегда вспоминала, если вдруг гневалась на канцлера^[1198].

Возвращение Оксеншерны в Стокгольм означало, что теперь шведские маршалы могли не беспокоиться ни о финансовых, ни о людских ресурсах для своих армий. Они могли рассчитывать на любую государственную поддержку и выделение средств для надежной защиты северогерманских и балтийских рубежей от нападения со стороны Дании.

Не в пользу Габсбургов развивались события и в Нижних странах. После длительной осады, о которой вся Европа говорила почти целый год, крепость Бреда сдалась Фридриху Генриху 10 октября 1637 года. Она находилась в руках испанцев двенадцать лет, и ее потеря, обнажавшая границу Брабанта, была первой серьезной неудачей для кардинала-инфанта. Неспособность ее отстоять дискредитировала Фердинанда Испанского не меньше, чем принца Оранского двенадцать лет назад.

Победа Банера и взятие крепости Бреда несколько снизили напряженность обстановки на Рейне, Бернхард наконец прислушался к настойчивым требованиям французского правительств и после двухлетнего топтания на месте начал готовиться к форсированию реки. Он вышел в поход в феврале 1638 года, направляясь к стратегически важному мосту у небольшого городка Рейнфельден, располагавшегося в нескольких милях к востоку от Базеля. В этом месте река течет почти строго с востока на запад, и Рейнфельден стоит, таким образом, на южном, или левом, берегу. Бернхард окружил его на южной стороне и, пользуясь паромом в Бойггене, находящимся чуть-чуть восточнее, стал переправлять часть своих людей на северную сторону, где он намечал захватить предмостный плацдарм. Атака была запланирована на 1 марта, но из Шварцвальда неожиданно подоспели имперцы во главе с Савелли, итальянским наемником, и Вертом.

Бернхард оттеснил авангард Савелли, шедший по правому берегу со стороны Зекингена. Имперцы отступили и, сделав обходной маневр через холмы, поросшие лесом, приготовились напасть на Бернхарда с фланга. Воспользовавшись короткой передышкой, он начал спешно перевозить на пароме с левого берега часть артиллерии и конницы. Времени у него было очень мало, и когда Савелли появился на фланге, половина армии Бернхарда все еще оставалась на другой стороне реки.

Он стянул имевшиеся войска к предмостному плацдарму, чтобы не пустить Савелли к осажденному городу. Организовать единство действий разрозненных войск по всему фронту, к тому же на пересеченной местности, было крайне сложно, и сражение превратилось в отдельные и беспорядочные схватки. Савелли, ударив по левому флангу Бернхарда, заставил его отойти. Но на другом крыле сражения правый фланг Бернхарда потеснил левый фланг имперцев. В результате армии почти поменялись местами. Савелли, пользуясь благоприятным моментом, проскользнул между Бернхардом и мостом, и армии закончили день на позициях, обратных тем, которые они занимали вначале.

Положение Бернхарда было незавидное. Потери его, если не считать артиллерию, были незначительные, но его отрезали от остальной армии на левом берегу реки, а Савелли стал хозяином моста и мог держать под контролем подступы к Рейнфельдену. Оставался единственный выход – отойти к ближайшей переправе и воссоединиться с армией на другом берегу. Бернхардтак и сделал: отступил к Лауфенбургу, по счастливой случайности не встретив отряды Савелли, оставленные итальянцем в Шварцвальде. Здесь он переправился через Рейн, собрал войска и пошел полевому берегу к Рейнфельдену.

Около семи утра 3 марта аванпосты Савелли с изумлением увидели, как на них идет армия, которую, по их предположениям, имперцы уже разгромили. Бросив пушки, имперцы в смятении отошли к Рейнфельдену поднимать тревогу. Бернхард остановился лишь для того, чтобы отыскать свои легкие полевые орудия, и вскоре уже появился перед городом. Он сделал три залпа по растерявшимся войскам Савелли, еще не успевшим организоваться для обороны. Их ряды дрогнули, прежде чем Бернхард нанес третий удар.

