Централизация и автономия

...Марксисты, разумеется, относятся враждебно к федерации и децентрализации — по той простой причине, что капитализм требует для своего развития возможно более крупных и возможно более централизованных государств. При прочих равных условиях сознательный пролетариат всегда будет отстаивать более крупное государство. Он всегда будет бороться против средневекового партикуляризма, всегда будет приветствовать возможно тесное экономическое сплочение крупных территорий, на которых бы могла широко развернуться борьба пролетариата с буржуазией.

Широкое и быстрое развитие производительных сил капитализмом требует больших, государственно-сплоченных и объединенных территорий, на которых только и может сплотиться, уничтожая все старые, средневековые, сословные, узкоместные, мелконациональные, вероисповедные и прочие перегородки, класс буржуазии, — а вместе с ним и его неизбежный антипод — класс пролетариев.

О праве наций на самоопределение, т.е. на отделение и образование самостоятельного национального государства, мы будем говорить особо. Но, пока и поскольку разные нации составляют единое государство, марксисты ни в каком случае не будут проповедовать ни федеративного принципа, ни децентрализации. Централизованное крупное государство есть громадный исторический шаг вперед от средневековой раздробленности к будущему социалистическому единству всего мира, и иначе как через такое государство (неразрывно связанное с капитализмом) нет и быть не может пути к социализму.

Но непозволительно было бы забывать, что, отстаивая центра­лизм, мы отстаиваем исключительно демократический централизм. На этот счет всякое мещанство вообще и националистическое мещанство (покойный Драгоманов в том числе) внесли такую путаницу в вопрос, что приходится снова и снова уделять время его распутыванию.

Демократический централизм не только не исключает местного самоуправления с автономией областей, отличающихся особыми хозяйственными и бытовыми условиями, особым национальным составом населения и т.п., а, напротив, необходимо требует и того, и другого. У нас смешивают постоянно централизм с произволом и бюрократизмом. История России, естественно, должна была породить такое смешение, но оно остается все же безусловно непозволительным для марксиста.

...Совершенно очевидно, что нельзя себе представить современного действительно демократического государства без предоставления такой автономии всякой области со сколько-нибудь существенными хозяйственными и бытовыми особенностями, с особым национальным составом населения и т.п. Принцип централизма, необходимого в интересах развития капитализма, не только не подрывается такой (местной и областной) автономией, а, напротив, именно проводится в жизнь — демократически, а не бюрократически — благодаря ей. Широкое, свободное, быстрое развитие капитализма сделалось бы невозможным, или, по крайней мере, было бы затруднено без такой автономии, которая облегчает и концентрацию капиталов, и развитие производительных сил, и сплочение буржуазии и пролетариата в общегосударственном масштабе. Ибо бюрократическое вмешательство в чисто местные (областные, национальные и т.п.) вопросы есть одно из величайших препятствий экономическому и политическому развитию вообще и в частности одно из препятствий централизму в серьезном, в крупном, в основном. ...

Но национальный состав населения - один из важнейших экономических факторов, но не единственный и не важнейший среди других. Города, например, играют важнейшую экономическую роль при капитализме, а города везде - и в Польше, и в Литве, и на Украине, и в Великороссии и т.д. - отличаются наиболее пестрым национальным составом населения. Отрывать города от экономически тяготеющих к ним сел и округов из-за "национального" момента нелепо и невозможно. Поэтому целиком и исключительно становиться на почву "национально-территориалистического" принципа марксисты не должны.

И гораздо правильнее австрийского то решение задачи, которое намечено последним совещанием российских марксистов. Это совещание выставило по данному вопросу положение:

"...необходима... широкая областная автономия" (конечно, не для одной Польши, а для всех областей России) "и вполне демократическое местное самоуправление, при определении границ самоуправляющихся и автономных областей" (не границами теперешних губерний, уездов и т.п.), "а на основании учета самим местным населением хозяйственных и бытовых условий, национального состава населения и т.д."

