ЛЕТОПИСЬ ГОДА ЧЕТЫРЕСТА ТРИДЦАТЬ ПЕРВОГО

Появились еще туркмены и сильные гулямы. Было близко к тому, что случится большое несчастье. Абдарреззак, Бу-н-Наср и другие говорили: “Стоять не стоит, нужно двинуться”. Хаджиб-джамедар тоже сказал по-турецки: “Государь сейчас попадет в руки врага, ежели не уйдет”, — у этого хаджиба от огорчения лопнул желчный пузырь ⁵⁷, когда добрались до Мерварруда. Эмир быстро погнал, держа путь на водоем. Встретился пересохший проток. Все, кто оказался по ту сторону протока ⁵⁸, попались, а все, кто был по эту сторону, избежали беды. Меня, Бу-л-Фазла, собственный мой слуга с десятком гулямов ухитрились /625/ переправить через проток; сами они помчались и скрылись, а я остался один, поскакал с другими, покуда не достиг водоема. Я застал прибывшего туда эмира и направившихся туда вельмож и предводителей. Прибывали другие. Мне подумалось, не окажет ли [эмир] [552] здесь сопротивление и не приберет ли к рукам рать, но дело зашло уже дальше этого: готовились к уходу. Развернули и поставили значки для того, чтобы вельможи, кои должны были приехать, подъезжали. Это заняло времени до часа пополуденной молитвы. Появились отряды туркмен, ибо они полагали, что [эмир] там остановился, чтобы снова вернуться. Эмир, да будет им доволен Аллах, выступил с братом и сыном, со всеми вельможами, знатными и важными лицами, погнал живо, так что многие отстали по дороге, и направился к замку ⁵⁹, взяв в проводники двух жителей Гарчистана.

Туркмены шли по следам. Один отряд отвлекал внимание, а прочие занимались ограблением обозов. На закате эмир приехал к очень большому водоему; я добрался туда в час вечерней молитвы. Для эмира связали верблюдов-скороходов ⁶⁰; он собирался ехать на верблюде, потому что на одном этом переходе под ним заморились шестнадцать лошадей. Хаджиб-конюший следовал позади и забирал с собой приставших лошадей, кои были подороже. Добравшись, я увидел толпу людей и поехал туда. То были везир, ариз Бу-л-Фатх Рази и Бу Сахль Исмаил, они налаживали верблюдов-скороходов. Заметив меня, они воскликнули: “Смотри, как это ты спасся?” Я рассказал о своих злоключениях и усталости. “Давай поедем вместе”, — предложили они. “Я очень устал”, — отвечал я. Кто-то крикнул: “Эмир поехал” Они тоже тронулись в путь, и я тоже отправился вслед за ними. Эмира я уже больше не видел восемь дней, покуда он не остановился в Гарчистане, как я поведаю [ниже] про все событие и его подробности. Нужно понять, что понадобится много [человеческих] жизней, даже века, покамест кто-либо сможет подобное увидеть! Я ехал по дороге, покуда ночью не заметил двух слоних без балдахинов, [их] вели потихоньку. Царский слоновод оказался мне знаком, я спросил у него: “Отчего вы отстали?” Он ответил: “Эмир поехал шибко и указал нам путь, вот мы и идем”. Я спросил: /626/ “Кто из знати и вельмож был вместе с эмиром?” “Был его брат Абдаррашид, — ответил он, — сын, эмир Мавдуд, Абдарреззак, сын Ахмеда, сына Хасана, хаджиб Бу-н-Наср, Бу-л-Сахль Завзани, Бу-л-Хасан Абдалджалиль, начальник газиев Абдаллах Кара-тегин, а вслед за ними старший хаджиб и множество дворцовых гулямов вразброд, за ними — Бектугды со своими гулямами”. Я поехал с этим слоноводом.

Подходил разбежавшийся народ. По всей дороге мы проходили мимо брошенных кольчуг, лат, щитов и тяжелой клади. На рассвете слонов погнали быстрей. Я отстал и остановился. Вдали виднелись огни войскового стана. Поздним утром я доехал до замка Беркерд. Преследовавшие [нас] туркмены там отстали. Я ухитрился переправиться через речку Беркерд. Эмира я не застал, он уже отбыл в сторону Мерва. Я остался со знакомыми людьми и нас постигло много [553] бед и неприятностей. С несколькими товарищами я пешком дошел до касабы Гарчистана в пятницу, шестнадцатого числа месяца рамазана ⁶¹. Доехав до этого места, эмир сделал на два дня остановку, чтобы подоспели те, кто должен был прибыть. Я отправился в город к Бу Сахлю Завзани и застал его за приготовлениями в дорогу. Он с жаром меня расспросил. Прибыло несколько моих людей, все пешие. Они кое-что купили, и я с Бу Сахлем поел. Добрались до войскового стана. Во всем стане я заметил три полотняных намета: один для султана, другой для эмира Мавдуда и третий для Ахмеда, сына Абдассамада, у прочих были зонты из холста. А мы оказались обжорами ⁶².

