ЛЕТОПИСЬ ГОДА ЧЕТЫРЕСТА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЕГО 9 страница

Второго числа месяца раджаба ⁸⁴ послов и слуг Бакалиджара, прибывших из Гургана с балдахином ⁸⁵, одарили достойными их халатами, и один халат весьма великолепный им вручили для Бакалиджара. На следующий день, в воскресенье третьего раджаба они отбыли в Гурган. С дочерью Бакалиджара привезли столько вещей сговоренного приданого, что не было им ни меры, ни предела, и подробное их перечисление дать трудно. Я, Бу-л-Фазл, слышал от мутрибы Ситти Заррин — эта женщина была весьма близка к султану Мас'уду и сделалась при дворе чем-то вроде хаджибы: через нее султан передавал разного рода устные сообщения проживавшим в серае — она говорила, что у девушки был престол наподобие плодового сада — его доставили в числе приданого— земля была из серебряных пластин, переплетенных и отделанных, а на ней поставлены тридцать дерев золотых: листья дерев были бирюзовые и яхонтовые, а плоды из разноцветных яхонтов, так что эмир, осмотрев его, весьма одобрил. Вокруг тех дерев поставили двадцать цветочных ваз, и все цветы в них из серебра, золота и множества самоцветных камней, а кругом этих серебряных ваз с цветами расставили золотые блюда, все полные амбры и камфорных лепешечек. Вот описание части приданого, а о прочих предметах надо судить по сказанному. [356]

/397/ У ходжи Бу-л-Хасана Укайли в конце месяца джумада-л-ухра ⁸⁶ приключилось несчастье, на спине у него, упаси боже от подобного, появилось что-то. Эмир посылал к нему лекарей, но что может сделать лекарь с судьбой? В понедельник, в четвертый день месяца раджаба ⁸⁷, он получил повеление [отойти в иной мир]. *Да будет над ним милость Аллаха!*.

О ТОМ ЧТО В НИШАБУРЕ СЛУЧИЛОСЬ ПРИМЕЧАТЕЛЬНОГО ЛЕТОМ СЕГО ГОДА

Однажды у эмира Мас'уда, да будет им доволен Аллах, был прием и после часа утренней молитвы пришло письмо от начальника почты в Рее: «Туркмены никак не унимаются и с тех пор, как они услышали известие о сыне Ягмара, что он с Балханских гор пустился с войском а степь, чтобы отмстить за отца и убитых, [положение] стало иное, и когда-нибудь от них изойдет зло крамолы. Сипахсалар Таш [ферраш] и Тахир по этой причине обеспокоены и сказали, что необходимо сообщить [государю]. Слуга [государя] послал [сие] известие, чтобы было ясно».

Я, Бу-л-Фазл, находился [там же], потому что была моя очередь дежурить, а наставник мой Бу Наср еще не пришел. Эмир кликнул меня: «Пошли кого-нибудь, чтобы пришел Бу Наср!» Я спешно послал представителя двора, Бу Наср сейчас же явился, но уже стало поздновато. Эмир уединился с ним почти до вечера. В час вечерней молитвы мой наставник вышел и сказал: «Знай, Бу-л-Фазл, что принято такое решение, которое причинит большой вред». Потом он потихоньку шепнул мне: «Ежели эмир спросит, ушел ли Бу Наср, ответь — он-де понес бумагу, чтобы написать то, что надлежит написать» ⁸⁸. После его ухода эмир позвал меня и спросил: «Бу Наср когда ушел?» «В час вечерней молитвы, — ответил я,— и с ним понесли бумагу». «Напиши ему от себя записку,— сказал эмир,— и скажи, что сегодня вечером надобно составить [только] черновик письма, которое я приказал, и переписывать набело не нужно. Завтра мы над черновиком подумаем и еще раз обменяемся мнениями с ходжой, а там будет приказано, что надлежит приказать». Я пошел, написал записку и послал.

