Холодное слово «мое и твое»

Тексты Златоуста показывают, что святитель слову «богатство» придавал особый, дополнительный смысл, позволявший давать богатству безусловно отрицательную оценку. Что говорит в пользу этого предположения?

Богословы давно заметили, что в святоотеческих творениях, и у Златоуста, в частности, «богатство» часто используется, как синоним «собственности». Но что о собственности думает Златоуст? Святитель часто характеризует ее словами «мое и твое», и об этих словах он высказывается без всякого пиетета:

«Подлинно, где мое и твое, там все виды вражды и источник ссор, а где нет этого, там безопасно обитает согласие и мир» [IV, с. 358].

А вот как святитель характеризует эти слова при описании Иерусалимской общины, где апостолы ввели общую собственность:

«Это жестокое и произведшее бесчисленные войны во вселенной выражение: мое и твое, было изгнано из той святой церкви, и они жили на земле, как ангелы на небе: ни бедные не завидовали богатым, потому что не было богатых, ни богатые презирали бедных, потому что не было бедных, но бяху им вся обща: и ни един же что от имений своих глаголаше быти» [III, с. 257].

«Это – твое, а это мое, – такое разделение, низвращающее и смущающее все дела, изгнано отсюда, всё у них общее – и трапеза, и жилище, и одежда. И что удивительного в этом, когда и самая душа у всех одна и та же?» [I, с. 99].

«<…> Не было холодного слова: мое и твое; потому радость была на трапезе. Никто не думал, что ест свое; никто (не думал), что ест чужое, хотя это и кажется загадкою. Не считали чужим того, что принадлежало братьям, – так как то было Господне; не считали и своим, но – принадлежащим братьям» [IX, с. 73].

А говоря о собственности супругов, святитель оказывается особенно строг:

«слово – это «мое» – проклятое и пагубное; оно привнесено от диавола» [XI, с. 181].

Собственность – от дьявола! Ныне такое может повергнуть в шок. Но суть в том, что собственность разделяет. Поэтому «мое и твое» – слово «холодное», «проклятое и пагубное», «произведшее бесчисленные войны», «низвращающее и смущающее все дела». Наконец, слова эти просто бессмысленны, ибо всё на самом деле принадлежит Богу:

«Слова «мое и твое» суть только пустые слова, а на деле не то. Например, если ты назовешь своим дом, это – пустое слово, не соответствующее предмету; ибо Творцу принадлежит и воздух, и земля, и вещество, и ты сам, построивший его, и всё прочее. Если же он в твоем употреблении, то и это не верно, не только по причине угрожающей смерти, но и прежде смерти по причине непостоянства вещей» [X, с. 95].

Частная собственность убивает любовь. А потому, с точки зрения святителя, общая собственность лучше:

«Если же кто-нибудь покушается отнять что-либо и обратить в свою собственность, то происходят распри, как будто вследствие того, что сама природа негодует, что в то время, когда Бог отовсюду собирает нас, мы с особым усердием стараемся разъединиться между собою, отделиться друг от друга, образуя частные владения, и говорить эти холодные слова: «то твое, а это мое». Тогда возникают споры, тогда огорчения. А где нет ничего подобного, там ни споры, ни распри не возникают. Следовательно, для нас предназначено скорее общее, чем отдельное, владение вещами, и оно более согласно с самой природой» [XI, с. 704].

Таким образом, если святитель «мое и твое» – собственность – характеризует так негативно, то тем более он вправе это сделать относительно «большой собственности», т. е. богатства. Поэтому Златоуст столь восторженно приветствует первоапостольскую общину, упразднившую «мое и твое».

«Ныне подают бедным имеющие собственность, а тогда было не так, но отказавшись от обладания собственным богатством, положив его пред всеми и смешав с общим, даже и незаметны были те, которые прежде были богатыми, так что, если какая может рождаться гордость от презрения к богатству, то и она была совершенно уничтожена, так как во всём у них было равенство, и все богатства были смешаны вместе» [III, с. 257–258].

«И хорошо сказал: благодать бе на всех, потому что благодать – в том, что никто не был беден, то есть, от великого усердия дающих никто не был в бедности. Не часть одну они давали, а другую оставляли у себя; и (отдавая) всё, не считали за свое. Они изгнали из среды себя неравенство и жили в большом изобилии, притом делали это с великою честию» [IX, с. 113].

И.В. Попов считает, что обращение Златоуста к Иерусалимской общине – его другой способ решения имущественной проблемы: «Первый, рекомендуемый святителем способ разрешения имущественного вопроса – добровольный коммунизм, второй – индивидуальный, но для каждого обязательный отказ от части имущества в пользу бедных» [12, с. 815]. Но как святитель совмещал эти «теории», ученый объяснить затрудняется. По мнению Попова, святитель «ставит их друг подле друга, не пыта​ясь примирить между собою» [12, с. 814].

