Глава 5. Законодательство

1. Обращаясь теперь к детальному исследованию юридических норм, мы, прежде всего, должны поставить вопрос, из каких источников они возникают. Выражение "источники" может употребляться в различных смыслах. Мы можем говорить о трактате Брактона или о годичных книгах (Year Books)*(162), как об источниках английского средневекового права, в том смысле, что из них мы черпаем значительную часть наших познаний относительно английского средневекового права. В этом же смысле и историки говорят об источниках, касающихся царствования Елисаветы; под ними они подразумевают различные повествования и документы того времени. Но, в данном случае, слово "источник" не имеет такого общего значения. Задача нашего исследования гласит, каким путем вырабатываются юридические нормы и указывает ли этот процесс на тот или другой авторитет, как на источник, к которому восходят эти нормы. Нетрудно видеть, что, несмотря на все разнообразие юридических систем, господствующих в различных странах и в различные века, юридические нормы возникают из ограниченного количества авторитетных источников и что в процессе их выработки они развиваются определенным образом, соответствующим самому характеру их происхождения.

Прежде всего ясно, что правовая норма либо может быть создана заранее с целью регулирования будущих событий, либо может быть формулирована судами при осуществлении их юрисдикции. Отсюда вытекает основное различие между законодательством и правом, выработанным судьями.

Какой-либо акт великобританского парламента является примером права, установленного законодателями (закона). Кодификация, имеющая в виду сведение разнородных и разновременно изданных законов к одной системе, представляет только один из способов законодательства; сюда относятся во Франции кодекс Наполеона и новый гражданский кодекс (Burgerliches Gesetzbuch) в Германии.

Что касается до права, выработанного судьями, то оно может принять одну из следующих трех форм:

1) обычное право охватывает те юридические нормы, которые основаны на традиционном соблюдении и объявлены в народных судах; сюда относятся, например, обычаи, которые следуют в местных судах Саутгэмптона или Нотингэма, или обычай наследования по так наз. "гавелькайнду" (gavelkind) в Кенте.

2) Судебные решения образуют основание вырабатываемых судьями норм и в совокупности своей служат материалом, из которого возникает казуальное право, видными примерами которого является английское и англо-американское общее право (cammon law).

3) Справедливость (equity) в ее судебно-юридическом значении вытекает из высказанных судьями или посредниками взглядов, когда при решении правовых споров они руководствуются общими соображениями справедливости.

Естественное право или право, основанное на разуме, многими, хотя и далеко не всеми юристами, рассматривалось, как собрание норм, которые диктуются человеку самой природой и потому обязательны для всех человеческих общежитий.

Упомянутые здесь источники могут быть изучаемы в различной последовательности, в зависимости от той главной цели, которая имеется в виду. Я буду их рассматривать в том порядке, в каком они только что мною перечислены, не потому, что он соответствует вероятной исторической последовательности их происхождения, а потому, что порядок этот представляется мне наиболее удобным в целях изложения, ибо он начинается с более простых форм правообразования и переходит к более сложным.

2. Парламентский акт или закон (statute) имеет своей целью формулирование юридических норм определенным образом. Английские законы обычно употребляют целый ряд выражений, которые имеют вполне или приблизительно один и тот же смысл, с целью предотвращения попыток обхода закона под тем предлогом, что известный термин фразеологии в нем не встречается. Обратите, например, внимание на обилие синонимов в следующем параграфе*(163):

"Каждое лицо, которое, путем обмана или неправильной уловки или шулерства при игре в карты, в кости или при какой-либо другой игре, или при участии в закладах, пари, или авантюрах, или при ставках на играющих, или при заключении пари на результаты какой-либо игры, спорта, времяпрепровождения, упражнения, выиграет от другого лица в свою личную пользу или в пользу других лиц какую-либо сумму денег или какую-либо ценную вещь, признается виновным в получении таковых денег или ценной вещи от сего другого лица путем обманных действий, с умыслом добыть таковые от оного другого лица посредством обмана или мошенничества и, будучи уличено в сем, наказывается по закону".

