НОЧЬ НА 14 СЕНТЯБРЯ 1959 ГОДА

Луна за облаком.
Она не ждет визита.
Но серым пламенем изрытый небосвод
Сквозит гигантскими прожилками гранита,
Как будто стройка там беззвучная идет.
Куранты бьют…
Шипенье в промежутках,
Как бы кипит горящая смола…
Удар!
Минутка — легкая малютка —
Всю эру за собой поволокла
Удар… Луна взята.
Еще со Спасской башни
Сползают отзвуки дрожащей пеленой…
Какая разница
между Луной вчерашней
И нынешней Луной!!

Владимир Маяковский

ПРОЩАНЬЕ

В авто,
последний франк разменяв.
— В котором часу на Марсель?—
Париж
бежит,
провожая меня,
во всей
невозможной красе.
Подступай
к глазам,
разлуки жижа,
сердце
мне
сантиментальностью расквась!
Я хотел бы
жить
и умереть в Париже,
если 6 не было
такой земли —
Москва.

Александр Межиров

* * *

Арбат — одна из самых узких улиц...
Не разминуться на тебе, Арбат!..
Но мы каким-то чудом разминулись
Тому почти что двадцать лет назад.

Быть может, был туман... А может, вьюга...
Да что там... Время не воротишь вспять...
Прошли — и не заметили друг друга,
И нечего об этом вспоминать.

Не вспоминай, а думай о расплате —
Бедой кормись, отчаяньем дыши
За то, что разминулись на Арбате
Две друг для друга созданных души.

Юнна Мориц

* * *

Когда Москва, как римская волчица,
Вас выкормила волчьим молоком
И вылизала волчьим языком
Амбиций ваших имена и лица, —

Тогда не подло ли кусать ее сосцы,
Чтоб отличиться на своем культурном фронте?..
И сколько свинство ни одеколоньте,
Лишь свинством пахнут свинства образцы.

Когда Москва, как римская волчица,
Вас выкормила волчьим молоком
И весь волчатник ваш одним ползком
В Москве пошел за славой волочиться, —

Тогда не ваше ли презрение к Москве,
Которое сегодня стало модой,
Является культуры волчьей мордой
В неблагодарной вашей голове?..

Сергей Наровчатов

СНЕГОПАД

Ах, как он плещет, снегопад старинный,
Как блещет снег в сиянье фонарей!
Звенит метель Ириной и Мариной
Забытых январей и февралей.

Звенит метель счастливыми слезами,
По-девичьи, несведуще, звенит,
Мальчишескими крепнет голосами,
А те в зенит... Но где у них зенит?!

И вдруг оборвались на верхней ноте,
Пронзительной, тоскливой, горевой...
Смятенно и мятежно, на излете
Звучит она над призрачной Москвой,

А я иду моим седым Арбатом,
Твержу слова чужие невпопад...
По переулкам узким и горбатым
Опять старинный плещет снегопад.

Всеволод Некрасов

* * *

Нравится Москва
нравится Москва

и даже кажется
что все не так страшно

Пожалуйста
Москва

И пожалуйста

Можете
Радоваться
Можете
Жаловаться

Можете идти

Николай Никишин

* * *

Москва – России красное крыльцо,
Москва – России красные ворота.
Тверской бульвар, Садовое кольцо.
И куполов литая позолота.

Ты вся – дворец, в тебе умов – палата,
Ты вся – творец, в тебе неизмеримы
И семь холмов, и пять морей, и свято
Для нас твое загадочное имя!
Твоя душа для всех как на ладони,
Но горе тем, кто вдруг ее обидит, –
И на театре вздыбленные кони –
Издалека их Медный всадник видит!

Благословенны лик твой и лицо,
Твоих часов торжественная нота!
Москва – для мира красное крыльцо!
Москва – для мира красные ворота!

1985

 

Денис Новиков

* * *

Юго-западный ветер истошно завыл на луну.
За растрату таланта во хрестоматийных размерах
Я не дам отступного и к малому Головину
возвращаться воспитанным на благородных примерах

я не буду, пойми, больно гладко у вас повелось,
коренных горожан, сопричастных к жилищному буму, —
полчаса на метро, проходным, продувным — и насквозь,
коль не к Олле-Лукойе, то, верно, к рахату-лукуму.