Они начали беспорядочно отступать; отряды, посланные из города, появились слишком поздно и сами оказались меж двух огней. Половина имперцев бежали, половина – сдались в плен. Савелли с позором извлекли из зарослей, а Верта, пешего и одинокого, опознали и захватили в близлежащей деревне^[1199].

В Париже пели «Те Деум»^[1200], славя поимку Верта, а Берн-хард, пополнив свою армию пленными, внезапно двинулся на север брать Брайзах, который теперь был отрезан с трех сторон.

И трудно и опасно воевать, имея ненадежных союзников. Успехи Ришелье во многом зависели от того, как ему удавалось держать под контролем Бернхарда и шведских компаньонов, придавать их разрозненным действиям хоть какое-то единство. Если один упрямец наконец сдавался, начинал артачиться другой, и к нему тоже надо было находить свои подходы. После того как Бернхард, проведя несколько месяцев в бездействии, все-таки показал, на что способен, Ришелье пришлось разбираться со шведами. Договорные сроки истекали, и Оксеншерна, посчитав, что наступил удобный момент для выхода из альянса, прежде необходимого, но теперь все более обременительного, решил искать пути к миру самостоятельно^[1201].

Он верно рассчитал, что мир нужен и новому императору. Если Фердинанд оторвет его от Ришелье, то освободится от фланговой угрозы и сможет оказать помощь кузену, кардиналу-инфанту, в Нижних странах. Почувствовав опасность, Ришелье отправил посла в Гамбург для переговоров с Адлером Сальвиусом, полномочным представителем Оксеншерны. В итоге новые обещания французского содействия, нежелание императора уступить Померанию и надежды на продолжение военных успехов Банера побороли мирные настроения канцлера, и Швеция возобновила альянс с Францией, подписав соглашение, известное как Гамбургский договор^[1202].

Фердинанд не смог разрушить шведско-французский альянс, и 5 июня 1638 года Бернхард Саксен-Веймарский появился у Брайзаха. Ришелье незамедлительно прислал ему французские подкрепления, чтобы не упустить шанс завладеть этим важнейшим для Габсбургов городом. Поспешивший на выручку баварский генерал Гёц 30 июля потерпел сокрушительное поражение при Виттенвейере, а через шесть дней Бернхард соединился с французами генерала Тюренна. К середине августа город был полностью блокирован. В октябре армия Карла Лотарингского, шедшего на помощь городу по настоянию императора, была отрезана и уничтожена войсками Бернхарда под Зенхаймом.

У гарнизона Брайзаха больше не оставалось никаких надежд на освобождение, но он продолжал держаться неделю за неделей, рассчитывая на то, что ресурсы истощатся и у противника. Действительно, только голод мог покорить Брайзах, расположенный на крутизне и защищенный с одной стороны быстрыми водами Рейна. Все попытки взять город штурмом заканчивались безрезультатно, но время помогало Бернхарду: как бы ни были малы запасы в его лагере, в городе их было еще меньше. К ноябрю жены богатых бюргеров уже продавали свои драгоценности на рынке за какую-нибудь толику муки. Люди ели конину, мясо кошек, собак, мышей, вымачивали и употребляли в пищу шкуры овец и коров. 24 ноября в замке умер один из солдат Берн-харда, попавший в плен. Его не успели вынести и похоронить: сокамерники разорвали тело и съели. В последующем умерли и были съедены еще шестеро заключенных. Только в одно утро на главной площади были подобраны тела десяти человек, умерших от голода. В декабре бесследно пропали дети-беспризорники^[1203].