Если существует письменная конституция, которую возможно видоизменить или расширить лишь путем особой процедуры, то изданные законодательными учреждениями законы подлежат контролю с точки зрения согласия их с этой конституцией*(164). Общеизвестным примером является юридическая система Соединенных Штатов, где Верховный суд имеет право рассматривать "конституционность" принятых конгрессом и утвержденных президентом законов, точно так же, как и законов, изданных в различных штатах Союза. Так, в 1801 году некто Марбюри был назначен президентом на должность мирового судьи в округе Колумбия. Назначение это было утверждено сенатом и соответствующее полномочие было написано, подписано и снабжено печатью, но еще не было передано Марбюри. В самый последний момент обнаружились некоторые обстоятельства, которые сделали это назначение нежелательным, и Мадисон, тогдашний статс-секретарь, отказался передать полномочие по назначению. Марбюри, однако, утверждал, что право его на должность является бесспорным, ибо лица, занимающие эту должность, не могут быть удаляемы президентом; на этом основании он обратился к Верховному суду и в силу ст. 33 Акта о судебных установлениях 1789 года, требовал так называемого "mandamus", т.е. приказа, заставляющего представителя исполнительной власти действовать в согласии с законным требованием. Просьба его, однако, была отвергнута, и основания отказа были мотивированы главным судьей Маршалом следующим образом: "Постановление Акта о судебных установлениях, коим предоставляется Верховному суду издавать, действуя в качестве первой, а не апелляционной инстанции, указы mandamus государственным чиновникам, не имеет основания в конституции, а следовательно, не подлежит применению и юридически недействительно"*(165).

3. Ясно, что когда компетентная законодательная власть издала закон в согласии с конституцией, суды не могут нарушать его и обязаны его исполнять. Было бы, однако, неправильно предполагать, что законодательные акты, хотя бы и весьма тщательно формулированные, сводят применение закона к простому механическому процессу подведения того или другого случая под ту или другую статью. Очевидно, что как бы подробно ни был изложен закон, суд должен определить точное значение его выражений, прежде чем он будет в состоянии применить его. Иногда делались попытки избавиться от необходимости судебного толкования. Напр., Введение к прусскому кодексу 1894 года заходило так далеко, что запрещало всякое толкование, отличное от простого применения закона, и повелевало, чтобы судебные места передавали все те случаи, где точный смысл термина представляется сомнительным, на рассмотрение особого комитета, составленного из юристов и государственных деятелей*(166). Эта мера была, впрочем, совершенно безуспешной, ибо оказалось невозможным провести точную границу между применением закона и истолкованием его, сведя, таким образом, деятельность суда к функциям простой сортировочной машины. Законное право или кодифицированное право неизбежно состоит из суждений, слова которых различными людьми могут пониматься различно, и первая обязанность суда заключается поэтому в буквальном истолковании закона. Судебные отчеты изобилуют примерами этой необходимости, которая постоянно возлагается на суды и часто порождает трудные проблемы. Заимствуем один пример из дел, касающихся вознаграждения рабочих за увечья, дел, которые за последние годы были столь многочисленны и вызвали столь много вопросов, требующих буквального истолкования. В деле Низбет против Райна и Берна*(167) факты сводились к следующему. Некто Низбет служил кассиром в фирме ответчиков, владеющей каменноугольными копями. В обязанности его входило каждую неделю относить из конторы к зданию шахты те деньги, из которых выплачивалось жалованье занятым в шахте рабочим. Однажды, во время этого, он был ограблен и убит. Согласно ст. 1 акта о вознаграждении рабочих за увечья*(168), когда смерть рабочего последовала от несчастного случая (accident), "вытекающего из его работы и во время самой работы", то вдова его может требовать вознаграждения от хозяев. Вдова Низбета предъявила иск, основываясь на этой статье; но возник вопрос, может ли убийство рассматриваться как "несчастный случай" в смысле этого закона. Ответчики указывали, что "несчастный случай" подразумевает отсутствие умысла, между тем, как убийство является несомненно сознательным и умышленным действием со стороны преступника. Но суд высказал иное мнение. Лорд судья Фаруэль сказал:

"Намерение преступника не имеет значения для дела. Если иметь в виду намерение жертвы, то смерть ее была результатом несчастного случая; и хотя, правда, в повседневной речи нельзя было бы, например, сказать, что Дездемона умерла от несчастного случая, но это объясняется лишь тем, что ужас преступления всецело господствует над воображением и заставляет описывать положение такими словами, которые имеют в виду лишь преступление и преступника. Напротив, было бы вполне естественно сказать, что человек, умерший от укуса собаки или от крушения поезда, учиненного злонамеренными людьми, положившими камни на линию, умер вследствие несчастного случая".