По этому поводу следует сказать следующее. Конечно, критическое высказывание Попова в адрес святителя по сути дела является переформулировкой «несоответствия», о котором мы говорили ранее. Ведь златоустовское восхищение первохристианским коммунизмом, где все личные богатства были упразднены, одновременно означало негативное отношение к богатству. Но обвинять Златоуста в непоследовательности нет оснований. Святитель выдвигает коммунизм Иерусалимской общины в качестве реализуемого идеала; милостыню же и благотворительность он рассматривает как путь к этому идеалу. И святитель никогда не «ставит их друг подле друга, не пыта​ясь примирить между собою». Наоборот, он не раз разъяснял слушателям свою позицию:

«А что многие исполнили это учение ["не пецытеся, что ясте и во что облечетеся" (Матф. 6,25)], мы можем доказать примером тех, которые так любомудрствуют и в наше время. Но на первый раз для нас достаточно будет, если вы научитесь не лихоимствовать, почитать добром милостыню, и узнаете, что должно уделять от своих имуществ неимущим. Если, возлюбленный, ты исполнишь это, то скоро будешь в состоянии исполнить и то» [VII, с. 247].

«Не можешь совершенно расстаться с богатством? Уделяй часть от имения твоего. Для тебя трудно и это бремя? Разделяй со Христом имение твое. Не хочешь отдать Ему всего? Отдай по крайней мере половину, или третью часть» [VII, с. 478].

«Когда ты научишься ограничиваться довольством, тогда, если ты захочешь подражать евангельской вдовице (Лк. 21,14), поведем тебя к высшему. Ты недостоин еще любомудрия этой жены, когда заботишься о довольстве. Она была выше и этой заботы, потому что все средства своего пропитания повергла (в сокровищницу)» [X, с. 641].

Христианское устроение, особенно в имущественной сфере, имеет много степеней, и человек в силу своей падшести не может сразу сделаться святым. Точнее, такой случай полного прозрения – редкость, и Златоуст, будучи великим пастырем, рассчитывает не на него, а на постепенное восхождение по ступеням совершенства. И в то же время святитель ясно изображает идеал: отдать всё в общину и жить общим имуществом. Отсюда и формула: «Не можешь совершенно расстаться с богатством? Уделяй часть от имения твоего».

Богатство как мамона

Но есть еще более весомое подтверждение того, что слово «богатство» Златоуст часто понимал в особом смысле. А именно, у великого святителя «богатство» часто заменяется словом «маммона». Например, комментируя знаменитые слова Христа «Никто не может служить двум господам: ибо или одного будет ненавидеть, а другого любить; или одному станет усердствовать, а о другом нерадеть. Не можете служить Богу и маммоне» (Мф. 6:24), Златоуст указывает:

«Помыслим и ужаснемся, что заставили мы сказать Христа, – сравнить богатство с Богом! Если же и представить это ужасно, то не гораздо ли ужаснее на самом деле работать богатству, и его самовластное владычество предпочитать страху Божию? <…> Итак, не мудрствуй излишне! Бог однажды навсегда сказал, что служение Богу и маммоне не может быть соединено вместе» [VII, с. 243].

Тут следует обратить внимание на то, что в приведенном Евангельском отрывке слово «богатство» отсутствует. И тем не менее, Златоуст говорит о сравнении богатства с Богом, хотя тут Бог «сравнивается» с мамоной. Мамона же для великого святителя – понятие, безусловно, темное, прямо-таки противоположное Христу:

«…не можете, говорится, Богу работати и маммоне (Матф.6, 24), – потому что маммона требует совершенно противного Христу. Христос говорит: подай нуждающимся, а маммона: отними у нуждающихся; Христос говорит: прощай злоумышляющим на тебя и обидящим, а маммона напротив: строй козни против людей, нисколько не обижающих тебя; Христос говорит: будь человеколюбив и кроток, а маммона напротив: будь жесток и бесчеловечен, считай ни за что слезы бедных» [VIII, с. 270].

Поклоняться мамоне для него – раболепствовать богатству:

«Но ныне не таковы богатые; они, будучи несчастнее всякого пленника, платят дань маммоне, как некоему жестокому тирану» [VII, с. 243].

«Если скажешь: что такое маммона? Любостяжание, – и ты ему поклоняешься. Не поклоняюсь, говоришь? Почему? Потому что себя не сгибаешь? Но ты гораздо более воздаешь поклонения делами и поступками, потому что такое поклонение важнее <…> Но ты не заколяешь овец? Зато – людей и души разумные, иные – голодом, другие – клеветою. Ничего нет неистовее подобной жертвы» [XI, с. 151–152].

«Заповедь – не собирать себе сокровищ на земли, но на небеси (Мф. 6:19–20), хотя немногие однако же находятся исполняющие верно; прочие же все, как будто услышав противоположную заповедь, как будто имея повеление собирать сокровища на земле, оставили небо и прилепились ко всему земному, с безумной страстью собирают богатство и, возненавидев Бога, любят маммону» [I, с. 139].

Итак, мамона для великого святителя – тоже название богатства, но в особом смысле. Каком же именно? Сразу ответим: мы думаем, что Златоуст словом «маммона» выражал название некоей социальной реальности. Точнее, социального строя, в котором решающая роль принадлежит деньгам и собственности. Причем, этой социальной реальности он давал безусловно отрицательную оценку. Именно этим главным образом объясняется его осуждение богатства как такового – святитель осуждал главный предмет вожделения людей при таком строе. И именно поэтому Златоуст так приветствует жизнь в Иерусалимской общине – там ликвидировано само понятие богатства, ибо всё находится в совместном распоряжении. Указанному социальному строю святитель дает свое наименование – мамона. Название, конечно, образное, но выражающее суть дела. Ведь поклоняться мамоне – это и значит жить по законам строя, в котором правят деньги.