ЛЕТОПИСЬ ГОДА ЧЕТЫРЕСТА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЕГО 4 страница

Когда Бузурджмихра доставили на царский двор, царь велел его, как он есть, в оковах и ошейнике, привести к себе. Его привели. Царь спросил: «Не по нашему ли благоусмотрению, о Бузурджмихр, ты был пожалован милостью и чинами? Что сталось с ними? Ты достиг степени везира, тебе было поручено распоряжаться в царстве, почему же ты отверг веру отцов твоих? Почему ты, мудрец [нашего! времени, говорил людям, что царь, войско и подданные стоят не на правом пути? Цель твоя была возмутить против меня царство и натравить на меня знатных и простых людей. Я казню тебя так, как еще не казнили ни одного преступника, ибо вина на тебе большая, или покайся и вернись к вере отцов и дедов твоих, дабы получить прощение, потому что было бы жалко убивать такого, как ты мудреца, ведь другого, подобного тебе, нет». — «Да будет долгой жизнь царя,— ответил Бузурджмихр,— люди называют меня мудрецом, сведущим и умным, следовательно, ежели я из тьмы пришел к свету, то уже не возвращусь обратно в тьму, ведь я был бы тогда безумцем и невеждой».— «Я велю тебе отрубить голову»,— сказал царь. «Судья, к коему я отправлюсь, справедлив; он не потребует свидетельства и вознаградит [меня], а от тебя отвратит милость свою»,— промолвил Бузурджмихр. Царь разгневался, как не бывало никогда, и сказал: «Уберите его, покуда я прикажу, что надобно будет сделать». Его убрали.

Когда гнев царя утих, он промолвил: «Этого жалко было бы губить»,— и велел посадить его в помещение совсем темное, как могила, и заковать /336/ его в тяжелые железа и надеть на него жесткую власяницу. Каждый день ему давали на пропитание по две ячменных лепешки со щепотью соли и кувшин воды, [Царь] приставил к нему надсмотрщиков, которые прислушивались к каждому его дыханию и доносили царю. В таком положении он оставался два года. Однажды его голоса не услышали, сказали царю. У царя защемило сердце, и он велел отворить темницу Бузурджмихра. К нему привели его близких и родичей, чтобы они заговорили с ним, не ответит ли? Его вывели на свет и увидели в плотном теле с неввалившимися щеками. «О мудрец,— спросили его,— тебя мы видим в грубой власянице, в тяжких оковах, в тесном и темном месте, отчего же щеки у тебя не ввалились, а тело [стало] еще плотней, в чем причина?» Бузурджмихр ответил: «Я сделал себе лекарство из шести веществ и его каждый день понемногу принимаю, вот и остался такой».— «О мудрец, попросили они,— ежели можно, научи нас [305] этому лекарству, дабы когда у кого-либо из нас или друзей наших случится нужда или кто-нибудь попадет в такое же положение, то попользовался бы им». Он ответил: «Первое, я твердо уверовал: всечто предопределил господь бог, да славится поминание его, то сбудется; второе: я довольствуюсь приговором его; третье: я надел на себя рубашку смирения, ибо от несчастья нет [лучшего средства], чем терпение; четвертое: ежели я не могу сдержаться, то все-таки не допускаю к себе уныния и нетерпения; пятое: я думаю о том, что у какого-нибудь создания, вроде меня, положение еще хуже этого, [и] я благодарю [создателя]; шестое: я не теряю надежду на то, что пресвятой и всевышний бог каждый час может дать мне избавление. Все, что происходило, и все, что он говорил, передали царю, и царь сказал себе: «Как можно убить такого человека!» Однако, в конце концов, он все же велел казнить его смертью для острастки [других], и Бузурджмихр пошел в рай, а царь в ад.

Я знаю, каждый, кто прочитает, не осудит [меня] за этот рассказ; ибо он не без пользы, и история такими рассказами украшается. Теперь мы снова возвратимся к [нашей] «Истории» *по воле Аллаха и с помощью и руководством его*.