Казалось невероятным, что город может так безнадежно и долго держаться. И именно в тот момент, когда фортуна наконец улыбнулась Ришелье и ключевой форпост на Рейне вот-вот будет в его руках, вдруг тяжело заболел отец Жозеф. В Париже с нетерпением ждали вестей о падении Брайзаха, но крепость не сдавалась, а старый капуцин с каждым днем слабел. История сохранила легенду о редкостном проявлении кардиналом мягкосердечия. Стремительно войдя в комнату, где лежал умирающий старик, Ришелье, изображая на лице радостную улыбку, воскликнул: «Отец Жозеф, Брайзах наш!»^[1204]За день до смерти священника, 17 декабря 1638 года, Брайзах капитулировал. В Париже узнали об этом 19 декабря.

Эльзас теперь был оккупирован от края до края на французские деньги. Брайзах, ключевая крепость на Рейне и ворота в Германию, пал. На востоке Банер нанес поражение Иоганну Георгу под Хемницем, занял Пирну, потеснил противника у Брандейса и вторгся в Богемию. Кардинал-инфант не мог ни остановить набеги французов во Фландрии, ни оказать помощь в Германии новому императору, победителю в битве при Нёрдлингене, испытывавшему нехватку и субсидий, и хороших генералов. Пикколомини затерялся в Нижних странах, Арним ушел в отставку, Верт томился в заточении у французов. Теперь Фердинанду приходилось полагаться на трех не. очень надежных полководцев: Галласа, постепенно спивавшегося и забывавшего о своих обязанностях^[1205], Хацфельда, служившего прежде полковником у Валленштейна и однажды действительно разнесшего в пух и прах небольшой контингент курфюрста Пфальцского у Флото на Везере, и Гёца, перебежчика, человека с ограниченными способностями, заменившего Верта на посту командующего баварцами. Фердинанду было нелегко набирать рекрутов и взимать подати на обезлюдевших землях, выплачивать жалованье и содержать армию. Но внезапно на Рейне весной 1639 года разразился политический кризис, поставивший в трудное положение Ришелье и давший Фердинанду время для обдумывания своих дальнейших действий.

Бернхард Саксен-Веймарский жестко заговорил о своих правах. По договору, заключенному в 1635 году, ему был обещан Эльзас. Теперь, когда его войска заняли этот край, он поставил вопрос ребром – передать ему Эльзас незамедлительно и без каких-либо оговорок или претензий со стороны Франции. Бернхард заявил также, что Брайзах сдался не французской короне, а ему персонально, и посему он намерен им владеть. Он потребовал от французов уважать целостность германских земель, верховенство германских князей и относиться к союзу с ним так же, как к альянсу со шведами^[1206].

Проблема отношений, поощрения и вознаграждения наемников стояла остро с самого начала войны. Мансфельд требовал Хагенау, Валленштейн – Мекленбург, Рейнский Пфальц, Бранденбург и Богемию, шведские маршалы хотели, чтобы им давали имения, Бернхард заявлял права на Франконию, а теперь и на Эльзас. В заявках Бернхарда, возможно, не было ничего, кроме личной заинтересованности в собственности, но значимость, которую Эльзас приобрел впоследствии, наложила особый высоконравственный отпечаток на его сделки, отсутствовавший в требованиях Мансфельда, шведских военачальников и тем более в притязаниях Валленштейна.

Репутация патриота приклеилась к Бернхарду еще до Брайзаха. Он не скрывал своего враждебного отношения к Ришелье, требуя от него безоговорочной уступки Эльзаса и не желая идти ни на какие компромиссы. Однако патриотизм его скорее был напускным или даже лицемерным: он вовсе и не пытался создать в империи германскую партию и привлечь для этого влиятельных князей. Более того, он сознательно отверг предложение сформировать такую партию, поступившее от ландграфини Гессенской.

Имеющиеся свидетельства опять же малоубедительны. Бернхард вполне мог сомневаться в искренности ландграфини. Поскольку он сам реально ничего не предложил, то напрашивается вывод: его неприязнь к французам носила частный характер и не оказывала серьезного влияния на расстановку политических сил в Германии.

