ЛЕТОПИСЬ ГОДА ЧЕТЫРЕСТА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЕГО 7 страница

Спешный хейльташ, ездивший в Хорезм к ходже Ахмеду, сыну Абдассамада, привез обратно ответ и сообщил: «Он меня держал два дня и подарил дорогого коня, двадцать штук одежды и двадцать тысяч диремов, сказав, что двинется вслед за мной через три дня». Ответное письмо было такого содержания: «Высочайшее повеление прибыло, [написанное] рукой ходжи Бу Насра Мишкана и украшенное царской печатью; к нему была приложена записка, [начертанная] высочайшей рукой. [Я], слуга, приложил их к голове и очам ²⁴. Бу Наср тоже написал записку по высочайшему повелению и довел до моего ведома несколько слов, от коих слуга [государя] был весьма испуган [336] по той причине, что услышал он нечто такое, чего он не стоит, чего он никогда и в мыслях не допускал и чего не заслуживает. Хейльташэ он, [слуга], отпустил обратно, а должность, которую исправляет, передаст Бу Насру Баргаши, ибо он человек способный и добропорядочный. Харун весьма /373/ умен и воздержан. Ежели будет угодно Аллаху всевышнему, он в отсутствии слуги [государя] таким и останется. Абдалджаббара слуга [государев] привезет с собой в силу высочайшего повеления, дабы он вернулся обратно, получив указания и счастье сослужить службу высочайшему двору. Слуга [государя] отбудет отсюда вслед за хейльташем через три дня, дабы поскорей прибыть к высочайшему двору». Он написал ответ и моему наставнику с обычным обращением: «Превосходительному шейху, сейиду Абу Насру, сыну Мишкана — Ахмед, сын Абдассамада, его малый и ничтожный [слуга]». Он высказал ему много слов с подобострастием, так что Бу Наср удивился и сказал: «Совершенный человек сей вельможа. Я был с ним знаком, однако не знал, что он таков». Письма [мой наставник] отнес к эмиру.

Когда пришло известие, что ходжа приближается к Нишабуру, эмир приказал, чтобы все выехали встретить его. Все было приготовились поехать, как узнали, что он уже прибыл ко двору с сыном в. среду, в первый день месяца джумада-л-ула ²⁵. Приезжавшие люди приветствовали [его]. Эмир открыл прием. [Ему] объявили, что приехал ходжа Ахмед, и он велел ходже явиться. [Ахмед, сын Абдассамада], облобызал два-три раза землю и остановился у шатрового столба. Эмир сделал знак Бильга-тегину, Бильга-тегин сделал знак одному хаджибу, распорядился ввести [ходжу Ахмеда] в суффу и усадил его в отдалении от престола. Для ходжи Ахмеда приготовили в подарок тысячу динаров, а он извлек из рукава жемчужное ожерелье,— говорили, оно стоило [тоже] тысячу динаров,— хаджиб Бильга-тегин принял его и передал хаджибу Бу Насру, чтобы тот поднес эмиру. «В каком, состоянии ты оставил дела Хорезма, Харуна и войска?», — спросил [эмир]. «Благодаря величию высокой державы, как желательно, никакой неурядицы нет»,— ответил [ходжа]. «Ты потрудился, надобно отдохнуть»— промолвил эмир. [Ходжа] откланялся и удалился. Коня выкликнули по кунье [ходжи], поспешно снарядили, и он поехал в серай Абу-л-Фазла Микала, который убрали и привели в порядок для него, и [там] расположился; а сын его в другом серае поблизости от помещения отца.

Приставу было распоряжение посылать побольше яств и угощений. Каждый день [ходжа] являлся во дворец на поклон и удалялся. Когда прошло три дня, эмир велел усадить его в тереме близ суффы, удалил также посторонних из своего собрания, и Бу Наср Мишкан, Бу-л-Хасан Укайли и Абдус носили между [ними] устные сообщения. Эти негласные переговоры длились до часа пополуденной молитвы. [337]

Много было разговора, о везирстве, но ходжа не соглашался и говорил: «Слуга [государя] чужой /374/ среди [придворных] людей и не знаком с правилом этой службы, ему бы лучше оставаться все тем же помощником да исполнителем».

