ЛЕТОПИСЬ ГОДА ЧЕТЫРЕСТА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМОГО

Первый день месяца мухаррама был понедельник. [Государь] расположился в кушке Дашт-и Ленкан ¹ в четверг, четвертого числа мухаррама, да будет им доволен Аллах. Кушк этот находился от Буста на расстоянии одного фарсанга. Около часа пополуденной молитвы все войско образовало круг для облавы и погнало хищных и других диких зверей, в тех краях диких зверей — меры нет. Когда круг сузился, зверей загнали в сад, который перед кушком. Зверей, кои попали в сад, былосвыше пятисот-шестисот, да еще в поле затравили гепардами и собаками. Эмир сел на хазре и стрелял [из лука], а гулямы бегали в сад и брали [добычу]; охота была весьма хороша. А я еще раньше видел, как поступал иногда эмир Махмуд, да будет над ним милость Аллаха, и здесь и в Бусте: в пути ловили дикого осла, связывали /505/ ему ноги, налагали тавро с именем Махмуда и отпускали на волю, ибо сказители распевали при нем, что так делал Бехрам Гур.

В пятницу, девятнадцатого числа месяца мухаррама ², в Ляшкергах доставили двух посланцев от потомков Сельджука и хорошо [их] угостили тем, что имелось наготове. Один был ученый бухарец, человек красноречивый, другой — туркмен, который, говорили, приходится сродни той братии. На другой день, в субботу, эмир открыл прием очень торжественный и пышный. Посланцев привели пред лицо [государя], и они исполнили [чин] поклонения и изъявили покорность. Их проводили в диван везира, туда же отправился начальник посольского дивана ходжа Бу Наср Мишкан, и они остались наедине. [Потомки Сельджука] написали письмо ходже Ахмеду, сыну Абдассамада, и сослались на устное сообщение.

А устное сообщение было такое: “Нами до сих пор никакого насилия не совершено, однако, не тайна, что в Хорасане имеются другие туркмены, да придут еще, ибо пути через Джейхун и Балханкух открыты. Область, кою нам отдали — тесна и не вмещает народ, который у нас имеется. Великий ходжа да станет посредником в деле и попросит у государя султана, чтобы нам отдали городки, расположенные по краю [448] пустыни, как-то, Мерв, Серахс и Баверд, так чтобы [в них] пребывали почтовые начальники, казии и сахиб-диваны государя, взимали налоги ³ и передавали нам в виде жалованья, дабы мы были государевым войском и очистили Хорасан от крамольников. Ежели понадобится какая-нибудь услуга в Ираке или ином месте, то мы ее окажем и будем готовы на самое трудное дело. А хаджиб Субаши и войско пусть стоят в. Нишабуре и Герате. Ежели они посягнут на нас, то нам поневоле придется прибегнуть к защите от них, и уважение исчезнет. Вот наше прошение, а высочайшее усмотрение превыше [всего]”. Бу Наср пошел и доложил то, что было сказано. Эмир ответил: “Посланцев отпустите, а вы оба приходите, мы на сей счет поговорим”.

Везир и Бу Наср отправились к султану. Эмир был весьма разгневан; он сказал везиру: “Господство, развязность и домогательство этого народа вышли из границ. С одной стороны они прочесали ⁴ Хорасан, а с другой стороны строят глазки и объясняются в любви. Этих посланцев надобно отправить обратно и ясно сказать, дескать, между нами и вами — меч. Войска [наши] отправлены на войну [с вами], а мы сейчас выступаем из Буста и двинемся в Герат”. Везир ответил: /506/ “Покуда эти люди разговаривают на сей лад, спокойны и по-юношески застенчивы — очень хорошо. Слуге [государя] представляется правильней дать им ответ суровый и [вместе с тем] мягкий, дабы сохранились внешне дружественные отношения. Потом, коль скоро государь повелит, [слуга] его со старшим хаджибом поедут в Герат, вся рать придет сюда же, к делу с ними подготовимся, и оно будет разрешено миром или войной. И государь тоже будет близко от нас; ежели понадобится, двинется и он”.

“Прекрасно,— проволвил эмир,— вот эдак и нужно будет отправить посланцев обратно. То, что следует написать, ходжа Бу Наср напишет от себя, да пусть разбудит их хорошенько, чтобы они не предавались сновидениям; да сказать [им], что теперь вот приедешь ты, Ахмед, и разберешь это дело”. Оба удалились. Два-три дня провели в прениях, покуда не вынесли решения совместно с посланцами. Передали ответное послание и устное сообщение, им был предоставлен мир и их отправили обратно в Хорасан в четверг, за пять дней до конца месяца мухаррама ⁵.