Когда покончили с заключением [в крепость] Бу Сахля Завзани, эмир Мас'уд, да будет им доволен Аллах, уединился с ходжой Ахмедом, сыном Хасана, по поводу войскового дивана, кому бы заботиться об этом деле. «Из наших людей,— сказал ходжа,— больше всех подходит Бу Сахль Хамдеви». А эмир [на это] возразил, что мы-де ему пожаловали должность мушрифа [всего] государства и это поважнее. Нет ли, мол, у тебя другого ему подобного. Нужен другой кто-нибудь, /337/ «Других государь [сам] знает,— ответил ходжа,— кого прикaжет?» — «Мне нравится Бу-л-Фатх Рази,— сказал эмир,— он ведь несколько лет работал у ходжи».— «Он человек видный, - промолвил ходжа,— хороший и способный, да есть в нем изъян: он все чего-то выжидает, а это дело надобно вести решительно». «Помощники опасливы и медлительны,— заметил эмир,— а когда становятся начальниками и приобретают вес, то работают по-другому. Надо его позвать и посулить ему эту должность». «Слушаюсь»,— ответил везир.

Когда он вернулся [к себе], то позвал Бу-л-Фатха Рази, остался с ним вдвоем и сказал: «О тебе был сегодня разговор насчет должности начальника войскового дивана, выбор султана пал на тебя. Я тебя давно уже испытал, эту должность ты выпросил без моего веления и указания, сделав сбережение. От меня, Ахмеда, такие [306] вещи не остаются в тайне. Я бы при всех обстоятельствах просил для тебя это покровительство, но было бы лучше, когда б ты мне говорил все. Теперь пусть будет так, я прощаю. Будь же смелей и веди дело как надо. Но я ни в коем случае не потерплю сбережений и чтобы ты сократил войско, потому что в государстве окажется слабое место, от чего произойдет большой вред. Ежели ты, однако, сумеешь возместить злоупотребления и воровство, совершенные Бу-л-Касимом Кесиром и его помощниками, и вернешь [деньги] в государственную казну, то окажешь похвальную услугу».— «Уже двадцать лет я, слуга господина, состою при нем мустовфием, и он меня испытал и знает как честного человека. Я видел, что происходят злоупотребления и хотел, чтобы о времени везирства господина сохранился какой-нибудь славный след, [поэтому] я сделал сбережение и доложил [о нем] Высокому собранию. Может быть превосходительное мнение [ходжи] меня простит за то, что я не доложил [о сбережении] на усмотрение господина?» — «Прощаю,—промолвил [ходжа],—ступай, эта должность за тобой».

На другой день, в субботу, Бу-л-Фатха отвели в вещевую палату и надели на него халат ариза. Он повязал халат семисотенным поясом, предстал пред лицом [эмира] и отвесил [установленный] поклон. По возвращении его домой придворные и военные вельможи прекрасно воздали ему должное. На следующий день он явился во дворец, принял дела и оказался /338/ человеком проницательным и способным. Покуда ходжа Ахмед был жив, он не решался наибольшие дела, но когда тот помер, он нашел для себя широкое поле и приступил к сокращению войска, а это принесло пребольшой вред. В cвоем месте я все расскажу.

В это время прибыли письма от осведомителей из Бухары о том, что Али-тегин никак не унимается, говорит вздорные речи и снаряжает рать. Две вещи его особенно сердят: во-первых, что покойный эмир встретился с Кадыр-ханом и что вследствие этого ханскoе величие ушло из их дома и, во-вторых, государь посулил ему отдать какое-нибудь владение, коль скоро он пришлет на подмогу войско с сыном для умиротворения царства. Когда же дело уладилось без войны и неурядицы и престол достался государю без борьбы, он понял . . . ⁵⁶ что найдет какой-нибудь удобный повод и причинит какое-нибудь зло; покуда государь в Балхе, надобно подумать.