Рассказ об этом, ежели его изложить [обстоятельно], затянулся бы. Короче говоря, [дело] было решено, и [ходжа] услышал много милостивых, задушевных слов от Высокого собрания и из благословенных уст [его], И он удалился с тем, чтобы написать, как положено, соглашение и испросить в нем [согласие на свои] условия исправлять должность [везира]. Коня его опять выкликнули по кунье. Когда людям стало ясно, что везирeм будет он, они стали в нем заискивать и оказывать услуги. [Ходжа] написал соглашение и послал к моему наставнику. Эмир собственноручно написал ответы и согласился на все, что тот требовал и просил в условиях. Приготовили самый великолепный халат и в понедельник, шестого дня месяца джумада-л-ула ²⁶, халат надели [на ходжу], пояс к нему был тысячный. Хаджиб Бильга-тегин взял его под руку и посадил около престола. Эмир сказал: «Да будет благословен [сей] халат для нас, для ходжи, для воинства и для раиятов!» Ходжа встал, поклонился и поднес эмиру жемчужное ожерелье ценой в пять тысяч динаров. Эмир вручил ходже бирюзовый перстень с начертанным на нем именем эмира и сказал: «Сей перстень— царство, его мы отдаем ходже, он наш наместник. С бодрым сердцем и большой радостью надобно приняться за работу, ибо после нашего приказа, приказывать надлежит ему по всем делам, кои направлены на благо державы и государства». Ходжа ответил: «Слуга [твой] повинуется и приложит все старание, какое требует покорная служба, дабы оправдать благоволение государя»,— облобызал землю и удалился.

Одному из принадлежащих ему гулямов, как водится, дали халат хаджиба, и он ушел вместе с ним. Когда ходжа пришел домой, все [султанские] родичи, свита и придворные вельможи отправились к нему с поздравлением и богато осыпали его деньгами. Золото, серебро и то, что [ему] поднесли, он целиком [приказал] вписать в реестр и послал эмиру очень много. А то, что привезли из Хорезма, он тоже послал отдельно с сыном Таша Махруя, поскольку отец с сыном в чести не были, а Таш в битве с Али-тегином погиб на глазах хорезмшаха. Эмир все одобрил, а сына Таша сделал своим телохранителем, ибо таких как он не было и трех-четырех среди трех-четырех тысяч гулямов. У него появились завистники и поклонники тоже из числа дворцовых гулямов. Случилось так, что однажды ночью к нему пришел с намерением один из его товарищей по висаку, обуянный к нему страстью. /375/ Сын Таша ударил кинжалом, и тот гулям был убит. Упаси боже от злосчастья! Эмир повелел отплатить ему тем же. [338]

«Да будет долгой жизнь государя! — сказал дворецкий ²⁷,— жаль было бы закопать в землю такое лицо». «Дать ему тысячу палок и оскопить! Ежели помрет, значит ему отплатили, а коль выживет, посмотрим, на что он будет годен».

Он выжил и вернулся к своему ремеслу слуги, сделался еще в тысячу раз лучше и прекрасней, чем прежде, и его произвели в хранители эмирского чернильного прибора. Конец его жизни был таков. В пору эмирства Абдаррашида его заподозрили в том, что он вошел в соглашение с эмиром Мерданшахом, да будет им доволен Аллах, которого содержали в крепости, и тот будто бы принял от него присягу на верность. [Эмир Мерданшах] с другими лицами и с сим беднягой были казнены. [Их] положили на клыки слонов и с ними вместе несколько хаджибов, старшин и серхенгов унесли с майдана и бросили. *Да будет милость Аллаха над всеми ними*.