На другой день, когда прием окончился [государь] беседовал наедине с везиром /398/ и Бу Насром до позднего утра. Потом они поднялись. На краю лужайки имелся дуккан, там они сели вдвоем ⁸⁹ и долго разговаривали. [Затем] Ахмед отправился в свой диван, а для Бу Насра среди деревьев постлали ковер Он позвал меня, и я пришел к нему. У него был составлен черновик письма дебиру Тахиру, он отдал его мне сказав, что нужно составить маленькую записку. Это было распоряжение Тахиру: «Наше решение остановилось на том, чтобы послать [357] ходжу-начальника Бу Сахля Хамдеви с сильным отрядом войска ⁹⁰ и известным предводителем. Он прибудет вскоре после этой записки. А мы пятого числа месяца раджаба ⁹¹ двинемся в Герат. Когда мы здравы и невредимы придем туда, там будет уничтожена толпа туркмен, и обозы их угнаны в Газну. Надобно, чтобы и ты, Тахир, скрытно принял меры к такому же делу; уничтожь их под предлогом, что хочешь сделать смотр войскам. По прибытии туда Бу Сахля Хамдеви следует соблюсти его указания на сей счет. Это важное дело — не малое происшествие. Сия краткая записка скреплена нашей царской печатью и стремянному тайно приказано спрятать ее в конский потник или под подкладку голенища, как найдет удобнее. При нем же есть письмо с царской печатью, написанное гласно касательно тамошних дел, на большой бумаге, дабы казалось, что он едет по этой надобности». Это другое письмо было с извещением об обязательном исполнении кое-каких дел в Рее и Джибале.

Я, Бу-л-Фазл, переписал набело эту краткую записку и большое письмо, и мой наставник отнес их [государю], скрепил их царской печатью, и записку и письмо принес обратно. [Их] вручили одному надежному стремянному, дали ему доброго коня и две тысячи диремов наградных, а наставник мой сделал ему указания, как поступить с краткой запиской и как доставить большое письмо. Я написал открытый приказ ⁹², и стремянной отправился, а Бу Наср пошел к /399/ эмиру и доложил, что сделал. Эмир встал, вошел в серай и усладил себя вином наедине. Бу Наср вернулся обратно туда же ⁹³, сел без посторонних людей и сказал мне: «Напиши от меня управителю моему в Гузганане и Керване, чтобы он моих десять тысяч овец, находящихся у него, маток и ягнят, как только прочитает это письмо, оценил и продал по цене дня, получил бы золото и серебро чистоганом и отправил в Газну. Я письмо написал, а он скрепил его своей подписью. [Письмо] свернули и приложили к гузгананской спешной почте, окольцевали, запечатали и отправили.

