Издевательская шведская медаль 1700 года, на которой изображено, как Петр бежал, теряя шапку и, подобно евангельскому тезке, «плакася горько»

 

Казалось бы, после такой победы следовало добить поверженного противника: окончательно вывести Россию из войны, как прежде это было сделано с Данией. Советники предлагали Карлу сделать именно это: пользуясь тем, что Петр остался без армии, перезимовать на русской территории, поддержать сторонников царевны Софьи, учинить среди московитов внутреннюю смуту, как сто лет назад, и продиктовать условия мира. План был совершенно разумный и легко осуществимый, но Карл, всех выслушав, поступил по-своему.

Утратив интерес к восточному фронту, король отправился на запад воевать с Августом. Многие авторы пишут, что Карлу просто показалось скучным тратить время на русские дела, тем более что новых сражений здесь не предполагалось. Королю хотелось настоящих побед над первоклассной армией на глазах у всей Европы. Хотелось ему и наказать вероломного саксонского курфюрста.

Вероятно, всё так и было, однако справедливости ради нужно сказать, что в решении Карла имелось и рациональное зерно. Застревать на востоке, оставляя в тылу непобежденного Августа, к которому в любой момент могла присоединиться Польша, было опасно. К тому же содержание армии требовало огромных расходов, и в этом смысле поход в богатую компактную Саксонию был гораздо выигрышнее, чем долгие скитания по бедным российским просторам.

Самое же главное – Карл был уверен, что после нарвского разгрома царь оправится не скоро, если вообще оправится.

В этом король жестоко ошибся. Если говорить о величии, то первый шаг к нему царь Петр Алексеевич сделал зимой 1700–1701 годов, когда судьба его страны висела на волоске. До сих пор на российском троне сидел взбалмошный, капризный, временами легкомысленный, временами чудовищно жестокий деспот, больше всего занятый собственными забавами, которые иногда совпадали с интересами государства, а иногда нет. В опрометчивую войну со Швецией тоже ввязался монарх легковесный, плохо сознающий слабость своей армии, силу будущего противника и ненадежность союзников. Бегство из-под Нарвы и вовсе было поступком стыдным.

Но начиная с 1701 года появляется новый государь, повзрослевший, возмужавший и не склонный к авантюрам. Думается, Петр был искренен, когда годы спустя поблагодарил шведов за нарвскую «науку» и назвал их своими учителями. Истинная сила, как известно, проверяется не победой, а поражением, и Петр проявил себя правителем сильным.

Первым делом царь стал укреплять приграничные города и монастыри, а также приводить в порядок свое побитое, обезглавленное войско. Одновременно по всей стране был разослан указ о новом воинском наборе – уже не добровольном, а принудительном, по одному рекруту с определенного количества дворов.

Даже когда стало понятно, что Карл границу не перейдет и уводит свою армию прочь, Петр не позволил никому расслабляться. К этому времени уже выяснилось, что мириться шведы не намерены, что, разгромив Августа, они обязательно вернутся – надо было к этому готовиться.

Из-под Нарвы прибрела нестройная толпа в 23 тысячи человек. Их перераспределили, снарядили, сформировали еще десять полков, и к весне подо Псковом собралась новая армия. С офицерами по-прежнему дело обстояло плохо. Российские вербовщики нанимали их по всему Западу, но дело шло туго – спрос на наемников повсеместно возрос в связи с назревающей всеевропейской войной.

Еще труднее было восстановить утраченный артиллерийский парк. Не хватало пушечной меди, и Петр без колебаний покусился на святое: велел снимать с церквей колокола. Благодаря этой невиданной мере уже в 1701 году в армии было больше орудий, чем до Нарвы, – триста новых стволов.

Всё это, конечно, требовало гигантских расходов, но Петр и тут поступил решительно: велел уменьшить содержание серебра в монете и увеличил выпуск денег вчетверо. Об инфляции задумываться было некогда, да и тогдашние финансисты еще плохо понимали ее опасность.

Страх перед шведами начал понемногу отступать, когда стало ясно, что Карл оставил в Ингрии очень мало войск. Уже в январе 1701 года русские попробовали предпринять довольно робкую вылазку к приграничному Мариенбургу, но были отбиты с уроном. Шведы ответили небольшим рейдом на Псковщине. Этим всё и кончилось. Русские нападать не решались, слабо веря в свои силы, у шведов же на активную войну не хватало солдат.