Ходжа Ахмед сел в диване и начал править должность везира отменно хорошо. Он установил строй и порядок, потому что был человек способный и достойный, тихий и вежливый, ученый и обходительный при многих душевных свойствах мужа выдающегося. Много прекрасных дел он совершил, так что стало ясно, сколь совершенный человек он был. Эти два бейта будто сказаны про него:

*Явилось везирство покорно к нему,
Ему приготовясь усердно служить.
Везирство его лишь было достойно,
А он был достоен только везирства*.

При том он был отважен, храбр и смел. В благословенную пору падишаха Мас'уда он водил рати и совершал славные подвиги. За все время его везирства за ним заметили только одно-два прегрешения, но ведь человека безгрешного и быть не может. Первое, он в начале везирства [своего] во всеуслышание сказал несколько неприятных слов ходже Али и ходже Абдаррезаку, сыновьям ходжи Ахмеда, сына Хасана, и при этом пренебрежительно отозвался об их столь почтенном отце. Люди, знатные и простые, остались недовольны. Второе, в конце [своего] везирства при эмире Мавдуде /376/ он сказал несколько слов об Ар-тегине ²⁸, которого сам возвысил ²⁹, отчего сей турок оскорбился и заподозрил недоброе, а ходжа из-за этого погиб. В своем месте я об этом расскажу, оно весьма замечательно ³⁰; это—*люди высокообразованные*.

В пятницу, в десятый день месяца джумада-л-ула, эмир повелел надеть на сына везира Абдалджаббара халат и также изволил сказать, что необходимо потребовать с гурганского правителя Бакали-джара откупные деньги и привезти его дочь, на которую заключили брачный договор, прежде чем он уедет из Нишабура. Было решено послать туда послом Абдалджаббара, сына везира, вместе с одним [339] законоведом и служилыми людьми, как положено. Эмир промолвил: «Это — первая служба, которая возлагается на твоего сына». Наставник мой Бу Наср составил черновики писем и устных сообщений и [их] переписали. С Абдалджаббаром были назначены законовед Бу-л-Хасан Каттан, из числа выдающихся учеников имама Казн Са'ида, и Кафур Му'аммири, доверенный слуга [эмира] Махмуда. Справили балдахин, служителей и дары, как положено по правилу и обычаю. Двенадцатого дня месяца джума-л-ула Абдалджаббар с этими людьми отбыл из Нишабура в Гурган.

НЕСКОЛЬКО СЛОВ О ЗНАЧЕНИИ МИРА

Скажу я несколько слов о мире обманчивом, одной рукой рассыпающем сахар, а другой рукой отравляющем ядом, одних испытующем несчастьем, других одевающем в рубашку благоденствия, дабы людям умным стало ясно, что привязываться душой к благам мирским — нелепо. Мутанабби говорит стихи:

*Кто в мире долго прожил, [у того] изменился он
На глазах так, что представляется истина ложью*.

До этого места я довел сей том «Истории», [когда] падишах Фаррухзад отдал благородную и драгоценную душу свою отнимающему жизнь и препоручил ему. Полили его водой, омыли и воссел он на коня деревянного ³¹ и, вместо множества цветущих садов, дворцов и чертогов деда, отца и брата, он удовольствовался четырьмя-пятью локтями земли, а над ним сложили груду праха. Дакики ³² сказал по этому случаю ³³ стихи:

Увы, как Мир Бу Насра жаль, как жалко! /377/
Не много радости познал он с детства,
Но у владык великодушных, славных
Дни жизни коротки, цветам подобно.

