СНЕГ — В СТАРОМ КВАРТАЛЕ МОСКВЫ

а снег (а все более
скуден)
как сажа опять: это снова измазанность
углов переулка столбов и закрытых киосков
редких — из окон — стволов
тусклостью мокро-спокойной (как грядки во тьме огородной)
полу-сугробов
и полу-«чего-то»-людей (а участие это
теперь — с замедлением времени словно-людского
все больше и ближе
теплей)

Михаил Айзенберг

* * *

Есть один уголок, где Москва
привстает от удушья.
Все в поту, зеленеют едва
деревянные ружья.

Где всегда на углу в мастерской
дожидалась закуска,
самый лучший закат над Москвой
от пологого спуска.

Там теперь, надвигаясь, стоит
беломраморный пудинг.
Нам, наверно, поставлен на вид.
Нет, мы больше не будем.

Максим Амелин

* * *

Из Коломенского в Нагатино
переехал через дорогу:
было — золото, стала — платина, —
только к лучшему, слава Богу!

что ни делается. — Мигрирую
с одного на другое место
со своей антикварной лирою
беспрепятственно в знак протеста

против косности, — польза разная
в переменах. — Ужели вскую
одного лишь покоя, празднуя
жизнь торжественно, я взыскую?

Будь какая ни будет всячина, —
у меня же на лбу веселье
несказанное обозначено:
«Приглашаю на новоселье!»

Павел Антокольский

ДВОЙНИКИ

С полумесяцем турецким наверху
Ночь старинна, как перина на пуху.

Черный снег летает рядом тише сов.
Циферблаты электрических часов

Расцвели на лысых клумбах площадей.
Время дремлет и не гонит лошадей.

По Арбату столько раз гулял глупец.
Он не знает, кто он — книга или чтец.

Он не знает, это он или не он:
Чудаков таких же точно миллион.

Двойники его плодятся как хотят.
Их не меньше, чем утопленных котят.

Николай Асеев

ПРОКЛЯТИЕ МОСКВЕ

С улиц гастроли Люце
были какой-то небылью,—
казалось, Москвы на блюдце
один только я небо лью.

Нынче кончал скликать
в грязь церквей и бань его я:
что он стоит в века,
званье свое вызванивая?

Разве шагнуть с холмов
трудно и выйти нá поле,
если до губ полно
и слезы весь Кремль закапали?

Разве одной Москвой
желтой живем и ржавою?
Мы бы могли насквозь
небо пробить державою,

Разве Кремлю не стыд
руки скрестить великие?
Ну, так долой кресты!
Наша теперь религия!

Белла Ахмадулина

МОСКВА НОЧЬЮ ПРИ СНЕГОПАДЕ
Борису Мессереру

Родитель-хранитель-ревнитель души,
что ластишься чудом и чадом?
Усни, не таращь на луну этажи,
не мучь Александровским садом.

Москву ли дразнить белизною Афин
в ночь первого сильного снега?
(Мой друг, твое имя окликнет с афиш
из отчужденья, как с неба.

То ль скареда лампа жалеет огня,
то ль так непроглядна погода,
мой друг, твое имя читает меня
и не узнает пешехода.)

Эй, чудище, храмище, больно смотреть,
орды угомон и поминки,
блаженная пестрядь, родимая речь —
всей кровью из губ без запинки.

Деньга за щекою, раскосый башмак
в садочке, в калине-малине.
И вдруг ни с того ни с сего, просто так
в ресницах — слеза по Марине…

Анна Ахматова

ТРЕТИЙ ЗАЧАТЬЕВСКИЙ

Переулочек, переул…
Горло петелькой затянул.

Тянет свежесть с Москва-реки,
В окнах теплятся огоньки.

Покосился гнилой фонарь —
С колокольни идет звонарь…

Как по левой руке — пустырь,
А по правой руке — монастырь,

А напротив — высокий клен
Красным заревом обагрен,

А напротив — высокий клен
Ночью слушает долгий стон.

Мне бы тот найти образок,
Оттого что мой близок срок,

Мне бы снова мой черный платок,
Мне бы невской воды глоток.

Иван Ахметьев

* * *

Москва

снегопад

сто лет назад

Константин Бальмонт

БЛАГОВЕЩЕНЬЕ В МОСКВЕ

Благовещенье и свет,
Вербы забелели.
Или точно горя нет,
Право, в самом деле?

