Блеф «Протестантской этики»

Феномен Вебера

С именем Макса Вебера, поистине, происходят удивительные вещи. И в самом деле, ситуация несколько странная: о христианстве пишет нехристианин – и всё же его имя с почтением произносят и православные, и католики, и протестанты. На Вебера постоянно ссылаются и светские ученые, и богословы, его концепции с уважением пересказывают, принимая их за чистую монету. «Вебериана» к началу 90-х годов XX в. насчитывала более 2500 работ [1], а сейчас это число, конечно же, вдвое больше. Вебера называют не просто «классиком», но «основателем современной социологии». Его идеи в обязательном порядке штудируют студенты. Его имя ставят в один ряд с Эйнштейном, Фрейдом и Марксом.

Так в чем же дело? Почему в честь Вебера звучат фанфары? Ведь ясно, что любой, даже самый добросовестный ученый, никогда не заслужит столь лестных оценок, не будь в его теориях чего-то такого, что оказывается исключительно полезным западному обществу. Тут налицо предмет интересного разговора. Но сначала несколько слов о личности Вебера.

Карл Эмиль Максимилиан Вебер (1864–1920) родился в Пруссии, в семье преуспевающих бюргеров. Отец – агностик, депутат рейхстага, мать – добропорядочная кальвинистка. Кроме родителей, на Вебера большое влияние оказал его дядя Карл, который на всю жизнь привил юноше уважение к предпринимательству, собственности и вообще капитализму. Исключительные способности определили его карьеру ученого. Магистерская диссертация, затем докторская – и вот Вебер профессор политэкономии во Фрейбурге, затем – в Гейдельберге, а позже – соиздатель журнала «Архив социальной науки и социальной политики». В этом журнале в 1904–1905 гг. он и публикует свою знаменитую работу «Протестантская этика и дух капитализма» [2], столь знаменитую, что ее называют «самым известным социологическим трактатом за всю историю человечества» (Френсис Фукуяма).

В последующий период творчества Вебера тема влияния религии на экономику становится ведущей. В связи с этим уместен вопрос: был ли Вебер верующим человеком? Биографы темнят, но весь контекст его сочинений говорит о том, что он не только не был христианином, но и вообще не верил в Бога. Конечно, он тщательно изучал религиозные верования и был в этой области очень сведущим человеком. Но Вебер всегда занимает позицию не богослова, а «религиоведа», извне, «объективно» смотрящего на религию. Эту «объективность» ученый соблюдал столь тщательно, что нигде в его работах нельзя найти и намека на личное отношение к Богу.

Однако по отношению к другим вещам Вебер и не пытался скрывать свои симпатии и антипатии. Он активно занимался политикой, постоянно выступая против юнкерства за победу буржуазных отношений в Германии [15]. Вебер был одним из создателей Демократической партии и, будучи прекрасным оратором, даже пытался стать ее лидером. Переживая поражение Германии в войне, он страстно чаял ее возрождения, ненавидя при этом российское самодержавие. Во время германской революционной смуты 1918–1919 г. он проклинал социал-демократов и даже прочитал перед австрийскими офицерами доклад о вреде социализма [3]. Все это следует учитывать, натыкаясь на маску «объективности», которую Вебер надевал в своих социологических работах.

«Протестантская этика и дух капитализма»

Безусловно, шумной известности этой работы способствовало то, что можно назвать магией научной достоверности. Не содержа в себе убедительных доказательств, она покоряет читателя глубокомысленностью, удивительной плавностью изложения тезисов, так что кажется, что следующий вполне логично вытекает из предыдущего, хотя язык автора не прост и требует от читателя постоянного внимания. И, конечно же, работа выдержана в духе спокойной научной «объективности», возведенной Вебером в принцип.