Лорд-судья Кеннеди сказал:

"Историк, который, описывая кончину Риццио, сказал бы, что Риццио пал жертвой роковой случайности в Голлирудском дворце, конечно, мог бы быть обвинен в неправильном изложении факта... Однако, хотя наименование насильственной смерти "несчастной случайностью" и не согласуется с обычным пониманием этого последнего слова, предполагающего отсутствие злостного умысла и намерения, я все же считаю моей обязанностью скорее распространить значение слова, придав ему более широкий смысл, который оно может иметь этимологически и по существу, т.е. смысл "любого непредвиденного и нежелательного события, ведущего к вреду личности", - чем исключать из сферы действия этой статьи такую категорию увечий, относительно которой нельзя предположить, чтобы законодатель не намеревался включить ее".

Иногда истолкование выражения закона может быть осложнено тем фактом, что слово со времени издания закона изменилось в своем значении. Примером подобного изменения или расширения смысла слова является одно недавнее дело*(169). Обвиняемый имел у себя на службе мальчика для доставки хлеба, который он развозил по домам в прикрепленной к велосипеду корзинке. Хлебный акт 1836 года говорит, что всякое лицо, доставляющее хлеб и развозящее в "телеге или повозке", должно иметь весы и гири, чтобы по требованию любого покупателя хлеб можно было взвесить. Мальчик не имел ни гирь, ни весов, и хозяин его был привлечен к ответственности на основании этого закона. Вопрос заключался в том, можно ли рассматривать велосипед как "телегу или повозку", в значении, придаваемом этому слову актом, который был издан до того, как стали известны велосипеды. Апелляционный суд высказался в утвердительном смысле и утвердил обвинительный приговор суда первой инстанции. Иногда уважение судей к словам закона бывает настолько велико, что они считают себя связанными его буквой, хотя бы это и приводило к неудобным последствиям. Такой принцип буквального истолкования хорошо поясняется недавним делом, которое было связано с деятельностью трэд-юнионов и привлекло к себе немалое внимание*(170). Истцы - типографская фирма - предъявили иск о клевете против ответчиков, которыми являлся трэд-юнион наборщиков. В акте о промышленных конфликтах (1906 г., ст. 4, пункт 1) имеется следующий параграф: "иск против трэд-юниона... основанный на умышленном правонарушении, совершенном трэд-юнионом или его агентами, не может рассматриваться никаким судом". Вне сомнения, клеветнический памфлет и заговор с целью публикования клеветнических памфлетов являются в глазах общего права правонарушениями; ответчики не оспаривали самых правонарушений, но ссылались при этом на безответственность, гарантируемую цитированной статей. Но дело в том, что во всех других статьях акта, в которых гарантируется безответственность за неправомерные поступки, эти неправомерные поступки точнее определяются, как такие, "которые были совершены в ожидании промышленного конфликта или ради успеха такового"; истцы утверждали, что, хотя эти слова и не содержатся в пункте 1 статьи 4, законодатель подразумевал их, этот вывод вытекает из всей конструкции закона. Но апелляционный суд (лорд судья Фаруэль остался при особом мнении) отказался подразумевать эти слова в данной статье и признал ответчиков свободными от ответственности. Решение это, выражаясь словами лорда-судьи Фаруэля, практически означало, что трэд-юнионам дается "разрешение совершать злоумышленные правонарушения (попросту вредить своим соседям) с полной безнаказанностью и причинять разорение и горе всем и каждому из подданных его величества, столь долго, как это им угодно, не подлежа при этом никакой ответственности". Говорилось, что законодатель никоим образом не мог иметь в виду ничего подобного, ибо это, очевидно, идет вразрез с общественной пользой. Лорд-судья Кеннеди, однако, сказал: "Рассматривая какое бы то ни было законодательное распоряжение, которое я обязан истолковывать, я отказываюсь строить догадки относительно того, какова была та политика, которую законодательная власть намеревалась осуществить в законе". Палата лордов поддержала решение большинства апелляционного суда и вполне одобрила мнение судьи Кеннеди. Лорд-канцлер (виконт Хольден) сказал, что он не предполагает рассматривать мотивы парламента. Входить в обсуждение этой темы было бы со стороны судей и неправильно и бесполезно. Их задача совершенно иная: они должны истолковывать язык, которым законодатель выразил свои окончательные выводы, и если бы они пустились в другую область, то они могли бы заблудиться в лабиринте, в котором у них нет средств ориентироваться.