Стихи

Где царь царей, царь Нуширван?
Где живший до него Шапур?
Уж древних греков славных, владык земли, не поминают!
[Где] устроители земель, к которым Тигр тек и Хавур?
Судьбы превратность: разорено именье, двор покинут.
Они листок увядший от ветра с запада и всхода.
Стихи Абу Таййиба Мус'аби ³⁴
О призрачный мир наслажденья, увы нам,
Ни с кем ты не ровен, ни с кем ты не ладишь!
На вид ты как месяц, на слух ты как солнце, [340]
Когда ж отнимаешь, ты — коршун, ты — сокол.
На вкус ты отрава, послушать — ты лютня,
Подвижен как ветер, сверкаешь алмазом.
Алоэ Кимара ты, мускус Тибета,
Ты амбра состава Йемена, Хиджаза.
Снаружи ты дом, весь в рисунках Азера,
Внутри же свинья и мерзостный боров.
Одному ты блаженство, другому ты ад,
Кого вознесешь, кого в пропасть спровадишь.
Плодовый ты сад, и богатств в нем довольно,
Но к этому скуп ты, тому благодетель.
Ты весь испытанье, ты полон видений,
Ты кажешься будто шитье по атласу.
«Шах и мат!» от тебя перенял шахматист,
Для тебя все мы пешки в шахматной игре.
Почему кто умен, тот живет в нищете,
Почему дураку жить в довольстве дано?
Зачем живут мало фазаны, павлины,
К чему долголетье гадюке и грифу?
/378/ Стос лишним годов сумасброду-невежде,
А муж сей араб зачем жил шестьдесят три? ³⁵
Если действуешь ты не в противность всегда,
Отчего же ты любишь того, кто скверней?
О мир наслажденья! В судьбе сей, конечно,
Повинны мы сами, ибо жаждем тебя.

Предопределяющий течение жизней, создатель ночи и дня, преславный и всемогущий, да вознесется величие его и да святятся именa его, положил сроку жизни и царствования эмира Фаррухзада, да будет над ним милость Аллаха, такую меру, и скорбь превеликая поразила сердца людей знатных и простых по случаю безвременной кончины его при столь многих достославных деяниях и достохвальном образе жизни и явном правосудии, дошедшем до всех стран света. Стихи:

*Однако же люди — доброе слово,
Так будь добрым словом тому, кто помнит!*

Поскольку он отошел [в иной мир], господь бог, велик он и всемогущ, в счастливый час, блаженный и великий, привел в столицу, к престолу предков, дабы его украсить восшествием на него, — память хосроев, наидостойнейшего из государей, великого султана и благодетеля Абу Музаффара Ибрахима, сына Поборника веры в Аллаха. Древние старики узрели [в нем] исчезнувшие следы Махмуда и Мас'уда. Да будет сей повелитель ублаготворен постоянно и да насладится он царством и юностью. В понедельник, девятнадцатого числа месяца сафара лета четыреста пятьдесят первого ³⁶, когда я довел «Историю» до сего места, великий султан Абу Музаффар Ибрахим, сын Поборника веры в Аллаха украсил государство этого обширного земного пояса своей особой. Время прекраснейшим языком сказало, стихи: [341]

Ушел падишах высокого рода,
Сел на престол царь, рожденный от гурии.
Весь мир по усопшем погружен в печаль,
Весь мир торжествует от севшего вновь.
И если отняли светильник от нас,
Свечу на замену поставили нам.
Такого, как царь Ибрахим, получил
Всяк, кто утратил царя Фаррухзада ³⁷.

Величие сего падишаха было, во-первых, оттого, что из крепостного мрака [взошло] столь яркое солнце, что достигнув девятнадцатой степени, оно осветило весь мир, когда попало в эмирский дворец. Родичей, свиту и весь /379/ народ он расставил в таком порядке, как того требовало дело управления государством и степень царской власти. В указаниях и речах к живущим на свете он представил и изъяснил значение самодержавности. Сначала он изволил исполнить обряд оплакивания брата и дал понять на самом деле, что для сей паствы пришел такой пастырь, что она уже больше не понесет убытка от волков и диких зверей. Воинство, которое не было довольно, он с помощью царственных подарков полностью оживил и привел к единодушию и согласию. Он выслушал слова жалобщиков и страждущих и оказал правосудие; он —чтобы не сглазить ³⁸ —второй Нуширван ³⁹.