Наставник мой погрузился в долгое раздумье, а я себе думал: «Ежели эмир велел устранить туркмен в Рее, то что означает продажа овец по цене дня в рабате Керван?» «Ты, конечно, размышляешь о туркменах, об их устранении и о моем письме продать овец?» — спросил [меня Бу Наср]. «Ей богу, клянусь душой и головой господина! Думал именно об этом!» Он сказал: «Знай, что устранить туркмен — замысел небывалый и мероприятие ошибочное. Никак нельзя уничтожить три-четыре тысячи всадников. Оттуда к султану письма [еще] не было, каким способом [там] расправились с туркменами, а он торопится, приказывает в Герате устранить несколько человек и угнать обозы, людей же, которые при обозах, переселить. [Об этом] слух дойдет до Рея и взбудоражит туркмен, Сын Ягмара придет с Балханских гор с другим [358] конным полчищем, все они объединятся, нагрянут на Хорасан, похитят весь скот, какой найдут, и причинят много зла. Я [это] предвижу и распорядился продать овец. Ежели их продадут даже по самой дешевой цене, то мне, на худой конец, хоть что-нибудь достанется, они не будут ограблены задаром из-за того, что придумали неверное мероприятие. Великий ходжа и я, мы на сей счет много говорили и разъясняли последствия этого дела, но без пользы. Наш государь по [своим] помыслам и по сердцу противоположен отцу. Отец был человек /400/ своенравный, но дальновидный. Ежели он говорил что-нибудь несуразное, я, мол, хочу это сделать, то говорил в силу своего самовластья и самодержавности, и ежели кто-либо разъяснял ему правоту или ошибку, то он сердился, подымал бучу и бранился. Но когда он снова начинал обдумывать [дело], то находил правильный путь. А нрав у нашего государя иной, он поступает самовластно, не раздумывая. Не знаю, чем эти дела кончатся». Сказавши это, он пошел домой. «Очень далеко видит этот человек,— подумал я про себя, — но, может быть, так не случится». Однако, как ни как, а вышло именно так, как представлял себе он, потому что замысел устранить туркмен в Рее не удался, они возмутились, как я потом расскажу. Из Рея туркмены пришли в Хорасан и от них произошло столько зла, сколько произошло,— большую часть скота в Гузганане они угнали. Через год я [однажды] в Газне обедал у моего наставника. Мне и Бу Насру Тейфуру, бывшему сипахсалару шаханшахов, подали весьма жирного барашка. «Каков барашек?»,— спросил наставник. «Чрезвычайно сочный»,— ответил я. «Это ведь гузгананский»,— заметил он. Мы посмотрели друг на друга, он рассмеялся и промолвил: «Этого барашка купили на деньги за овец, которых продали в рабате Керван»,— и он рассказал случай, который я описал [выше].

Этим же летом переменились и обстоятельства жизни Ахмеда Йинал-тегина, салара Хиндустана. Человека принудили поднять мятеж, а причиной тому была смута в Хорасане и засилье туркмен и потомков Сельджука ⁹⁴ по приговору господа бога, да славится поминание его. Всякому делу есть причина. Великий ходжа Ахмед, сын Хасана, был плох с этим Ахмедом по той причине — я уже рассказывал о ней выше ⁹⁵ — что Ахмед Йинал-тегин посягал на его добро в то время, когда случился суд над ходжой. Был он не в ладах и с Казием Ширазским за то, что несколько раз эмир Махмуд говаривал: «Казий стоит должности везира». Ахмед, сын Хасана, когда отправляли Ахмеда Йинал-тегина саларом в Хиндустан, внушил ему, что с Казием Ширазским считаться нечего, ты, дескать, салар хиндустанский по повелению султана, и у него над тобой приказа нет; не случилось бы так, что он тебя /401/ зачарует и подчинит себе. И Ахмед, предубежденный и полный задора, поехал, нимало не опасаясь Казия в смысле [своего] саларства. Этот Ахмед был [359] человек благородный, его считали вылитым эмиром Махмудом и он сильно был похож на него. О его матери, его рождении и эмире Махмуде было много разговоров. Между этим падишахом и его матерью была будто бы любовь, [но] правду знает господь бог, велик он и всемогущ. Этот человак хорошо перенял повадку и обыкновение эмира Махмуда, как сидеть и как вести речь.

Когда он приехал в Хиндустан, у него было несколько удалых, воинственных гулямов и порядочно снаряжения и убранства. Между ним и Казием Ширазским стали происходить споры о саларстве. Казий говорил, что должность салара надобно отдать Абдаллаху Кара-тегину и быть под его началом. Ахмед возражал: ни за что, дескать, не буду, султан эту должность пожаловал мне и я всегда был благородней и знатней; ему да прочим надо ходить под моим значком. Эта история затянулась. Лахорская свита и газии требовали Ахмеда, и он пошел наперекор Казию и стал совершать дальние походы. Казий с жалобами на него послал нарочных. Нарочные прибыли в Буст, а мы собирались [тогда] отправиться в Герат и Нишабур. Эмир Мас'уд запросил великого ходжу Ахмеда, сына Хасана, как тут поступить правильней. Тот ответил, что больше всех достоин должности салара Ахмед Йинал-тегин. Казию надобно отписать, что ты, дескать, кедхудай по части денежных средств ⁹⁶, какое, мол, тебе дело до должности салара и до войска; Ахмед сам что нужно сделает: будет взимать с таккаров ⁹⁷ денежные средства в счет хараджа и по соглашению да совершать походы, и в казну будут поступать большие доходы, и не будет спора между дверью и домом. Эмиру [совет] пришелся по нраву, и ответ отписали в таком роде.