Во вторник, в первый день месяца сафара ⁶, пришли записки от начальников почты в Герате, Бадгисе и Гарджистане, что туркмен Дауд с четырьмя тысячами снаряженных всадников дорогой через рабат Резен ⁷, Гур и Сиях-кух направился в Газну. Сообщаются, мол, последние новости, а правду может знать только господь всевышний. Эмир очень встревожился от этого известия, позвал везира и сказал: “От этого люда прямодушия никогда не увидишь. Как враг может быть другом?! Придется тебе со снаряженным войском отправиться в Герат, покуда мы пойдем в Газну, ибо ни в коем случае нельзя оставлять дом пустым”.— “Слушаюсь и повинуюсь,— ответил везир,— однако мне [449] сие известие не верится, ибо прошло уже много времени после михрегана, [теперь] даже птице не пролететь в Газну через рабат Резен”. “Что за нелепицу ты говоришь?! — возразил эмир.— Когда это враг бывает связан морозом? Вставай, готовься к выступлению, ибо после завтра во всяком случае я тронусь в Газну”.

Везир удалился, а кое-кто из присутствовавших на негласном совещании сели в одном месте и через Бу Насра передал устное сообщение эмиру: “Ежели-де, не дай бог, эта весть — правда, то приедет еще человек; государю надобно немного повременить, покуда прибудет другое извещение”. /507/ Бу Наср пошел и исполнил поручение. “Согласен,— сказал эмир,— подождем три дня. Однако верблюдов и лошадей, принадлежащих гулямам, нужно пригнать с пастбища”.— “Слушаемся”, —ответили [ему], и люди отправились пригнать лошадей и верблюдов.

В Ляшкергахе поднялась большая суматоха. Люди, заготовившие впрок корма, начали [их] по дешевой цене продавать. Бу Наср сказал мне: “Придерживай корма, да еще прикупи — это известие совершенно невероятно. Никакое сердце и [никакой] разум с ним согласиться [не могут]. Говорят, *неправдивы те вести, в коих нет смысла*. У нашего государя имеются все доблести и мужество, но в нем премного самоуверенности, которая заслоняет доблести”. И в самом деле, вышло так, как он сказал. В субботу, пятого числа месяца сафара ⁸, пришло еще письмо, что [первое] известие [было] ложное, а правда такова: полторы сотни конных туркмен прошли через ту область, говоря, что они передовой полк Дауда. Они распространяли этот слух от страха, как бы вслед за ними не пошел какой-нибудь сборный отряд войска. После этого письма эмир успокоился и отменил поход в Газну. Люди [тоже] приутихли.

В понедельник, седьмого числа месяца сафара, эмир перед рассветом сел верхом и отправился к берегу реки Хирманд ⁹ с соколами, гепардами, свитой, недимами и мутрибами. С собой повезли съестное и вино. Добычи взяли много, ибо занимались охотой до позднего утра. Затем расположились на берегу реки. [Там же] разбили шатры и [натянули] наметы. Закусили и стали попивать вино. Пошло большое веселье. Случилось так, что после молитвы эмир потребовал ладьи. Пригнали суден десять, одно побольше, чтобы посадить его. Постелили ковры и подняли на ладье парус. [Эмир] сел там с двумя недимами, с кравчим из заведывающих напитками, с двумя чашниками, одним гулямом и оружничим. Недимы, мутрибы, ферраши и разного рода люди находились в других ладьях. Никто ничего не знал. Вдруг заметили, что хлынула вода и, наполнившись, ладья стала оседать и давать трещины. Хватились только тогда, когда она уже чуть было не пошла ко дну. Поднялись крики, сумятица и вопли. Эмир встал. Хорошо еще, что другие ладьи оказались поблизости от него, они подлетели, семь-восемь человек подхватили эмира, унесли и пересадили на другое судно. [Его] крепко [450] ушибло, правую ногу поранило. Будто мешок с кожей и мясом развязался ¹⁰, оставалось только потонуть, но господь бог, /508/ да славится поминание его, сжалился после явления могущества [своего]. Столь великое ликование и веселье омрачилось. *О блаженство, да не омрачит его рок!*

Когда эмир оказался на [другой] ладье, суда погнали и привели к берегу реки. Вернувшись с того света, эмир вошел в шатер и переменил одежду—он промок насквозь,— [затем] сел верхом и быстро проехал в кушк, потому что в Ляшкергахе пробежал очень нехороший слух, и поднялось великое волнение и смятение. Служилая знать и везир вышли навстречу для приветствия. Когда падишаха узрели невредимым, со стороны воинства и раиятов поднялись [радостные] крики и добрые пожелания; стали раздавать столько милостыни, что ей не было меры. На другой день эмир велел [написать] письма в Газну и по всему государству об этом большом, горестном событии, которое случилось, и о благополучии, кое ему сопутствовало. В благодарность за это он распорядился раздать нуждающимся и беднякам в Газне тысячу тысяч диремов и дважды тысячу тысяч в прочих владениях. [Письма] написали, он скрепил их царской печатью, и вестники отправились. В четверг эмира схватила жгучая лихорадка и приключился серсам ¹¹, так что он не мог открыть прием и оставался от людей скрытым за завесой, за исключением лекарей и нескольких слуг, мужчин, и женщин. Сердца были в большом замешательстве и тревоге, как-то все обернется.