Благовестие и смех,
Закраснелись почки.
И на улицах, у всех
Синие цветочки.

Сколько синеньких цветков,
Отнятых у снега.
Снова мир и свеж и нов,
И повсюду нега.

Вижу старую Москву
В молодом уборе.
Я смеюсь и я живу,
Солнце в каждом взоре.

От старинного Кремля
Звон плывет волною.
А во рвах живет земля
Молодой травою.

В чуть пробившейся траве
Сон весны и лета.
Благовещенье в Москве,
Это праздник света!

1903

 

ТОЛЬКО

Ни радости цветистого Каира,
Где по ночам напевен муэззин,
Ни Ява, где живет среди руин,
В Боро-Будур, Светильник Белый мира,

Ни Бенарес, где грозового пира
Желает Индра, мча огнистый клин
Средь тучевых лазоревых долин,—
Ни все места, где пела счастью лира,—

Ни Рим, где слава дней еще жива,
Ни имена, чей самый звук — услада,
Тень Мекки, и Дамаска, и Багдада,—

Мне не поют заветные слова,—
И мне в Париже ничего не надо,
Одно лишь слово нужно мне: Москва.

Анна Баркова

ШУТКА

В переулке арбатском кривом
Очень темный и дряхлый дом
Спешил прохожим угрюмо признаться:
«Здесь дедушка русской авиации».
А я бабушка чья?
Пролетарская поэзия внучка моя —
Раньше бабушки внучка скончалась —
Какая жалость!

Агния Барто

У НАС НА ЯКИМАНКЕ

У нас на Якиманке
Вхожу я в каждый дом
И у ворот на санки
Кладу железный лом.

Старик на пятом этаже
Мне дал свои коньки:
Они ему малы уже,
А внуку велики.

Лежит железная кровать
В сарае, под столом,
Её немножко доломать,
И был бы чудный лом!

Нашла я прутья от зонта
В чулане, за стеной.
У нас в чулане темнота,
Но я взяла с собой кота,
И он искал со мной.

У нас на Якиманке
Вхожу я в каждый дом
И у ворот на санки
Кладу железный лом.

Я вёдра собираю,
Тупые топоры.
И снятся мне сараи,
Чуланы и дворы.

Большой поднос из жести
И ржавую пилу -
Я всё сложила вместе
В передней на полу.

Пришла я с Якиманки,
А где железный лом?
Здесь только две жестянки
Остались под столом!

Где же сломанная клетка?
Где железная пила?
Оказалось, что соседка
Всё Андрюшке отдала.

Взял он мой железный лом,
Положил на санки, -
Он из школы за углом,
Тоже с Якиманки.

Соседке это всё равно,
Я спорить с ней не стала, -
Ведь ей неважно, чьё звено
Проводит сбор металла.

Но что же мне теперь сдавать -
Только две жестянки?
И сегодня я опять
Хожу по Якиманке.

1946

Андрей Белый

НА УЛИЦЕ

Сквозь пыльные, желтые клубы
Бегу, распустивши свой зонт.
И дымом фабричные трубы
Плюют в огневой горизонт.

Вам отдал свои я напевы —
Грохочущий рокот машин,
Печей раскаленные зевы!
Все отдал; и вот — я один.

Пронзительный хохот пролетки
На мерзлой гремит мостовой.
Прижался к железной решетке —
Прижался: поник головой…

А вихри в нахмуренной тверди
Волокна ненастные вьют; —
И клены в чугунные жерди
Багряными листьями бьют.

Сгибаются, пляшут, закрыли
Окрестности с воплем мольбы,
Холодной отравленной пыли —
Взлетают сухие столбы.

Татьяна Бек

* * *

На остановке «Охотный ряд»
Вошел в троллейбус неюный даун —
Близкий мне, как погодок-брат,
Но еще сильнее смят и раздавлен.

Рыхлый, плешивый, косят зрачки,
Одет опрятно в чужую «тройку», —
Он украдкой сжимал кулачки
И шептал, что надо логовомойку

(Так!) устроить… А на «Динамо» слез
И вдруг возопил обреченной птицей…
— Боже! Легко ли Тебе с небес
Различать оттенки земных петиций?

 

Александр Блок

* * *

Все это было, было, было,
Свершился дней круговорот.
Какая ложь, какая сила
Тебя, прошедшее, вернет?