4. Другая группа проблем возникает в связи с тем методом, который может быть назван техническим толкованием. Закону часто приходится иметь дело не только с общими принципами социального порядка, которые более или менее понятны каждому, но и с регулированием чисто технических вопросов, требующих специального знания. В этих случаях суд должен не только определить общее значение слова, но и то специфически техническое значение, которое имел в виду законодатель.

Такие технические вопросы возникают иногда в делах, которые на первый взгляд кажутся весьма простыми. В деле Унвина против Гансона*(171) истец требовал возмещения убытка от порубки и обезображения нескольких деревьев. Согласно дорожному акту 1835 года, если чьи-либо деревья растут таким образом, что не пропускают света и воздуха на проезжую дорогу, то данному лицу может быть приказано "подрезать или подстричь их (prune or lop); если же это лицо не исполнит приказа, то дорожный смотритель, уполномоченный двумя мировыми судьями, может войти на его участок и "подрезать или подстричь" деревья. На основании этого акта истец получил такой именно приказ и, так как он не исполнил его, то ответчик (дорожный смотритель) вошел на его участок и, наряду с другими подчистками, срезал верхушки двух сосен. Истец доказывал, что дорожный смотритель не имел законного права так поступать. При разбирательстве дела было установлено свидетельскими показаниями, что термин "подстригать" (lop) в сельском и лесном хозяйстве употребляется в смысле обрезания боковых ветвей, между тем, как технический термин для срезания верхушек деревьев - "подрубать" (tep). Ввиду этого суд нашел, что смотритель превысил данное ему законом полномочие. "Если какой-либо акт, - сказал при этом лорд Эшер, - относится к определенному ремеслу, занятию или сделке и в нем употреблены слова, специфическое значение которых знает и понимает каждый знакомый с этим ремеслом, занятием или родом сделок, то слова эти следует истолковывать в этом, именно, специфическом значении, хотя бы оно и отличалось от обычного или повседневного значения этих слов. Например, waist или skin*(172) являются хорошо известными терминами в применении к кораблю и если они употреблены в относящемся к корабельному делу парламентском акте, никто не подумает, что они обозначают талию или кожу человека".