Когда эмир узнал об этом обстоятельстве, он позвал великого ходжу Ахмеда, сына Хасана, и Бу Насра Мишкана, остался c ними наедине и попросил на сей счет совета. Говорились разные речи. «Али-тегин — сильный враг,— говорил эмир,— и желание, которое у него вдруг появилось, нелепо. Лучше всего его совсем изгнать из Мавераннaхра. Ежели сын Кадыр-хана Богра-тегин, состоящий [307] с нами в свойстве ⁵⁷, придет, то будет нашим наместником. Сестру нашу, которая за него просватана, пусть отошлют, чтобы он был наш зять и наместник и чтобы устранить зловредность такого искателя поводов. А ежели он не придет, то мы велим хорезмшаху Алтунташу направиться в Мавераннахр с сильной ратью, ибо дела в Хорезме хороши — пусть там посадят одного сына с отрядом войска». Ходжа сказал: «Мавераннахр — владение большое. Саманиды, которые были эмирами Хорасана, устроили там свою столицу. Ежели он достанется [нам] — это будет превеликое дело. Однако Али-тегин ловок и хитер, он уже тридцать лет как обретается там. Ежели у Алтунташа есть опасение, то лучше послать к хорезмшаху именитого посла и обменяться на сей счет мнениями устно. Коль скоро он будет отговариваться /339/ и на сердце у него еще остается происшествие с Каид-Манджуком, то происшествие нужно совсем загладить, потому-что без мощи хорезмшаха свалить Алитегина нельзя, покуда [это] не будет придумано иным способом. А ежели он пойдет охотно, значит той раны уже нет». — «Это разумно, — заметил эмир, — кто поедет?» — Пошлем Эмирека Бейхаки, начальника почты Балха, — предложил ходжа Бу Наср, — а ежели мы хотим, чтобы хорезмшах выступил, то пошлем и войскового кедхудая Абдуса».

Мой начальник составил письма необычайные и весьма замечательные; [приготовили] знатный халат и вдобавок пять слонов, самцов и самок, для хорезмшаха и еще халаты для ходжи Ахмеда, сына Абдассамада, для ближних людей хорезмшаха и родичей и для султанской свиты. Абдус отправился из Балха к хорезмшаху. Хорезмшах пошел на Али-тегина и был убит. В это же время султан Мас'уд исполнил несколько дел, все весьма важных; их тоже следует опирать, как полагается и принято в бытописании.

В пятницу, второго числа месяца раби-ал-эввель ⁵⁸, эмир приехал в Манджукиян ⁵⁹ на охоту. Там все было обставлено очень пышно, весь мир был в зеленом, желтом и красном. К тому же [эмир] приказал дворцовым гулямам метать дротики издали, а он при этом пил вино и развлекался. Обратно в сад он возвратился в последние дни раби-ал-эввеля. Первого числа месяца раби-ал-ахир ⁶⁰ прибыло несколько гонцов от Абдуса: дела, мол, идут как желательно [нам], Алтунташ надел халат ⁶¹ и приготовился к походу.

Эмир [еще ранее] назначил дебира Тахира отправиться в Рей на должность кедхудая войска сипахсалара Ташферраша. Были назначены и начальник почты и казначей. Тахиру справили халат. Бу-л-Хасану Кархи, недиму, [эмир] дал должность казначея, Бу-л-Хасану Хабаши — должность начальника почты, а Говхара'ину Хазинедару — должность салара. [Эмир] назначил [еще] и Ярук-Тугмиша, хаджиба-джамедара [султана] Махмуда и несколько других лиц из числа хаджибов и [308] серхенгов кумских, кашанских, джибальских и тамошних мест. Во вторник, шестого числа месяца раби ал-ахир ⁶², /340/ справили халаты. Они их надели и предстали [пред лицо эмира], эмир милостиво к ним обратился. В четверг, восьмого числа сего месяца, их отправили.