Ежели кто-нибудь скажет: «Великий! Высочайший! Есть дело эмирского достоинства», то ежели оно попадет в руки самодержавного, умного и могущественного властелина, он его таким способом разрешит и так с ним справится, что его будут истинная вера и мир земной, а ежели попадет в руки слабого [падишаха],то он сам себя изведет и народ из-за него изведется. Боже сохрани, чтобы кто-нибудь оказался куплен их благодеяниями и говорил бы непутевые слова о царствовании владык этого дома. Но видавшие свет старики, претерпевшие превратности судьбы, из сочувствия и по любви говорят: вот, дескать, такое-то дело он сделал достойно, а в таком-то — допустил ошибку. Так бывало, начиная с Адама и до наших дней. Рассказывают, что *пришел человек к пророку, да благословит его Аллах и семейство его и да приветствует, и спросил его: «Скверная ли вещь господство? Тот, привет ему, ответил: «Процветает дело господства, ежели оно взято по праву и законно»*. Великий султан взял по праву и законно и явил то, что являют могущественные властелины. Еще хадис. Когда царь Парвиз ⁴⁰ скончался, весть дошла до пророка, привет ему, и он спросил: «*Кто преемник его?» [Ему] ответили: «Дочь его, Пурандохт». Он сказал, привет ему: «Никогда не будет хорош народ, который предоставляет повелевать женщине*». Это самое большое доказательство. Царству нужен муж смелый, способный и сильный, ибо ежели он не таков, то мужчина и женщина одинаковы. Ка'б-Ахбар ⁴¹ высказал [суждение]: «Султан и народ подобны шатру, воздвигнутому и [342] держащемуся на одном столбе, а тяжи его натянуты и прикреплены к колышкам; шатер мусульманства — царство, подпора — падишах, тяжи и колышки — раияты. Ежели приглядеться, то основой является подпора, на коей держится шатер; когда она ослабнет и упадет, ни шатра не останется, ни тяжей, ни колышков». Нуширван говорит: «Не живите в городе, где нет властного, сильного государя, справедливого судьи, /380/ длительных дождей, ученого лекаря и проточной воды. Но ежели даже все есть, но нет могучего падишаха, то и это исчезнет». *Пошли сии дела кругом ⁴² благодаря эмиру, как шар вращается вокруг оси, а ось есть царь*.

Явился владыка справедливый и добрый, да будет он явен всегда и да здравствует! И ежели из рода Махмуда и Мас'уда воссел [на престол] царства государь могущественный и властный, то нет ничего удивительного. Ведь Якуб, сын Лейса, был медником, а Бу Шуджа Азуд ад-довле в-ад-дин не был ли сыном Бу-л-Хасана Буйе, который покорно явился к сынам дома Самани из среды дейлемцев. Благодаря своему величию и способности и промыслу господа бога, да превознесется слава его, Бу-л-Хасан Буйе обрел царство; потом его сын Азуд; благодаря своим способностям и величию стал могущественней отца и родственников и содеял и явил то, что рассказано в «Венечной книге» Бу Исхака Саби ⁴³. Предания о Бу Муслиме, поборнике дела дома Аб-басова, о Тахире Зу-л-яминейне и Насре, сыне Ахмеда Самани, читают много. Рек господь бог, да будет он славен и превознесен, а он правдивейший из возвещавших о достоинстве Саула: *и умножил он ему объем в знании и в теле* ⁴⁴. Всюду, куда обращается заботливость творца, да вознесется величие его, и проявляются все добродетели и высокие качества души, там из-под пепла возгорается огонь.