Ахмед Йинал-тегин сильно воспрял духом, ибо ходжа ему сообщил, что Казий писал то-то /402/ и то-то, а отвечено ему было так-то и так-то. Он поехал к газиям и лахорскому войску, полностью собрал харадж с таккаров и потянулся дальше, переправился через реку Ганг и пошел левым [берегом]. Вдруг он наткнулся на город, который называется Бенарес, он принадлежал к области Ганг. Исламское войско никогда до того места не доходило, до города в два на два фарсанга со множеством речек. Войско не могло задерживаться долее, чем с рассвета до часа предзакатной молитвы, потому что было опасно. И нельзя было еще сильней ограбить базары продавцов тканей, благовоний и самоцветных камней, эти три базара. Войско разбогатело, ибо все добыли золота, серебра и самоцветов; достигнув цели, оно повернуло назад.

Казий по возвращении [Ахмеда] из этого знатного похода почти помешался в уме. Он отправил в Нишабур спешных гонцов. Те прибыли к нам и передали: «Ахмед Йинал-тегин собрал огромные средства с таккаров по соглашению ⁹⁸ и с плательщиков хараджа; большую часть собранного дохода ⁹⁹ он припрятал, а самую безделицу отправил к [360] высочайшему двору. Надежные мои [Казия] люди потаенно состояли при нем так, чтобы он не знал, а также были [при нем] мушрифы и начальник почты. Все, что он взял, они занесли в список, который посылается, дабы высочайшее мнение было оповещено, и сей обманщик не сумел бы представить [дело] в ложном виде. И в Туркестан он посылал тайком через Пенджхир, чтобы к нему доставили турецких гулямов. По сию пору ему уже доставили слишком семьдесят гулямов и [за ними] следуют еще. Находящихся здесь туркмен, он всех взял себе в товарищи, и они [считают себя] обиженными. Обстоятельства жизни его никому неизвестны, он же говорит, я-де сын Махмуда. Слуги [государя] уведомили [об этом] из сочувстия, а высочайшее мнение превыше [всего]». Эти письма подействовали на сердце эмира и весьма на него повлияли. Он велел моему наставнику хранить их втайне, так чтобы никто о них не знал. Следом за ними прибыли вестники и привезли письма от хиндустанского салара Ахмеда Йинал-тегина и начальника войсковой почты о победе в Бенаресе, о том, что совершено знатное дело, что войско разбогатело, что с него [города] взяты огромные средства, а также харадж с таккаров и добыто несколько слонов. Слуги [государя] написали письма из Андарбиди ¹⁰⁰ и направились в Лахор. Все, что происходило, они сообщили ¹⁰¹.

/403/ Из примечательных происшествий, кои в сей промежуток времени случились: Сати, сын Алтунташа, однажды пьяный поднялся на крышу, чтобы оттуда полюбоваться, но случайно упал с крыши и отдал душу. Юношу похоронили, и эмир очень горевал, потому что Сати был достойный и доблестный [молодой человек] — статный, красивый и умелый. Весь порок его — пристрастие к вину, за что он поплатился жизнью. Хуже всего было то, что подстрекатели и крамольники потаенно написали письмо к его брату Харуну, который был хорезмшахом ¹⁰², и донесли, что эмир-де подговорил одного предателя сбросить твоего брата с крыши и убить. И так поступят со всеми сыновьями хорезмшаха [Алтунташа]. Харун и сам несколько подозрительно относился к досточтимому ходже Ахмеду, сыну Абдассамада, и за вольности и развязности осадил его сына Абдалджаббара. Когда до него дошло это письмо, да вдобавок и дьявол его немного попутал, он возомнил много, стал подозрителен и начал понапрасну оскорблять честь Абдалджаббара, смотреть на него пренебрежительно и возражать против его благоусмотрении. В конце концов дошло до того, что Харун поднял мятеж, и Абдалджаббару пришлось скрыться из страха за жизнь [свою]. И оба пропали друг из-за друга. Об этих обстоятельствах я подробно рассказу в главе, которая будет в сей «Истории» посвящена Хорезму, так что из той главы все станет известно, *ежели угодно будет Аллаху*.