Нельзя ожидать, чтобы судьи были знатоками всех тех многообразных технических вопросов, с которыми имеют дело законодательные акты. Поэтому им часто приходится обращаться за разъяснением терминов или за техническими указаниями к специалистам. Однако слишком часто случается, что эксперты расходятся во взглядах или дают такие туманные указания, которые нелегко юридически оформить. Возьмите, например, следующий параграф германского гражданского кодекса*(173). "Если какое-либо лицо не может вести свои дела, вследствие душевной болезни или слабоумия, то оно может потерять право распоряжения своей собственностью". Но что такое душевная болезнь или слабоумие с научной точки зрения? Какие именно аномальные условия умственной деятельности уполномочивают суд подвергнуть это лицо опеке или запретить ему распоряжаться своей собственностью? Как провести границу между такими состояниями здоровья, которые вызывают полную потерю права распоряжения собственностью, и такими, которые обусловливают лишь частичную потерю этого права? На все эти вопросы медицинская наука дает непосвященным лишь весьма смутные и противоречивые ответы. Она, по всей вероятности, скажет им, что отношение между душевной болезнью и слабоумием установить с медицинской точки зрения трудно и что было бы совершенно невозможно связывать полную потерю права распоряжения собственностью с болезнью, ограничение этого права с слабоумием. При решении судебного дела извлечь из подобных указаний какую-либо практическую пользу нелегко. Суду придется в большинстве случаев прибегнуть к собственному здравому смыслу или к юридической традиции. Я приведу один пример тех затруднений, которые в подобных случаях возникают иногда для судей и присяжных. Хотя в этом случае дело шло об истолковании нормы обычного права, а не статьи закона, оно все же достаточно ясно иллюстрирует те проблемы толкования, на которые я только что указал. По уголовному делу Бертона*(174) обвиняемому, молодому человеку 18-ти лет, было предъявлено обвинение в убийстве мальчика. Из обстоятельств дела было видно, что убитый мальчик играл на одной из площадей города Чатама, когда обвиняемый увидел его и подошел к нему. Несколько часов спустя труп ребенка был найден там же. Горло было перерезано и налицо были знаки отчаянной борьбы. Полиция начала вести расследование, но обвиняемый сам отдался в руки правосудия и сознался в совершении убийства, рассказав при этом все детали с полным разумением. Он прибавил: "я знал мальчика и знал его мать. Никакой особенной злобы к мальчику я не питал, но я решил во что бы то ни стало убить кого-нибудь". Свидетель - врач - показал, что мать обвиняемого дважды была в сумасшедшем доме, а брат ее был слабоумен... Свидетель сам два раза давал медицинские советы обвиняемому и полагал, что обвиняемый страдал тем, что в медицине называется "моральным сумасшествием", т.е. что он прекрасно сознавал, что он делал, но был не в силах удержаться.

Судья Уитмен, резюмируя дело, сказал, что "ввиду отсутствия сомнений относительно факта убийства, единственный подлежащий выяснению вопрос заключается в том, находился ли обвиняемый во время совершения преступления в таком душевном состоянии, которое делало его невменяемым. В деле Мак-Нотена (1843) судьи установили правило, что для оправдания необходимо такое ослабление ума от душевной болезни, что обвиняемый не отдавал себе отчета в природе и характере совершаемого им поступка или не знал, хорош ли этот поступок или дурен. Обязанность присяжных и заключается в применении этой нормы к данному случаю. Для юридической безответственности человека за совершенное им действие требуется нечто большее, чем простая эксцентричность поведения. Врач, вызванный защитой, определял манию убийства, как склонность убивать, и описывал моральное сумасшествие, как такое состояние ума, при котором человек, вполне сознавая, что он поступает дурно, повинуется неудержимому порыву и убивает другого. Такая теория представляется в высшей степени опасной для интересов общества и для безопасности жизни. Возникает поэтому вопрос, согласна ли эта теория с действующим правом. Установленная судьями норма не примиряется с подобным взглядом, ибо согласно ей для ответственности человека за его действия достаточно того, чтобы он знал разницу между хорошим и дурным". Присяжные, руководствуясь этим истолкованием права, признали обвиняемого виновным, и он был казнен.

Это дело иллюстрирует весьма важный принцип технического толкования. Из него видно, что хотя в деле и было выслушано мнение эксперта, оно было подвергнуто тщательной проверке со стороны суда. Таким образом, оказывается, что даже в вопросах чисто технического свойства окончательное решение остается за судом.

5. Иногда наиболее удобным путем для выяснения значения того или иного параграфа закона является рассмотрение истории выработки данного закона. Протоколы парламентских комиссий, извлечения из документов и из показаний свидетелей дают нам возможность как бы снова воскресить те рассуждения и тот логический процесс, благодаря которым законодатели или составители трактата приходили к определенным выводам. Французская юриспруденция в особенности широко пользовалась этим методом исторического толкования, когда она истолковывала кодекс Наполеона в том смысле, какой придавался отдельным его параграфам Государственным Советом в 1804 году.