Работая над этой «Историей», я попросил факиха Бу Ханифу Искафи сочинить касыды на смерть султана Махмуда, на восшествие на престол эмира Мухаммеда и на взятие государства Мас'удом. Я предсказывал, что коль скоро он без вознаграждения и без месячного содержания [сумеет] сочинить этакие касыды, то ежели какой-нибудь падишах пойдет ему навстречу, Бу Ханифа доведет [свое] слово до большой высоты ⁴⁵. Предсказание оправдалось. То, что прошло над сердцем, по тому прошлось перо. Когда престол достался великому султану Ибрахиму, он увидел несколько книг, написанных факихом Бу Ханифой, и одобрил их слог и слово, и [мое] предсказание получило признание. По восшествии на престол царства [султан] заказал Бу Ханифе стихи. Тот сочинил касыду и был вознагражден. Затем [султан] потребовал еще стихов, и прочие стихотворцы после того, как оставались семь лет без покровительства и наград и о них не спрашивали, /381/ снова получили жалованье. Бу Ханифа сделался видным человеком и сочиняет блестящие касыды. Вот одна из его касыд: [343]

Сто тысяч похвал премудрого господа
Да будут туче милосердия Ибрахима,
Солнца царей семи земных поясов,
Ибо силой его цветет величие древнее.
Ради того, чтоб расцвел сад прославления,
Снова полился щедрости ливень,
Снова запел соловей мастерства
И донеслось из сада дыхание славы.
Хотя по превратности судеб мира
Жемчужина долго пребывала в раковине,
Но, слава Аллаху, в конце концов
Сменились невзгоды благополучием.
С небес искусства снизошел Джем ⁴⁶,
Вновь захромал черт, побитый камнями.
Лев, оскаливший зубы, расправивший когти,
И усобицы бык сами собой утратили силу.
Что может поделать фараонов волшебник,
Коль посох Авраамов сделался змием.
Каждый из тех, кто познал Соломона,
Тот прекрасным трон Билькис не сочтет.
Как поступить, от творца знает царь,
Не доверяет он звезд предсказаньям.
Пути не проложит к нему раскаяние,
Ибо в гневе бывает он мягок.
Везир у него по его доброй воле,
Недимы — по доброму нраву его.
О царь, властелин, государь!
Речь к тебе поведу, как нанизанный жемчуг.
Меньше не станет побед падишаху,
Когда он забаву надвое разрубит.
Задумаешь дело, пусть свершится оно по желанию.
Терпенью отдай предпочтение пред страстью.
У каждого бывает такая пора,
Что мать-государство его от груди отлучает
И сторонится его как недруга недруг.
Если не выдержать кожу на дне колодца,
Она от воды чистой не станет. /382/
В шахматное царство сыграй кое с кем.
. . . . . . ⁴⁷
Как пойдет для начала соперник?
Что судьба под гилимом скрывает?
Возьмись за клинок, откажись от вина.
Коль услышал, что царство без пользы.
Если перо ты с мечом подружишь,
То справишься с царством в семь земных поясов.
Не такой-то совершил преступление, ни имярек,
Ни лежала надежда на ком-то, ни кто-то был страшен,
Все зло и добро, что нас постигает,
Бывает велением милосердного бога.
Мужчина змеею гюрзой должен быть,
А не представлять собой рыбу.
Не следует быть и змеею и рыбой,
Ни эта, ни та, неприятного нрава. [344]

Ниже подлеца ты никого не считай,
Хотя б возносил его всякий высоко.
Обычай, повадка сей шайки злодеев,
На страуса очень походит, коль взглянешь.
Никто не друг и бoг не помощник
Тому, чью душу пожрал адский пламень.
Краткий рассказ многословия краше,
Жемчужин рудник не дает, а серебра — море.
Будь неподатлив и лют наподобие бeсов,
Коих за свойствo сие исторгнуло небо ⁴⁸.
Доколе стан добронравных прям как элиф,
Доколь словно джим ⁴⁹ людей добрых кудри,
Пусть будешь свеж ты и румяно лицо,
А зложелатель боль мучений терпит.
Да будет поприще твое поприщем скромных,
Как в пору хаджжа к опоре хатим ⁵⁰.
Подобно деду деда и деду отца твоего
Будь милостив и к знатным и к люду простому.