Бернхард выступил со своими претензиями в феврале 1639 года, потребовав права на Брайзах и четыре так называемых лесных города: Лауфенбург, Зекинген, Вальдсхут и Рейнфельден^[1207]. Всю весну Париж не мог отговорить его, посылая ему письмо за письмом. В июне к нему прибыл со свежими войсками маршал Гебриан, но Бернхард по-прежнему упорствовал^[1208]. Удовлетворить его грандиозные запросы нельзя было без того, чтобы не наделить его военным и территориальным всевластием, равноценным могуществу Валленштейна.

Однако неумолимый рок уготовил для него другой финал. «Преждевременно нагрянувшая смерть остановила победную поступь на середине пути и поставила пределы его амбициям»^[1209]. Так гласит на латыни хроника той эпохи. Менее чем через неделю Бернхард из опасного соперника превратился в оплакиваемого героя, и весь королевский двор был принужден облачиться во все черное^[1210].

Последние месяцы его мучила лихорадка^[1211], а в середине июля болезнь окончательно завладела им и его жизнь оборвалась в считанные дни. Для Ришелье его смерть была очень кстати, и многие заподозрили кардинала в том, что он приказал отравить Бернхарда^[1212]. Однако в этой легенде нет ни грана правды. Смерть молодого организма от истощения и болезни, существовавшего на пределе своих возможностей, столь же вероятна, как и гибель солдата во время сражения. Ришелье повезло с кончиной Бернхарда, также как и с гибелью Густава Адольфа.

Бернхард и сам предчувствовал приближение смертельного исхода, требовал от лекарей стимуляторы и успел составить завещание^[1213]. Можно подумать, что в своей последней воле он подтверждает репутацию патриота. Он завещал Эльзас старшему брату, хотя и должен был понимать, что у Вильгельма Веймарского нет ни сил, ни желания идти против французского короля. Бернхард поручил свою армию второму командующему, Эрлаху, господину из Швейцарии, которому всецело доверял, а лучшего коня подарил Гебриану в качестве компенсации за напрасные дипломатические старания^[1214]. Перед смертью Бернхард мог бы раскрыть свои истинные намерения и предпринять какие-то последние действия по реализации замыслов. Однако завещание, что бы ни утверждали его апологеты, такое же туманное, как и вся его политическая программа. Оно ничего не доказывает, кроме того, что Бернхард считал Ришелье единственным человеком, способным отстоять интересы протестантов, а у него самого в Германии не было партии, которой он мог бы передать и Эльзас и армию.

Он умер достойно, с чистой совестью, человеком добродетельным и практически безгрешным. Что касается долга перед нацией, то, думается, разорение Рейнланда, разрушение Ландсхута или разгром Баварии беспокоили Бернхарда так же мало, как покойного императора Фердинанда – перспектива полного уничтожения империи. Какими бы ни были его амбиции, вряд ли можно сомневаться в том, что он всегда оставался правоверным протестантом в такой же мере, в какой считал себя католиком Фердинанд. «Господи Иисусе, Тебе я вверяю свою душу», – прошептал он, уходя из жизни. Ему было всего-навсего тридцать пять лет.

Бернхарда не в чем ни укорять, ни обелять. Смерть подвела черту под всеми его деяниями, и если он совершил какое-то зло, то она вынесла и свой приговор – «не доказано».

То, как мало сделал Бернхард во благо германских национальных интересов, подтвердили события, происходившие после его смерти. Реальными властителями в Эльзасе и Брайзахе были солдаты Бернхарда, а их властителем был Эр-лах. Подружиться с Эрлахом означало получить в свое распоряжение Верхний Рейн. Из всех германских правителей только один попытался завязать с ним дружбу.

Двадцатитрехлетний пфальцский курфюрст Карл Людвиг, трезвомыслящий, эгоистичный, хотя и совестливый молодой человек, с ранних лет научился заботиться о себе сам. Он был в какой-то мере мизантропом, и дома его даже называли Тимоном, но в тот период его человеконенавистничество перемешалось с безрассудным оптимизмом юности. В октябре его армия, которую он набрал на деньги Англии, была разгромлена при Флото, его младший брат оказался в плену, а сам он едва избежал гибели. Неудача его не обескуражила, и Карл Людвиг нацелился на то, чтобы завладеть армией Бернхарда и, соответственно, Верхним Рейном.