В недавнее время перед широкими кругами (английской) читающей публики встал пример приложения этого метода. Когда в конгресс С.-А. Соединенных Штатов был внесен билль, регулирующий проход торговых судов через Панамский канал и когда стало известным, что при взимании с судов проездных пошлин будет проведено различие между судами Соединенных Штатов и судами других стран, Великобритания заявляла протест против этого различия на том основании, что оно нарушает III параграф трактата Гея-Паунсфота 1901 года. Параграф этот гласит следующее:

"Пункт III, I. Канал должен быть свободен и открыт для коммерческих и военных судов всех наций, соблюдающих эти правила на условиях полного равенства, так, что в отношении условий прохода или пошлин за таковой или в каких-либо других отношениях не должно делаться никакого различия в ущерб какой-либо нации или ее граждан либо подданных. Условия и пошлины за переезд должны быть справедливы и равны для всех".

Представители Соединенных Штатов утверждали, что этот параграф воспрещает делать различия не между всеми державами без исключения, а лишь между всеми державами, пользующимися каналом, с исключением Соединенных Штатов, которые строят канал и будут заведовать им по его окончании. Если бы, рассматривая этот параграф, мы ограничились лишь заключающимися в нем словами, то вопрос вряд ли можно было бы окончательно разрешить, ибо каждая сторона могла бы поддерживать свое собственное толкование более или менее вескими аргументами; но, как указывали европейские юристы, дело принимало иной вид, если вспомнить обстоятельства и переговоры, которые привели к заключению трактата Гея-Паунсфота. Во-первых, всегда предполагалось, что администрация канала будет организована по принципам константинопольской декларации, регулирующей пользование Суэцким каналом; а в этой декларации ни одной из держав не давалось преимущества в отношении пошлин. Во-вторых, указывалось, что трактат Гея-Паунсфота заменил собою трактат Клейтона-Бульвера 1850 года, который среди других пунктов содержал между прочим параграф VIII, истолкованный м-ром Бленом (государственным секретарем при Гарфильде) в его депеше к посланнику Соединенных Штатов при Сен-Джемском дворе, Лоуэлю, следующим образом: "Соединенные Штаты не искали для себя каких-либо исключительных, узких, коммерческих привилегий. Они соглашаются и открыто заявят, что одни и те же права и привилегии, одни и те же пошлины и правила будут применяться при пользовании каналом с абсолютным беспристрастием к торговым судам всех наций земного шара".

В нашу цель не входит рассмотрение по существу доводов спорящих сторон в этом деле, но весьма вероятно, что если бы оно было передано на рассмотрение гаагского трибунала, то метод исторического истолкования спорного параграфа вряд ли был бы упущен из виду.

Метод этот, очевидно, вполне подходит для раскрытия намерений законодателя или заключавших трактаты уполномоченных. Однако в практике английских судов он никогда не пользовался особенной популярностью, и даже на континенте начинают все более и более приходить к тому выводу, что со времени первоначального издания закона обстоятельства могли настолько измениться, что было бы нелепо заставлять судей строго придерживаться взглядов, которые преобладали в ту эпоху.

6. Весьма важным видом толкования является толкование таких параграфов закона, в которых слова и термины не представляют трудностей для понимания, но сама норма носит настолько общий, туманный или устарелый характер, что суду приходится либо прибавлять к ней собственной властью известные ограничения или подразделения, либо модернизировать применение норм. В таких случаях интерпретация является уже не только буквальной: ее можно назвать распространительным толкованием. Строго говоря, суд в его роли истолкователя не уполномочен вводить новые принципы и видоизменять или исправлять существующий закон. Но, как мы уже видели, говоря о буквальном толковании, деятельность суда нельзя свести к чисто механическим функциям, в особенности в тех случаях, когда судьи должны определить не только точный смысл отдельного выражения, но и общую цель и значение законодательного постановления. В подобных случаях суды часто поставлены в необходимость истолковывать параграфы закона довольно сложными методами, и нередко это более широкое истолкование приводит к пополнению пропусков существующих законов. Пример этого мы можем видеть на законе об обманных действиях, в ст. 4 которого говорится:

"Никакое лицо нельзя привлекать к ответственности по поводу какого бы то ни было договора или продажи, касающихся земельных держаний, наследственных владений или связанных с таковыми прав, или по поводу какого бы то ни было соглашения, срок исполнения которого превышает один год со времени заключения этого соглашения, если только основанием для иска не является соглашение или меморандум или записка, письменно изложенные и подписанные ответственным лицом или каким-либо другим лицом, им к тому законно уполномоченным".