В этот же день пришло известие, что Нуширван, сын Минучихра, скончался в Гургане, и говорили, будто Бакалиджар, его дядя с материнской стороны, подстроил это со старшим хаджибом Минучихра: его отравили,— а он был еще невозмужавший юноша,— чтобы царство захватить Бякалиджару. В Газну пришли письма, что из дома Мердавиза и Вушмагира не осталось никого мужского пола, кому бы можно было отдать царство. Ежели государь в этом владении удержит Бакалиджара, который при жизни Минучихра вершил все дела, то порядок сохранится. Было отвечено: Ладно. Высочайшее знамя имеет намерение провести михреган в Балхе. Надобно прислать послов, дабы с ними решить то, что надлежит решить. Когда в Балх приехали: Бу-л-Махасин, рейс Гургана и Табаристана, гурганский казий Бу Мухаммед Вистами, Шериф Бу-л-Берекат, Дейлеми Мухташам и Ши-редж Лейли, их привели пред лицо [султана]. Затем великий ходжа сел, и дела решили: эмиром быть Бакалиджару и пусть он пришлет из Гургана свою дочь. Наставник мой написал жалованную грамоту [на имя] Бакалиджара, [ему же] справили великолепнейший халат и вручили послам; им [тоже] подарили халаты. Тахиру былo распоряжение потребовать откупные деньги за прошлое и за то, что сейчас взяли на откуп ⁶³ и отослать их в Нишабур к сахиб-дивану Сури, дабы с нишабурским грузом доставить в столицу.

Восемнадцатого числа сего месяца ⁶⁴ пришло письмо о кончине родительницы Бу Насра Мишкана. Это была женщина умная. От наставника моего я слышал: когда, дескать, султан Махмуд отдал должность везира Хасанеку и [потом] возненавидел его несмотря на то, что так любил его [раньше], родительница моя сказала: «Сын мой, когда султан кого-нибудь делает везиром, то хотя он и любит его, однако через неделю начинает ненавидеть по той причине, что тог становится соучастником с ним в царствовании, а царствовать сообща нельзя». Бу Наср совершил обряд оплакивания и прекрасно воздал должное [покойной]. На этот обряд явился и великий ходжа; он осмотрел сад, похожий на рай от множества цветущего жасмина и других душистых растений: мирт, нарциссов и цветущих дерев. Он сказал Бу Насру: «Чтобы воздать должное этому саду, /341/ как в пору султана Махмуда воздали должное саду в Газне, нам бы [сюда] прийти не по случаю печальной утраты». Его лошадь подали к краю ривака, где исполняли обряд оплакивания, и он сел верхом. Бу Наср поцеловал его стремя и сказал: «Да здравствует господин! Честь, которую он оказал мне, утруждая себя, никогда не изгладится из памяти, [309] и льщу себя надеждой ⁶⁵, что сей сад обретет такое же счастье, как сад в Газне». Хотя эмир передал [свое] сочувствие через Бу-л-Хасана Укайли, он и сам высочайшим словом выразил Бу Насру соболезнование, когда тот в среду явился к нему на поклон.

Я расскажу случай с газнийским садом и приездом ходжи. Сначала укажу только на то, сколь много значил мой наставник, если такой важный везир, как Ахмед, сын Хасана, явился на обряд оплакивания и по приглашению. Я слышал от моего наставника: «Однажды в Газне покойный эмир развлекался вином, и принесли множество цветов. Из моего сада я послал, ему рано на заре только что распустившиеся розы, а вслед за тем и сам отправился на поклон. Пришли великий ходжа, родичи и свита. Эмир сидел за вином. Он удержал [при себе] ходжу и меня, и пошло большое веселье. Поздним утром ходжа сказал: «Да будет долгой жизнь государя! Есть обычай в пору роз выпить сатгин [за них], ибо они гости на сорок дней; особенно за такие, как эти, прекрасней и душистей коих и быть не может». «Это Бу Наср прислал из своего сада»,— заметил эмир. «Следовало бы посмотреть на этот сад»,— промолвил ходжа. «Ты что же, напрашиваешься в гости?»—спросил эмир. «Что же делать?»— ответил тот. Обратившись ко мне, эмир спросил: «Ты на это что скажешь?» — «Да будет долгой жизнь государя,— ответил я,— у лисиц не хватает смелости охотиться на яростного льва с помощью леопардов — эта дверь заперта наглухо».— «А ежели лев отпустит?» — задал вопрос эмир. «Тогда показать можно»,— был мой ответ. «Я отпускаю, покажи»,— промолвил эмир. Оба ходжи поклонились. Принесли cатгины, с удовольствием выпили, и на этом пиршество кончилось. Через неделю наставник мой отпросился у султана и получил увольнение. Ходжа Ахмед приехал в сад, и там сделали большое, славное дело. В час предзакатной молитвы эмир прислал туда Бу-л-Хасана Укайли с устным извещением, дескать, поухаживайте за Бу-л-Хасаном, мы даем вам увольнение. Завтра с похмелья выпейте утренний кубок, ведь на заре сад еще прекрасней. Оба вельможи обрадовались этой милости, и на другой день [тоже] шло большое веселье, а в час предзакатной молитвы разъехались.