Даже детские праздники мечены здесь коготком.
Нарушая обеты, скрепленные солью и глиной,
африканскою маркой, стучащим в окно мотыльком,
о смягченье вины не заботясь, твержу «не знаком»,
как блатной элемент, презирающий явку с повинной.

Булат Окуджава

* * *

Часовые любви на Смоленской стоят,
Часовые любви у Никитских не спят,
Часовые любви по Петровке идут неизменно.
Часовым полагается смена.

О великая вечная армия,
Где не властны слова и рубли,
Где все рядовые — ведь маршалов нет у любви!
Пусть поход никогда Ваш не кончится,
Признаю только эти войска!..
Сквозь зимы и вьюги к Москве подступает весна.

Часовые любви на Волхонке стоят,
Часовые любви на Неглинке не спят.
Часовые любви по Арбату идут неизменно.
Часовым полагается смена.

                          ПЕСЕНКА ОБ АРБАТЕ

 

Ты течешь, как река. Странное название!

И прозрачен асфальт, как в реке вода.

Ах, Арбат, мой Арбат, ты - мое призвание.

Ты - и радость моя, и моя беда.

 

Пешеходы твои - люди невеликие,

каблуками стучат - по делам спешат.

Ах, Арбат, мой Арбат, ты - моя религия,

мостовые твои подо мной лежат.

 

От любови твоей вовсе не излечишься,

сорок тысяч других мостовых любя.

Ах, Арбат, мой Арбат, ты - мое отечество,

никогда до конца не пройти тебя.

 

1959

 

                          ПЕСЕНКА О МЕТРО

 

Мне в моем метро никогда не тесно, 

потому что с детства оно, как песня, 

где вместо припева, вместо припева: 

- Стойте справа! Проходите слева!

 

Порядок вечен, порядок свят. 

Те, что справа, стоят, стоят. 

Но те, что идут, всегда должны

держаться левой стороны.

 

1957-1961

 

              СТАРЫЙ ДОМ

 

Пятится он, к переулочку лепится, 

старьем его занесло-занесло, 

а мимо бегут-проплывают троллейбусы, 

голубые и звонкие, как назло. 

 

А он свои рыжие трубы поднимает, 

а он еще приветствует своих ворон, 

и лестничкой поскрипывает, и не понимает, 

что хватит. Нечего. Приговорен. 

 

А он пересуды еще лепит смачные, 

ядовитой плесени разливает моря... 

Осторожно, девочка! Он тебя запачкает, 

твои круглые плечики, голубка моя! 

 

Завтра же. На рассвете розовом. 

И ни минутой позже. Чтобы как в строю. 

Сходитесь, люди! Сползайтесь, бульдозеры! 

Спасайте девочку - голубку мою! 

 

Пусть стены закачаются, коридоры скользкие 

рухнут, и покатится гул по мостовой, 

чтоб вышло пропавшее без вести войско, 

спасенное войско дышать Москвой.

 

1962

                              

                          * * *

Дом предназначен на слом. Извините, 

если господствуют пыль в нем и мрак. 

Вы в колокольчик уже не звоните. 

Двери распахнуты. Можно и так. 

 

Все здесь в прошедшем, в минувшем и бывшем. 

Ночь неспроста тишину созвала. 

Серые мыши, печальные мыши 

все до единой ушли со двора. 

 

Где-то теперь собралось их кочевье?.. 

Дом предназначен на слом. Но сквозь тьму, 

полно таинственного значенья, 

что-то еще шелестит по нему. 

 

Мел осыпается, ставенка стонет. 

Двери надеются на визит. 

И удивленно качается столик. 

И фотокарточка чья-то висит. 

 

И, припорошенный душною пылью, 

помня еще о величье своем, 

дом шевелит пожелтевшие крылья 

старых газет, поселившихся в нем. 

 

Дом предназначен на слом. Значит, кроме 

не улыбнется ему ничего. 

