Двор Средней школы Кроули

Близ спортплощадки

14.37

Клочковатое темно-серое небо по-прежнему едва не касалось вершин деревьев и крыш домов, но дождь перестал. Впрочем, вероятно, ненадолго. Воздух был настолько насыщен влагой, что отчет­ливо был виден пар от дыхания, словно зимой, в мороз. Шэрон, Скалли и Молдер вышли на ули­цу, чтобы никто не слышал их и не мог незамет­но подслушать — и еще чтобы хоть чуть-чуть сменить обстановку. И чтобы дать девочке вдох­нуть хоть глоток свежего воздуха. Это было все, что для нее покамест можно было сделать.

Они уселись возле стола для пинг-понга, аген­ты с одной стороны, Шэрон с другой. Скамейки были влажными, но теперь было не до подобных

мелочей. Аишь бы дождь не посыпал снова. С юга напирали какие-то совсем уже невообрази­мые тучи, черные, как ночное небо, и клубящие­ся, словно дым на пожаре. Хлынет. Обязательно хлынет.

— Вы, наверное, уже знаете,— сказала Шэ­рон,— что Джим Осбери не отец мне, а отчим. Знаете?

Скалли кивнула. Молдер лишь смотрел вы­жидательно, — но девочка прятала глаза. Она вот-вот могла снова заплакать.

— Мой настоящий папа от нас сбежал. Мама стала председателем какого-то семинара, или ко­митета, или чего-то в этом роде... Не помню. А потом они поженились с Джимом, и мы пере­ехали сюда. Мне было тогда четыре года, а моей сестре— всего лишь два...

— У тебя есть сестра? — спросила Скалли. — Она учится здесь же, в этой школе?

Молдер осторожно тронул ее за плечо: не пре­рывай, мол. Шэрон отрицательно затрясла голо­вой, потом сглотнула и выговорила:

— Нет, Уже нет. Сейчас расскажу. Джим ее убил.

— Джим? Твой отчим?

— Если вы мне не поверите... скажите сразу. Скалли беспомощно обернулась к Молдеру. Тот молчал.

— Мы... постараемся тебе поверить,— про­бормотала Скалли, вновь поворачиваясь к девочке.

— Он... он...

— Ну, помолчи,— сказал Молдер. — Не то­ропись, соберись с силами. Нам спешить некуда.

А дождь, против воли подумала Скалли и бросила взгляд на медленно вздымающуюся из-за горизонта непроглядную черноту. Хлынет, ско­ро хлынет. А я и так уже вся отсырела за эти полдня. Честное слово, лучше уж под пули, чем опять под дождь.

Скоро, впрочем, ей пришлось в очередной раз убедиться, что дождь лучше.

— Мне было тогда десять лет... или девять... когда он в первый раз меня заставил. В машине, на заднем сиденье. Заставил. Я не хотела, — но он заставил! А потом сказал, что, если я прогово­рюсь кому-нибудь, он меня изуродует. Не убьет. Именно изуродует. Он говорил, что я очень кра­сивая, а когда вырасту, стану совсем красавицей и выиграю конкурс «мисс Вселенная». А если он меня изуродует, то я ничего не выиграю. И по­том он много раз... много раз...— она затрясла головой, не в силах говорить.

Снова пришлось ждать, пока она отдышится. Облака пара, напоминая о близкой зиме, срыва­лись с ее губ.

— А я, когда он это делал со мной, всегда воображала, что я далеко-далеко в океане, под водой, и кругом только холодные рыбы... И тем­но. Совсем темно. Но, может, это мне тоже сни­лось? Я совсем это все забыла, но в последние

дни почему-то стала вспоминать... И не только это. Ведь не только Джим это делал. Другие тоже.

О господи, подумала Скалли. Будет ли этому бреду конец? Может, ей просто нравится? Мо­жет, она так старается привлечь к себе внима­ние? Может, ей просто очень одиноко?

Так или иначе, надо сразу отсюда ехать к ней домой.