/342/ Во вторник, двадцатого числа сего месяца ⁶⁶, пришло письмо от Абдуса со спешными гонцами, хорезмшах, дескать, выступил из Хорасана, а меня отправил обратно ко двору, [удовлетворив] желания. Эмир на другой день сел верхом, выехал в поле и сделал смотр салару и рати, коих назначили соединиться с Алтунташем. До часа предзакатной молитвы проходила конница в полном вооружении и снаряжении и множество пехоты; говорили, что их было пятнадцать тысяч. Когда рать отбыла смотр, эмир сказал обоим саларам, Бектегину Човгани, отцовскому [служаке], и мас'удовскому Пири [310] Ахуру, а также серхенгам: «Будьте благоразумны и бдительны и запретите войскам обижать раиятов как в наших владениях, так и во владениях чужих и неприятельских. Когда вы приедете к Алтунташу, то служите честно, действуйте по его приказу и ничему не противьтесь». Все ответили: «Слушаемся», — сошли с коней, облобызали землю и отправились. Эмирека Бейхаки, начальника почты, назначили начальником почты при этой рати. [Эмир] позвал его вместе с везиром и Бу Насром Мишканом, остался наедине [с ними] и дал распоряжение по всем вопросам. Эмирек же откланялся и поехал.

В понедельник, первого числа месяца джумада-л-ула сего года ⁶⁷, Али Дая проводили в вещевую палату и надели на него халат си-Пахсалара, потому что великий ходжа говорил, что нет более почтенного человека и старца, чем он, и есть у него оружие, снаряжение, воины и гулямы. На него надели халат, какой по старинному обычаю полагался сипахсаларам, и он удалился. [Все] хорошо воздали ему должное. На другой день он двинулся в Хорасан с четырьмя тысячами султанской конницы с тем, чтобы всем слушаться распоряжений сипахсалара Ташферраша и дебира Тахира, расположиться в Тусе и поддерживать тех людей, а [Али Дая] внушал бы всем бодрость и заботился, чтобы в Хорасане не случилось неурядицы.

От Эмирека пришло сообщение тайнописью: «Когда хорезмшах завидел султанскую рать, то сначала испугался было, что это Али-тегин приготовился к битве, собрался и погнал судно по Джейхуну обратно, покуда его кедхудай Ахмед, сын Абдассамада, не придал ему бодрости. Хотя [Ахмед, сын Абдассамада] это сделал, хорезмшах /343/ как будто пал духом, и я несколько раз ходил к нему, покуда он немного успокоился. Может быть, исход дела и будет благополучный, но теперь, в начале, он представляется по меньшей мере темным». Везир сказал: «Хорезмшах не повернул обратно и не ушел, дело поправится и вреда не произойдет». На балхской дороге посадили почтовых гонцов и стали с нетерпением ожидать оттуда известий. Спешная почта приходила каждый день.

[Однажды] утром почта пришла окольцованная и запечатанная: «Когда хорезмшах переправился через Джейхун, Али-тегину стало об этом известно. Он препоручил город Бухару мавераннахрским газиям, а казну и что было у него полегче увез с собой в Дебуси, чтобы дать там сражение. Он распорядился, чтобы в кухандизе держали сотни полторы гулямов, кои были получше. Услышав об этом, хорезмшах отправил в набег на Бухару десять серхенгов с [их] хейлями и отправился сам, приготовившись к битве и преградив слева и справа дороги, чтобы не понести урона от засад. Когда он достиг Бухары, шихне Али-тегина бежал в Дебуси, а мавераннахрские газии и [311] горожанe смиренно вышли навстречу, изъявили рабскую покорность высокой державе и сказали, что они уже давно страстно желают быть подданными великого султана, царя ислама Шихаб-ад-довле, да продлит Аллах его господство. Хорезмшах обошелся с ними милостиво и приказал окружить кухандиз и взять силой и мечом. Человек семьдесят отборных турецких гулямов попались в плен. Их отделили, чтобы отправить к высочайшему двору, а кухандиз и хисар разграбили; в руки войска попало много добычи и животных. Хорезмшах на другой день пошел на Дебуси.