В час утра, чистый и хрустальный,
У стен Московского Кремля,
Восторг души первоначальный
Вернет ли мне моя земля?

Иль в ночь на Пасху, над Невою,
Под ветром, в стужу, в ледоход –
Старуха нищая клюкою
Мой труп спокойный шевельнет?

Иль на возлюбленной поляне
Под шелест осени седой
Мне тело в дождевом тумане
Расклю`ет коршун молодой?

Иль просто в час тоски беззвездной,
В каких-то четырех стенах,
С необходимостью железной
Усну на белых простынях?

И в новой жизни, непохожей,
Забуду прежнюю мечту,
И буду так же помнить дожей,
Как нынче помню Калиту?

Но верю – не пройдет бесследно
Все, что так страстно я любил,
Весь трепет этой жизни бедной,
Весь этот непонятный пыл.

 

1909

 

Сергей Бобров

ЗА МОСКВОЙ

Башенки больничного сада,
Заброшенный завод,
Поломанная ограда,
Далекий пароход.

И холод земной пустыни,
Как говоры горних трав!
Погрузись в простор темносиний
От былых и знакомых отрав.

Забыть, забыть обо всем,
Умереть с холодным деньком!
Прими же днесь мои пени,
Неясная мира весна,

Успокой страстный бег мгновений,
Весенняя волна.
Забыть, забыть обо всем,
Умереть с холодным деньком! —

Не видно башенок сада,
Угрюмо повис мост —
Холодная отрада!
Холодные блески звезд.

Виктор Боков

* * *

О, музыка! Ты царь в короне,
Ты бог, что для людей поет.
Особенно, когда Скавронский
Шопена с клавиш раздает.

Как вызревшая земляника,
Как синий василек во ржи,
Так и созвучья Фредерика
Благоуханны и свежи.

Спасибо, милый мой маэстро,
Как я обрадован тобой,
Ты ставишь бездарей на место
Своей волшебною игрой.

Продли еще блаженство звуков,
Шопеном в нас опять плесни,
Чтобы к московским переулкам
Пришло дыхание весны!

Иосиф Бродский

* * *

Время года — зима. На границах спокойствие. Сны
переполнены чем-то замужним, как вязким вареньем.
И глаза праотца наблюдают за дрожью блесны,
торжествующей втуне победу над щучьим веленьем.
Хлопни оземь хвостом, и в морозной декабрьской мгле
ты увидишь опричь своего неприкрытого срама —
полумесяц плывет в запыленном оконном стекле
над крестами Москвы, как лихая победа Ислама.
Куполов что голов, да и шпилей — что задранных ног.
Как за смертным порогом, где встречу друг другу назначим,
где от пуза кумирен, градирен, кремлей, синагог,
где и сам ты хорош со своим минаретом стоячим.
Не купись на басах, не сорвись на глухой фистуле.
Коль не подлую власть, то самих мы себя переборем.
Застегни же зубчатую пасть. Ибо если лежать на столе,
то не все ли равно ошибиться крюком или морем.

Валерий Брюсов

* * *

Я знал тебя, Москва, еще невзрачно-скромной,
Когда кругом пруда реки Неглинной, где
Теперь разводят сквер, лежал пустырь огромный
И утки вольные жизнь тешили в воде;

Когда поблизости гремели балаганы
Бессвязной музыкой, и ряд больших картин
Пред ними — рисовал таинственные страны,
Покой гренландских льдов, Алжира знойный сплин;

Когда на улице звон двухэтажных конок
Был мелодичней, чем колес жестокий треск,
И лампы в фонарях дивились, как спросонок,
На газовый рожок, как на небесный блеск;

Когда еще был жив тот город, где героев
Островский выбирал: мир скученных домов,
Промозглых, сумрачных, сырых, — какой-то Ноев
Ковчег, вмещающий все образы скотов.

Но изменилось все! Ты стала, в буйстве злобы,
Все сокрушать, спеша очиститься от скверн,
На месте флигельков восстали небоскребы,
И всюду запестрел бесстыдный стиль — модерн…

Евгений Бунимович

* * *

Дома как рыцари построены свиньей.
В корсет затянута дебелая столица.
Когда б не обзавелся здесь семьей,
я б здесь не стал семьей обзаводиться…

Прости меня, в коляске спящий сын,
что в этом доме выпало родиться,
но, может, сила вся родных осин

в том, что они родные, и защиплет
в глазах, когда придешь сюда один
и свой увидишь параллелепипед.