Национальный состав населения поставлен здесь рядом с другими условиями (в первую голову хозяйственными, затем бытовыми и т.д.), которые должны послужить основанием к установлению новых границ, соответствующих современному капитализму, а не казенщине и азиатчине. Местное население одно только может вполне точнее "учесть" все эти условия, а на основании такого учета центральный парламент государства будет определять границы автономных областей и пределы ведения автономных сеймов.

(С. 143-146,149)

Н.И. ЛАЗАРЕВСКИЙ

АВТОНОМИЯ.

СПб., 1906

I

... Наша публика или, по крайней мере, более образованные круги ее слыхали, что в науке права и в законодательствах существуют понятия самоуправляющейся единицы, автономной провинции, отдельного государства, входящего в состав союзного государства (например, кантон в Швейцарии, Бавария в Германской империи), и государств, состоящих в реальной унии (Австрия и Венгрия).

Всем более или менее известно, что все эти понятия представляют известную градацию в степени самостоятельности; но переходы между этими понятиями представляются большинству чем-то совершенно неуловимым.

И многим может казаться, что если уже стать на путь уступок, на путь увеличения самостоятельности отдельных местностей, то мало-помалу, выщипывая у центральной власти одно полномочие за другим, можно будет и не заметить того волоска, после потери которого некогда роскошная шевелюра обратилась в печальную лысину.

Но если кто думает, будто между всеми этими понятиями не существует точных и вполне уловимых граней, будто те, кто требуют автономии данной провинции, требуют чего-то такого, что незаметно может поставить эту провинцию в положение Венгрии по отношению к Австрии, тот обнаруживает одно: просто научную неосведомленность.

В действительности же понятие автономной провинции[12] вполне точно отграничено и от понятия самоуправления, с одной стороны, и, с другой стороны, — от понятия отдельного государства, входящего в состав так называемого "союзного государства", каковы: кантоны в составе Швейцарской республики, отдельные государства Германии (Бавария, Пруссия и др.) в составе Германской империи и отдельные Штаты Северной Америки в составе Соединенных Штатов.

Отличие автономии от самоуправления сводится прежде всего к тому, что автономия, будучи, подобно самоуправлению, известным видом свободы в делах местного управления, есть понятие, охватывающее большее число сторон государственной деятельности. Под самоуправлением разумеют известную самостоятельность (или известный род самостоятельности) местных учреждений в делах административных. Понятие автономии обнимает не только администрацию, но и самостоятельное осуществление местными учреждениями известной доли законодательной власти.

Тем, что в понятие автономии входит осуществление известной доли именно законодательной власти, обусловливаются дальнейшие отличительные черты между автономией и самоуправлением. Вся деятельность органов самоуправления может протекать лишь в границах общего закона. Что же касается органов автономных, то они по тем или иным указанным в законе вопросам могут издавать распоряжения, устанавливающие и иные правила, чем какие созданы общими законами. Если, например, общим законом установлен трехлетний обязательный курс начальной школы, то автономная провинция, — если только народная школа и постановка в ней учебного дела общим законом предоставлены ее ведению, — может установить и двухлетний, и четырехлетний обязательный срок учения.

Право издания по тем или другим вопросам законов, для данной местности заменяющих законы общие, — вот тот существенный признак, который отграничивает автономию от самоуправления...

Эта наличность в известных пределах также и законодательной власти составляет ограничительную черту автономии, так сказать, снизу, — признак, отличающий автономию от меньшей степени самостоятельности, от самоуправления.

Право местного законодательства, принадлежащее автономным провинциям, не следует смешивать с правом издания обязательных постановлений, принадлежащим некоторым самоуправляющимся единицам. Обязательные постановления и автономные законы представляют то внешнее сходство, что и те, и другие являются правилами по содержанию своему общего характера, и изданными не центральною законодательною властью, а какою-то иною. Но между ними есть и одно огромное различие по самому существу их.

Обязательные постановления, например, издаваемые при участии земств и городов, именно ввиду того, что это акты административные, ни в чем не могут противоречить какому бы то ни было закону..., тогда как автономное законодательство по всем вопросам, которые предоставлены его ведению, может издавать законы, хотя бы по этим вопросам и существовали те или иные постановления центральной законодательной власти.