В среду, семнадцатого числа месяца сафара ¹², прибыл посол от сыновей Али-тегина по имени Альп-тегин и с ним бухарский хатиб Абдаллах Парси. Встретить выехали посольский пристав с заводными лошадьми и мертебедары, и послов с почетом доставили в войсковой стан, хорошо устроили и послали обильное угощение. Уведомили эмира. Он передал везиру устное сообщение через лекаря Бу-л-Ала: “Мы-де хотя и недомогаем от сей болезни, однако не иначе, как придется потерпеть,— завтра мы откроем общий прием, так чтобы все войско нас увидало. Послов надобно представить, дабы они нас повидали. Потом, после пусть подумают о их возвращении обратно”. [Везир] ответил: “Государь говорит прекрасно, ибо сердца в тревоге. Ежели он побеспокоит благословенную свою плоть, то много пользы получится”. На другой день /509/ эмир воссел на престол, да будет им доволен Аллах, в большой суффе и пишгахе. Везир, столпы державы, родичи и свита явились во дворец очень радостные, много приветствовали и желали [эмиру] добра; потекли пожертвования. Привели послов, дабы они поклонились, и [их] усадили. Эмир Мас'уд, да будет им доволен Аллах, спросил: “В каком состоянии вы оставили брата нашего илека?” ¹³. Они ответили: “Благодаря могуществу великого султана — радостным и довольным. С тех пор как достигнуты дружба и благоволение сей высокой [451] стороны, на стороне илека прибавилось радости, уверенности в себе и мощи. Нас, слуг, он прислал, чтобы приумножить приязнь и согласие”. Посольский пристав провел их в диван везира, а эмир созвал тайное совещание с везиром Ахмедом, сыном Абдассамада, аризом Бу-л-Фат-хом Рази, Бу Насром Мишканом и хаджибами Бектугды и Бу-н-Насром. Значение Бу-н-Насра поднялось в высокой степени: все дела [султанского] двора исправлял он, будучи заместителем старшего хаджиба Субаши, который об этом просил во время отъезда из Балха в Хорасан и получил согласие эмира. Эмир сказал: “Надобно выслушать речи послов и на этой же неделе отправить [их] обратно. Следует принять [меры] предосторожности, чтобы никто к ним не ходил без приказа и нужно прислушиваться к их людям. Нужно [еще сделать] так, чтобы они ни о чем не проведали. Больше у меня нет сил сидеть, позовите лекаря Бу-л-Ала и возьмите его с собой, дабы дело было решено сегодня же посредством устных передач”.— “Слушаемся,— ответили ему, — государю сильно пришлось помучиться из-за этого приема, но [прием] был очень кстати”.— “Да, это так”,— промолвил эмир.

Народ весь удалился. Эмир встал и ушел к себе, а Бу-л-Ала явился в диван везира. Письма и устные сообщения [от послов] принял мой наставник и прочитал. Было написано: “Мы не знаем, как нам испросить извинения за ошибку, которая произошла, при столь многом царском внимании, кое оказывает государь султан. Ныне, когда приязнь и согласие достигли настоящей степени, у нас имеются три цели, ради коих посланы сии послы. Когда будет заключено [взаимное] обязательство, и эти три цели осуществятся, все желания [наши] будут полностью достигнуты. Первое, нас бы очень почтили тем, что определили бы [нам] нареченную от той благородной стороны. Второе, уведомили бы нас о том, чтобы и с сей стороны была определена нареченная одному из сыновей /510/ султана, дабы все стремления к областям, кои примыкают к владениям государя, были пресечены. Третье, чтобы у нас с Арслан-ханом, набольшим и ханом Туркестана, с позволения и посредничества султана было бы [взаимное] обязательство и письменные сношения, и им стало бы ясно, что вражда исчезла и [владетельные] дома пришли к единодушию, а поводы к распре и открытой неприязни были бы уничтожены. По этой причине мы прислали сих послов с устными заявлениями и сообщениями. Было бы достойно высоких помыслов султана принять их благосклонно, да пусть приехали бы с нашими послами послы от высочайшего присутствия, дабы и мы исполнили то, что будет испрошено, ибо когда сии цели будут достигнуты, наши войска перейдут через реку, подадут руку войскам султана, и огонь распри будет погашен. Договор на сей предмет мы будем соблюдать и то, что является долгом единения, исполним *с соизволения Аллаха, велик он и всемогущ*”. [452]