Иван Бунин

В МОСКВЕ

Здесь, в старых переулках за Арбатом,
Совсем особый город... Вот и март.
И холодно и низко в мезонине,
Немало крыс, но по ночам – чудесно.
Днем – ростепель, капели, греет солнце,
А ночью подморозит, станет чисто,
Светло – и так похоже на Москву,
Старинную, далекую. Усядусь,
Огня не зажигая, возле окон,
Облитых лунным светом, и смотрю
На сад, на звезды редкие... Как нежно
Весной ночное небо! Как спокойна
Луна весною! Теплятся, как свечи,
Кресты на древней церковке. Сквозь ветви
В глубоком небе ласково сияют,
Как золотые кованые шлемы,
Головки мелких куполов...

1906

 

МОСКВА 1919 ГОДА

Темень, холод, предрассветный
Ранний час.
Храм невзрачный, неприметный,
В узких окнах точки желтых глаз.

Опустела, оскудела паперть,
В храме тоже пустота,
Черная престол покрыла скатерть,
За завесой царские врата.

В храме стены потом плачут,
Тусклы ризы алтарей.
Нищие в лохмотья руки прячут,
Робко жмутся у дверей.

Темень, холод, буйных галок
Ранний крик.
Снежный город древен, мрачен, жалок,
Нищ и дик.

 

Александр Величанский

* * *

Но мы останемся изгоями,
не ставши ими. Без следа
простимся с городом, из коего
нам не уехать никуда —
лицом к лицу, как с небылицею,
с родной безликости столицею,
свой прах давно втоптавшей в прах
и исчезавшей на глазах.

Евгений Винокуров

МОСКВИЧИ

В полях за Вислой сонной
Лежат в земле сырой
Сережка с Малой Бронной
И Витька с Моховой.

А где-то в людном мире
Который год подряд
Одни в пустой квартире
Их матери не спят.

Свет лампы воспаленной
Пылает над Москвой
В окне на Малой Бронной,
В окне на Моховой.

Друзьям не встать. В округе
Без них идет кино.
Девчонки, их подруги,
Все замужем давно.

Пылает свод бездонный,
И ночь шумит листвой
Над тихой Малой Бронной,
Над тихой Моховой.

Андрей Вознесенский

РУБЛЕВСКОЕ ШОССЕ

Мимо санатория
реют мотороллеры. За рулем влюбленные —
как ангелы рублевские.

Фреской Благовещенья,
резкой белизной

за ними блещут женщины,
как крылья за спиной!

Их одежда плещет,
рвется от руля,

вонзайтесь в мои плечи,
белые крыла.

Улечу ли?
Кану ль?
Соколом ли?
Камнем?

Осень. Небеса.
Красные леса.

ПЕРЕУЛОЧЕК

Я - вселенский полудурок,
бит Никиткой и тоской.
Вознесенский — переулок
меж Никитской и Тверской.

Невезенья квинтэссенция,
он не трасса, а тропа.
Здесь на Пасху Вознесенская
просияла Скорлупа.

Был он улицей Станкевича.
Нет Станкевича. Увы.
Переулок он теперича,
что привычней для молвы.

По нему, минуя мэрии
темно-красную парчу,
поклонитесь в век безверия
памятнику Ильичу -

Петру Ильичу Чайковскому,
что презревши суицид,
точно мучимый щекоткою,
на скамеечке сидит.

И красавица из местных,
не уехав в эмират,
в Вознесенской лавке крестик
сладко будет примерять.

С тьмой литературных урок
разберусь я вдругорядь.
Вознесенский переулок
не переименовать.

1999

Игорь Волгин

* * *

Названия московских мест
Для моего привычны слуха,
Как для иных привычен лес,
И ливня плеск, и шорох луга.

Огней московских перехлест
До моего доходит зренья,
Как до иных – мерцанье звезд
Над крайней улицей селенья.

Прости, родная сторона,
Что я меж новыми домами
Старинных улиц имена
Твержу застывшими губами.

Пусть все останется как есть.
Но мне с московского наречья
В иную речь не перевесть
Немую речь Замоскворечья.