Играя на чувствах протестантов, осуждая ошибки отца, пользуясь своим германским происхождением и обещая субсидии якобы очень богатого дяди, короля Великобритании, Карл Людвиг занял в армии Бернхарда такое положение, которое не могло не встревожить Ришелье. Он действительно имел все шансы заменить германского князя, но его подвела обыкновенная детская шалость. Карл решил добираться в войска через территорию Франции. Ришелье изловил его в Мулене и отправил в заточение в Венсенн^[1215], где курфюрст и томился до тех пор, пока Эрлах не продал армию Людовику XIII.

После ухода из жизни Бернхарда возвели в ранг героя. Эрлаха, поставившего армию на службу Ришелье и отдавшего французам Эльзас и Брайзах, немцы должны были считать предателем. Но Бернхардбыл всего лишь амбициозным лидером наемников, и в этом отношении Эрлах ничем от него не отличался. Он обязан был найти нового работодателя для своих людей, чтобы их и кормить, и платить им. Винить надо было не Эрлаха, а германских князей, ничего ему не предложивших. Он, как верный пес, нуждался в хозяине, и Ришелье подобрал его^[1216].

9 октября 1639 года войска по контракту поступили на службу королю Франции, и их называли либо «веймарскими», либо «бернхардскими». Они были на содержании французского правительства и подчинялись французскому главнокомандующему на Рейне. Они имели статус самостоятельного контингента и своего генерала, наделенного правом назначать офицеров, и они должны были удерживать для французской короны важнейшие крепости, в частности Брайзах. Эрлах оправдывался перед курфюрстом Пфальцским: «Невозможно стало содержать армию, натерпевшуюся столько лишений. Наступающая зима могла ее окончательно погубить»^[1217].

Договор с французами, подписанный после смерти Бернхарда, означал, что германские патриоты отказались даже от символического участия в планировании и руководстве военными действиями своих союзников. Правители Гессен-Кассельские продолжали претендовать на независимость и считать себя равноправными союзниками и Ришелье и Оксеншерны, но у них не было ни военных, ни территориальных возможностей для проведения самостоятельного курса и влияния на ход войны. Какими бы ни были истинные намерения Бернхарда, он как германский командующий по крайней мере заставлял считаться со своим мнением и Ришелье и Оксеншерну. После его смерти и перехода его армии под иностранный контроль война трансформировалась в битву королей Франции и Испании на германской земле.

Глава десятая
КОЛЛАПС ИСПАНИИ
1639-1643

Испания – это такая язва, которая изгложет и сожрет любое тело, к которому пристанет.

Ришелье

В Мадриде корили кардинала-инфанта за сдачу Брайзаха. Ему следовало, считал Оливарес, послать на помощь городу подкрепления^[1218]. Фаворита не интересовало, могли он это сделать в условиях, когда из Мадрида вместо денег поступали разноречивые указания. С другой стороны, на короля и его фаворита сразу навалилось столько неприятностей, что они, конечно же, нуждались в козлах отпущения, хотя сами и были причиной всех бед.

Недовольство, назревавшее при Филиппе II, переросло в ропот при Филиппе III и вылилось в яростное возмущение при Филиппе IV, сопровождавшее все, что бы он ни делал. Неумелое обращение с финансами вызвало такую бешеную инфляцию, что в отдельных районах страны люди перешли на бартерный обмен^[1219]. По некоторым оценкам, в начале сороковых годов три четверти товаров, поступавших в Испанию, доставлялось на голландских кораблях. Несмотря на всю нелепость сложившегося положения – эмбарго на заход вражеских судов никто не отменял, – только нелегальные морские перевозки и спасали Испанию. В 1639 году блистательный и отважный голландский адмирал Тромп вынудил испанскую флотилию, семьдесят семь кораблей, уйти в нейтральные английские воды, и здесь, игнорируя нормы международного морского права и протесты английского правительства, напал на него, пользуясь численным превосходством. Тромп потопил или захватил семьдесят кораблей. Эта грандиозная победа голландцев означала конец морского могущества Испании. Насквозь прогнивший исполин рухнул, чтобы уже никогда не подняться.