Что ж мы с тобой позабыли в том доме? 

Или не все унесли из него? 

 

Может быть, это ошибка? А если 

это ошибка? А если - она?.. 

Ну-ка гурьбой соберемся в подъезде, 

где, замирая, звенит тишина! 

 

Ну-ка, взбежим по ступенькам знакомым! 

Ну-ка для успокоенья души 

крикнем, как прежде: "Вы дома?.. Вы дома?!.." 

Двери распахнуты. И - ни души.

 

1964

 

                          АРБАТСКИЙ РОМАНС

 

Арбатского романса знакомое шитье,

к прогулкам в одиночестве пристрастье;

из чашки запотевшей счастливое питье

и женщины рассеянное «здрасьте»...

 

Не мучьтесь понапрасну: она ко мне добра.

Светло иль грустно - век почти что прожит.

Поверьте, эта дама из моего ребра,

и без меня она уже не может.

 

Бывали дни такие - гулял я молодой,

глаза глядели в небо голубое,

еще был не разменян мой первый золотой,

пылали розы, гордые собою.

 

Еще моя походка мне не была смешна,

еще подошвы не поотрывались,

за каждым поворотом, где музыка слышна,

какие мне удачи открывались!

 

Любовь такая штука: в ней так легко пропасть,

зарыться, закружиться, затеряться...

Нам всем знакома эта мучительная страсть,

поэтому нет смысла повторяться.

 

Не мучьтесь понапрасну: всему своя пора.

Траву взрастите - к осени сомнется.

Вы начали прогулку с арбатского двора,

к нему-то все, как видно, и вернется.

 

Была бы нам удача всегда из первых рун,

и как бы там ни холило, ни било,

в один прекрасный полдень оглянетесь вокруг,

и все при вас, целехонько, как было:

 

арбатского романса знакомое шитье,

к прогулкам в одиночестве пристрастье,

из чашки запотевшей счастливое питье

и женщины рассеянное «здрасьте»...

 

1969

 

                          * * *

У Спаса на кружке забыто наше детство. 

Что видится теперь в раскрытое окно? 

Все меньше мест в Москве, где можно нам погреться, 

все больше мест в Москве, где пусто и темно.

 

Мечтали зло унять и новый мир построить, 

построить новый мир, иную жизнь начать. 

Все меньше мест в Москве, где есть о чем поспорить, 

все больше мест в Москве, где есть о чем молчать. 

 

Куда-то все спешит надменная столица, 

с которою давно мы перешли на "вы"... 

Все меньше мест в Москве, где помнят наши лица, 

все больше мест в Москве, где и без нас правы.

 

1979

 

АРБАТСКОЕ ВДОХНОВЕНИЕ,

ИЛИ ВОСПОМИНАНИЯ О ДЕТСТВЕ

 

    Антону

Упрямо я твержу с давнишних пор:

Меня воспитывал арбатский двор,

Все в нем, от подлого до золотого.

А если иногда я кружева

Накручиваю на свои слова,

Так это от любви. Что в том дурного?

 

На фоне непросохшего белья

Руины человечьего жилья,

Крутые плечи дворника Алима...

В Дорогомилово из тьмы Кремля,

Усы прокуренные шевеля,

Мой соплеменник пролетает мимо.

 

Он маленький, немытый и рябой

И выглядит растерянным и пьющим,

Но суть его - пространство и разбой

В кровавой драке прошлого с грядущим.

Его клевреты топчутся в крови...

Так где же почва для твоей любви? -

Вы спросите с сомненьем, вам присущим.

 

Что мне сказать? Я только лишь пророс.

Еще далече до военных гроз.

Еще загадкой манит подворотня.

Еще я жизнь сверяю по двору

И не подозреваю, что умру,

Как в том не сомневаюсь я сегодня.

 

Что мне сказать? Еще люблю свой двор,

Его убогость и его простор,

И аромат грошового обеда.

И льну душой к заветному Кремлю,

И усача кремлевского люблю,

И самого себя люблю за это.

 

Он там сидит, изогнутый в дугу,

И глину разминает на кругу,

И проволочку тянет для основы.