Тоже его

Слава ланитам прекрасным как серебро
И паре черных кудрей твоих в виде двух джимов!
Твой с головы и до ног я, ничего другого не вижу.
Коль рассказ поведу я о твоей, красоте, то на неделю.
Видишь ли стан словно тополь, ступающий плавно и томно,
Что природы рука на серебро кладет груду роз?
/383/ . . . . . . . ⁵¹ . . . . . . . .
От свиданья с тобой нет у друга в руках ничего,—
Для мужа с благим устремлением бедность мученье.
Ты лицом и тeлом на луну и на рыбу похожа,
Видал ли кто-либо луну нежней, чем естествo рыбы?
За «сиротство» твое и двуличие тебя осуждают —
Не роза всяк тот, кто двулик, сирота ⁵² не всегда жемчуг.
Если пряди волос на висках твоих не будут спокойны,
То не диво, коль заскочат они в ямки заушные белые.
Не похищай мой разум! Не хватает того, чтобы ради тебя
Был сражен и убит твоими кудрями мудрец.
Был ли смущен и испуган жеманный твой взор,
Если только не испугала его кудрявая прядь вороная?
Кто же твои кудри такие, что пугают твой взор,
Иль кто ты сама, что их учишь внушать боязнь другому?
Ты больше не будь такой дерзкой и смелой,
Если слышала имя царя семи земных поясов,
Хусроя Ирана, эмира арабов, персидского шаха —
Лучше кратко сказать — Ибрахима, властителя мира.
Того, кто как дед и отец, во всех случаях жизни, всегда
Поминал и славил Аллаха, ты получаешь от мудрого бога.
Царь — в сердце народа, праведник — в сердце своем,
У такого царя государство бессильным не станет. [345]
Не являет он миру какой-либо доблести, покуда
В сердце своем первенство не отдаст помыслам умных людей.
Терпеливый искатель, своих тайн сердечных хранитель,
Победитель могучий, милосердный к своим побежденным.
Его помысел словно судьба и диремы как звезды,
А страсти старых и юных — все тот же дьявол проклятый.
Без того, чтобы совершить какой-либо грех,
Он тринадцать лет терпел гнет злодейки судьбы,
Если кто-нибудь в жизни пробудет тринадцать лет
В заключении, тому жизнь покажется адом.
Тринадцать годов царь царей оставался в тюрьме
И из всех услад мира в недимы ему досталось терпенье.
Только господь его охранял от дурного народа,
Хоть претерпел он строгости разной для страха.
Раз царство богом дается и он же его отнимает,
К чему же тогда поговорка, мол, *царство бесплодно*?
О хусров, шах, эмир, государь справедливый!
Зачем же тогда надо бить в барабан под гилимом?/384/
Послушай кое-какие советы и за них не серчай,
Ведь такой раб как я простодушен и глуп.
О мудрый шах, уму поучайся у неумных людей,
Ведь скосивши калам ⁵³, научились писать люди верно ⁵⁴.
Могучим мечом обнови Махмудов обычай,
Ведь решению судьбы никто сопротивляться не станет.
Надень меч через плечо, но не взыщи за минувшее,
Если желаешь, чтобы имя твое докатилось до Мекки.
Для начала ты мощь покажи, потом избери себе кротость;
Когда кротость не от мощи исходит, человек не кроток.
Кто из тазиков и турок этой великой столицы
Тебя не любил бы сильней серебра и злата?
Со стариками такими, даже с такими юнцами
Хорасанское ожерелье вскоре будет в порядке нанизано.
То, что из славной повадки своей ты являешь,
Ни один не делал хусров, ни эмир, ни за'им.
Что за беда, что Авраам не владел речью,
Зато превратил он посох в змия.
Не следует быть совсем непреклонным с врагом,
Иногда неплоха пополам поделенная точка.
Ныне завистник так схоронился, молчит,
Что вчера я не отличал его от Дабшалима ⁵⁵.
Человек туповат по природе, не скородум,
Его уловка — молчание, как у недруга бедного.
Славу воздай господу мира, кто удостоил
Древним царством тебя без чьих-либо стараний.
Сделал то ни такой-то, ни другой, ни старый, ни юный,
Ни от смены года то было, ни от звезд предсказанья,
Нет, все свершилось по воле владыки вселенной,
По воле властителя мира, по приветствию слуг,
Дабы сказали: мученик царь был высоких помыслов,
Из всех царей его добрый нрав был наилучшим.
Ликуй, веселись и вино пей из ручек кумира,
Чьи уста словно мим созданы для лобзанья,
Твой враг сокрушен, разбит и узами связан,
Он ниспровергнут и в сокрушении остался без сил, [346]
Справедливостью и радушием благоустрой государство,
Да не будет здрав никогда тот, кто не славит тебя!