Правда, шведская эскадра в июне 1701 года произвела диверсию против Архангельска, желая уничтожить единственный русский порт и тем самым отрезать противника от притока европейских товаров. Семь вымпелов внезапно появились перед Новодвинской крепостью, защищавшей подходы к городу, но защитники отбили нападение и даже захватили два небольших корабля, севшие на мель. Петра спасение Архангельска очень окрылило. Он писал: «Где чего не чаяли, Бог дал».

Но главным даром для России в 1701 году было то, что у нее появилась возможность залечить раны и окрепнуть, пока грозный враг воюет на западе.

В феврале Петр ездил к польскому королю в Литву, уговаривал его не заключать сепаратного мира и обещал помощь деньгами и войсками, хоть у самого с тем и другим было туго. Поскольку казна пустовала, пришлось забирать деньги у монастырей и у частных лиц. Во вспомогательный корпус, отправленный на выручку Августу, собирали все боеспособные части, за которые не будет стыдно перед союзником.

Спасало то, что после Нарвы шведский король словно погрузился в спячку и долго простоял на одном месте. Мы увидим, что лихорадочная активность будет постоянно сменяться у него странной пассивностью, иногда очень продолжительной. Соратники говорили, что король действует лишь по наитию Свыше. Действительно, возникает впечатление, что Карл постоянно прислушивался к некоему внутреннему голосу, который считал голосом Бога. Если Всевышний молчал, впадал в бездействие и Карл, дожидаясь следующего «знака».

После нарвского триумфа Бог не посылал своему избраннику знака целых полгода. Вместо того чтобы теснить врага, Карл охотился, веселился, по-мальчишески валял дурака: играл в прятки, строил снежные фортеции и так далее.

Казалось, его не интересует, что саксонцы усиливаются.

В исполнение договора генерал Аникита Репнин привел из России обещанные подкрепления, 20 тысяч человек – половину составляли те самые счастливцы, кто опоздал к Нарве. Саксонский главнокомандующий фельдмаршал Штейнау был приятно удивлен качеством и вооружением русского контингента (особенно ему понравилось, что «при целом войске нет ни одной женщины и ни одной собаки»). Осмелев, Август вновь отправил армию к Риге.

Но в начале лета Карл вдруг проснулся. Из Швеции прибыли свежие резервы, и король пошел в наступление.

Штейнау поступил рационально и логично: с частью армии занял укрепленные позиции на берегу Даугавы – там, где шведам предстояло делать переправу.

В битве на Даугаве 9 июля 1701 года Карл XII блестяще продемонстрировал свой полководческий почерк.

Штейнау считал, что понимает тактику юного полководца, который непременно кинется в атаку во главе передового отряда, невзирая ни на какие препятствия. На этом фельдмаршал и построил диспозицию. Он намеренно оставил на своем берегу место для высадки шведского авангарда, чтобы потом раздавить его превосходящими силами. Гибель или взятие в плен шведского короля означали бы победу в сражении и во всей войне.

Снежного бурана, облегчившего победу под Нарвой, летом ждать не приходилось, но Карл устроил искусственный туман: множество костров из мокрой соломы обеспечили в месте переправы плотную дымовую завесу. Под ее прикрытием шведы переправились через реку на плотах, заслоненных от пуль толстыми щитами.

Карл действительно оказался на противоположном берегу одним из первых, и солдат с ним высадилось немного, но это были отборные части – гвардейские гренадеры. Король правильно рассчитал, что Штейнау позволит авангарду беспрепятственно форсировать Даугаву, и верил в стойкость своей гвардии.

Всё так и вышло. Саксонцы трижды атаковали плацдарм, понесли большие потери, но опрокинуть гренадеров в воду не смогли, а тем временем прибывали все новые и новые батальоны. Когда их набралось достаточно, шведы перешли в наступление и обратили уставшего неприятеля в бегство.

Гром этой победы был еще оглушительнее, чем Нарвской. Вся Европа восхищалась гением, который из крайне неудобной позиции сумел разбить вдвое бóльшее вражеское войско – притом не каких-то диких московитов, а опытных саксонцев. (Кстати говоря, русские полки в этой битве никак себя не проявили – вероятно, у Репнина была инструкция уклоняться от участия в сражениях.)