Он лепит, обстоятелен и тих,

Меня, надежды, сверстников моих,

Отечество...И мы на все готовы.

 

Что мне сказать? На все готов я был.

Мой страшный век меня почти добил,

Но речь не обо мне – она о сыне.

И этот век не менее жесток,

А между тем насмешлив мой сынок:

Его не облапошить на мякине.

 

Еще он, правда, тоже хил и слаб,

Но он страдалец, а не гордый раб,

Небезопасен и небезоружен...

А глина ведь не вечный матерьял,

И то, что я когда-то потерял,

Он в воздухе арбатском обнаружил.

 

1980

 

О.В. Волкову

Гомон площади Петровской, 

Знаменка, Коровий вал - 

драгоценные обноски... 

Кто их с детства не знавал?

 

Кто Пречистенки не холил, 

Божедомки не любил, 

по Варварке слез не пролил, 

Якиманку позабыл? 

 

Сколько лет без меры длился 

этот славный карнавал! 

На Покровке я молился, 

на Мясницкой горевал. 

 

А Тверская, а Тверская, 

сея праздник и тоску, 

от себя не отпуская, 

провожала сквозь Москву.

 

Не выходят из сознанья

(хоть иные времена)

эти древние названья, 

словно дедов имена.

 

И живет в душе, не тая, 

пусть нелепа, да своя,

эта звонкая, святая,

поредевшая семья.

 

И в мечте о невозможном 

словно вижу наяву,

что и сам я не в Безбожном,

а в Божественном живу.

1985

              * * *

Что ж вы дремлете, ребята?

Больше нет у нас Арбата!

А какая улица была...

Разрушители гурьбою

делят лавры меж собою...

Вот какие в городе дела.

 

Дама ножек не замочит,

друг мараться не захочет,

и на свалку спишут старый двор.

Защитите его, струны,

от изменчивой фортуны...

Наша жизнь - короткий разговор.

 

Ни золота и ни хлеба

ни у черта, ни у неба

попрошу я без обиняков:

ты укрой меня, гитара,

от злодейского удара,

от московских наших дураков.

 

Пусть мелодия простая,

но, из сердца вырастая,

украшает наше ремесло.

Ты прости меня, гитара:

может, мы совсем не пара, -

просто мне с тобою повезло!

 

1988

 

ВОСПОМИНАНИЕ О ДНЕ ПОБЕДЫ

 

Была пора, что входит в кровь, и помнится, и снится.

Звенел за Сретенкой трамвай, светало на Мясницкой.

Еще пожар не отгудел, да я отвоевал

в те дни, когда в Москве еще Арбат существовал.

 

Живые бросились к живым, и было правдой это,

любили женщину одну – она звалась Победа.

Казалось всем, что всяк уже навек отгоревал

в те дни, когда в Москве еще Арбат существовал.

 

Он нашей собственностью был, и мы клялись Арбатом.

Еще не знали, кто кого объявит виноватым.

Как будто нас девятый вал отныне миновал

в те дни, когда в Москве еще Арбат существовал.

 

Какие слезы на асфальт из круглых глаз катились,

когда на улицах Москвы в обнимку мы сходились -

и тот, что пули избежал, и тот, что наповал, -

в те дни, когда в Москве еще Арбат существовал.

Владимир Орлов

ЧТО НЕЛЬЗЯ КУПИТЬ?

Я с утра брожу босой,
Весь обрызганный росой,
С птицей, возле тополька,
Воду пью из родника.

Где-то дома, у метро,
Пепси-кола и ситро,
Карусели, зоосад,
Всюду вывески висят.

Если деньги накопить,
Можно многое купить,
Дом, одежду и завод,
Самолет и пароход.

Но нельзя купить росу,
Птичье пение в лесу.
И не спрятать в кошелек
Родничок и тополек.

Вера Павлова

* * *

Хождение
по водам
замерзшим
на коньках
Моление о чаше
с бутылкою в руках.
Откуда взяться чаше?
Давайте из горла.
Каток на Патриарших.
Жизнь, как коньки,
мала.