— Кто эти другие? — спросила она. — Что они делали?

— Мама часто уезжала на целый день, а то и на два. Тогда к нам приходили другие. И мужчины, и женщины. Я их не знаю, они на­девали такие робы, или балахоны... не знаю, как сказать. С капюшонами, будто древние монахи. Они отводили нас с сестрой в подвал, там стены все покрашены красным, чтобы не видно было крови. А пол земляной... чтобы впитывалось, наверное. Нас связывали голыми и пели какие-то гимны, молились, и Джим всем этим управлял. А потом... потом... Меня они называли наседкой, потому что все время делали мне детей. У меня было пятеро детей. Или шестеро, я не помню. Все они закопаны там в подвале, потому что нужна была младен­ческая кровь для жертвоприношений. А у Те­резы не получались дети, может, потому что она была еще совсем маленькая, или почему-то еще... И Джим очень сердился на нее, бил, и мама даже не понимала, откуда у Терезы

.синяки, а Тереза боялась рассказать. Но Джим так сердился, что в конце концов Терезу тоже принесли, в жертву, а он потом сказал, что ее задавило на дороге...

— Сколько ей тогда было?

— Восемь.

Бред, с облегчением решила для себя Скалли. Все-таки, к счастью, бред. Даже засечки возраста противоречат друг другу. Она, как арифмометр, еще раз быстро перемолотила проскакивавшие в рассказе цифры: четыре и два, восемь или девять, восемь. А сейчас — пятнадцать. Пятеро рожден­ных детей, или даже шестеро.

Или не противоречат, холодея, подумала Скал­ли. Да нет, не может быть, не может. Ждать, что детей начнет рожать семилетняя, пусть даже вось­милетняя девочка? убить ее за то, что она этого не смогла? Да кем же надо быть?

И тут волосы встали у нее дыбом. А если это правда? И действительно — кем надо быть, чтобы...

Председатель родительско-учительского коми­тета.

Вот кем надо быть — председателем роди­тельско-учительского комитета Средней школы Кроули юрода Милфорд-Хэйвена, штат Нью-Гем-пшир. В каких-то ста милях от Бостона. Она едва сдержала истерический смешок и снова обернулась на Молдера. О чем он думает, инте­ресно?

Молдер вспоминал.

Он вспоминал снисходительно брошенные ему штатным психологом школы слова: если у подростка от книжной премудрости разболе­лась голова, это еще не значит, что его гнетут подавленные воспоминания!

Еще он вспоминал предвыборную речь пре­зидента: двадцать первый век должен стать ве­ком Америки!

Еще он вспоминал недавнюю беседу с члена­ми комитета: это плоды современной цивили­зации, она докатилась и до наших тихих мест. Тихих мест. Какое тихое у них тут место!

Еще он вспоминал найденный на поляне об-.рывок: «...земли и королей подземного мира! Повелеваю...», «...кичащиеся своей праведнос­тью...». Кичащиеся своей праведностью, думал он. Кичащиеся своей праведностью...

Он, тяжело вздохнув, распрямил спину и под­нял голову — ив одном из школьных окон увидел некрасивое, внимательное лицо миссис Пэддсж. наблюдающей за тем, что происходит на дворе. Поняв, что он ее заметил, она весело улыбнулась ему и почти по-приятельски пома­хала рукой. Он лишь кивнул в ответ.

— Мне надо идти,— тихо сказала Шэрон.— Лабораторную за меня все равно никто не сде­лает.

— Ты уверена, что это необходимо именно сегодня? — спросил Молдер.

— Мне не нужна плохая оценка на выпуск­ном. Надо просто взять себя в руки — и тогда все получится.

Девочка права, подумала Скалли.

Ах, если бы девочка была права, подумал Мол­дер.

Шэрон встала. Отчетливо чувствовалось, как она собирается с силами. На лице ее постепенно проступило ледяное, хирургическое спокойствие;

потом — решимость. Отчаянная решимость во что бы то ни стало идти до конца.