1973

 

Константин Гадаев

* * *

Распахнув свой грязный веер,
к нам на крошки припорхнул,
трепыхнувшись, блестки взвеял,
коготками громыхнул,
поклевал, в окно тараща
подозрительный глазок,
да слетел куда-то вбок

беспризорный, настоящий,
наш московский голубок.

Олег Гайнутдинов

* * *
О. Е.

На Патриарших снова без тебя.
На Патриарших холодно и скучно.
До дна промерзший пруд; Крылов — железа куча
и свет в твоем окне. Но нет с тобой меня.

Сергей Гандлевский

* * *

чтобы липа к платформе вплотную
обязательно чтобы сирень
от которой неделю-другую
ежегодно мозги набекрень
и вселенная всенепременно
по дороге с попойки домой
раскрывается тайной мгновенной
над садовой иной головой
хорошо бы для полного счастья
запах масляной краски и пусть
прошумит городское ненастье
и т. д. и т. п. наизусть
грусть какая-то хочется чтобы
смеха ради средь белого дня
дура-молодость встала из гроба
и на свете застала меня
и со мною еще поиграла
в ту игру что не стоила свеч
и китайская цацка бренчала
бесполезная в сущности вещь.

Николай Глазков

* * *

Своих стихов не издавая,
Ищу работу отовсюду,
Пилить дрова, не уставая,
Могу с рассвета до салюта.

Могу к Казанскому вокзалу
Доставить чемоданов пару.
Могу шататься по базару
И загонять там что попало.

В Поэтоград моя дорога,
Меня среда не понимала,
Так что могу я очень много
И в то же время очень мало.

Наталья Горбаневская

* * *

Раз-два-три, раз-два-три,
вот вам и вальс,
разные разности
резвой ногой.
Около «Сокола»
милый трамвай
с мерзлыми стеклами,
с гордой дугой.

Раз-два-три, раз-два-три,
сколько вам лет?
А нам без разницы,
хоть бы и сто.
В шкафчике спрятанный,
пляшет скелет
в чиненном, латанном
летнем пальто.

Александр Городницкий

ЧИСТЫЕ ПРУДЫ

А. Н.

Все, что будет со мной, знаю я наперед,
Не ищу я себе провожатых.
А на Чистых прудах лебедь белый плывет,
Отвлекая вагоновожатых.
На бульварных скамейках галдит малышня,
На бульварных скамейках — разлуки.
Ты забудь про меня, ты забудь про меня,
Не заламывай тонкие руки.
Я смеюсь пузырем на осеннем дожде,
Надо мной — городское движенье.
Все круги по воде, все круги по воде
Разгоняют мое отраженье.
Все, чем стал я на этой земле знаменит, —
Темень губ твоих, горестно сжатых…
А на Чистых прудах лед коньками звенит,
Отвлекая вагоновожатых.

Семен Гринберг

* * *

В начале января истаяли снега,
Московская зима пообветшала,
А, помню, некогда она иной бывала,
И было правильно — морозы и вьюга.

Не только Чистые, но Яуза-река
Всю зиму напролет закована лежала,
И, как в трубе, метелица летала
От «Колизея» и до «Спартака».

Идешь по Лялину, лицо в воротнике,
Дымы стоят, как белые растенья,
Ровесники мои — лет десять от рожденья —
По Харитонию несутся налегке,
Две домработницы в солдатском окруженье,
Музыка на невидимом катке.

Семен Гудзенко

ТРАВА

Я не хотел опять о травах
но так всегда —
когда живу в Москве,
я на неделю получаю право
писать стихи о ветре и траве.

Ведь я в апреле снова прозеваю
цветенье яблонь, появленье трав.
………………………………………
Я опоздал к последнему трамваю,
бродить Москвой придется до утра.

Случайно в палисаднике на Бронной
увидел пятнышко травы, и мне
его руками захотелось тронуть,
как мальчику винтовку на стене.

Григорий Дашевский

ЧЕРËМУШКИ

В Черëмушках вечером как-то пресно.
Зато у некоторых соседок
глаза — хоть к вечеру и слезясь —
чересчур рассеянные, ясные,
уставились мимо прекрасных нас.

Пошли над какою-нибудь нависнем.
Тихо так, слабо.
Хорош.
Вот и не видишь, чего ты там видела.
Будем звать тебя крошка,
а ты нас — папа.