Надежда Павлович

У ПАМЯТНИКА ГОГОЛЮ

Молчи! Молчи, мой черный Гоголь!
Спины тебе не разогнуть!
Смеялся ты и плакал много ль,
Российский измеряя путь?

Какой мечтою сердце мучишь,
В какой дали ты видишь сон,
Когда летит от сизой тучи
Московский перекрестный звон?

Когда учебною стрельбою
В комки горячий воздух сбит
И вздрагивает под тобою
Пустынной площади гранит,

Все сумрачней, все безлюбовней
Следишь ты нашей жизни дым, —
На ведовской твоей жаровне
Мы, души мертвые, горим.

София Парнок

* * *

Я думаю: Господи, сколько я лет проспала
и как стосковалась по этому грешному раю!
Цветут тополя. За бульваром горят купола.
Сажусь на скамью. И дышу. И глаза протираю.

Стекольщик проходит. И зайчик бежит по песку,
по мне, по траве, по младенцу в плетеной коляске,
по старой соседке моей — и сгоняет тоску
с морщинистой этой, окаменевающей маски.

Повыползла старость в своем допотопном пальто,
идет комсомол со своей молодою спесью,
но знаю: в Москве — и в России — и в мире — никто
весну не встречает такой благодарною песней.

Какая прозрачность в широком дыхании дня...
И каждый листочек — для глаза сладчайшее яство.
Какая большая волна подымает меня!
Живи, непостижная жизнь,
расцветай,
своевольничай,
властвуй!

Борис Пастернак

* * *

Больной следит. Шесть дней подряд
Смерчи беснуются без устали.
По кровле катятся, бодрят,
Бушуют, падают в бесчувствии.

Средь вьюг проходит Рождество.
Он видит сон: пришли и подняли.
Он вскакивает: «Не его ль?»
(Был зов. Был звон. Не новогодний ли?)

Вдали, в Кремле гудит Иван,
Плывет, ныряет, зарывается.
Он спит. Пурга, как океан
В величьи, — тихой называется.

ЗЕМЛЯ

В московские особняки
Врывается весна нахрапом.
Выпархивает моль за шкапом
И ползает по летним шляпам,
И прячут шубы в сундуки.

По деревянным антресолям
Стоят цветочные горшки
С левкоем и желтофиолем,
И дышат комнаты привольем,
И пахнут пылью чердаки.

И улица запанибрата
С оконницей подслеповатой,
И белой ночи и закату
не разминуться у реки.

И можно слышать в коридоре,
Что происходит на просторе,
О чем в случайном разговоре
С капелью говорит апрель.

Он знает тысячи историй
Про человеческое горе,
И по заборам стынут зори
И тянут эту канитель.

И та же смесь огня и жути
На воле и в жилом уюте,
И всюду воздух сам не свой.
И тех же верб сквозные прутья,
И тех же белых почек вздутья
И на окне, и на распутье,
На улице и в мастерской.

Зачем же плачет даль в тумане
И горько пахнет перегной?
На то ведь и мое призванье,
Чтоб не скучали расстоянья,
Чтобы за городскою гранью
Земле не тосковать одной.

Для этого весною ранней
Со мною сходятся друзья,
И наши вечера – прощанья,
Пирушки наши – завещанья,
Чтоб тайная струя страданья
Согрела холод бытия.

Григорий Петников

ВЕСЕННЯЯ ГРОЗА

Откуда взявшейся грозы
Предвестьем воздух переполнен —
Ее изменчивый язык
В снопах разоруженных молний.

Вон вылилась и залегла
По топоту весенней конницы,
Где мгла каурая паслась
В дремучем одеяньи солнца.

Владеющий оружьем бурь
Любой исполосован молнией,
И проясневший изумруд
Уже клюют литые голуби. И где начало тучных пущ,
Подгромок сбился в синих пряслах,
И дождь, завечерев за тучей,
Упавшей в облачные ясли,

Вдруг заблестит в повязке веток,
Сырую выжавши лазурь —
И легкие вскружают лета
Стрекозы в радужном глазу.