В час предзакатной молитвы мы снялись [с места], человек семьдесят, и направились по дороге в Гур. В полночь следом за нами снялся с места и эмир. К рассвету мы сделали один переход. Там я застал Бу-л-Хасана Дилынада верхом [на коне]. Я тоже раздобыл лошадь, купив [ее] в долг. Мы столкнулись с товарищами, и Мас'уд Лейс сообщил мне: “Султан уже несколько раз справлялся о тебе, что, мол, приключилось с Бу-л-Фазлом, и очень по тебе печалился”. В час предзакатной молитвы я предстал [пред лицо султана] в высоких сапогах с тесными голенищами, в старом кафтане и облобызал землю. Он рассмеялся и спросил: “Как ты попал сюда? Ну и красивый на тебе наряд!” — “Жизнь я спас благодаря могуществу государя, — ответил я, — а [прочее] от подаяния другого господина”.

Выступив оттуда, мы добрались до Гура и остановились на стоянке. Прибывали /627/ еще толпы и доставляли более свежие известия. Здесь я увиделся с одним знакомцем, седжестанцем, человеком ловким. Кое о чем я его расспросил. Он рассказал мне: “В тот день, когда султан уехал, и неприятель столь осмелел и стал грабить, я видел Бу-л-Хасана Кархи, лежавшего под деревом и стонущего от раны. Я подошел к нему, он меня узнал и заплакал. “Что случилось”, — спросил я. “Подъехали туркмены, — ответил он, — увидели сбрую и животное и крикнули: “Слезай!” Я начал слезать, но по старости слезал потихоньку. Они подумали, что я упрямлюсь, ткнули копьем в спину [так, что] оно вышло через живот, и угнали лошадь. С трудом я забрался под это дерево. Смерть моя близка, — вот что со мной, — расскажи всем друзьями и знакомым”. Он попросил воды. С большим трудом я принес ему немного воды в кувшине. Он отпил и лишился чувств. Остаток воды я поставил около него и поехал. Что-то сталось с ним? Должно быть, ночью помер. В час между молитвами я увидел значки, которые приближались; говорили, это Тогрул, Ябгу и Дауд. Видел я и сына [Сына] Каку в узах на верблюде, которого сняли с верблюда и, освободив от уз, посадили на [другого] верблюда, принадлежавшего ходже Абдассамаду. Его отвезли к Тогрулу, а я поехал дальше и не знаю, что еще [там] происходило”. То, что я слышал, я доложил эмиру. [554] Эмир поспешно подвигался от стоянки к стоянке. Подоспели враз три вестника с записками от осведомителей, кои находились среди неприятеля. Бу Сахль Завзани отнес их к эмиру на стоянке, где мы остановились. Эмир прочитал и сказал: “Пусть эти записки держат в тайне, так чтобы о них никто не узнал”. — “Слушаюсь”, — ответил Бу Сахль, принес [их] обратно и вручил мне. Я прочитал, запечатал и препоручил диванбану.

Писали: “Весьма примечательные вещи произошли на сей раз: у сего народа не оказалось ни мужества, ни отваги, обоз они отвели на шестнадцать переходов и приготовились к бегству. Ежедневно всех всадников, кои у них были, они посылали на султанскую рать и ожидали, что вот-вот их воины повернут вспять, ударят на них и уйдут. Но тут случилось, что дворцовые гулямы оказали неповиновение и создалось очень тяжелое положение ⁶³. Удивительней всего, что к этому народу пристал один мавлана-заде ⁶⁴. Он знает науку о звездах, был помощником у звездочета, и некоторые его высказывания оправдались. Он уверял их, [потомков Сельджука], в Мерве, говоря, ежели-де они /628/ не будут эмирствовать в Хорасане, то ему надобно отсечь голову. В пятницу, когда произошло это событие, он все время твердил: “Держитесь еще немножко, до часа пополуденной молитвы”. Как раз в это время туда подоспела конница, и цель была достигнута — султанская рать обратилась вспять. Все три предводителя сошли с коней и земно поклонились мавлана-заде и тут же пожаловали ему несколько тысяч динаров, подали [ему] большие надежды и поехали туда, где произошло это событие. Разбили шатер и поставили престол. Тогрул сел на престол, явились все вельможи и приветствовали его эмиром Хорасана. Привели Ферамурза, сына [Сына] Каку. Тогрул обошелся с ним милостиво и сказал: “Ты претерпел мученья, воспрянь духом, ибо Исфаган и Рей будут отданы вам”. До часа вечерней молитвы они приносили награбленное и все разделили, звездочет получил немного и говорящего добра ⁶⁵. Собрали султанские бумаги и архивные документы ⁶⁶. Большая часть пропала, нашли только несколько черновиков и несколько писаний, но они очень им обрадовались.