Явились лазутчики и сообщили, что Али-тегин привел огромную, рать как ту, которая у него была, так и туркмен потомков Сельджука, и ополчение и хочет дать бой у Дебуси, что примыкает к Саганьяну, в месте, удобном для засад, с проточными водами и множеством деревьев. Победа и успех выпадут на долю высокой державы».

Несколько времени тому назад эмир приказал соорудить суффу на другой стороне сада, напротив хазры, суффу очень высокую и просторную, на небольшом холме, возвышающемся над садом, а перед [суффой сделать] большой водоем и широкую площадку, так чтобы войско могло стоять в два ряда. Некоторое время ушло на постройку и сейчас [ее] кончили. Ходже /344/ Абдаллах ал-Хусейну, сыну Али Микала, велели приготовить все наилучшим образом, потому что эмир во вторник, восемнадцатого числа месяца джумада-л-ула ⁶⁸, сядет в этой новой суффе. В этот день он открыл там прием; [его] осыпали таким множеством монет, что не было ни меры, ни предела. После приема эмир поехал на поле по близости от суффы; играли в човган и метали копья. В суффе поставили пребольшой стол. Эмир с поля отправился в баню, а из бани к столу. К столу пригласили вельмож и столпов [государства] и принялись за еду. В круговую пошло вино, и из-за стола разошлись навеселе. Эмир пожелал вздремнуть. Принесли множество цветов и распорядились, чтобы [никто] не уходил, потому что будет угощение вином.

Наставник мой из цветника прошел в диван. Прибыла почта от [Эмирека] Бейхаки, окольцованная и запечатанная. Наставник ее вскрыл, и краска сбежала с его лица. Обыкновенно, когда приходили письма, Бу Наср писал записку и отдавал диванбану, чтобы тот ее доставил к [эмирскому] слуге, а ежели бывало [что-нибудь] важное, то передавал мне. А это письмо он взял сам и отнес к Агаджи, денщику, эмира. Агаджи доложил, [Бу Насра] пригласили, он вошел; мутрибов удалили и позвали великого ходжу. Эмир вышел из серая и вел с ними беседу негласно до часа предзакатной молитвы. Везир ушел, а наставник мой сел в диване. Позвали меня и я начал переписывать письмо: Это были записки Эмирека Бейхаки такого содержания: [312]

«Когда Алтунташ подошел к Дебуси, появились передовые разъезды Али-тегина. [Хорезмшах] приказал пробить в литавры, протрубить в рога и в полном боевом порядке двинулся вперед. Стали лагерем перед неприятелем и большой рекой. Начались сильные стычки, и к войскам обеих сторон, которые были головными отрядами, подоспела подмога. Ко времени между двумя молитвами рать остановилась, и головные отряды повернули обратно. Хорезмшах встал на холме, созвал всех начальников и служилую знать и обратился /345/ [к ним]: «Завтра — бой при любых обстоятельствах, возвращайтесь на свои места, Этой ночью будьте очень настороже. Ежели случится какой-нибудь шум, не пугайтесь и друг к другу не ходите, ибо я принял меры предосторожности от военных хитростей, [позаботился] о том, чтобы выставить полевые караулы и [как вести] бой, дабы когда неприятель подойдет, приказ был бы сообразно обстоятельству и очевидности». [После этого хорезмшах] взял с собой Эмирека Бейхаки и предложил поесть. Вызвали его кедхудая и ближних людей. Покончив с едой, [хорезмшах] остался с Ахмедом ⁶⁹, сипахсаларом Таш [Махруем] и несколькими серхенгами-махмудовцами и сказал: «Али-тегин— сильный враг. Из страха перед покойным эмиром он держал себя тихо. Его обнадеживали, и ежели бы так продолжали поступать, когда дело [эмира Мас'уда] уладилось, то этот человек не чинил бы никакого вреда и не выказывал бы никакой вражды. Однако, поскольку осведомители писали, что он кривит душой, государь султан прислал ко мне Абдуса и дал [мне] на сей счет приказ, да только что толку от повиновения приказу, когда подстрекатели испоганили мое обличье. Теперь дело дошло до меча. Завтра будет тяжкий бой, и я не из тех людей, кто отступает. Ежели не повезет, я души своей не унесу в Хорезм. Коль скоро меня убьют, то хорошо пасть жертвой повиновения своему государю. Однако надобно за старые заслуги мои позаботиться о моих детях». Все ответили: «Коли захочет Аллах всевышний, будет благополучие и успех». Потом Алтунташ распорядился отправить на четыре стороны разведчиков и принял все меры предосторожности, какие только можно было прочитать и слышать о больших полководцах, и люди удалились. Неприятель несколько раз покушался [напасть, но] подымали тревогу, и он не солоно хлебавши отходил.