Таким образом, если по данному вопросу самоуправляющейся единице предоставляется право издания обязательных постановлений, то все правила, уже существующие относительно этого вопроса в законах, сохраняют свою силу, которая правом самоуправляющейся единицы по изданию обязательных постановлений ни в чем поколеблена быть не может. Если же по вопросу, регулировка которого предоставляется автономной провинции, существуют какие-либо правила общего законодательства, то чти правила сохраняют свою силу в данной провинции только до тех пор, пока она не воспользовалась предоставленным ей правом и не издала по этому вопросу какого-либо своего постановления.

Союзами, обладающими, сравнительно с автономными провинциями, большею степенью самостоятельности, являются уже государства, — и из них к автономным провинциям ближе всего стоят так называемые "отдельные государства", входящие в состав "союзных государств", таковы, например, Бавария, Саксония, Пруссия и другие государства, входящие в состав Германской империи, кантоны в составе Швейцарии, отдельные штаты в составе Соединенных Штатов Северной Америки...

Ограничительной чертой между этими государствами... и автономными провинциями служит то, что у этих государств имеются свои права, тогда как у автономной провинции не может быть прав, принадлежащих ей, так сказать, на праве полной собственности.

Для выяснения этой мысли необходимо иметь в виду следующее: в государствах, входящих в состав Германской империи, действуют в некоторых отношениях имперские законы, имперские должностные лица. Точно так же в кантонах по некоторым делам действуют союзные швейцарские законы и должностные лица, в отдельных штатах законы и должностные лица союза, т.е. центрального Северо-Американского правительства. В некоторых отношениях деятельность собственных органов всех этих государств (т.е. отдельных государств Германии, кантонов и штатов) поставлена под контроль союзной власти. Но это только в тех вопросах, которые перечислены в конституциях Германской империи, Швейцарии или Соединенных Штатов, как вопросы, входящие в компетенцию центрального правительства, т.е., — исторически, — в тех вопросах, которые отдельные государства, образуя союз, предоставили его ведению.

Все то, что в круг этих вопросов не входит, т.е. все то, что отдельные государства, образуя союз, оставили за собою, — все это состоит в полном распоряжении каждого отдельного государства и его органов. Устройство каждого отдельного государства (кантона, штата) определяется собственной конституцией данного государства, данного кантона, штата; во всех вопросах внутреннего управления и законодательства, кроме тех, которые особою оговоркою предоставлены ведению центрального правительства, каждое государство самостоятельно издает свои законы, здесь деятельность органов отдельного государства свободна от какого бы то ни было вмешательства органов центрального правительства, от контроля или от надзора их... .

Таким образом, у каждого государства, хотя бы в тех или других отношениях и подчиненного высшей, союзной власти, имеется известный круг дел, в которых это государство (кантон, штат) остается полным хозяином, причем в круг этих вопросов входит и такой существеннейший вопрос, как самая организация данного государства.

Мысль эта определенно выражена в прямых постановлениях конституций некоторых союзных государств... . Но даже и в тех союзных государствах, в конституциях которых нет прямой статьи, указывающей, что отдельные государства сохраняют всю полноту прав, за исключением лишь тех, которые переданы союзной власти, и что, наоборот, союзная власть пользуется только теми правами, которые прямо ей предоставлены, эта мысль получает косвенное выражение в том, что законодательные и иные полномочия центральной власти излагаются в виде точного исчерпывающего перечня, тогда как полномочия местных государственных властей ни в каком перечне, ни в союзной конституции, ни в местных не указываются...

В совершенно ином положении находятся автономные провинции. Если мы возьмем какую-либо область, пользующуюся широчайшей автономией, например, Канаду, то увидим, что ее организация определяется конституцией, которая является не канадским, а английским законом, изданным английским парламентом; английская законодательная власть вправе в любое время изменить или вовсе отменить этот свой закон, и при том без какого бы то ни было участия Канады.... Таким образом, строй автономной области, пределы полномочий ее органов, предметы их ведения определяются не ее законами, а законами центральной власти...