Написали письма туркестанским ханам, сыновьям Али-тегина, Айн-ад-довле и всем туркестанским вельможам с извещением о победе и разослали с вестниками знаки архивных документов и войсковые значки. Гулямов-изменников, совершивших вероломный проступок, они очень обласкали и поставили эмирами над областями, пожаловали хергах и еще кое-что; да они и сами разбогатели, ибо не было меры тому, что они заполучили от грабежа. И никто не осмеливается им слова сказать погромче, потому что они говорят: это, мол, мы содеяли. Бежавших [султанских] пехотинцев приказали угнать в Амуйскую пустыню, дабы люди посмотрели на них в Бухаре и тамошних областях и [555] стало несомненно, что поражение [султанской рати] — правда. Нет меры золоту и серебру, одежде и животным, попавшим в руки этого народа. Договорились, что Тогрул пойдет в Нишабур с тысячью конников, Ябгу сядет с йиналовцами в Мерве, а Дауд с главными силами войска отправится в Балх, чтобы захватить Балх и Тохаристан. То, что произошло до сего времени, — рассказано, а то, что впредь произойдет, [тоже] будет сообщено. Надобно, чтобы теперь нарочные гонцы обращались чаще /629/ и, дабы наша служба не приостанавливалась, дело [надо] предпринять иным способом, ибо бывшая основа дела опрокинулась.

Когда эмир остановился близ селения [принадлежавшего] Бу-л-Хасану Зафару ⁶⁷, на поклон туда явились предводители и приготовили много снаряжения по части шатров, хергаха и всяких вещей, кои были необходимы. Простояли там два дня, чтобы люди тоже немного, как придется, поправили дела. Гурцы оказали весьма добрую услугу и поднесли много угощенья. Эмир стал спокойней. Он справил в том месте праздник, очень скромный праздник. В час предзакатной молитвы я стоял на дежурстве. [Государь] спросил меня: “Что на сей счет надо написать туркестанским ханам?” “Что прикажет государь”, — ответил я. “В этом смысле приготовили два черновика Бу-л-Хасан Абдалджалиль и Мас'уд Лейс, видел ты?” “Нет не видел, — сказал я, —но то, что оба написали, вероятно, превосходно”. Он рассмеялся и приказал хранителю письменных принадлежностей принести черновики. Тот принес. Я внимательно прочел. Поистине, оба прекрасно соблюли сторону государя султана, и похвал выразили много и несколько слов написали тайнописью. Но нехорошо было то, что они писали: “Мы-де направляемся в Газну, сложив у Денданекана скарб, животных и снаряжение”. Эти два благородных человека всегда насмехались над Бу Сахлем, ибо навострили зубы на должность начальника посольского дивана и искали его промахов, а трудности по письменной части всегда случались. Эмир что-нибудь высказывал, а они отвечали, что надо, мол, передать Бу Сахлю, чтобы он составил черновик, понимая что на этом пути он пеший. Мне поневоле приходилось бить кулаком и я бил. Я прочитал черновики и сказал: “Прекрасно”. Эмир, да будет им доволен Аллах, произнес, — не было у него на свете равного в понимании тонкостей — :“Надобно еще лучше [написать], ибо это [письмо] — извинение, а туркестанские ханы из таких людей, для которых подобные обстоятельства не остаются скрыты”.— “Да будет долгой жизнь государя, — ответил я, — ежели будет надобность просить у ханов снаряжения и продовольствия, то нужно письмо иного рода”. — “Надобность, конечно, будет, и, когда мы прибудем в Газну, то отправим посла с письмами и устными сообщениями. А сейчас, с дороги, надо написать письмо со стремянным о событии, кое приключилось”. — “Тогда надобно писать правду, дабы они нас не осудили, — заметил я, — ибо [556] покамест, дойдет наше письмо, вестники неприятеля уже, наверное, отправились, везя вещественные доказательства и значки, у туркмен такой обычай”. /630/ “Вот именно, — соизволил сказать эмир, — составь черновик и принеси посмотреть”.

Я удалился. Ночью черновик был сочинен и на следующий день, на другой стоянке, до того как прийти вместе с другими слугами, я понес его государю. Хранитель письменных принадлежностей принял, и эмир, прочитав, сказал: “Как раз то, что я хотел. Читай!” Я прочитал громким голосом. Присутствовали начальники дивана, все недимы и Бу-л-Хасан Абдалджалиль. Все сидели, а Бу-л-Фатх Лейс и я стояли. Когда [чтение] кончилось, эмир произнес: “Вот как я хотел”. Собравшиеся похвалили, подчиняясь слову повелителя, хотя кое-кому и не понравилось. Я по необходимости привел здесь список с того послания так же, как привел в этом сочинении некоторые другие вещи. Что бы ни сказали читатели, я считаю [это] допустимым; я исполняю свое дело. А до этого я рассказал о событии, дабы ведомо было.