«Протестантская этика» начинается с резкого заявления:

«»Стремление к предпринимательству», «стремление к наживе», к денежной выгоде, к наибольшей денежной выгоде само по себе ничего общего не имеет с капитализмом… Подобные наивные представления о сущности капитализма принадлежат к тем истинам, от которых раз и навсегда следовало бы отказаться еще на заре изучения истории культуры» [2, с. 47–48].

Демарш мастерский. Все, кто думает, что сущность капитализма – в наживе, вынуждены прикусить язык и, устыдившись своих «наивных» представлений, внимать, что скажет маэстро дальше. Впрочем, из последующих абзацев выясняется, что Вебер вовсе не отрицает связь капитализма с наживой:

«Капитализм, безусловно, тождественен стремлению к наживе в рамках непрерыв​но действующего рационального капиталистического предприятия, к непрерывно возрождающейся прибыли, к «рентабельности». И таким он должен быть» [2, с. 48]. «»Капита​листическим» мы здесь будем называть такое ведение хозяйства, кото​рое основано на ожидании прибыли посредством использования возмож​ностей обмена, т. е. мирного (формально) приобретательства… Там, где существует рациональное стремление к капиталистической прибыли, там соответствующая деятельность ориентирована на учет капитала» [2, с. 48].

Иначе говоря, в отличие от других способов наживы, нажива капитализма – хорошая. Капитализм таким и «должен быть». А хорошая, потому что она использует не разбой, а «мирный» обмен и рациональный «учет» барышей.

«Капиталистические предприятия, – говорит он, – и капиталистические предприниматели <…> существуют издавна и имели повсеместно весьма широкое распространение. Однако возникший на Западе капитализм приобрел новое значение» [2, с. 50]. То есть, любителей «хорошей» наживы было всегда и везде хоть отбавляй. Но они не подчинили себе всё общество и не сделали его капиталистическим. И лишь на Западе это произошло. Лишь там «хорошая нажива» расцвела столь пышно, что уничтожила все другие способы производства и стала господствующей.

Основную часть своей работы Вебер начинает с замечания, что в Германии имеет место «несомненное преобладание протестантов среди владельцев капитала и предпринимателей» [2, с. 61], и наоборот – «незначительная роль католиков» [2, с. 64]. Обсудив эти факты и выяснив, что их нельзя объяснить какими-то побочными причинами, он заключает: «Причину различного поведения названных вероисповеданий следует поэтому искать прежде всего в устойчивом внутреннем своеобразии каждого вероисповедания, а не только в его внешнем историко-политическом положении» [2, с. 65]. Впрочем, тут Вебер не открыл ничего нового – этот феномен давно замечали и ранее. Однако Вебер дает ему несколько новую трактовку. Протестанты выигрывают в капиталистической гонке благодаря тому, что ими выработан особый «дух капитализма». Вебер иллюстрирует его следующими цитатами из «Руководства для молодых купцов» Вениамина Франклина (1748 г.):

«Помни, что время – деньги; тот, кто мог бы ежедневно зараба​тывать по десять шиллингов и, тем не менее, полдня гуляет или лен​тяйничает дома, должен – если он расходует на себя всего только шесть пенсов – учесть не только этот расход, но считать, что он истратил или, вернее, выбросил сверх того еще пять шиллингов.

Помни, что кредит – деньги. Если кто-нибудь оставляет у меня еще на некоторое время свои деньги, после того как я должен был бы вернуть их ему, то он дарит мне проценты или столько, сколько я мо​гу выручить с их помощью за это время. А это может составить значи​тельную сумму, если у человека хороший и обширный кредит и если он умеет хорошо пользоваться им.

Помни, что деньги по природе своей плодоносны и способны порождать новые деньги» [2, с. 71–72].

Эти режущие православное ухо цитаты Вебер комментирует так:

«Summum bonum (Высшее благо) этой этики прежде всего в наживе, во всё большей наживе при полном отказе от наслаждения, даруемого деньгами, от всех эвдемонистических или гедонистических моментов; эта нажива в такой степени мыслится как самоцель, что становится чем-то трансцендентным и даже просто иррациональным по отношению к «счастью» или «пользе» отдельного человека. Теперь уже не приобретательство служит человеку средством удовлетворения его материальных потребностей, а всё существование человека направлено на приобретательство, которое становится целью его жизни» [2, с. 75].