Этими своими законами центральная власть предоставляет те пли другие полномочия автономной провинции ее органам. Каких-либо самостоятельных прав, не полученных от центральной власти, у автономной провинции быть не может. И эти полномочия, которые центральной властью даются автономной провинции, даются ей так, что не приобретают характера прав, предоставленных в виде полной собственности. Это выражается, во-первых, в том, что каждое полномочие, предоставленное автономной провинции, центральная власть всегда вправе взять обратно. Во-вторых, то, что автономная провинция осуществляет не свои, а чужие права, права, переданные ей только для осуществления, видно из того, что вся деятельность ее органов находится под надзором и контролем центральной власти. У автономной провинции не может быть таких полномочий, которые не подлежали бы этому контролю.

У отдельного кантона, как мы видели, имеются такие полномочия, которые органы центральной швейцарской власти не имеют права отбирать и осуществление которых не имеют права контролировать.

У автономной провинции могут быть лишь те полномочия, которые центральная власть не желает или не считает нужным у нее отбирать. Если бы у какой-либо части государства были права, для центральной власти неприкосновенные, то это была бы уже не автономная провинция, а отдельное государство. И не только все права автономной провинции зависят в своем существовании от избирательной власти, но и самое осуществление этих прав автономной провинцией подлежит контролю центральной власти в той мере и в том объеме, в каком это центральная власть признает нужным.

Таким образом, понятие автономии вполне точно отграничивается и снизу, и сверху: и от понятия самоуправления, и от понятия отдельного государства, входящего в состав союзного государства.

Самоуправление есть понятие, относящееся только к областной административной деятельности, а под автономией разумеют такого рода полномочия, в которые в известных пределах входит также и осуществление законодательной власти.

С другой стороны, в то время как каждое государство, хотя бы и несуверенное, обладает правами, ни от кого им не полученными, или же такими, при осуществлении которых оно не подлежит ничьему контролю, автономная область все свои полномочия получает от центральной власти, полномочия эти всегда могут быть изменены односторонним актом центральной власти, и, наконец, осуществление этих полномочий всегда подлежит ее контролю.

В этих пределах укладывается известное разнообразие видов автономии, в зависимости от объема дел, предоставленных ведению местных учреждений, и от той свободы, которая предоставлена им в этих делах.

Однако теоретически возможное множество их существенно ограничивается тем, что областная автономия есть одна из систем местного управления. Это исключает из возможного содержания полномочий автономной провинции все те полномочия, которые не имеют характера задач местного управления, но служат интересам целого. Таким образом, из круга дел, предоставленных местному законодательству, обыкновенно исключаются таможни, почта, телеграфы, железнодорожное дело. Но некоторые дела настолько явно не относятся к делам местного управления, что о предоставлении их ведению автономных учреждений не возникает и речи; таковы, например: ведение международных сношений, организация военных сил страны, командование армией или флотом.

Итак, тот, кто желает автономии той или другой провинции, не желает окончательного отказа центрального правительства от каких бы то ни было его прав....

Предоставление местности автономии отнюдь не ведет к тому, чтобы эта местность могла незаметно, мало-помалу или вдруг, оказаться по отношению к центральной власти государства в положении чего-то, ей равного или от нее в каком бы то ни было отношении независимого. Положение автономной провинции, получающей свои права от государственной власти, по существу своему таким резким образом отличается от положения отдельного государства, уступившего те или другие полномочия центральной власти, а в остальном сохранившего свою самостоятельность, что о каком-либо незаметном переходе одного в другое, конечно, не может быть и речи.

Совершенно неправильно, как мы видели, и то мнение, будто предоставление какой-либо местности автономии может привести к тому, что центральная государственная власть окажется лишенною тех ее функций и прав, которые ей необходимы в интересах целого: государственная власть, предоставляя те или другие полномочия автономной провинции, уступает ей только те функции, которые она сама считает для себя более целесообразным предоставить местным органам, а не центральным. Не может даже возникнуть и того опасения, чтобы центральное правительство когда-либо могло пострадать от того, что предоставило автономной провинции такого рода полномочия, которыми в то время не дорожили, но которые впоследствии оказались для центральной власти крайне существенными в интересах целого. Если бы когда-либо центральная власть признала необходимым вернуть себе какое бы то ни было из полномочий, предоставленных для осуществления автономной провинции, то с точки зрения права не возникло бы ни малейшего в том затруднения.