Андрей Дмитриев

* * *

Кремль обращен к реке стеною
Не праздничною — крепостною,
Суров, без всяких выкрутас,
Ничем не радует он глаз.
Там, вдоль реки, не торопясь,
Я шел, прохожих сторонясь,
Воображал себя при том
Чужим Кремлю — его врагом.
Но угол с башней обогнув,
Переведя на горке дух,
Дверь отворил своим ключом
И в Кремль вошел, как в отчий дом.
В каморке с клетчатым окном
Жую сухарик с кипятком,
Рассматривая в тишине
Портрет актриски на стене.

Олег Дмитриев

МОСКОВСКИЙ ПИЛИГРИМ

Москва была не меньше, чем сейчас,
Когда по ней и конка не звенела –
Ну, много ли успеешь ты за час
Пройти пешком?
Вот в этом-то все дело...
Конечно, можно кликнуть мужика
И слушать, как поскрипывают санки.
И все ж
Была дорога далека
от Разгуляя, скажем, до Полянки,
Где проживал Григорьев Аполлон.
Он навещать друзей ходил,
Нимало
Огромным расстояньем не смущен.
К воротам Красным
Каждый день, бывало.
Он думы думал долгие свои
По мере одоления пространства,
Пересекая плотные слои
Купечества, дворянства и мещанства.
Мост прижимался к медленной реке,
Кремль проплывал величественно мимо,
И ветер, пролетая, по щеке
Погладил городского пилигрима.
Быть может, он отлынивал от дел?
Добавьте лень к другим его изъянам!
Но, видит Бог, что много он успел
В паломничестве этом непрестанном!
Как дерзновенно мыслилось ему,
Как много он решил вопросов тайных,
Размеренно идя сквозь кутерьму
Центральных улиц
И безлюдье – дальних.
В его глазах энергия жила,
В его движеньях чувствовалась сила.
Москва всегда великою была
И патриотов истинных ценила.
А ей в ответ надежду и мечту
Вручил мыслитель, рано постаревший...
Его мы оставляем на мосту
Идущим к дому.
А понаторевший
В передвиженьях
Нынешний москвич
К метро спешит с улыбочкой
простецкой,
Чтоб «Лермонтовской» станции достичь
Минут за двадцать
От «Новокузнецкой»!

Евгений Евтушенко

* * *

Я шатаюсь в толкучке столичной
над веселой апрельской водой,
возмутительно нелогичный,
непростительно молодой.

Занимаю трамваи с бою,
увлеченно кому-то лгу,
и бегу я сам за собою,
и догнать себя не могу.

Удивляюсь баржам бокастым,
самолетам, стихам своим…
Наделили меня богатством,
Не сказали, что делать с ним.

Николай Заболоцкий

СЧАСТЛИВЕЦ

Есть за Пресней Ваганьково кладбище,
Есть на кладбище маленький скит,
Там жена моя, жирная бабища,
За могильной решеткою спит.
Целый день я сижу в канцелярии,
По ночам не тушу я огня,
И не встретишь во всем полушарии
Человека счастливей меня!

Вячеслав Иванов

МОСКВА

Влачась в лазури, облака
Истомой влаги тяжелеют.
Березы никлые белеют,
И низом стелется река.

И Город-марево, далече
Дугой зеркальной обойден, –
Как солнца зарных ста знамен –
Ста жарких глав затеплил свечи.

Зеленой тенью поздний свет
Текучим золотом играет;
А Град горит и не сгорает,
Червонный зыбля пересвет,

И башен тесною толпою
Маячит, как волшебный стан,
Меж мглой померкнувших полян
И далью тускло-голубою:

Как бы, ключарь мирских чудес,
Всей столпной крепостью заклятий
Замкнул от супротивных ратей
Он некий талисман небес.

 

1904

 

Игорь Северянин

РУССКИЕ ВИЛЫ

Когда Бонапарт приближался к Москве
И щедро бесплодные сеял могилы,
Победный в кровавом своем торжестве, —
В овинах дремали забытые вилы.

Когда ж он бежал из сожженной Москвы
И армия мерзла без хлеба, без силы —
В руках русской бабы вдруг ожили вы,
Орудием смерти забытые вилы!