Словесные заявления и сообщения мой наставник записал своей рукой и отдал Бу-л-Ала, чтобы он отнес [их] к эмиру. Через час-другой он принес ответ: “Согласен”. Послов отпустили. Бу-л-Ала тоже ушел. Затем он снова явился и сказал везиру и Бу Насру Мишкану: “Государь спрашивает, что следует сделать по этим вопросам, как правильно поступить?” Они ответили: “Сей юнец ¹⁴ не просит чрезмерного. Ежели с ним на том согласиться, будет выгодно: во-первых, мы будем безопасны, что он со своей стороны нам головной боли не причинит и вреда [не нанесет], во-вторых, у него есть люди и, быть может, [у нас] в них окажется нужда. Вот что представлялось слугам [государя]. Хорошо было бы, чтобы высочайшее мнение [с этим] согласилось”. Бу-л-Ала. удaлился, снова вернулся и сказал: “То, что вы сказали ¹⁵, весьма одобрено. Надобно дать согласие на все три домогательства, составить ответное письмо и назначить кого-нибудь послом, чтобы поехал с ними”.

Написали имена нескольких человек, дабы был сделан выбор; через Бу-л-Ала список отослали. Эмир выбрал балхского рейса Абдасселама, который входил в круг недимов и уже ездил послом. Ходжа Бу Наср удалился. Письма и словесные заявления вручили Абдасселаму. Решено было заключить брачный договор [между] одной сестрой илека и царевичем эмиром Са'идом, а с нашей стороны между дочерью эмира Насра, сипахсалара, и илеком. На этом послы уехали во вторник, двадцать третьего числа месяца сафара ¹⁶, достигнув целей.

Еще до того, как миновала болезнь [эмира], прибыли письма от Бу Сахля Хамдеви, иракского амида: “Поскольку Сын /511/ Каку ударился головой об стену ¹⁷, он понял, что войной не одолеет. [Поэтому] он принес извинения и просит отдать ему Исфаган на откуп ¹⁸. Слуга [государя] без высочайшего соизволения не посмел исполнить это дело и задержал посланца Сына Каку. Письма халифского везира Раст Мухаммеда Эйюба к Высокому собранию и к слуге [государя], в которых он ходатайствует, чтобы этого человека оставили, отправлены [вместе с этим письмом], и слуга [государя] ожидает по сему поводу высочайшего повеления, дабы поступить согласно ему”. Бу Наср из этих писем своей рукой сделал извлечение,— еще, покуда болезнь не спала, он большей частью поступал так: из множества вопросов он извлекал только то, в чем не содержалось неприятного и через меня посылал в серай [эмира], а я отдавал денщику Агаджи и быстро приносил ответ. Эмира я совсем не видел, покуда не понес это извлечение; то была радостная весть, Агаджи принял и понес дальше. Через часочек он явился и сказал: “Абу-л-Фазл, эмир тебя зовет”.

Я вошел, увидел затемненное помещение с развешанными холщевыми полотнищами, смоченными водой, со множеством древесных ветвей на полу и поставленными на них большими тазами, полными льда. Эмира я застал сидящим на тахте, в тузской рубашке, с ожерельем на [453] шее, монистом сплошь из камфоры, а лекаря Бу-л-Ала я заметил сидящим внизу тахта. [Эмир] сказал: “Передай Бу Насру, что я сегодня здоров, и дня через два-три состоится прием, поскольку лихорадка и недомогание совсем прошли. Бу Сахлю следует написать ответ, что надобно, мол, совершить это соглашение после того, как все статьи его будут выполнены, и пусть он докажет этому человеку, что мы второй раз изволим заключать такое соглашение, уважая ходатайство халифского везира, и что ежели впредь обнаружится какой-либо обман, то произойдет искоренение его семейства. Надобно написать, как полагается, и ответ халифскому везиру с приятностями на сей счет. Письмо, кое будет написано Бу Сахлем, ты принеси, чтобы я поставил печать, потому что будет и другое распоряжение”.

Я удалился и рассказал Бу Насру о том, что происходило. Он обрадовался и положил благодарственный земной поклон господу богу, велик он и всемогущ, за здравие султана. Письмо написали. Я отнес его к Агаджи и был допущен к счастью еще раз лицезреть августейшего государя. Он прочитал письмо, потребовал чернила, поставил печать, бросил мне и сказал: “Нужно отдать двум знатным хейльташам, чтобы они спешно поехали вместе с гонцом Бу Сахля и привезли ответ. На письмо начальника почты в Рее надо ответить, что мы, мол, приняли \512\твердое решение отправиться из Буста в Герат и Нишабур, дабы находиться поближе к вам и чтобы дела, кои предстоят вам, поскорее разрешились и продвигались успешно. Надобно написать письмо и сахиб-дивану Сури с этими же хейльташами и распорядиться, чтобы он в Нишабуре и на привалах по дороге в Рей заготовил значительное продовольствие, ибо болезнь, которая на нас напала, прошла и мы в скорости двинемся, чтобы уладить беспорядки, кои приключились в Хорасане. Когда письма будут отправлены, ты вернись обратно, потому что есть устное сообщение к Бу Насру по одному поводу, так чтобы его передать”.— “Слушаюсь”,— ответил я, удалился с письмом, украшенным царской печатью, и рассказал Бу Насру, что велено сделать.