Однако этот параграф наводил на целый ряд сомнений, которые требовали немалой истолковательной работы со стороны судов. Например, возникал важный вопрос, следует ли исчислять упомянутый в параграфе годичный срок для обеих сторон или только для ответчика; поэтому пропуски в одной только части этого акта приходилось пополнять долгим и тщательным процессом судебной интерпретации, который и по сие время далеко не закончен.

Интересный пример толкования, заменяющего, так сказать, прямое указание, отсутствующее в законе, встречается в решении Тайного Совета (Privy Council) по делу Генеральных Атторнеев провинции Онтарио и других против Канадского Генерального Атторнея*(175). Вопрос сводился к тому, управомочен ли был канадский парламент к изданию закона, дающего губернатору в его совете право задавать Верховному суду вопросы юридического и фактического свойства и обязующего членов этого суда отвечать на эти вопросы. Провинции указывали, что "никакое законодательное учреждение в Канаде не имеет права издать закон, разрешающий предъявление таких вопросов". Полномочие предъявлять вопросы Верховному суду, которое вышеназванный закон желал дать правительству Канады, настолько широко определено, что может повлечь за собою грубое нарушение самого характера Верховного суда и, следовательно, грозит серьезным ущербом для прав провинций и индивидуальных граждан. Указывалось, что на основании этого закона любой вопрос, касающийся области права или области факта, может быть предъявлен Верховному суду, и судьи обязаны ответить на него с приведением их мотивов. Хотя из данного таким образом ответа и не вытекает никакого непосредственного результата и таким путем не может быть присуждено никакое право или имущество, однако косвенные последствия подобной процедуры могут оказаться в высшей степени пагубными. Раз Высший апелляционный суд всех канадских провинций высказал свое мнение по тем или иным вопросам факта или права, то вряд ли можно ожидать, полагали апелляторы, что в случае возбуждения того же вопроса стороной по какому-либо конкретному делу перед тем же самым судом члены этого суда окажутся свободными от влияния высказанных ими раньше мнений. А в таком случае не только возникло бы недоверие к их беспристрастию, но и была бы совершена настоящая несправедливость, ибо на деле они оказались бы под влиянием предвзятого мнения, хотя бы и вопреки своему желанию.

Однако судебный комитет высказался против этих доводов и между прочим привел следующие мотивы своего решения:

"При толковании конституции вполне автономной колонии, основанной на письменном органическом законе, каким является акт о Британской Северной Америке, если какой-либо вопрос прямо предусмотрен в тексте закона, то этот текст обязателен как в том, что он повелевает, так и в том, что он запрещает. Если текст двусмыслен, то следует прибегнуть к контексту и к общей схеме акта. Если текст ничего прямо не говорит, то не следует предполагать, что конституция вовсе отказывает властям колонии в данном полномочии. Наоборот, следует принять за доказанное, что такое полномочие дается какому-либо органу, если только оно не чуждо самому предмету закона (каким, например, было бы полномочие издавать законы для какой-либо части владений его величества, находящихся вне Канады) или же не явно противоречит его смыслу...

"Можно ли сказать, что канадскому парламенту не принадлежит полномочие возлагать на Верховный суд обязанность отвечать на вопросы факта и права, предложенные губернатором и его советом? В акте о Британской Северной Америке это полномочие не упоминается ни в определенных, ни в двусмысленных выражениях. Согласно статье 91 на канадское правительство возлагается обязанность, - за определенными ограничениями, - издавать законы для поддержания мира, порядка и доброго управления в Канаде. Согласно статье 101 Канаде дается право на учреждение Верховного апелляционного суда, юрисдикции которого подлежат провинции. Следовательно, когда был учрежден Верховный суд, то в юрисдикцию его входило рассматривать апелляционные жалобы, подаваемые на решения провинциальных судов; это право он имеет и по настоящее время. Но акт ничего не говорит относительно права спрашивать у суда его мнение. Все зависит от того, является ли подобное право противоречащим смыслу этого акта или нет".