СПИСОК С ПОСЛАНИЯ К АРСЛАН-ХАНУ

“*Во имя бога милостивого, милосердого! Да продлит Аллах существование высокочтимого, преславного хана! Сие послание от меня к нему [писано] в рабате Керван, в семи переходах от Газны. Аллаху, да славится поминание его, хвала во всех обстоятельствах жизни! Да будет благословение божие над пророком-избранником Мухаммедом и семейством прекрасным его!*

Засим, да не останется скрыто от хана, что у господа бога, да славится поминание его, есть промысл, подобный мечу рассекающему, взмахи и ражение коего нельзя зреть, и то, что явится от того, постичь невозможно. Посему немощь человеческая объявляется в любое время, так что нельзя знать сейчас, что породит чреватая ночь. Мудрец тот, кто предает себя на волю бога и не полагается на могущество и силу свою, на оружие, кое у него имеется, а дело свое предоставляет господу богу, да славится поминание его, и признает за [волей] его добро и зло, помощь и победу, ибо ежели он на мгновение выйдет из дланей, в кои предал себя, и допустит обуять себя гордыне и духовному упоению, то испытает такое, что никому и на ум не приходило и до чего не достигало воображение, и впадет в бессилие. Мы молим господа бога, да славится поминание его, с искренним желанием, с благим помышлением и с чистой верой, чтобы он помог и поддержал нас в любых обстоятельствах жизни: в радости, в горе и благоденствии, и ни на час, ни даже на мгновение не предоставлял нас [самим] себе в благополучии, кое он посылает, и в невзгодах, кои случаются, и внушал бы нам рабское терпение и благодарность и мы бы крепко [557] держались его, дабы за благодарность возросло благодеяние и за терпение воздалось добром. Хвала ему, благоприятствующему и помогающему!

/631/ Почти два года, покамест наше знамя находилось в Хорасане, обо всем, что происходило и случалось, об удачах и неудачах, мягком и суровом, хана ставили в известность и соблюдали обычай товарищества и соучастия во всех случаях, ибо чистосердечные отношения между друзьями заключаются в том, чтобы ничто, ни малое, ни большое, не оставалось сокрыто. Последнее послание, кое мы приказали написать с конным [нарочным], как бы полупослом, было из Туса, в пяти переходах от Нишабура. Мы сообщили, что остановились в том месте с ратью, потому что там пограничная область, смежная с Серахсом, Бавердом, Нисой, Мервом и Гератом, дабы посмотреть, к чему обяжет положение и что будут делать новоявленные [враги], которые расположились по краю пустынь.

После того, как конный гонец отправился, мы шесть дней простояли на месте. Разумение наше признало за нужное потянуться к Серахсу. Когда мы прибыли туда, был первый день месяца рамазана. Область мы застали столь опустошенной и пашни невозделанными, что не находили, например, ни золотника ⁶⁸ травы даже за динар. Цены возросли до того, что старики говорили, за последние сто лет подобного не помнят. Мен муки поднялся до десяти диремов и нельзя было найти, а ячменя и соломы никто и в глаза не видел, так что по этой причине ексуварам и всей рати досталось много страданий. В нашей собственной свите со множеством животных и снаряжения обнаружились беспредельные трудности. Можно представить, каково было у родичей в [их] свите и у мелкого люда.

Наступило такое положение, что постоянно, по любому случаю между разными разрядами войск и дворцовыми [гулямами] происходили пререкания и открытая неприязнь по поводу съестного, кормов и животных, и эти споры со ступени слов поднялись на ступень меча. Доверенные люди донесли об этом обстоятельстве, и слуги, коих мы удостоили совещаться с нами по важным делам и докладывать то, что они считали благоразумным, наглядно и обстоятельно указывали, что правильное решение — податься в Герат, ибо продовольствие там имеется в изобилии, он близок к любой стороне области и жемчужина Хорасана. То, что они говорили, было благоразумно, однако в нас вселилось упорство и противоречие. Оттого, что дело с новоявленными врагами оставалось сложным, мы, чтобы его разрешить, хотели идти в Мерв, да еще потому [хотели], что божественный промысл вел [нас] к тому, чтобы поневоле испытать то необыкновенное происшествие, которое случилось. Мы отправились в Мерв, а рассудок подсказывал, что это была чистейшая ошибка. [558] Из-за бескормицы, безводья, зноя и песков пустыни путь был не такой как следовало бы. После трех-четырех пройденных переходов /632/ между всеми разрядами войск начались безобразные пререкания насчет выступления со стоянок, кормов и животных, съестных припасов и других вещей. Эти споры успокаивали свитские сановники, кои были назначены в большом полку, полках правой и левой руки и в других местах. Но вспыхнувшие раздоры как должно не унимались, [наоборот], с каждым днем, даже с каждым часом они усиливались до тех пор, пока в такой-то день ⁶⁹, в час предзакатной молитвы, когда мы снялись с такой-то стоянки, чтобы расположиться в таком-то месте, со всех сторон пустынных песков не появилось полчище противников. Они налетели, проявили большую дерзость и хотели пограбить. Свита их крепко потрепала, так что они цели не достигли. Стычки продолжались до часа вечерней молитвы. Рать [двигалась] в боевом порядке, дралась и билась, но большого боя не возникло, должным образом перестрелки и смертоубийства не было. Ежели бы способные воины действовали старательней, бойцы всюду бы прогнали противников.