Тем временем Ришелье прибрал к рукам крошечное герцогство Савойю в Альпах, которое Габсбурги давно хотели использовать как ворота во Францию. Им тогда управляла за несовершеннолетнего сына вдовствующая герцогиня Кристина, сестра Людовика XIII.

В Германии Оливарес растрезвонил, что курфюрсты Баварии и Кёльна находятся на содержании Франции, и император, так хорошо начинавший, превратился в очередного козла отпущения. Его министры якобы ненадежны, а подданные нелояльны^[1220]. Так ответил Оливарес на попытки Фердинанда спасти свою, а не испанскую монархию.

В самой же Испании обанкротившийся двор вел прежний расточительный образ жизни. Король постарел, здоровье его пошатнулось, он все чаще грустил и молился, однако не жалел денег на маскарады, театры, бои быков, содержание любовниц и внебрачных детей^[1221]. Тем временем французская оборонная политика трансформировалась в наступательные действия во Фландрии и на Пиренеях. На обоих фронтах испанцы пока отбивали атаки интервентов, оттягивая неминуемую развязку, которая рано или поздно наступит, если в Мадриде, конечно, не произойдет какое-нибудь чудо.

Чуда не случилось. В 1640 году восстали Каталония и Португалия. В течение года в Лиссабоне кроткий герцог Жуан Браганса стал Жуаном IV, заключив политический договор с Францией^[1222], перемирие с голландцами^[1223]и торговые соглашения с Англией и Швецией^[1224]. В Каталонии восстание приобрело еще более опасный характер. Ришелье был непричастен к нему, но когда восстание началось, сразу же установил связь с лидерами, поняв его исключительную важность для Франции. В декабре 1640 года кардинал подписал договор с каталонцами, в начале нового года обещал им направить французский военно-морской флот, а они в ответ избрали Людовика XIII герцогом Барселоны, независимой от испанской короны^[1225].

Таким образом, Испанские Нидерланды были покинуты всеми, как тонущий корабль во время шторма. Мадридское правительство от них отказываться не собиралось, но и не помогало. Даже если бы Филипп располагал и деньгами и людьми, он не мог переправить их ни морем, ни по суше: голландцы контролировали малые моря, а французы – Брайзах. Великий путь Габсбургов из Италии во Фландрию был заблокирован, и долина Вальтеллина утратила свое былое значение. Названная «дорогой мира», она была отдана Граубюдену, и теперь бесполезные проходы цинично предложили испанцам^[1226].

Напрасна была победа при Нёрдлингене, напрасны были стратегические труды кардинала-инфанта на границах Фландрии и Брабанта. В 1640 году прекратилась всякая помощь. Вместо нее принц получил запрос, звучавший как приказ, на то, чтобы выслать оружие и боеприпасы в Испанию для борьбы с Португалией^[1227]. Запутавшись в приказах, контрприказах и разноречивых слухах из Португалии и Каталонии^[1228], кардинал-инфант все-таки не сдавался и продолжал отбиваться от голландцев. Он сдерживал их весь 1640 год; в 1641 году им удалось лишь вернуть Геннеп, который они потеряли шесть лет назад. Но как долго он мог выстоять? Моральное переутомление, неопределенность отношений с королевским двором, физическое перенапряжение подорвали и без того некрепкий организм принца. Поздней осенью 1641 года он заболел, 8 ноября проверил и подписал шесть депеш испанскому королю^[1229], а 9 ноября скончался. Он до последнего дня сохранял стойкость духа.