Сей досточтимый человек и одаренный дебир, да будет над ним милосердие Аллаха, с удовольствием взялся за перо. К часу пополуденной молитвы он уже покончил с этими важными делами и отправил хейльташей и гонца. Потом написал эмиру записку, изложил [в ней] все, что сделал и передал мне. Я пошел, был допущен и [записку] доставил. Эмир прочитал и промолвил: “Хорошо”,— и приказал денщику Агаджи: “Принеси сумки!” — [затем] обратился ко мне: “Принимай! В каждой сумке тысяча мискалей золота в слитках. Скажи, что это золото наш отец, да будет им доволен Аллах, привез из похода в Хиндустан. Золотых идолов разбивали, плавили и делали слитки. Это самый дозволенный из доходов ¹⁹; нам его доставляют из каждого похода, дабы милостыня, которую мы захотели бы подать, была безусловно дозволенной [454] и мы подавали бы из этого [золота]. Мы слышим, что бустский казий Бу-л-Хасан Булани и его сын сильно нуждаются и ни от кого ничего не принимают, а имение ²⁰ у них жалкое. Одну сумку нужно отдать отцу, а другую — сыну, дабы купили они себе именьице дозволенное и могли бы жить вольготней, а мы бы хоть немного отблагодарили господа бога, за здоровье, кое вновь обрели”.

Я принял сумки, доставил их к Бу Насру и рассказал в чем дело. Он помолился [за эмира] и сказал: “Это государь сделал прекрасно. Я слышал, что Бу-л-Хасан и его сын уже некоторое время перебиваются на десять диремов”. Он пошел домой, и сумки понесли за ним. После молитвы он послал кого-то позвать казия Бу-л-Хасана и его сына. Они пришли. Бу Наср рассказал, что ему поручил эмир. Бу-л-Хасан истово помолился [за государя] и произнес: “Это драгоценный дар, я [его], принимаю, но возвращаю обратно, ибо он мне ни к чему. День страшного суда близок, я не сумею дать в нем отчет. Не скажу, чтобы я не нуждался, но поскольку я довольствуюсь тем малым, что у меня есть, то к чему мне это золото и грех”. \513\ “Слава богу!—воскликнул Бу Наср. — Золото, кое султан Махмуд привез из священного похода, из капищ, разбив и превратив идолов в слитки, золото, кое [сам] повелитель верующих дозволяет брать, а казий его не принимает!?” Казий ответил: “Да будет жизнь господина долгой! Халиф — дело другое, он— владыка. И ходжа с эмиром Махмудом бывал в походах, а я не бывал и для меня тайна, [совершены ли] походы согласно предписаниям к постановлениям избранника [божия], мир ему, или нет. Я никак не могу принять это и держать за него ответ”.

“Ежели ты не принимаешь, то отдай своим ученикам нуждающимся и беднякам”,— сказал Бу Наср. “Я в Бусте не знаю никаких нуждающихся, коим можно было бы отдать золото,— промолвил казий.— Зачем мне это? Кто-то другой возьмет золото, а отчет в нем в день страшного суда должен буду дать я. Этого я ни за что не возьму на себя”. Бу Наср обратился к сыну: “Возьми ты свою [сумку]”. Тот ответил: “Да будет долгой жизнь ходжи-начальника! Все равно, я же сын своего отца, сказавшего эти слова; знанию я от него научился. Ежели бы я видел его всего один день и познал образ жизни его и обычаи, для меня было бы обязательно всю жизнь следовать ему, что же сказать, когда я вижу его уже долгие годы? Я тоже страшусь отчета, запинания [при ответе] и допроса в день страшного суда, как и он. То, что у меня имеется скудных благ мирских, то дозволено и [мне] достаточно; ни в каком добавлении я не нуждаюсь”. “Как богато вас одарил Аллах! Какие вы великие люди!”—воскликнул Бу Наср; и он прослезился и отпустил их.

Остаток дня он был задумчив и все вспоминал об этом. На другой день он написал эмиру записку и рассказал о положении. Эмир остался [455] в изумлении; и я слышал несколько раз, что где бы он ни завидел суфия или человека с усами вроде терки ²¹, расставившего сеть притворства, или кого-нибудь, надевшего на себя палас плута, душою грязнее паласа, он посмеивался и говорил Бу Насру: “Не сглазили бы Буланиев!” Тут я вспомнил один рассказ весьма примечательный и приятный, который я читал в повестях о халифах из рода Аббасова; я счел необходимым его здесь написать.