Вечером мы благополучно расположились в таком-то месте, не утратив славы. Все необходимое по части дарраджи и сторожевых дозоров ⁷⁰, дабы ночью в темноте не случилось беды, было сделано. На следующий день все происходило в том же порядке, и мы приблизились к Мерву. На третий день мы двинулись с готовой к бою ратью в полном, образцовом порядке. Проводники предупредили, что, пройдя один фарсанг за крепость Денданекан, имеется проточная вода. Пошли. Когда мы достигли ограды Денданекана поздним утром, [оказалось], что неприятель завалил колодцы, кои находились у самого замка, и наглухо забил ⁷¹, дабы не было возможности там остановиться. Жители Денданекана со стен кричали, что внутри замка имеется пять колодцев, кои дадут войску достаточно воды, и, ежели мы там расположимся, они за час времени откроют находящиеся вне замка колодцы, и воды будет довольно, никакой беды не случится. День стоял весьма жаркий и благоразумно было бы остановиться [здесь], однако предопределению надобно было сбыться и совершить свое дело. Отъехав оттуда /633/ с добрый фарсанг, мы наткнулись на пересохшие источники и небольшие водоемы. Проводники были ошеломлены, ибо полагали, что в них имеется вода, так как никто не помнил, чтобы те источники бывали без воды.

Поскольку воды не оказалось, люди испугались, и налаженный порядок расстроился, а неприятель напирал с четырех сторон очень сильно, так что пришлось нам своей особой отправиться в дело из большого полка. С нашей стороны нанесли сильные удары и думалось так, что конные отряды полков правой и левой руки ⁷² находятся на своих местах. О том, что отряд дворцовых гулямов, посаженных на верблюды, [559] спешился и стал отнимать животных ⁷³ у всех, кого находил, дабы идти в бой, известно не было. Пререкания из-за захвата животных и стаскивания с коней наземь дошли до того, что [люди] нападали друг на друга и оставили свои места незанятыми. Неприятель воспользовался этим обстоятельством, и создалось тяжелое положение, исправить которое как наш разум, так и умы именитых мужей оказались бессильны. Поневоле пришлось оставить неприятелю военные припасы и разное добро, кое имелось, и уйти. Враги занялись ими, а мы проехали около фарсанга, покамест не добрались до большого водоема со стоячей водой. Туда же прибыли здравы и невредимы все родичи, свита, братья и сыновья, именитые лица и подчиненные, так что ни с одним сановником беды не приключилось.

Нам доказывали, что надобно уходить, что положение поправить нельзя. Это мнение нам показалось правильным. Мы поехали и на восьмой день прибыли в касабу Гарчистана. Там мы пробыли два дня, покуда не подошли дворцовые гулямы и вся рать, так что никто из знати не отстал. Отстали только дворцовый пеший народ и мелкий люд, которые известностью не пользовались. Из Гарчистана через Рабат-и Бери ⁷⁴, Гератские горы и Гур мы прибыли в замок Бу-л-Аббаса, [сына?] Бу-л-Хасана Халафа ⁷⁵, одного из слуг державы и предводителей Гура. Там отдохнули три дня и перешли оттуда в сей рабат ⁷⁶, расположенный в шести-семи переходах от Газны. [Наше] разумение нашло необходимым — хотя и тяжело на сердце — написать это послание, ибо хану лучше прочитать обстоятельства дела в нашем описании, нежели [их] услышать через молву, потому что противники без сомнения хвастаются и преувеличивают это дело. Беда случилась по вине нашего войска, что пришлось испытать /634/ этакое необыкновенное происшествие. Ежели смертный час [наш] еще не близок, то по милости и благодеянию господа бога, да славится поминание его, и с помощью его положение поправится. По мудрости и многолетнему опыту, в силу которых он несравним, хан знает, что с тех пор, как стоит мир, с царями и ратями приключались подобные случаи. Для Мухаммеда-избранника, да благословит его Аллах, из-за нечестивцев [рода] Корейш однажды произошла неудача, но пророчеству его [от того] ущерба не было, и он потом полностью достиг цели.