В пятницу, четвертого дня месяца джумада-л-ухра ¹⁰³ великому ходже [эмир]пожаловал халат благоволения, ибо тот собирался [361] отправиться в Тохаристан и Балх по той причине, что округа Хутталана стали волноваться из-за нашествия кумиджиев ¹⁰⁴, а также пойти в Вальвалидж и Пянджаб ¹⁰⁵ [с тем, чтобы] шихне областей присоединился к нему, и они [вместе] пошли бы уладить /404/ то важное происшествие и устрашить еретиков ¹⁰⁶. Эмир за беседой обласкал ходжу, сказал много любезных слов, и тот отправился домой. Столичные вельможи полностью отдали ему должное. После молитвы он отбыл; вместе с ним отправились четыре хаджиба, десять серхенгов и тысяча конных. Начальник посольского дивана по приказу эмира назначил поехать с ходжой в должности начальника войсковой почты факиха Бу Бекра Мубашшира. Написали письма всей служилой знати, имевшей при себе людей ¹⁰⁷, чтобы она слушалась распоряжений везира. Бу Бекру тоже был дан приказ ежедневно писать султану о том, что ходжа считает нужным делать ради пользы государства. Везир отправился дорогой через перевал Гужек. Потом, в своем месте, я расскажу, какие знатный дела были совершены рукой этого вельможи, как того требует [правило] бытописания. На следующий день эмир переехал в сад Седхезаре с тем, чтобы провести там одну неделю. Все обозы перевели туда же.

В это самое время пришли письма, что Ахмед Йинал-тегин возвратился в Лахор с туркменами и множеством лахорских крамольников, и что вокруг него собрались разного рода люди. Ежели не сменить его на должности, то дело затянется, ибо мощь и величие его растут с каждым днем. Эмир как раз находился в саду Седхезаре. Он созвал негласно совещание с сипахсаларом, вельможами и свитой и запросил их мнение, что надобно сделать, чтобы осадить бунтарство этого разбойника и мятежника, дабы сердце было совершенно спокойно за его действия. Сипахсалар сказал: «У Ахмеда, когда он от него бежал, не много оставалось силы ¹⁰⁸. Всякий салар, которого назначат пойти ему навстречу, с легкостью справится с этим делом, потому что в Лахоре войско большое. Ежели государь прикажет отправиться [мне], слуге [своему], то я через неделю выступлю, хотя погода сильно жаркая». «При том большом числе дел,— ответил эмир,— было бы глупо и нелепо идти тебе, ибо в Хорасане всякая смута, да и в Хутталане и в Тохаристане тоже случились беспорядки. Хотя везир отправился и он там преуспеет, нам, когда минует михреган, обязательно придется отправиться в Буст и Балх, и тебе нужно будет пойти при нашем знамени. Пошлем какого-нибудь салара и хватит». «Как прикажет государь,— промолвил сипахсалар,— салары и некоторые другие присутствуют в Высоком собрании, а прочие при дворе, кому из рабов [своих] государь повелит идти?»

Тилак индиец сказал: /405/ «Да будет долгой жизнь государя! Я пойду и сослужу эту службу, дабы отплатить за благоволение, милость и благодеяния. К тому же я сам из Хиндустана, там стоит знойная пора, а мне в той местности легче опознаться. Ежели высочайшее усмотрение [362] найдет возможным, то не пожалеет для слуги [государя] этой службы». Эмир похвалил его за предупредительность, проявленную им, и спросил присутствующих: «Что скажете?» Они отвечали: «Человек приобрел имя и стоит всяческой службы; у него есть оружие, снаряжение и люди. Поскольку он много милости [на себе] испытал по высочайшему соизволению, то он это дело сумеет довести до конца». «Ступайте,— промолвил, эмир,— я об этом подумаю». Люди удалились.