Таким образом, вопрос, что такое автономия, может считаться в общих чертах выясненным. Это есть такая система местного государственного управления, когда местным органам по указанным в законе вопросам предоставляются права не только самоуправления, но и законодательства, с тем, однако, что объем этих прав всецело определяется центральной властью, которая вместе с тем остается и полной их распорядительницей в том смысле, что от нее одной зависит в дальнейшем то или иное расширение или же ограничение этих прав местных органов, а также контроль над их осуществлением.

II

Возникает дальнейший вопрос: кому и зачем эта автономия может быть вообще нужна? Как к ней нужно относиться и с точки фения интересов населения отдельных местностей, и с точки зрения интересов целого государства?

С точки зрения интересов населения автономия является средством приведения местного управления в согласие с взглядами и требованиями населения. Автономия, прежде всего, делает возможным ведение управления на местном языке. Затем, если какая-либо местность представляет те или иные культурные или бытовые особенности, то автономия является единственным возможным средством считаться в делах местного управления с этими особенностями и приспособляться к ним, ибо централизованное управление на это безусловно неспособно. А между тем приемы управления, не только в смысле избрания тех или других способов действия в пределах закона, но по многим вопросам и в смысле самого содержания законов несомненно должны считаться с местными особенностями: под одни и те же мерки нельзя безнаказанно, не насилуя населения, подводить и великорусса, и черкеса, и поляка.

Не менее существенно и то, что народ, имевший свое политическое прошлое, обладающий известными историческими традициями, всегда будет стремиться иметь свое управление, и в том управлении, которое всецело определяется из центра и всецело проникнуто его духом, всегда будет видеть нечто чужое, всегда будет видеть в нем угнетение своей национальности.

С точки зрения национальности, не образующей отдельного государства, но чувствующей свою культурную обособленность, имеющей свои исторические воспоминания, имеющей свой язык и притом в территориальном отношении представляющей известное целое, — стремление к автономии вполне понятно.

С точки зрения интересов государства, взятого как определенное целое, вопрос о значении автономии не так прост. Тут часто приходится наталкиваться на возражения, по-видимому, вполне искренно исходящие из того, что автономия разрушает государственное единство, и потому, как бы она ни была желательна в интересах населения отдельных областей, от нее в интересах государственных надо отказаться.

Мы, должно быть, не ошибемся, предположив, что из тех, кто это утверждает, вряд ли десятый человек знает, что такое государственное единство, и мы убеждены, что, пожалуй, никто не в состоянии доказать, чтобы это единство кому-либо (хотя бы тому же государству) или на что-либо было нужно. Никто не может доказать, чтобы, например, Швейцария или Соединенные Штаты Северной Америки, если бы они, вместо того, чтобы представлять федеративные государства, состоящие из 22 кантонов-государств или из 45 штатов-государств, — являлись государствами с формальной точки зрения едиными, то от этого оказались бы государствами более могущественными, или их население достигло бы большей степени процветания, чем какая имеется в настоящее время. Напротив того, каждому сколько-нибудь знакомому с историей, ясно, что толькоблагодаря тому, что Швейцария и Соединенные Штаты не были государствами едиными, они смогли вынести испытания, посылавшиеся судьбою на их долю, и население их могло пользоваться той свободой, которая и создала его благосостояние.

Но, оспаривая противников автономии, исходящих из идеи государственного единства, нам нечего и доказывать, что не в государственном единстве счастье государств и их населения. Нам нечего этого доказывать уже потому, что автономия не только не нарушает государственного единства, но его и не затрагивает.