РАССКАЗ О ПОВЕЛИТЕЛЕ ВЕРУЮЩИХ, ИБН САММАКЕ И ИБН АБДАЛАЗИЗЕ, ДВУХ ПОДВИЖНИКАХ

В каком-то году Харун ар-Рашид ездил в Мекку, да хранит его Аллах всевышний. Когда благочестивые обряды были исполнены, [ему] рассказали, что там есть два человека, знаменитых подвижника, одного зовут Ибн Саммак, а другого /514/ — [ибн] Абдулазиз Умри. Они не ходили ни к одному властителю. Харун ар-Рашид сказал Фазлу, сыну Раби: “О аббасовец! — он так его называл, — мне страшно хочется повидать этих двух святых мужей, кои не ходят к владыкам, послушать их слова и понять их образ жизни, нутро и наружу. Как это сделать?” Тот ответил: “Воля повелителя верующих, пусть он соизволит сказать, что он задумал и что желает, а слуга [его] придумает”. Халиф промолвил: “Желание мое заключается в том, чтобы, скрывая сан, отправиться к ним, [посмотрим], какими мы их застанем, ведь притворщиков можно узнать с помощью благ мирских”.— “Правильно,— заметил Фазл,— что же соизволит [государь]?”— “Ступай,— сказал халиф,— приготовь двух египетских ослов, две сумы по тысяче золотых динаров в каждой. Надень на себя одежду купцов и в час молитвы перед сном будь у меня,— я скажу, что нужно будет делать”.

Фазл удалился, все это справил и в час молитвы перед сном ²² явился к Харуну. Он застал его одетым в одежду купцов. [Халиф] встал и сел на осла, а Фазл — на другого осла. Золото они отдали кому-то, кто знал сераи обоих подвижников. Его пустили вперед с двумя собственными стремянными [халифа], и они поехали переодетые, так что никто бы их не признал; ни факелов, ни светильника при них не было. Сначала они добрались до серая Умри. Несколько раз стучали в дверь, покуда не донесся голос: “Кто там?”— “Откройте дверь,— ответили они,— это некий человек, который хочет негласно увидеться с подвижником”. Явилась недорогая невольница-служанка и открыла дверь. Харун, Фазл и надежный проводник, все трое, вошли [и] застали Умри стоящим на молитве в комнате с раскинутым старым ковриком и подсвечником, поставленным на дно [перевернутого] кувшина.

Несколько времени Харун и Фазл провели сидя, покуда человек не кончил молиться и не произнес “уассалам!” Затем он повернулся [456] лицом к ним и спросил: “Кто вы такие и по какому делу пришли?” Фазл ответил: “Это повелитель верующих, он пришел повидать тебя, дабы получить благословение”. “Да воздаст тебе Аллах добром! Зачем же было беспокоить себя? Нужно было позвать меня, чтобы я пришел. Ведь я повинуюсь его велению, он ведь наместник пророка, привет ему, и повиноваться ему — священная, обязанность всех мусульман”. “Воля халифа была такова, чтобы самому придти”—возразил Фазл. “Да приумножит господь бог, велик он и всемогущ, святость и величие [халифа] так же, как он признал святость слуги своего”. Харун попросил: “Дай нам какое-нибудь наставление, скажи что-нибудь, дабы нам выслушать и поступать согласно [твоему слову]”. Тот сказал: “О человек, ты поставлен над созданиями господа бога, велик он и всемогущ; господь преславный, всевышний отдал тебе большую часть земли, дабы ты справедливостью к народу откупился от геенны огненной. И еще: погляди /515/ в зеркало, дабы увидеть доброе лицо свое и понять, что такое лицо жалко [предавать] адскому пламени. Следи за собой и не делай ничего заслуживающего гнева создателя, да будет слава ему!”

Харун прослезился, и [вновь] попросил: “Скажи еще”. Тот сказал: “О повелитель верующих, от Багдада до Мекки, как знаешь, ты проезжал мимо множества кладбищ, там место возвращения людей. Ступай, благоустрой те обители, ибо в сей обители пребывание — недолговечно”. Харун заплакал еще сильней. “Послушай, Умри, хватит! Сколько еще [будет] таких дерзостей? Понимаешь ли ты, с кем разговариваешь?” Подвижник замолчал. Харун сделал знак положить перед ним одну суму. Халиф промолвил: “Мы хотели тебя избавить от нужды и пожаловали сие”. — “Семейный человек никогда не преуспевает, — ответил Умри,— у меня четыре дочери, ежели бы не забота о них, я не принял бы [деньги], ибо у меня в них нужды нет”. Харун встал, Умри дошел с ним до двери серая и [стоял], покуда тот не сел верхом и уехал. По дороге [халиф] сказал Фазлу: “Я нашел в Умри человека, произносящего сильные слова, однако и он стремится к мирскому, уж больно соблазнительны эти диремы и динары. Великий человек — тот, кто может от них отказаться! Посмотрим, каков окажется Сын Саммака”.