Когда забрезжилось утро, хорезмшах остановился на холме и около него полководцы и предводители, а боевые порядки [войск] оставались в прежнем положении. Он сказал: «Благородные витязи! Когда наступит день, [на нас] выйдет дерзкий и бывалый враг, рать у него единодушна, биться будет насмерть. Мы же пришли, чтобы отнять /346/ жизнь врагов и достояние и [их] искоренить. Будьте благоразумны и бдительны, глядите на мое знамя в большом полку, ибо я буду там. Ежели вы, боже упаси, ослабнете духом, случится беда: впереди [313] Джейхун широкий, а до прибежища в Хорезме очень далеко. [Скажу] по правде, я не отступлю, а ежели вы меня бросите, вам, в конце концов, придется искать милости государя. Я сказал все, что знал». Они отвечали: «Хорезмшах говорит справедливо, будем драться, пока живы».

Хорезмшах встал в большом полку, а что из войска было сильного на крылах, стянул к большому полку, дабы когда случится нужда в воинах в полках правой и левой руки, послать [туда]. Бек-тегину Човгани и Пири Ахуру, салару, он велел встать в полку правой руки с очень сильным войском, а Таш [Махруя], своего сипахсалара, поставил в полку левой руки вместе с частью султанских войск. Сильный сторожевой полк он расположил по обе стороны. Пятерым почтенным серхенгам с бойцами он отдал приказ рубить пополам всякого, кто из войска повернет назад. Самых отборных конных воинов [хорезмшах] начал посылать вровень ⁷⁰ передовому полку. Когда рассвело, пробили в литавры и протрубили в рога, раздался клич. Хорезмшах, тотовый к бою, двинул вперед [полки]. Когда он прошел около фарсанга [вдоль] берега, на реке оказалось мелководье и стало опасно [двигаться дальше] ⁷¹. Из передового полка примчалось несколько конных [и сообщило], что Али-тегин переправился через реку и остановился на очень широком поле. По одну сторону река и множество деревьев, а по другую далеко-далеко [встали] войска, потому что здесь произойдет битва. Говорят, что [Али-тегин] в трех местах устроил засады на обозы и сторожевой полк, чтобы [засадные отряды] перешли через реку ⁷² и беспокоили с тыла. Хотя хорезмшах кедхудая своего с обозoм и сильным сторожевым полком уже остановил, он повернул назад [еще] тысячу конных и тысячу пехотинцев, чтобы они были наготове против тех [засадных] отрядов. Он пустил вскачь накибов к Ахмеду и остановил сторожевой полк, а предводителей, стоявших в [боевом] порядке на берегу реки, известил каково положение. Потом хорезмшах повел [полки] вперед, и они добрались до врага. Он захватил с собой Эмирека, чтобы тот воочию видел происходящее и был его свидетелем; на одном холме он поставил Эмирека рядом с собой.