Государство, своим законом предоставившее той или другой области права автономии, ничем своего единства не нарушает, ибо во всем государстве и в той его части, которая получила автономию, продолжают действовать законы центральной власти по всем тем вопросам, по которым она признает это нужным. Центральная власть всегда вправе изменить объем полномочий, предоставленных автономным учреждениям, если только признает это нужным. Осуществление местными автономными властями их полномочий находится под контролем центральной власти. Словом, формально государство остается единым: в нем все-таки и при наличности автономных местных учреждений остается единая верховная государственная власть, действующая на пространстве всего государства, и нигде, ни даже в автономной провинции, не встречающаяся с какой-либо другой государственной властью, ее ограничивающей или просто от нее независимой.

Это несомненно. Но те, кто во имя государственного единства боятся автономии, могут сказать, что они вполне признают всю правильность приведенных рассуждений, но что они ни мало их не убеждают. Одни могут сказать, что все эти рассуждения правильны с точки зрения формальной, чисто юридической, но что они, опасаясь автономии, имеют в виду не формальную сторону вопроса, а существо дела, не государственное единство, провозглашенное в законе, а ту реальную силу сцепления, которая должна существовать в каждом государстве между его частями, и в которой одной источник силы и самой жизни государства. Автономии они боятся потому, что думают, что она нарушит это единство, эту силу сцепления между отдельными частями государства.

Другие могут сказать, что они опасаются автономии потому, что, несмотря на то, что в настоящее время она представляет вполне определенную степень самостоятельности, не отрицающую государственного единства, но самостоятельность эта имеет наклонность к постоянному расширению и, в конце концов, приведет к полному отделению данной провинции от государства.

Разберем каждое из этих двух возражений особо.

Что касается, прежде всего, опасения, не является ли автономия вредной для силы внутреннего сцепления между отдельными частями государства, то такую постановку вопроса, конечно, следует признать вполне правильной. Однако при внимательном отношении к делу на поставленный таким образом вопрос следует придти к совершенно обратному ответу, чем тот, какой напрашивается с первого взгляда: не автономия страшна этому внутреннему сцеплению, а именно отказ в ней, если только требование автономии созрело.

Если в государстве есть область, имеющая известные свои исторические воспоминания, обладающая сильным национальным самосознанием, то отказ в автономии возможен лишь при условии борьбы с проявлениями местного национализма. Эта борьба, прежде всего, обращает центральное правительство из правительства общегосударственного в правительство отдельной (националистической) партии; в правительство, служащее интересам не целого, не всего государства, а только (центральной) части. При таких условиях правительство становится по отношению к окраинам в положение чего-то чужого, чего-то, к чему относятся со всею той недобро желательностью, какую вызывает в нас всякое внешнее давление.

Правительство, находящееся в состоянии борьбы с населением, неминуемо оставляет неудовлетворенным ряд его запросов, и современном культурном государстве обращаемых к власти. Всем известно, какие подонки общества нередко идут чиновниками и такие окраины, где происходит война правительства с населением, и какова там потому администрация. И что может быть бессмысленнее начальной школы, где преподавание ведется на языке, которого население не понимает? Мыслимо ли правосудие, когда подсудимый не понимает вопросов судьи, а судья не понимает показаний свидетеля? Всем известно, что в таких местностях население у нас вовсе лишено государственной медицинской помощи.

Такие условия являются неисчерпаемым источником действительных страданий живых людей.

И современное человечество, которое гордится, что оно уже не приносит человеческих жертв Богу, не приносит ли именно человеческие жертвы своему идолу государственного единства?

Но оставим нравственную сторону вопроса, станем на точку зрения тех, кто молится этому идолу, и спросим себя, нуждается ли этот идол в таких жертвах, или же, наоборот, именно эта борьба с народностью, требующей себе автономии, и те жертвы, с которыми эта борьба связана, для государственного единства вполне излишни или даже вредны? Эти жертвы являются источником постоянных законных деловых неудовольствий властью, тем самым правительством, к которому готовы отнестись со всею враждебностью уже и потому, что оно есть правительство чужое, а еще более потому, что оно есть правительство, проводящее чужую националистическую политику.

Это недовольство неминуемо приводит к тому состоянию умов, когда население данной области проникается одним желанием: отделиться, обособиться.

На подобные стремления к сепаратизму централизующее правительство может ответить или уступками, т.е. дарованием автономии, или же усилением репрессии, т.е. тем, что, в конце концов, только подогревает сепаратистические тенденции, увеличивает их напряженность.