Они подъехали к его сераю, долго стучали кольцом по двери, покуда послышался голос: “Кто там?” “Нам нужен Ибн Саммак”,— ответили они. Подавший голос ушел; через долгое время он возвратился и спросил: “Что вы хотите от Ибн Саммака?” Они ответили: “Откройте дверь, есть неотложное дело”. Еще некоторое время их продержали на сухой земле ²³. Фазл крикнул служанке, открывшей дверь, чтобы она принесла светильник. Служанка пришла и сказала им: “С той поры, как этот человек меня купил, я у него не видела светильника”. Харун изумился. Послали проводника, чтобы он постарался [добыть света]. Он постучал в несколько дверей и принес светильник. В серае стало [457] светло. “Где шейх?”— спросил Фазл служанку. “На крыше”,— ответила она. Поднялись на крышу дома. Увидели Сына Саммака, он плакал, молясь, и читал этот стих: *Уж не считаете ли вы, что мы создали вас ради забавы?* ²⁴ и снова возвращался и повторял то же самое, потом он произнес “уассалам!”, потому что заметил свет и услышал шепот людей. “Привет вам!”—сказал он. Затем Сын Саммака спросил: “Зачем вы пришли в такое время, кто вы такие?” Фазл промолвил: “Это повелитель верующих, /516/ пришел навестить тебя, ибо ему так хотелось тебя увидеть”.— “Нужно было от меня позволение на приход. Ежели бы я дал, тогда бы он и пришел; не годится расстраивать у людей душевное состояние”.— “Да, это нужно было бы, да теперь уже миновало, — заметил Фазл. — [Это] наместник пророка, привет ему, и послушание ему есть священная обязанность всех мусульман, а ты тоже вошел в их число, ибо господь бог, велик он и славен, говорит: “*Слушайтесь Аллаха, слушайтесь посланника [его] и повелевающих вами*”. Сын Саммака ответил: “Сей халиф следует по пути двух шейхов — под ними я разумею Бу Бекра и Омара, да будет ими доволен Аллах, — с каких же пор считают повеление его равносильным повелению пророка?” “Так водится”,— ответил Фазл. “Странно,— возразил [Ибн Саммак],—ибо в Мекке, в священном месте, я следов этого не вижу, а ежели здесь нет, то можно представить, как оно в других областях”.

Фазл стоял молча. Харун попросил: “Дай мне какое-нибудь наставление, я ведь пришел за тем, чтобы послушать слово твое, дабы у меня прибавилось благоразумия”. Сын Саммака сказал: “О повелитель верующих, бойся бога, велик он и всемогущ, ибо он един, нет у него соучастников и в товарищах он не нуждается. Знай, что в день страшного суда тебя поставят пред лицо его, и дело твое решится только надвое — либо унесут тебя в рай, либо в ад; кроме сих двух обиталищ, третьего нет” Харун горько заплакал, так что лицо его и грудь стали мокры [от слез]. Фазл спросил: “О шейх, понимаешь ли ты, что говоришь? Есть ли сомнение в том, что повелитель верующих пойдет не только в рай?” Сын Саммака не дал ему ответа и не оробел перед ним. Обратившись к Харуну, он произнес: “О повелитель верующих, сей Фазл сегодня вечером с тобой, а завтра, в день страшного суда, его с тобой не будет и говорить за тебя он не будет, а ежели и скажет, [его] не послушают. Взгляни на самого себя и пожалей себя”.

Фазл был ошеломлен, а Харун так заплакал, что за него испугались, как бы он не лишился чувств. Наконец он сказал: “Дайте мне воды”. Сын Саммака встал, принес кувшин с водой и подал Харуну. Когда тот хотел было отпить, подвижник сказал ему: “Поклянись мне, о халиф, родством с посланником божиим, привет ему, ежели тебе не дадут пить, за сколько ты купишь эту воду?” “За полцарства!” “Пей же на здоровье!” Потом, когда халиф отпил, подвижник спросил: “Буде [458] то, что ты выпил, в тебе застынет, сколько ты дашь, чтобы [оно] растворилось?” “Полцарства!” “О повелитель верующих,— продолжал Сын Саммака,— царство, цена коему — количество воды, которое можно выпить одним духом, стоит того, чтобы его не слишком превозносили. Но раз ты встрял в это дело, то, по крайней мере, твори правосудие и рабам господа бога, велик он и всемогущ, оказывай добро”. “Согласен”,— ответил Харун и подал знак, /517/ чтобы принесли суму. Фазл сказал: “О шейх, повелитель верующих слышал, что ты [живешь] в стесненных обстоятельствах. Сегодня вечером было решено пожаловать тебе сию дозволенную награду, возьми [ее]”. Сын Саммака усмехнулся и промолвил: “Слава всевеликому Аллаху! Я повелителю верующих говорю в назидание, чтобы он остерегался огня адского, а сей человек пришел ради того, чтобы ввергнуть в геенну огненную меня. Прочь! Прочь! Уберите от меня этот огонь, не то сейчас же сгорим мы и серай, и околоток!” Он встал и поднялся на крышу. Явилась служанка, засуетилась и сказала: “Уходите, благородные люди, вы сегодня вечером совсем замучили бедного старца”. Харун и Фазл удалились, проводник взял с собой золото. Они сели верхом и уехали. Харун всю дорогу повторял: “Вот, это человек!” [Долго] он вспоминал Сына Саммака после этого приключения. Подобные рассказы я привожу ради того, что, быть может, читателям [от них] будет польза и они оставят след в душе.