Али-тегйн тоже остановился на холме. Принесли красные значки и зонты, и обе рати завязали /347/ бой. Сражение было такое, что хорезмшах говорил, за время [своей] жизни подобного не помнит. Полк правой руки Али-тегина в час пополуденной молитвы ударил на полк левой руки хорезмшаха; бились жестоко и Хорезмшаху пришлось осадить назад. Он крикнул и послал помощь из большого полка, [но] удержать не мог: войска левой руки уходили. Остался Таш Махруй, его сипахсалар, и человек двести конных, они бросились в реку и все погибли ⁷³. Хорезмшах послал свой полк правой руки на полк левой руки [неприятеля]. Проявил большое упорство; враг очень осмелел, так что с [314] обеих сторон было множество убитых и раненых. Полк правой руки обратился вспять. Хаджиб Бек-тегин Човгани и салар Пири Ахур и с ними сотен пять конных продолжали сражаться. Неприятель повалил на них еще более густой толпой и появилась опасность, что все они погибнут.

Тут тронулся с места хорезмшах с большим полком, он двинулся на большой полк Али-тегина. К нему присоединились Бек-тегии Пири и кучка отступавших всадников. Али-тегин тоже пошел вперед с большим полком и полком левой руки. Хорезмшах взял в руки копье и выехал вперед. Когда войска увидели его значок, они надвинулись [на врага] словно гора из железа. С обеих сторон было столь много убитых, что всадникам стало трудно гарцевать, но обе рати терпели эту напасть до вечера. Потом они отступили друг от друга, и битва приостановилась. Ежели бы хорезмшах этого не сделал, то столь великая рать пропала бы задаром.

В Хорезмшаха попала стрела и вонзилась как раз в то самое место, куда его ударил в левую ногу камень, [пущенный] когда-то из одной крепости в Хиндустане. Этот доблестный воин, претерпевая боль, не показывал вида на поле битвы и приказал гуляму вытащить стрелу и перевязать рану. Прибыв в войсковой стан, он нашел там людей в прежнем состоянии, никакого беспорядка там не случилось. Ободрив отступивших, он назначил их по своим местам. Хотя засадные отряды [неприятеля] несколько раз покушались совершить нападение, но ходжа Ахмед, его кедхудай, и люди, которые стояли там наготове, принимали меры предосторожности, чтобы не случилось беды. Хорезмшах очень похвалил их, и хотя он был ранен, никто [этого] не знал. Он созвал начальников, усадил их и некоторым /348/ выразил порицание. Каждый извинился, извинение их было принято. «Ступайте,— сказал [им хорезмшах], — утром явитесь, чтобы порешить дело врага, ибо враг подавлен. Ежели бы не наступила ночь, то была бы победа». — «Слушаемся»,— ответили они.

Он задержал Ахмеда и меня ⁷⁴ и сказал: Наша рать сегодня пропала бы за ничто, ежели бы я не держался крепко и не жертвовал бы жизнью, да вот стрела попала в то самое место, куда когда-то ударил камень. Однако, хотя это и так, завтра я [снова] пойду на бой»,— «Не пригоже раненому идти на бой,— заметил Ахмед,— не полезней ли будет обождать немного ⁷⁵, посмотрим, что делает неприятель, я поcлал лазутчиков, к концу ночи они приспеют». Хорезмшах назначил передовые разъезды, люди успокоились, и я удалился. На рассвете кто-то явился и позвал меня спешно, я пошел к Хорезмшаху. «Я эту ночь совсем не спал из-за раны, через часок пришли лазутчики и рассказали, будто Али-тегин сильно разбит и не знает, что делать, ибо [315] людей у него стало мало. Он стоит за то, чтобы послать послов и вести разговоры о мире. Хотя оно и так, [но] делать нечего, уж как-нибудь мы ухитримся сесть верхом и двинемся вперед».— «А что скажет ходжа?» — спросил Ахмед. «Надобно созвать войсковую старшину,— ответил я, — показать [вид], что [хорезмшах] пойдет в бой, чтобы войска приготовились выступить; затем кого-нибудь пустим вскачь, так чтобы он прибыл по дороге от противника, со [стороны] расположения головного отряда, и сообщил бы, что враг на бой не выйдет, потому что едет посол. [Это] для того, чтобы сегодня дать покой Хорезмшаху, а там посмотрим». — «Ладно», — промолвил Хорезмшах.