Трактовка триады Уварова и ее связь с триадой Шлегеля

В основе концепции нации, согласно Ф. Шлегелю, лежит представление ее как целостной личности, единство которой основано на кровном родстве и закреплено общностью обычаев и языка, чем древнее и чище этнос, тем больше общих традиций, тем крепче образующаяся на этой основе нация.  Что интересно, так это его видение идеального национального государства в форме средневековой сословной монархии, где единство народного организма обеспечивалось разделением его на корпорации. Такое видение необычно для Европы того времени, где национализм был неразрывно связан с разрушением или реформированием сословно-династических режимов.

Реализация этого проекта германского национального возрождения, по мнению Шлегеля, должна была протекать вокруг Австрии, где сохранились средневековые государственные институты: древняя аристократия, династия Габсбургов и католическая церковь. Однако не вышло. Но шлегелевское понимание нации воспринял его друг граф Уваров, увлекшийся немецким национализмом. Как отмечает А. Зорин, Россия могла показаться даже более подходящим местом реализации этих идей, так как уже обладала государственным единством, и церковный центр был внутри империи, в отличие от Германии. Именно эти идеи во многом сформировали Уваровскую триаду. Так как отвечали консервативным, охранительным потребностям империи.

Как и Шлегель, Уваров обращается к основам государства, «без коих Россия не может благоденствовать, усиливаться, жить» — Православие, Самодержавие, Народность, именно в такой последовательности фигурируют элементы триады в циркулярах[25], разосланных по учебным округам.  

Граф так описывает религиозную составляющую: «Без народной религии народ, как и частный человек, обречен на ги­бель; лишить его своей веры — это значит исторгнуть его сердце, его кровь, его внутренности, это значит поместить его на низшую ступень нравственного и физического порядка, это значит его предать. Даже народная гордость восстает против подобной мысли, человек, предан­ный своему отечеству, столь же мало согласится на утрату одного из догматов господствующей церкви, сколько и на похищение одного перла из венца Мономаха».[26]

Первый элемент, православие, в понимании Уварова, достаточно утилитарно. Если мы посмотрим, то во французском черновике, оно вообще не упоминается именно как православие. Речь идет о традиционной или народной религии и это не проблема перевода. Именно в качестве этой традиционной, господствующей религии православие было ценным для Уварова. И обязанность правительства защищать «господствующую церковь» (как он формулирует эту позицию) он декларирует не только в отношении православия там, где оно доминирует, но и в отношении, скажем, протестантизма там, где он доминирует на территории Российской империи.[27]

Можно предположить, что православию как религиозному принципу отводилась функциональная роль, поскольку оно было подчинено принципу государственному – самодержавию.

Однако так же утилитарно Уваровым трактуется самодержавие.  Зорин замечает, что ни во французском оригинале, ни в копии нет ни слова о провиденциальной природе русского самодержавия.[28] Замечу, что тексты, о которых мы говорим, – это, как правило, записки, которые вовсе не были предназначены для публикации, а адресовались именно царю, который как раз в свою миссию, в свое божье помазание верил глубоко. И если бы Уваров хотел угадывать желания Николая, то ему бы ничто не мешало это включить. Нет этого.

Вот как Уваров сам говорит о роли самодержавия: «Мощь самодержавной власти представляет необходимое условие суще­ствования Империи в ее настоящем виде. Пусть политические мечтате­ли (я не говорю о заклятых врагах порядка), сбитые с толку ложными понятиями, выдумывают себе идеальное положение вещей, поражают­ся видимости, воспламеняются от теорий, одушевляются словами, мы можем им ответить, что они не знают страны, заблуждаются относитель­но ее положения, ее нужд, ее желаний. [29]  Приняв химеры ограничения власти монарха, равенства прав всех сословий, национального представительства на европейский манер, мнимой конституционной формой правления, колосс (имеется в виду империя) не протянет и двух недель. Более того, он рухнет прежде, чем эти ложные преобразования будут завершены».[30]

Таким образом, самодержавие трактуется как «консервативный принцип, как инструмент сохранения империи в ее нынешнем виде». При этом преобразования различных сторон жизни империи не исключаются. Для Уварова вопрос не в необходимости преобразований, а в стратегии и темпах этих преобразований. Отсюда отношение к самодержавию, которое не гарантировано от изменений. Поскольку колосс, – Уваров, кажется, едва удерживается от того, чтобы сказать «на глиняных ногах», – так хрупок и может развалиться от слишком радикальных реформ. Ну, хорошо, а если реформы будут проведены не слишком радикально, то, может быть, в какой-нибудь момент самодержавие и не будет необходимо? Возможно.

Императорская же власть здесь легитимизирована не божественной санкцией, но «положением», «нуждами» и «желанием» страны, т.е. представляет собой по преимуществу «русскую власть», так же как и православие интерпретируется, прежде всего, как рус­ская вера. Тем самым два первых члена триады выступают в каче­стве своего рода атрибутов национального бытия и национальной истории и оказываются укоренены в третьем — народ­ности.

Если самодержавие является, по Уварову, «консервативным принципом», то народность не предполагает ни «движения назад», ни «неподвижности»; «государственный состав может и должен раз­виваться подобно человеческому телу», и именно принцип народ­ности обеспечивает непрерывность этого развития, позволяя в то же время сохранить в неизменности «главные черты», присущие нации. Ответственность за поддержание и распрост­ранение этого принципа лежит на правительстве и «в особенности» на созданной им системе народного образования.

Развитие русской народности неминуемо должно было придать в более или менее отдаленном будущем нужные формы государственным институтам, а соответствующие правительственные органы, и прежде все­го Министерство народного просвещения под бдительным руковод­ством новоназначенного министра, должны были осуществлять контроль за правильностью направления этой эволюции.

Уваров вполне отдавал себе отчет в сложностях, с которыми свя­зано введение столь современной и обоюдоострой категории, как народность, в основу государственной идеологии империи. Свиде­тель национальных революций в Европе, он признавал, что исто­рически принципы самодержавия и народности могли противоречить друг другу, но полагал, что, «каковы бы ни были столкновения, которые им довелось пережить, оба они живут общей жизнью и могут еще вступить в союз и победить вместе». В своем меморандуме он предпринял попытку наметить для России страте­гию этой будущей победы.