В четверг, в первый день месяца раби ал-эввель ²⁵, эмир Мас'уд открыл прием, потому что он стал совсем здоров. Прием был общий. Явились свитские, родичи и раияты Буста и осыпали эмира монетами. Раияты много приветствовали и молились за него. Ко дворцу привели много жертвенного [скота], приносили [его] в жертву и вместе с хлебом раздавали беднякам. Радость была такая, что подобной ей никто не помнил.

В понедельник, двенадцатого числа сего же месяца ²⁶, прибыло письмо из Мерва о кончине Нуш-тегина, личного [слуги государя], который был шихне той области. Вспоминали, что когда он отходил из [этого мира], он сказал, что эмир Махмуд его не освободил ²⁷ и все, что у него имеется, принадлежит султану. Султану [все] надобно показать, ибо когда он увидит, то освободит его, даст отпущение и исполнит его завещание на богоугодные дела ²⁸. Все прочее же, что у него есть: гулямы, драгоценные убранства, принадлежности и имения ²⁹ — все принадлежит султану. Его гулямы — [народ] дельный и ради них он много потрудился. Не нужно, чтобы они распались. Есть один гулям, который у них за предводителя. Зовут его Хумар-тегин, чтец Корана. [459]Воспитатель его слуга [государя], он — чистосердечный советчик, надежный человек и телом богатырь. Надобно, чтобы эмир оставил его во главе гулямов, ибо в этом благо.

Эмир освободил Нуш-тегина, царского слугу, и соизволил исполнить его завещание на богоугодные дела. На письма отписали ответ, с гулямами обошлись ласково. Хумар-тегин был оставлен у них за предводителя. /518/ Им было сказано, что они должны оставаться на месте, покуда амиль не выдаст им жалованье и плату за службу ³⁰. И пусть они займутся делом, какое найдется, покуда-де мы их не позовем и не пожалуем одному из сыновей наших и не препоручим ему. Письмо [это] было скреплено царской печатью и два хейльташа [его] повезли.

В четверг, двадцать второго числа сего же месяца ³¹, прибыли письма из Хорасана, что туркмены рассеялись в пределах области и разграбили город Тун, а Бу-л-Хасан Ираки, начальник курдов и арабов в Герате, ночью и днем предается вину. Амиль Бу Тальха Шейбани жалуется на него. Он, другие именитые люди и искренние друзья от него в отчаянии. Одного из принадлежащих ему гулямов он послал с отрядом курдов и арабов на толпище туркмен, не предвидя, что [они] попадут впросак; многих убили и захватили в плен. Из-за этих известий эмир очень опечалился. Он позвал везира, и речь пошла о разном. Покончили на том, что эмир ему сказал: “Тебе надобно отправиться в Герат и пребывать там, покуда не придут к тебе хаджиб Субаши и все хорасанское войско. Всем сделай смотр, пусть выдадут [причитающиеся] им средства ³² и пусть они, снарядившись, выступят на туркмен, дабы изгнать их из Хорасана мечом, потому что прямодушны они не будут. То, что они говорили до сих пор и постановляли — все было обман, заигрывание и лицемерие, ибо куда бы они ни приходили, они не оставляли ни скота, ни пашен. А этого негодяя Иракиишку ты отставь от курдов и арабов и назначь им двух дельных саларов из их же [среды] и препоручи хаджибу. Ираки пришли ко двору, дабы он получил по заслугам, потому что Хорасан и Ирак пропадают из-за него и брата его. Когда дойдешь до сути дела и своими глазами будешь наблюдать положение, ты непрестанно пиши, дабы мы сделали и другие распоряжения, какие надобно сделать”.— “Слушаюсь” — ответил [везир], удалился, ceл вместе с Бу Насром и долго наедине с ним беседовал по этим вопросам. На другой день, написав соглашение ³³, он принес его во дворец. Бу Наср доложил его эмиру в негласной беседе и тут же написал ответы, как приказал эмир. Эмир [их] одобрил и скрепил царской печатью. Bo вторник, пятого числа месяца раби ал-ахир ³⁴, великому ходже дали дорогой халат, к коему были добавлены слоны, самец и самка, подседельный мул, соколы и турецкие гулямы. Везир предстал пред лицо эмира. На словах эмир выразил ему столь много ласки, что даже сказал: “Ходжа — наш отец. Труды, кои следовало бы нести нам, несет он. И пусть [460] он освободит наше сердце /519/ от этих важных дел, потому что его распоряжения равносильны нашим”. Везир ответил: “Я — слуга и жизнь [свою] принесу в жертву повелению государя; к этому делу я приложу ск