Истина всегда будет истиной. Коли теперь звезда врагов, наконец, на несколько дней взошла выше, то [все же], слава Аллаху, ось это мы, и на главном месте в государстве стоим благополучно мы, и сыновья, все родичи и свита, да сниспошлет им Аллах победу, здравы и невредимы. Эту беду скоро можно поправить, ибо имеется столько оружия и припасов, что никакой счетчик не исчислит их числа, особливо, когда у нас есть друг и товарищ, подобный хану. Несомненно, что он не пожалеет для нас войска и людей, а ежели мы попросим, чтобы он явился [560] сам своей особой, то он и этого не пожалеет, дабы устранить ущерб нашего достоинства, и не посчитает за труд. Да осчастливит нас господь, велик он и славен, дружбой с ханом и единомыслием, по милости и превосходству своему. Сие послание отправлено с этим спешным стремянным. Когда мы здравы и невредимы прибудем в Газну, то назначим оттуда посла из доверенных мужей [нашего] собрания и поговорим в этом смысле попространней. То, что нужно будет решить, будет решено, то, что нужно будет сказать — сказано. Мы ожидаем, что ответ на сие послание вскоре прибудет, и мы узнаем мнение и убеждения хана в этих делах, дабы обновилась дружба, мы бы облачились в одеяние радости и посчитали [ответ] величайшим из даров *с соизволения Аллаха, велик он и всемогущ*”.

В день, когда мы возвратились в Газну с эмиром, и все потеряли радость жизни по причине тяжкого события, и самому великому падишаху жить оставалось уже недолго, у меня явилось желание написать нечто подобное этой книге в оправдание этого происшествия [и] поражение сие выставить в лучшем свете. Какой-нибудь превосходный мастер /635/ должен был сочинить [для] этого несколько бейтов, так чтобы была и поэзия и проза. Но из стихотворцев-современников, живших в течение последних двадцати лет в нашей державе, я не находил ни одного, какого хотел, покамест не довел мою “Историю” до сего места. Тогда я попросил Бу Ханифу, да поможет ему Аллах, и он сочинил, прекрасно сочинил и прислал; *все хорошее у нас от него*. Дело этого мастера слова так не осталось — когда я ошибался в своем предсказании — и теперь, вскоре после начала державной поры государя султана Абу Музаффара Ибрахима, да продлит Аллах его существование и высочайшую заботливость [его], он обрел немалое покровительство и драгоценных наград, и ему пожаловали должность мушрифа в Тернеге ⁷⁷. На Тернег не следует смотреть пренебрежительно, ибо он был сначала владением хорезмшаха Алтунташа, да будет над ним милость Аллаха. Касыда такова:

Касыда

Если сердце царь оторвет от пиров в саду роз,
Он легко царство к рукам приберет, легко!
Царство есть что-то дикое, а посему знаю то,
Что от человека оно никак не зависит.
Правосудием можно его укротить и, коль его укротишь,
Человечным станет оно и все переменится в нем ⁷⁸.
Кто же скажет тебе: не пил бы вина? [561]
Пей вино, получай опьянения радость,
Пей вино, но не так, чтоб в конце концов
Не терпеть его больше, как младенец груди.
Знает ли царь, что означает есть и спать?
Все дети, ходящие в школу, то знают.
Коль осмотрителен царь в своем деле бывает,
Он врага, связав, из сада удаляет в тюрьму.
Змея бывает врагом и, вырвав ей зубы,
Не считай себя безопасным, коль нужны тебе зубы.
Будь осторожен с врагом, когда он становится другом,
И муга ⁷⁹ страшись, когда он принял мусульманство. /636/
Книге полезной заглавие дано ей в похвалу,
Но можно узнать по заглавию и вздорную книгу.
Когда себе царь справляет мишурный кафтан,
Враг разрывает его до тесьмы ворота.
Не прельстится величием слона и балдахина,
Каждый, кто испытал презренность верблюда с седлом.
Искусный мастер не бывает недвижим,
Ибо и небосвод стал вращаться для какого-то дела.
Ма'мун был из владык державы ислама,
Ровни ему никогда не видал араб и дихкан.
Из шелка джуббу он носил столь долго, что
Она износилась, истерлась на нем, изветшала.
Много тому удивлялись недимы,
Спросили его о причине они.
Ответил: “После царей остаются предания
У арабов и персов, а не льняная одежда и тузская.
Если царь восседает и спит на шелку и на бязи,
Слишком тяжел хафтан ⁸⁰ ему кажется.
Царство, кое берешь ты в доспехе, с копьем,
Нельзя отдавать за водоем и душистые травы.
Если воинства сердце царь не будет беречь для себя
И во дворце, и на поле сраженья,
То как же в сраженье дело удастся ему?
Он унижение потерпит от униженных чертогом.
Хоть с помощью денег и крепнет войска дух,
Но вдохновлять его нужно и угощеньем.
С лекарем вежливо ты обходись, чтобы здоровье
Твое сохранял он лекарством и снадобьем.
Хочешь быть безопасным от злосчастных людей,
Не отходи от Корана и речь веди по Корану.
С ним благочестие связано, а знание с покорством.
Связана слава с величием души, а с диваном — поэзия.
Созданье формой сильно, а нрав — образом жизни.
Вера сильна сокровенною думой, а царство — султаном.
Царь тароватый, лев поля битвы, Мас'уд,
С ним счастье заключило союз!
О ты, кем постоянно украшено время,
Впрямь словно сад в месяце нисане ⁸¹,
Если вероотступник домогается признания пророком,
Лучше пусть от руки твоей он не получит поддержки. /637/
Рати силы ислама и помощи божьей,
Пророчества ради и доводов веры,
Могучую руку имей и речистый язык;
Моисею, сыну Имрана, из двух помогало одно. [562]
Богу хвала, что снова досталась мне
Милость тебя лицезреть в сем веселом дворце.
Раз невредим ты вернулся в столицу обратно,
То мы не боимся, ежели кто-то умрет.
Есть поговорка такая: человек коль на месте,
У него не иссякнет запас и добро.
Право, не сегодня этаким стал Хорасан,
Он постоянно такой с тех пор, как стоит.
Царство владыки вселенной больше, чем царство твое,
Но разве большая часть мира не в разореньи?
Если враг в бою захватил твое снаряженье,
То ведь дьявол сперва захватил престол Соломона.
А если еще и обиду нанес тебе враг твой,
То разве не был обижен Юпитер Сатурном?
Дождь есть милость господня на свете,
Но благотворность дождя бывает с грозой.
Нам от нас же досталось, коль взглянуть хорошо
На топор и на дерево, на терпуг и железо.
Дело снова начни, коня и клинок справь другие,
Особливо, когда зима уступит весне.
Ежели ты с раиятом и ратью помиришься,
То от согласия получишь двух витязей сильных.
Оттого, что ты господин князей века,
Оттого, что из всех тебя выбрал господь,
Ящер, лев и орел от сей для них вести ужасной
Сил лишились в воде и в глубинах пустыни.
С тем, кто не верит, что поступил дурно,
Не обращайся как с неприятелем.
Если пери и человек стали печальны от события этого,
Диву не дастся никто из животного царства.
Не выпьет вина тюльпана листок, не подарит улыбкою туча
Впредь, покуда не дашь повеления обоим.
Ты владыка Ирана еси и был им и будешь,
Хоть и вознесся люд низкий восстанием.
Но тот, кто сдуру пошел на господина войной,
Ему в плоть всадили стрелу, ибо бог оставил его.
В тот день утонул Фараон, когда для познания Нила
Хамран сделал несколько шагов.
Оплот государства Насира-Ямина.
Считай во всем мире прочней, нежели то. /638/
Ведь рано иль поздно от страшных ударов подмоги-меча
Все враги разбегутся с израненным телом.
И если конь не сумеет тебя понести,
На слоне ты поедешь как Рустем, сын Дестана.
Если какой-то слуга твой совершил прегрешение,
То совершил его мир ради хлеба и платья рабов.
Если согласен принять ты судьбы извинение, то ладно,
Ведь в поступке своем она принесла покаяние.
Царством ты правишь как море с жемчугом скатным,
Чтобы надрывались другие за мелкий жемчуг.
Венец тебе золотой и неусыпное счастье!
Тому, кто противник тебе,— нищета!
Роза такому как ты аромат не жалеет,
Что же говорить о колючке Египта? [563]
Не тревожь этим лучше ты сердце твое,
Ведь не будут слова эти тайной на свете.
Не стихи я слагаю, когда так говорю, говорю,
Вложив в свою речь всю Лукманову мудрость.
Да будет всем явно, я в стихах не пою
Kудри, ланиты да игру глаз красавиц, —
Я пою бескорыстно похвальное слово эмиру,
Ибо мне ведом припас для обоих миров.
Заботишка есть в голове сей как мяч,
Оттого спина моя стала смолоду клюшкой.
Господь твою жизнь продлит, государь,
За припас, что утрачен был в этом походе.
Только чтобы славить тебя я решаюсь дышать, ибо
Имя мне нужно хлеба насущного ради,
Дабы солнце сияло на небосклоне
Впрямь как чаша златая в тазу.
Радостен будь, серебром сыпь и златом,
Царством правь, приказ и запрет полагая.
Пусть румян будет лик твой и процветай,
Дабы недруг пал жертвой меча твоего!

Речь сия затянулась, однако от подобного рода слов, столь мастерских и преисполненных смысла, бумага возлагает на главу венец, осыпанный самоцветами. Жаль превосходных людей, когда они умирают! Да живет долго сей благородный муж! Покончив с этим, я теперь снова возвращаюсь к “Истории”. *А Аллах да облегчит [труд] по всемогуществу и всесилию своему*.