— Я его разрежу,— негромко, но убежденно сказала она. В голосе ее звякнула ненависть. — Пусть хоть молочка у меня из груди попросит. Как Бог свят, разрежу! Только двойки мне годо­вой не хватало в этой жизни!

Вот так мы все и живем, подумал Молдер. Разрежу, только бы не двойка. В чем бы она ни выражалась: в количестве набранных голосов, в количестве заработанных долларов... В количе­стве.

— Спасибо,— сказала Шэрон, неловко улыб­нувшись агентам, и пошла к школе. Трогательно невзрачная цепочка, тускло отблескивая, с не­уместной игривостью болталась на ее левой руке. Несколько мгновений Скалли и Молдер смотре­ли ей вслед, потом встретились взглядами — и, поняв друг друга без слов, поднялись.

И, уже не оборачиваясь, пошли к своей ма­шине.

Жаль, что не оборачиваясь. Стоило обернуть­ся хоть одному из них, он без труда заметил бы, что миссис Пэддок больше не смотрит на улицу и что в темной, неразличимой за стеклом глубине ее кабинета острой и длинной, колючей звездой невыносимо ярко запылала свеча.

 

Дом Джима Осбери ' 15.31

— Где моя дочь?

— Мистер Осбери...

— Я спрашиваю, где моя дочь?!

— Я вам отвечаю, мистер Осбери...

— Мне сказали, вы привезете ее домой! Я именно поэтому не поехал за ней сам! Где она?!

Джим был вне себя от ярости.

Ему тоже было страшно.

Скучно ему не было ни вчера, ни сегодня. Но страшно стало так же, как и всем остальным.

— Давайте не будем горячиться, мистер Ос­бери,— сказала Скалли. — У вашей дочери был истерический припадок...

— Она балованная девчонка! Припадок, фу-ты ну-ты!

— А потом, немного успокоившись, она рассказала нам очень странные вещи, которые мало похожи на правду, но разобраться с кото­рыми — наш прямой профессиональный долг.

— Что еще? — сбавил обороты Джим.

— Мы так и будем разговаривать на ступенях перед вашим домом?

Джим помолчал, играя желваками. Молчали­вая, не по возрасту увядшая жена примиритель­но тронула его за локоть. Чуть хрипло от подав­ленной неприязни Джим сказал:

— Прошу вас. Проходите, но имейте в виду, что я очень занят. И скоро должен уходить.

— Разумеется,— непонятно сказал Молдер, и Скалли снова искоса, мельком взглянула на него, пытаясь понять, что он имеет в виду. И снова не поняла. Какой тяжелый человек, подумала она.

Молдер молчал. Приходилось и дальше рабо­тать ей одной. Они расселись в гостиной, —Мол­дер почему-то остался стоять, подпирая плечом косяк входной двери; и Скалли вкратце переска­зала Джиму рассказ его падчерицы.

Надо было видеть его лицо. Его наркотически засверкавшие глаза. Его щеки, побелевшие так, будто он их отморозил. Когда Скалли закончила, Джим долго молчал, похрустывая переплетенны­ми пальцами и покусывая нижнюю губу.

А вот миссис Осбери будто не слышала ниче­го. Она скучающе смотрела в пространство и, казалось, думала о предметах, куда более важ­ных, чем страшные небылицы, — например, о том, что приготовить сегодня на ужин.

Наконец Джим подал голос.

— Кто-то... или что-то... вбил ей в голову всю эту чушь. И я постараюсь разобраться, кто!

— И мы постараемся,— негромко сказал так и не ставший садиться Молдер.

— Да уж постарайтесь! Зачем-то мы ведь пла­тим налоги, черт возьми!

Похоже, он был невменяем. Скалли опять покосилась на Молдера, и на сей раз вовремя: он едва заметно качнул головой в сторону двери, намекая, что неплохо бы Скалли побеседовать с миссис Осбери один на один. И тут же громко сказал:

— Миссис Осбери! Может быть, воды? Джим растерянно оглянулся на жену. Та рав­нодушно кивнула. Джим встал, кривясь с отвра­щением и негодованием, и пошел на кухню. Мол­дер устремился следом.