…Век минул. Дракон налетел на Москву,
Сжигая святыни, и, душами хилы,
Пред ним москвичи преклонили главу…
В овинах дремали забытые вилы!

Но кровью людскою упившись, дракон
Готовится лопнуть: надулись все жилы.
Что ж, русский народ! Враг почти побежден:
— Хватайся за вилы!

СТИХИ МОСКВЕ

Мой взор мечтанья оросили:
Вновь – там, за башнями Кремля, –
Неподражаемой России
Незаменимая земля.

В ней и убогое богато,
Полны значенья пустячки:
Княгиня старая с Арбата
Читает Фета сквозь очки...

А вот, к уютной церковушке
Подъехав в щегольском «купе»,
Кокотка оделяет кружки,
Своя в тоскующей толпе...

И ты, вечерняя прогулка
На тройке вдоль Москвы-реки!
Гранатного ли переулка
Радушные особняки...

И там, в одном из них, где стайка
Мечтаний замедляет лёт,
Московским солнышком хозяйка
Растапливает «невский лед»...

Мечты! вы – странницы босые,
Идущие через поля, –
Неповергаемой России
Неизменимая земля!

1925

Игорь Иртеньев

МОЯ МОСКВА

Я, Москва, в тебе родился,
Я, Москва, в тебе живу,
Я, Москва, в тебе женился,
Я, Москва, тебя люблю!
Ты огромная, большая,
Ты красива и сильна,
Ты могучая такая,
В моем сердце ты одна.
Много разных стран я видел,
В телевизор наблюдал,
Но такой, как ты, не видел,
Потому что не видал.
Где бы ни был я повсюду,
Но нигде и никогда
Я тебя не позабуду,
Так и знайте, господа!

Василий Казин

* * *

Словно помня подарков обычай,
Из Ростова в московскую стынь
От твоей от груди от девичьей
Я привез на ладони теплынь.

И пред зимней московскою стынью
Так и хочется песней запеть,
Что такою тугою теплынью,
Мнится, можно и мир отогреть.

Пролила ты груди сладострастье,—
И взлучаются мира черты.
Ах, какое ж откроется счастье
Кровным даром твоей красоты!

* * *

Пусть другим Тверские приглянулись.
Ну а мне, кажись, милей Кремля,
Скромница из тьмы московских улиц,
Улица Покровская моя.

Как меня встречают по-родному
Лица окон, вывесок, дверей
В час, когда домой или из дому
Я шагаю, полный дум, по ней!

Почеломкаться теснятся крыши,
Подбодрить стремятся этажи:
Ведь отсюда в шумный мир я вышел
Биться жизнью о чужую жизнь!

1925

 

Дмитрий Кедрин

ОСТАНОВКА У АРБАТА

Я стоял у поворота рельс, идущих от Арбата,
Из трамвая глянул кто-то красногубый и чубатый
Как лицо его похоже на мое, сухое ныне,
Только чуточку моложе, только чуточку невинней.

А трамвай как дунет ветром,
Вдаль качнется, уплывая,
Профиль юности беспечной
Промелькнет в окне трамвая.

Минут годы, подойдет он, мой двойник к углу Арбата
Из трамвая глянет кто-то красногубый и чубатый,
Как и он в костюме синем, с полевою сумкой тоже,
Только чуточку невинней, веселее и моложе.

Даже маленькие дети станут седы и горбаты,
Но останется на свете остановка у Арбата.
И не разу не померкнув, беспрерывно оживая,
Профиль юности бессмертной промелькнет в окне трамвая.

Бахыт Кенжеев

* * *

Что вздохнул, заглядевшись в белесую высь?
Лучше хлебушка, друг, накроши
голубям, поброди по Москве, помолись
о спасении грешной души —

по брусчатке трамвайного космоса, без
провожатого, чтобы к стихам
приманить горький голос с открытых небес —
как давно ты его не слыхал!

Помолчи, на бульваре продутом постой,
чтоб гортань испытать на испуг,
одержимый усталостью и немотой,
как любой из прохожих вокруг, —

лишь в молитву свою ни обиду, ни лесть
не пускай — уверял же Орфей,
что прочнее любви средостение есть
между нами и миром теней, —

уверял, и бежал от загробных трудов
по замерзшим кругам Патриарших прудов:
заживающий вывих, саднящий ожог, —
и летел от коньков ледяной порошок…

Тимур Кибиров