Судебный комитет пришел к выводу, что право это не противоречит акту. Члены его высказались в том смысле, что право предлагать вопросы судам относительно действующего права осуществлялось и до сих пор существует по великобританской конституции, что канадский парламент шесть раз пользовался этим правом, причем действия его ни разу не бывали оспариваемы, и, наконец, что сами провинции осуществляли это право по отношению к своим судам. При таких условиях судебный комитет полагал, что налицо нет юридических оснований для объявления изданного канадским парламентом акта недействительным.

Поразительные примеры распространительного толкования можно встретить в делах, которые приходится разрешать членам Верховного суда Соединенных Штатов, ввиду необходимости подчинять усложняющиеся нужды современной цивилизации параграфам выработанной в 1788 году конституции. Всякая попытка со стороны законодателей придать закону чрезмерную неподвижность неизбежно побуждает судебные места понимать свое право интерпретации в возможно более широком смысле. Что касается Соединенных Штатов, то такой результат был, несомненно, вызван теми препятствиями, которые американская конституция ставит на пути изменений в ней самой*(176).

Параграф 8 статьи 1 конституции Соединенных Штатов содержит ряд пунктов, дающих федеральному законодательству право издавать законы для всего союза в сфере известных, точно обозначенных вопросов. Один из этих пунктов уполномочивает конгресс чеканить монету и регулировать ее стоимость, а другой дает конгрессу право регулировать торговые сношения с иностранными государствами и между отдельными штатами. Оба эти пункта породили противоречивые толкования. На основании параграфа 8 конгресс объявил кредитные билеты, выпущенные Соединенными Штатами, законной валютой для платежа долгов, несмотря на то, что бумажные деньги обладали на рынке гораздо более низкой ценой, чем золотые или серебряные монеты, которым эти бумажные денежные единицы номинально соответствовали. Поэтому, когда закон о валюте был издан в 1850 году, частные лица отказывались при платеже долгов принимать ассигнации по их номинальной стоимости. Когда возникшие в связи с этим дела дошли до Верховного суда, он сначала истолковал вышеуказанное постановление конституции в ограничительном смысле, и объявил изданный конгрессом закон неконституционным, а следовательно, и недействительным, ибо в параграфе этом ничего не упоминается о праве придавать билетам искусственную стоимость, по сравнению со стоимостью металлических денег. Однако уже в 1871 году вследствие перемен в составе Верховного суда это толкование было отброшено, и закон о валюте был признан соответствующим полномочиям, вытекающим из параграфа восьмого.

Параграф этот вызывает и другое затруднение, относящееся к регулированию коммерческих сношений. Право конгресса регулировать коммерческие сношения между штатами подразумевает, что коммерческие сношения внутри каждого отдельного штата должны регулироваться властями этого штата. Но так как взаимная зависимость различных отраслей промышленности и торговли весьма велика, то оказалось невозможным строго распределить полномочия соответственно территориальным делениям. Один из членов Верховного суда (судья Муди) выразил это так: "утверждают, что конгресс никогда еще не издавал подобных законодательных актов для регулирования сухопутных торговых сношений между штатами... Основная ошибка этого аргумента заключается в том, что он основан на неправильном понимании природы конституции... и при этом забывают, что неизменные постановления этой последней могут быть приспособлены к бесконечно разнообразным и постоянно меняющимся условиям нашей национальной жизни... Будет вполне правильно сказать, что обширные потребности промышленных предприятий и домашнего хозяйства не зависят уже теперь от ресурсов данной местности, а напротив, в значительной степени удовлетворяются продуктами других штатов!" Что касается до транспорта товаров, то было признано, что федеральное правительство имеет право регулирования даже в тех случаях, когда некоторые части перевозки находятся в руках предприятий, действующих в границах одного штата. В деле о "Даниэле Болле" - пароходе, совершавшем рейсы в границах штата Мичигана, Верховный суд впервые установил эту доктрину:

"Если власть Соединенных Штатов не распространяется на те предприятия торгово-тран<