Дмитрий Александрович Пригов

* * *

Когда по миру шли повальные аресты
И раскулачиванье шло и геноцид
То спасшиеся разные евреи
И русские, и немцы, и китайцы
Тайком в леса бежали Подмосковья
И основали город там Москву
О нем впоследствье редко кто и слышал
И москвичей живыми не видали
А может, люди просто врут бесстыдно
Да и названье странное — Москва

Евгений Рейн

ПРО ВОРОНА

Там, где мусорные баки цвета хаки
На Волхонке во дворе стоят в сторонке,
Обитает юный ворон, он проворен.
Он над баками витает и хватает
Апельсиновую дольку, хлеба корку,
А потом попьет из лужи и не тужит.
Он мрачнее, но прочнее человека,
Он-то знает, что прожить ему два века.
И увидит он большие перемены,
Непременно их увидит, непременно.

Роберт Рождественский

* * *
Савве Бродскому

Я богат.
Повезло мне и родом
и племенем.
У меня есть
Арбат.
И немножко свободного времени...

Борис Рыжий

* * *

Включили новое кино,
и началась иная пьянка.
Но все равно, но все равно
то там, то здесь звучит «Таганка».
Что Ариосто или Дант!
Я человек того покроя,
я твой навеки арестант,
и все такое, все такое.

Рюрик Ивнев

МОСКВА

От воздушного ли костра,
От небесной ли синевы
Эти пышные вечера
Возжигающейся Москвы?

Я не видел такого сна,
Я не видел таких чудес,
Надо мною горит вышина,
Надо мною воздушный лес.

Эти пышные вечера
Возжигающейся Москвы
От воздушного ли костра,
От небесной ли синевы?

Давид Самойлов

ВЫЕЗД

 

Помню - папа еще молодой,

Помню выезд, какие-то сборы.

И извозчик лихой, завитой,

Конь, пролетка, и кнут, и рессоры.

 

А в Москве - допотопный трамвай,

Где прицепом - старинная конка.

А над Екатерининским - грай.

Все впечаталось в память ребенка.

 

Помню - мама еще молода,

Улыбается нашим соседям.

И куда-то мы едем. Куда?

Ах, куда-то, зачем-то мы едем...

 

А Москва высока и светла.

Суматоха Охотного ряда.

А потом - купола, купола.

И мы едем, все едем куда-то.

 

Звонко цокает кованый конь

О булыжник в каком-то проезде.

Куполов угасает огонь,

Зажигаются свечи созвездий.

 

Папа молод. И мать молода,

Конь горяч, и пролетка крылата.

И мы едем незнамо куда -

Всё мы едем и едем куда-то.

 

1966

 

ДВОР МОЕГО ДЕТСТВА

Еще я помню уличных гимнастов,
Шарманщиков, медведей и цыган,
И помню развеселый балаган
Петрушек голосистых и носастых.
У нас был двор квадратный. А над ним
Висело небо — в тучах или звездах.
В сарае у матрасника на козлах
Вились пружины, как железный дым.
Ириски продавали нам с лотка.
И жизнь был приятна и сладка…
И в той Москве, которой нет почти
И от которой лишь осталось чувство,
Про бедность и величие искусства
Я узнавал, наверно, лет с пяти.

Я б вас позвал с собой в мой старый дом…
(Шарманщики, петрушка — что за чудо!)
Но как припомню долгий путь оттуда —
Не надо! Нет!.. Уж лучше не пойдем!..

ВОЗВРАЩЕНИЕ

 

Слились в единую потребность.

И охватила жажда бегства,

Внезапный приступ ностальгии

По цельности, и по России,

И по Москве эпохи детства.

Не по большой и суматошной,

А по Садово-Самотечной,

По старой, по позавчерашней

Со стройной Сухаревой башней.

Москва тогда была Москвою -

Домашним теплым караваем,

Где был ему ломоть отвален

Между Мещанской и Тверскою.

Еще в домах топили печи,

Еще полно было московской

Роскошной акающей речи

На Трифоновской и Сущевской.

Купались купола в проточной

Заре. Ковался молоточный

Копытный стук, далеко слышный,

На Александровской булыжной.

А там, под облаком лебяжьим,

Где две ладьи Крестовских башен,

Посвистывали, пар сминая,

Виндавская и Окружная,

Откатываясь от Крестовской

К Савеловской и Брест-Литовской.

А Трубный пахнул огуречным

Рассолом и рогожей с сельдью

И подмосковным просторечьем

Шумел над привозною снедью.

Там молоко лилось из крынок,

Сияло яблочное царство

И, как с переводных картинок,

Смотрелось влажно и цветасто.

А озорство ватаги школьной!

А этот в сумерках морозных

Пар из ноздрей коней обозных!

А голуби над колокольней!

А бублики торговки частной!

А Чаплин около «Экрана»!

А легковых сигнал нечастый!

А грузовик завода АМО!

А петухи! А с вечной «Машей»

Хрип патефона на балконе!

А переливы подгулявшей

Марьинорощинской гармони!

А эта обозримость мира!

А это обаянье слога!..

Москва, которую размыла

Река Железная дорога...

– Но как ты жил? – опять спросила.

В ее глазах была тревога.

... И вновь гудком проголосила

Вблизи железная дорога.

... Он вдруг очнулся в кабинете

Над незакрытым чемоданом.

И давнее десятилетье

Тускнело в воздухе туманном.

Жена спала в соседней спальне.

Генрих Сапгир

НОЧЬЮ

На Тишинском рынке ночью —
Тишина.
В Замоскворечье —
Ни души.
И на площади Свердлова
У колонн —
Никого.
Иду к заводу Лихачева.
Ни Лихачева,
Ни завода —
Вода
И больше ничего.
Лишь собака лает где-то
Возле Университета.

Ян Сатуновский

* * *

Старый голубь, похожий на вороненка,
на чугунной ограде
сидит, и видит,
как тридцать девятый трамвай,
тормознув, проволакивает меня мимо
в одном из окон...

Ольга Седакова

В МЕТРО. МОСКВА

Вот они, в нишах,
бухие, кривые,
в разнообразных чирьях, фингалах, гематомах
(— ничего, уже не больно!):
кто на корточках,
кто верхом на урне,
кто возлежит опершись, как грек на луврской вазе.
Надеются, что невидимы,
что обойдется.
Ну,
Братья товарищи!
Как отпраздновали?
Удалось?
Нам тоже.

Илья Сельвинский