Вот она – маска объективности. Даже непонятно, сказано это с похвалой или с осуждением. Но, наверное, у читателя пробежали по спине мурашки. Ведь нажива и приобретательство как самоцель рассматриваются православными святыми отцами как последняя стадия страсти любостяжания, когда пленение богатством доходит до такой степени безумства, что сам богач не может своим богатством воспользоваться.

Святых отцов Вебер, конечно, не читал. Но он хорошо знаком с традиционным обществом, в котором, как он пишет, «человек «по своей природе» не склонен зарабатывать деньги, всё больше и больше денег, он хочет просто жить, жить так, как он привык, и зарабатывать столько, сколько необходимо для такой жизни» [2, с. 81]. Вот против именно этого «традиционного» образа мыслей и восстает «дух капитализма» – новое мышление, изменяющее все ценностные представления о цели хозяйствования. Конечно, Вебер – всей душой за этот «дух капитализма», но маска объективности не позволяет ему явно им восхищаться. И тут он делает великолепный ход – пишет апологию «духа капитализма» под видом «объективного» исследования причин, этот «дух» породивших.

Лютер и его «beruf»

Итак, протестанты преуспели в развитии капитализма. Но, обращаясь к Мартину Лютеру, основателю протестантизма, Вебер в нём искомого «духа капитализма» не видит: «Едва ли есть необходимость констатировать, – замечает он, – что не может быть и речи ни о каком внутреннем родстве лютеровских взглядов с «капиталистическим духом» в том смысле, который мы вкладываем в это понятие, да и вообще в каком бы то ни было смысле» [2, с. 97]. И в самом деле, Лютер с большим сомнением относится к капиталу, считая, что он несовместим с заповедями Божиими. Дело в том, что во времена Лютера Германию охватил большой ажиотаж в связи с освоением морского пути в Индию. Торговая компания добропорядочных католиков – братьев Фуггеров, отправив в Индию экспедицию, сказочно разбогатела, поскольку на 1 тыс. дукатов расходов получила 175 тыс. дукатов прибыли. Ее деньги были рассеяны по всему миру [11, с. 575], Фуггеры чеканили собственную монету [12, с. 123] и даже хвалились, что не знают, сколько у них денег.

Лютер замечает, что по замыслу Божию богатства непостоянны, но торговые компании ухитряются из непостоянства земных товаров получать постоянный барыш. Значит, они действуют вопреки замыслу Божию, и Лютер обличает: «Цари и правители должны бы обратить на это внимание и запретить такие дела; но они, как я слышу, являются участниками и заправилами у них, и вследствие этого исполняется изречение пророка Исайи: «князья твои – законопреступники и сообщники воров» (Ис. 1:23). Они иногда вешают вора, укравшего флорин или полфлорина, и сами ведут дело с теми, которые обкрадывают и грабят весь мир: великие воры вешают малых воров. Если будут существовать эти компании, то ниспровергнется всякая справедливость и честность, и для того, чтобы остались справедливость и честность, должны пасть компании. Узду нужно вложить в уста Фуггеров и всех таких компаний» [цит. по: 11, с. 576].

Всё это Вебера не вдохновляет. Но одно у Лютера он берет на заметку. Это слово «beruf», которое Лютер не раз использовал при переводе Библии. Оно означает «призвание», причем призвание именно в своей мирской профессии. Правда, Вебер недоволен, что Лютер понимает это «призвание» в смысле воли Божией оставаться «в том звании, в котором призван» (1 Кор. 7:20). И поэтому иное, уже согласное с «духом капитализма», понимание «призвания» Вебер пускается искать в других протестантских конфессиях. И находит искомое в кальвинизме.