Эти две касыды написаны со столь многим назиданием и советом, а к великим, могущественным и славным повелителям такое слово и надобно обращать, справедливое и суровое, и побуждать их возвести величественное здание, дабы они, хотя в их естестве это заложено от природы, двигали дело, /385/ благодаря слову и побуждению. Независимые владыки с высокими помыслами были как раз из тех, кто хранил слово как сокровище. Всех ближе к нам Сейф ад-довле Абу-л-Хасан Али ⁵⁶. Следует посмотреть, поскольку он был муж отважный и способный, преисполненный усердия, какое похвальное слово ему сочинил Мутанабби; доколе на свете будет существовать арабский язык, то слово не будет забыто. С каждым днем оно будет делаться свежее и слава Сейф ад-довле благодаря ему останется живой. Вот как он сочинил: ⁵⁷

*Друг мой, я не вижу стихотворца иного!
Раз их ищут, от меня исходят касыды.
Нет удивленья обилию мечей! Оно
Теперь лишь единому Сейф ад-довле! ⁵⁸
Нрав его благородный проявляется в битве,
Держась доброты и прощенья, он опускает меч.
Когда увидал я, что род людской не стоит его,
То понял: людскому веку он оценку дает.
Достоин званья Сейф тот, кто рубит шеи,
И повелителя — тот, кому не в тягость несчастье.
Рум, беднейшая из божьих стран, ее сыны
Согласны в том, и в похвале тебе у них отказа нет.
Не раз подвергал ты Рум грабежам, пока не бросил,
И франки дальние за ним от страха сна не знали.
Виднеются их замки на горах высоких,
А конница твоя их окружает ожерельем.
Походов ратных друг, его мечи не отдыхали,
Тогда лишь разве, как застывал Сейхан ⁵⁹.
Никто не получал пощады помимо юных жен
С губами алыми, высокогрудых.
Оплачивают их во тьме ночной батрики ⁶⁰,
Зато у нас они товар без спроса.
Так судит рок в среде своих людей:
Кому несчастье достается, кому барыш.
Хотя и убивал ты, однако за отвагу
В среде людей ты полюбился как прощатель.
Столь много жизней ты сгубил, что если б прожил их,
То век бы ликовал весь мир, тебя благодаря.
Ты — меч державы и поражает им Аллах,
Ты — знамя веры и повязал его господь.
Люблю тебя, о солнце века и луна его,
Хоть и бранят меня за то два Фаркада ⁶¹ и Суха ⁶²,
Все потому, что добродетели твои сияют
И жизнь легкая тебе чужда*. [347]

Не будь у этого мужа столь высоких помыслов, где бы Мутанабби нашел смелость сочинить о нем такое слово, ведь большие люди скрытую насмешку не терпят и за нее отрубают голову. Сколько свет стоит, владыки совершают великие дела и поэты их воспевают. Нужно посмотреть на величие славного дома султана Махмуда, да будет им доволен Аллах, на то, что сочинил в похвалу ему Унсури, несколько блестящих касыд коего я привел в моей «Истории» ⁶³. Очевидны ясные признаки, что от этого великого падишаха, султана Ибрахима, увидят махмудовские деяния, дабы наездники прозы и поэзии вступили на ристалище красноречия и показали изумительное искусство гарцевать, так чтобы утереть нос предшественникам. *Аллах, да славится поминание его, по милости и могуществу своему облегчит и упростит ему [дело], ибо всесильный над ним, и он угоден Аллаху*.