Эмир в серае говорил своим близким: «Никому из вельмож не по сердцу оказалось это дело, только Тилаку стало совестно и он выступил». Эмир негласно послал к Тилаку дебира Ираки, передал ему на словах [свое] благоволение и сообщил: «От нас, мол, то не скрыто, о чем ты сегодня говорил. Слова твои совсем не понравились людям, которые около нас находились, нынче ты их потрепал [за ухо]; делать нечего, нам приходится с тобой согласиться. Завтра мы назначим [тебя] на эту должность, сделаем, что возможно и дадим тебе большие средства ¹⁰⁹, бессчетное число людей и значительное количество снаряжения, дабы сие дело было сделано твоей рукой, и ослушник пал без хвастовства и бахвальства вельмож, а ты стал бы еще именитей. Ведь этим людям совсем не по душе, когда мы возвышаем кого-нибудь, дабы мы постоянно в них нуждались, а они ничего бы не делали. Твое возвышение их очень испугало. Теперь поусердствуй как следует в этом деле, на которое, ты сказал, пойдешь. Ошибка, которая произошла, случилась по их наговору и наущению, и минувшего уже не воротишь». Тилак облобызал землю и ответил: «Ежели бы слуга [государя] не видел, чем сие кончится, он не решился бы явить смелость в столь высоком собрании, Теперь я испрошу все, что на этот случай потребуется, составлю список, дабы его представили на высочайшее усмотрение, и я вскорости отправился бы повергнуть ниц того забытого богом». Ираки возвратился обратно и передал [эти слова] эмиру. Эмир сказал: «Очень хорошо, надобно написать». Ираки порадел этому делу и представил на усмотрение эмира список, который Тилак подробно составил согласно своему желанию.

/406/ Эмир развязал Тилаку руки: как только он минует Пажпажан ¹¹⁰, он волен поступать, как хочет, заручившись дружбой индийцев. Через Ираки он сообщил начальнику посольского дивана, чтобы написали Тилаку жалованную грамоту и письма. У Бу Насра было обыкновение в таких случаях прилагать все свое старание к тому, что повелевали владельцы престола, дабы [потом] не поплатиться ¹¹¹. Все, что требовалось написать, было написано. Придворной знати это предприятие казалось легкомысленным, но *выстрел произошел без стрелка* и причиной смерти Ахмеда Йинал-тегина сделался этот человек, как я расскажу в своем месте. Однако сперва я исполню правило бытописания и расскажу, каковы были обстоятельства жизни и дела Тилака от начала и до тогo [363] времени, когда он достиг сей степени, потому что от писания таких вещей приобретается польза.

ОБ ОБСТОЯТЕЛЬСТВАХ ЖИЗНИ ТИЛАКА ИНДИЙЦА

Тилак был сыном цирюльника, однако красив лицом и внешностью, красноречив и писал прекрасно по-индийски и по-персидски. На долгое время он совершил хождение в Кашмир, учился [там] и научился немного притворству, темным деяниям и чародейству. Оттуда он заявился к Казию Ширазскому, Бу-л-Хасану, и приобрел его доверие, потому что всякий вельможа, раз его увидевший, обязательно очаровывался им. Тилак у него был сборщиком налогов ¹¹², стянул большие средства и был таков ¹¹³. Казий приказал изловить его каким бы ни было способом. Тилак ловко увертывался, покуда его дело не довели до [сведения] великого ходжи Ахмеда, сына Хасана, да будет им доволен Аллах, и сказали, что он, мол, может унять козни Казия. Ходжа послал приказ с султанской печатью с тремя хейльташами, чтобы, на зло Казию, Тилака доставили ко двору.