Конечно, мыслима репрессия, по своей напряженности переходящая в прямой террор и делающая невозможным не только проявление каких-либо чувств и общественных настроений, в том числе и сепаратистических, но и вообще всякую общественную жизнь. Но умиротворение, достигаемое путем такой репрессии, не только вообще немногого стоит в смысле прочности достигаемых результатов, оно и слишком дорого в смысле того, во что обходится. Solitudinem faciunt, pacem appellant: создают пустыню, а говорят, что дали мир. ...

Тут, если мы только имеем дело с народом, который дошел до своего национального самосознания и чувствует себя обособленным культурным целым, — нет той внешней силы, которая убила бы это чувство, нет внешней силы, которая бы заставила культурный народ забыть свое историческое прошлое, отказаться от своей культурной физиономии.

В таких условиях всякое давление может иметь один практический результат: угнетение населения, причинение ему страданий, прежде всего духовных, а затем, благодаря тому, что управление оказывается направленным не на службу народу, а на борьбу с ним, — то и физических....

Все те страдания, с которыми сопряжена всякая принудительная ассимиляция, в конце концов могут иметь только один результат, прямо противоположный тому, к чему стремится ассимилирующая политика господствующей народности: не любовь к ней, а желание свергнуть ее ненавистное иго.

С точки зрения силы сцепления отдельных частей государства между собой, конечно, не может быть положения вещей, в государственном отношении более печального и более вредного...

Когда культурно-обособленной национальности дана автономия, но и только тогда, устраняются те основания, которые раньше заставляли центр смотреть на данную окраину, как на лагерь врагов, а в ней непрестанно создавали законные поводы вражды к центру.

При автономии утрачивают всякий повод для возникновения все враждебные государству мотивы, все настроения, направленные против центральной народности и ослабляющие силу сцепления отдельных частей государства.

Таким образом, при автономии, быть может, ценой умаления некоего внешнего единообразия в строе государственного управления, достигается действительное внутреннее единство государства.

III

Что касается другой категории опасений, внушаемых автономией, а именно опасения того, не является ли автономия, первым шагом к полному отделению данной провинции от государства, то, конечно, нельзя отрицать того, что в истории бывали случаи, когда после автономии следовало отпадение провинции от государства. ...

Обыкновенно же, когда говорят об опасности автономии для единства государства, могут иметь в виду только возможность простого отложения данной провинции. Что будет, когда современные условия государственной и международной жизни в корне изменятся, — об этом загадывать невозможно. Но для нашего времени, надо сказать, что подобные отложения провинции от государства представляются чем-то практически совершенно невозможным, если только не брать случаев чистого националистического психоза...

Но мало того, чтобы факт отделения был признан. Надо свою новую самостоятельность фактически охранить. ... Вынести тяжесть этих новых издержек для сравнительно небольшой провинции практически совершенно невозможно. А к этим издержкам надо еще прибавить огромные расходы на организацию собственной верховной власти, на собственное международное представительство.

Но и это еще не все. Сможет ли она вынести то, что окажется со всех сторон закрытой таможенными границами? Каждая провинция, являющаяся культурно настолько сильной, что у нее может возникнуть мысль об отложении от прежнего отечества, всегда нуждается в нем, хотя бы как в рынке.

При современных отношениях реальных, жизненных стремлений к сепаратизму в нормальных условиях возникать вообще не может.

Эти стремления в настоящее время мыслимы только при одном условии: если данная местность доведена гнетом господствующей национальности до состояния полного отчаяния, когда народ уже не думает о том, что с ним потом будет, когда он всецело поглощен одной мыслью: как теперь свергнуть тот гнет, который не дает жить.

Но подобное состояние умов может быть вызвано только такого рода националистическим игом, которое при автономии вообще решительно немыслимо.

Таким образом, опять-таки получается тот же вывод, что для государства, в смысле возбуждения в отдельных местностях стремлений к сепаратизму, опасна не автономия, а именно отказ от нее....

(С. 1-30)

Ю. ГАЧЕК