— Миссис Осбери,— сказала Скалли,— вы никогда не слышали от своей дочери ничего по­добного?

— Никогда,— отрицательно покачала голо­вой та.

— И она никогда не...— Скалли чуть запну­лась, стараясь выбрать слово как можно тща­тельней,— не обвиняла вас в невнимании?

— Нет.

— Вы не замечали у нее следов побоев? Синя-.ков, царапин... или, например, слабости, харак­терной при большой кровопотере?

— Нет. То есть синяки да шишки — обычное дело у подростков, даже у девочек, такие уж нынче времена. Но все эти ужасы... Нет.

— У вас нет никаких идей относительно того, зачем и почему понадобилось ей выдумывать весь этот кошмарный бред?

Первые признаки живых чувств появились на лице миссис Осбери. Она облизнула губы, потом поправила прическу.

— Видите ли... В последнее время у нас в семье не все гладко. Мы с Джимом стараемся решать все проблемы мирно и разводиться не собираемся, но, может быть, мы действительно не можем сейчас уделять Шэрон достаточно вни­мания. Мы с ней не очень ладим. Именно мы с ней, с Джимом у нее более ровные отношения, более равнодушные... но я — мать... И мы не­сколько раз сильно ссорились.

Ну, вот и все, с облегчением подумала Скалли. Вот и ответ на все вопросы. Все всегда оказывает­ся банально в конце концов. Каждая вторая со­временная семья, увы... При занятости родите­лей, при их погруженности в свои проблемы — чего только не налридумывают подростки. И по­том сами верят в это и готовы доказывать свою правоту с пеной у рта!

Беда века.

Если бы, скажем, у меня вдруг объявилась дочь, — сколько времени я могла бы ей посвя­щать? Пять часов в неделю? Шесть? Представ­ляю, какие сказки она принялась бы высасывать из пальца, чтобы хоть как-то привлечь внимание вечно где-то занятой, а дома вечно усталой мамы!

Только вот жабы с небес...

Торнадо.

Только вот вода в раковине...

Надо уточнить. В конце концов, Молдер мог и напутать. Или придумать так же, как приду­мывает страсти-мордасти Шэрон. В нем слиш­ком много инфантильного, и он до сих пор не в силах примириться с тем, что жизнь куда пре­снее, чем представляется в детстве. Неужели он мог пойти на такое — просто чтобы было инте­реснее?

Надо спросить его прямо.

Ладно, пора заканчивать здесь. Работа есть работа.

— Простите, еще один вопрос, миссис Ос­бери. Возможно, он покажется вам несколько бестактным, но работа есть работа. Вам никог­да не доводилось, заподозрить, что ваша дочь беременна?

Лицо миссис Осбери перекосилось.

— Как вы можете говорить такие гадости! Ей всего пятнадцать лет! Конечно, нет!

— Я только спросила, миссис Осбери. Только спросила. Простите.

— Моя дочь — приличная девушка!

— А у вас были еще дети? Миссис Осбери поникла.

— Да,— тихо сказала она. Весь ее гнев, весь апломб сняло как рукой. — Была еще одна де­вочка, Тереза. Она умерла.

— Когда ей было восемь лет? — уточнила Скалли.

— Восемь недель. Всего лишь восемь недель. Это страшная история, агент Скалли, страшная... Сердце Скалли, казалось, пропустило такт.

— Я была в командировке. Первая команди­ровка после родов, я так рада была вырваться... А Джим повез ее в колясочке гулять, и... зашел за продуктами... и тут — какой-то грузовик выско­чил на тротуар.

Голос ее набряк близкими слезами. Как это рассказывала Шэрон ? Им нужна была младенческая кровь для жертвоприношений. Те­резу тоже принесли в жертву, а он потом сказал, что ее задавило на дороге...