Ходжа Ахмед, сын Хасана, выслушав его слова, сообразил, как поступить и согласился записку /407/ его хитроумным способом довести до эмира Махмуда, да будет им доволен Аллах, чтобы тот не догадался, что подстроил [это] ходжа. Эмир велел ходже выслушать доклад Тилака, и Казий попал в жестокую беду. Когда эта стычка миновала, Тилак сделался [одним] из самых близких доверенных лиц ходжи. Ходжа сделал его дебиром и толмачем [для сношений] с индийцами, подобно тому как Бирбал в нашем диване, и дело его пошло в гору. В диване ходжи я, Бу-л-Фазл, видел его стоящим на ногах [твердо], ибо, помимо того, что он был дебир и толмач, он относил и приносил устные сообщения [государя] и исполнял их весьма хорошо.

Когда ходжу постигло несчастье, о коем я рассказывал, и эмир Махмуд вызвал его работников и дебиров, чтобы достойных назначить на службу при дворе, он одобрил Тилака, и Тилак сделался помощником [султанского] толмача Бехрама. Он был моложе и речистей, а эмиру Махмуду такие люди были нужны. Дело его расцвело. Втайне он оказывал добрые услуги султану Мас'уду: всех индийцев Катура ¹¹⁴ и часть, живущих вне его ¹¹⁵ он связал обязательством поддерживать его. При таком падишахе, как Махмуд, он подвергал себя весьма большой опасности. Когда шах Мас'уд из Герата прибыл в Балх, и дела государства пришли в порядок, а Сондара, сипахсалара индийских войск, уже не было в живых, он обласкал Тилака, пожаловал ему золотой халат, повесил ему на шею золотое ожерелье, осыпанное самоцветными камнями, и дал ему хейль. Тилак сделался именитым человеком, построил [себе] маленькое сeраперде и зонт; при нем играли на тамбаке, барабане, [364] какой в обычае у индийских предводителей, к тому прибавилось знамя с манджуком *и тому подобное*. Значение его поднялось столь высоко, что он стал заседать с вельможами в негласных совещаниях, обдумывал мероприятия, покуда не взялся за такое дело, как я указал об Ахмеде Йинал-тегине, чтобы его прикончить. Счастье и удача помогли, и он справился. *Всякому делу есть причина и люди зависят от нее*. Мудрые люди такие случаи не считают странными, ибо никто не родится от матери уважаемым. [Уважения] достигают мужи, но при условии, что оставляют [по себе] добрую память. Тилак был человек деятельный и нрав являл похвальный. Покуда он жил, ему не вредило, что был он сын цирюльника. А будь он при том душевном складе, уме и помыслах /408/ еще и родовит, было бы лучше, ибо знатность происхождения и личные заслуги — весьма хороши, однако [одна только] знатность гроша не стоит, ежели у человека нет превосходства в знании и почтенных нравственных качествах, прирожденных и благоприобретенных, и все речи коего сводятся к тому, что, мол, отец мой был вот какой. Один стихотворец прекрасно сказал:

*Коль говоря о знатности рода, ты б о заслугах сказал,
Тогда б ты был прав, но отцы сынов нехороших родили*.

О личных заслугах и знатности рода я помнил несколько стихов из Джерира ¹¹⁶ и Мутанабби: ¹¹⁷

Самородка к главенству ведет его дух,
И знамя его — нападенье и натиск.
Дух повелителем славным ставит его*.
*И последнее слово о знатности рода невежды*:
*Коль кто-либо жив лишь славой предков умерших,
То мертвые предки живы, а сам он мертвец.
Ты говоришь: построено зданье потомкам!
Ты сие зданье низверг, не сделав другого.
Ведь каждый, кто обладает домом высоким,
И он его разорит, у того дома нет*.