/639/ Еще до того, как эмир, да будет им доволен Аллах, тронулся в путь из рабата Керван, прибыл доверенный человек кутвала Бу Али и привез два черных зонта, черное знамя, короткие копья, все в чехлах из черного шелка, вместе с балдахином на слона, люлькой на мула и другими принадлежностями, потому что все это пропало; и от себя он прислал много некроенной ткани с прикладом и разные вещи. Услуга, которую он оказал, по необходимости пришлась весьма кстати. Родительница эмира, благородная Хатли и прочие тетки со стороны отца, сестры и тетки со стороны матери точно также прислали доверенных людей с множеством вещей. Родичам, свите и разным военным их люди тоже прислали разные вещи, ибо [все] очень нуждались. Для приветствия жители Газны вышли навстречу. Эмир, да будет им доволен Аллах, был как будто смущен, потому что никогда прибытие царей и войска вГазну не бывало в таком виде. *Аллах делает, что хочет, и выносит приговор, как желает* ⁸².

Эмир прибыл в Газну в субботу, седьмого числа месяца шавваля ⁸³, расположился в кушке. Его утешали, дескать, положение на свете не [564] бывает одинаково, и покамест голова на плечах беду поправить можно. Однако так не было, чтобы он не понимал, что произошло, потому что, когда он находился на пути в Гур, сей падишах однажды поехал вперед и с ним свита, как-то: Бу-л-Хасан Абдалджалиль, салар газие Абдаллах Кара-тегин и другие. Бу-л-Хасан и этот салар стали говорить красивые речи, что этакое, мол, событие странным образом произошло не от стойкости врага, а в силу судьбы и других обстоятельств, кои не скрыты. Когда-де государь здрав и невредим прибудет в столицу, дела можно устроить на иной лад, ибо Абдаллах Кара-тегин говорит сейчас, что коль скоро государь повелит, он отправится в Хиндустан и приведет десять тысяч отборных пехотинцев, коих хватит на целый мир, и конницы приведет много. Приготовившись, пойдем, дескать, отсюда на врага, дабы прекратить беспорядки, повадка их военная [теперь] известна.

Такого рода речи вели Бу-л-Хасан и другие. Эмир обернулся лицом к ходже Абдарреззаку и промолвил: “Что за глупости они говорят? В Мерве мы взяли, в Мерве и потеряли”. Слова царей не легковесны и не пустяк, особливо такого царя, который был единственным в свое время. Этими загадочными словами он хотел [сказать], дескать, отец наш, покойный эмир, Хорасанскую область обрел в Мерве, разбив Саманидов, и здесь же Хорасан был нами потерян. *До чего удивительны превратности бренного мира!* Покойный эмир шел на то, /640/ чтобы дело Ирака и Рея возложить на эмира Мас'уда, да будет им доволен Аллах, и удалиться, а место Мас'уда вместе с эмирством над Хорасаном принадлежало бы [впредь] эмиру Мухаммеду; но господь бог, да славится поминание его, хотел не так и расположил иначе. Рассказ об этом я написал, чтобы каждый знал, какие бывают случаи, и читателям досталась польза и чтобы обстоятельства истории прошлого были известны исследователям; я же, сочиняя книгу, поневоле делаю свое дело.

ПОВЕСТЬ ОБ ЭМИРЕ МАНСУРЕ, СЫНЕ НУХА САМАНИ

В преданиях о Саманидах я читал так, что когда эмир Нух, сын Мансура, помер, его сына, который был наследником престола, Абу Хариса Мансура, в Бухаре посадили на престол, и родичи и свита на нем успокоились. Он был юноша весьма красивый лицом, храбрый и речистый, но была в нем ужасная злость, так что все его боялись. Его восшествие на престол отца было в месяце раджабе лета триста, восемьдесят седьмого ⁸⁴. Он прекрасно справлялся с делом и правил твердо. Сипахсаларом в Нишабуре был Бегтузун, наперекор эмиру Махмуду, а эмир Махмуд пребывал в Балхе. Он считал неправильным оставлять Нишабур Бегтузуну, а повелитель Хорасана ⁸⁵ сохранял [для [565] себя] сердца их обоих. Однако внимание его больше склонялось к Бегтузуну. Когда это обстоятельство достоверно стало известно эмиру Махмуду, он начал готовиться к нападению на Бегтузуна. Бегтузун испугался и пожаловался повелителю Хорасана, и тот из Бухары пошел с войсками на Мерв. Фаик, царский слуга, был вместе с ним. Дело хотели уладить таким способом, чтобы не было войны и открытой вражды. Несколько дней они простояли в Мерве, затем потянулись в Серахс.

Бегтузун с многочисленным войском вышел для приветствия навстречу до этого места. Но повелителя Хорасана он не нашел таким, как полагал, ибо тот стал больше примеряться к эмиру Махмуду. По секрету он сказал Фаику: “Падишах молод и расположен к эмиру Махмуду, так что тот стал сильней. Ни я не останусь, ни ты”. — “Действительно так, как ты говоришь, — ответил Фаик, — сей повелитель легкомыслен, /641/ не признает заслуг и целиком склоняется на сторону Махмуда. Я опасаюсь, что он меня и тебя предаст в его руки, как его отец выдал Бу Али Симдж