— Это муж вам все рассказал? — медленно проговорила Скалли.

— Да, конечно... Я приехала как раз на следу­ющий день... а она уже кровкой истекла, моя бедняжка, ни кровиночки в ней не осталось...

Она всхлипнула. Отвернулась. Скалли резко встала.

— Пожалуй, я тоже выпила бы сейчас воды,— пробормотала она.

Вода задерживалась.

Вода задерживалась потому, что, едва мужчи­ны оказалась вдвоем на кухне и хозяин подста­вил стакан под струю из крана, Молдер спросил, глядя прямо в его слегка склоненную спину:

— Вы все это делали?

Спина замерла, словно в одночасье ороговев. А потом стакан с хрустом разлетелся в пальцах мистера Осбери, раздавленный непонятной су­дорогой.

Тяжело дыша, Джим обернулся наконец.

— Я убил бы любого, кто хоть попытался бы сделать с нею что-то вроде этого,— хрипло ска­зал он. Его глаза пылали.

Впрочем, Молдер смотрел уже не на него. У кухни была вторая дверь — тяжелая, обитая же­лезом. Как будто за нею держали бешеную го­риллу.

— Убил бы... Аюбого...— рассеянно повто­рил Молдер. — Как-то это не по-христиански.

Джим отвернулся к окну. За окном совсем смерклось, и время от времени вдали полыхали пока еще беззвучные молнии. Поздняя гроза.

Поздняя гроза приближалась.

Молдер, напрягаясь, приоткрыл эту, казалось, многотонную дверь.

— Бог ненависти направит длань твою...— словно в трансе, пробормотал Джим, уставясь на стремительно вспучивающиеся над город­ком тучи. — Длань твоя наказует больно всех, праведностью кичащихся...

Цементная узкая лестница круто уходила вниз, в непроглядную темноту, жуткую, как бездна.

— Даже дьявол,— медленно сказал Мол­дер, — найдет в Библии подходящие для себя слова. Но надо самому быть дьяволом, чтобы

на этом основании решить, будто вся Библия только для дьявола и писана...

Окованная листовой сталью дверь вдруг на миг ожила, сама словно превратившись в беше­ную, исполинской силы гориллу. Вырвавшись из рук Молдера, она захлопнулась с таким грохо­том, что весь дом передернулся, как мокрый пес, и посуда в шкафах заверещала. Будто поросенок, которого режут, подумал Молдер, и ощутил вдруг близость смерти. Не своей. Просто смерти. Мне не здесь надо быть, подумал он. Но где? Что еще сейчас происходит?

Джим резко обернулся на звук. Мгновение он переводил исступленный взгляд с двери на Молдера и обратно, а потом закричал в исступле­нии:

— Что вы себе позволяете! Как вы смеете! Вон из моего дома!!

Молдер отступил на шаг. Обезумевший хозя­ин шел на него, размахивая руками.

— Я так понимаю, это вы вбили в голову моей дочери все эти бредни! Зачем? А ну отве­чайте! Что вы хотите со мной сделать? Убирай­тесь! И не вздумайте еще раз соваться в мой дом!

Когда их разделяло каких-то два-три шага, зазвонил телефон. Джим осекся. Телефон звонил. Джим перевел взгляд на надрывающийся аппа­рат. Телефон звонил. Джим взял трубку и, мед­ленно поднимая руку, в наступившей тишине сказал, пристально глядя Молдеру в глаза:

— Дьявол приходит к людям во множестве обличий. Может быть, сейчас — это вы.

— Нет, мистер Осбери,— ответил Молдер спокойно. — Даже сейчас это не я.

Тот лишь губы поджал. И поднес трубку к уху. И через мгновение этою сильного, уверенно­го в себе — пусть подчас даже слишком уверен­ного в себе — человека не было на кухне. И не было нигде. Был воющий зверек, раненный на­смерть; был ком трясущегося студня...

— Как? Кто? Где это произошло?! Шэрон... Шэрон! Господи, почему?!