Я читал, что один безвестный человек пришел к Яхье, сыну Халида Бармеки. Происходило общее собрание разного рода мужей, одаренных и ничем не выдающихся. Человек тот заговорил и начал рассыпать самоцветы и раскрывать жемчужницы. В некоторых из присутствующих знатного рода он вызвал зависть и гнев, они сказали: «Да будет долгой жизнь везира! Жаль [нам] этого человека, вот кабы он был родовит!* Яхья, улыбнувшись, ответил: «*Он сам по себе высоко родовит*». И он человека возвысил, и тот сделался одним из замечательных мужей [своего] времени. А в наше время имеются мужи знатного происхождения, [обладатели] золотой конской сбруи, драгоценных одежд, [белой] седельной крышки и наседельного чепрака ¹¹⁸, но которые, когда им [365] доведется повести речь и показать [свое] знание и умение, напоминают осла на льду и только и могут сказать: «Вот, какой у меня был отец и сделал он то-то». Главное при этом, что люди ученые и умелые страдают от их наговоров и высокомерия. *Способности дарует Аллах!*.

/409/ Когда покончили с письмами и распоряжениями для Тилака, эмир Мас'уд, да будет им доволен Аллах, приказал справить ему очень драгоценный халат и к тому халату — литавру и значок. Тилак надел на себя халат, и эмир обласкал его милостивыми словами и оказал ему много любезности. На другой день Тилак в полной готовности явился в [сад] Баг-и Пирузи и эмир выехал для того, чтобы мимо него прошло индийское войско, много конных и пеших в полном вооружении, а [также] дворцовая конница, которая была назначена [пойти] с ним — отряд хорошо снаряженный. Казий Ширазский писал, что людей там достаточно, надобен [только] от [султанского] двора салар именитый. Салар сошел с коня, облобызал землю и опять сел верхом. Коня ему выкликнули как салару индийцев. Выступил он в среду, в половине месяца джумада-л-ухра ¹¹⁹.

В сей же день, в час предзакатной молитвы, эмир снова возвратился в город, в Кушк-и Довлет, а на следующий день поехал в Кушк-и Сепид и там три дня развлекался, играл в човган и пил вино. Потом он приехал в Баг-и Махмуди, и туда же перевели обозы. Там он пробыл до половины месяца раджаба ¹²⁰ и [затем] решил оттуда поехать в Газнийскую крепость. [Там] гостей принимал кутзал [крепости] серхенг Бу Али. Приехал туда [эмир] в четверг, двадцать третьего числа месяца раджаба ¹²¹ и пребывал там четыре дня. Один день он был гостем серхенга кутвала, а на другой день свита была в гостях у эмира. На следующий день [эмир] уединился. Говорили, будто он давал тайные распоряжения насчет казнохранилищ, потому что приближался отъезд. Пил вино с недимами и мутрибами, а в первый день месяца ша'бана ¹²² он вернулся в город в старый Махмудов кушк, а во вторник, двадцать пятого числа месяца ша'бана ¹²³ эмир с утра, после приема, пировал с недимами в приемной суффе.

Гулям, которого звали Нуш-тегин Новбати, из числа тех гулямов, коих привел эмир Махмуд в то время, когда имел свидание с Кадыр-ханом, был гулям, подобный сотне тысяч красавцев, краше и пригожей коего человека не видывали. Эмир Махмуд велел держать его в числе самых близких гулямов, ибо тот был еще мальчик и [эмир] задумал возвысить его до степени Аяза, умершего в Пушенге, потому что вдобавок к красивой внешности он был еще живой и веселого нрава. Когда Махмуд скончался, его сын Мухаммед, приехав в Газну и сев на престол, возвысил Нуш-тегина, повелел ему быть отведывателем ¹²⁴ /410/ и виночерпием и подарил ему безмерно много добра ¹²⁵. Когда пора его царствования пришла, к концу, Нуш-тегина возвысил его брат, султан [366]Мас'уд, до такой степени, что пожаловал ему [управление] области Гузтанан. К гуляму, к слуге, ставшему близким, приставили двух слуг, дабы они поочередно, ночью и днем, находились при нем. О всех его делах заботился служитель Икбаль Зарриндест, дворецкий ¹²⁶.