Август немедленно очистил Прибалтику и стал слать парламентеров, прося мира. Но Карл считал, что курфюрст наказан недостаточно, желал лишить его польской короны и оккупировать Саксонию.

Шведы вторглись в Польшу (хотя та формально по-прежнему в войне не участвовала) и заняли Варшаву. Речь Посполитая разделилась надвое – часть панов сохранила верность своему королю, но шляхетство северных областей взяло сторону Карла. Начиналась одна из тех польских междоусобиц, которые никогда быстро не заканчивались.

В кампанию 1702 года Карл углубился еще дальше в Польшу, пошел на Краков, куда перенес свою ставку Август. Саксонцы отступили, надеясь, что шведский король увлечется преследованием и оторвется от главных сил. Так и вышло. Карл погнался за отходящей вражеской армией с 10-тысячным корпусом. Саксонцев и их польских союзников было около 28 тысяч.

Ровно через год после битвы на Двине, 9 июля 1702 года, состоялась баталия, прошедшая примерно по тому же сценарию. Саксонцы укрепились на возвышенности близ Клишова (к северо-востоку от Кракова), защищенные болотом и лесом. Приготовились, что Карл, как обычно, пойдет напролом, но шведы внезапно поменяли всегдашнюю тактику и произвели обходной маневр. Натиск польской конницы разбился о сомкнутый строй пикинеров.

Судьбу боя решила шведская кавалерия, впервые продемонстрировавшая здесь свою удивительную дисциплинированность и управляемость: Карл перемещал эскадроны, как фигуры на шахматной доске, и при этом – невероятно – подразделения не теряли строя.

Саксонцы побежали. В этом сражении Карл пережил большую личную трагедию – ядром был убит его зять и единственный друг Фридрих Голштинский.

После Клишова шведского короля стали называть величайшим полководцем современности и даже «арбитром Европы», поскольку считалось, что он может изменить участь другой войны, еще более масштабной, которая происходила в западной части континента. Отныне к Карлу постоянно будут являться посланцы обеих враждующих сторон с самыми заманчивыми предложениями. Но триумфатор ни одним не заинтересуется. Им будет владеть только одна обсессия: добить ненавистного Августа.

 

Таким образом, – пишет С. Соловьев, – Август был драгоценный союзник для Петра не силою оружия, но тем, что возбудил к себе такую ненависть и такое недоверие шведского короля; он отвлек этого страшного в то время врага от русских границ и дал царю время ободрить свои войска и выучить их побеждать шведов.

 

Только этим и оставалось утешаться.

В 1702 году положение России казалось безнадежным. Один союзник, Дания, сдался; второй союзник разгромлен; враг грозен; собственная армия никуда не годится – ни толковых полководцев, ни знающих офицеров, ни обученных солдат.

И все же именно с 1702 года начинается медленное движение в обратную сторону. Россия понемногу переходит в наступление.

 

 

Маленькие победы

1702–1704

 

После Нарвы шведский король исполнился такого пренебрежения к Петру, что оставил для защиты пограничных с Россией владений очень мало войск. У командующего генерала Вольмара фон Шлиппенбаха ни в какой момент не имелось более 8000 солдат, а обычно бывало меньше – и это для большой территории, соответствующей современной Эстонии и Ленинградской области. С другой стороны Финского пролива, в Карелии, шведы сколько-нибудь значительных воинских контингентов вообще не держали.

Как только царь оправился от первого потрясения и понял, что активных действий противника можно не опасаться, он начал сам готовиться к наступлению.

Поначалу план Петра, по-видимому, заключался в том, чтобы снова идти на ту же злополучную Нарву, заветный ключ к морю. Во всяком случае, целый год на том направлении, в Ладоге, русские копили силы и припасы.

Однако затем у Петра возникла другая идея, вероятно, продиктованная осторожностью: чем опять подступаться большими силами к Нарве, которую трудно взять, да еще, не дай бог, забеспокоится и вернется Карл, лучше «откусывать от шведов по кусочку». Новая стратегия строилась на сравнительно небольших ударах, общей целью которых был постепенный, ползучий захват приморских земель. Скорее всего у Петра уже тогда возник, казалось бы, совершенно фантастический замысел построить на шведской территории некий город-порт в месте, более удобном для обороны, чем Нарва, – например, в устье полноводной и глубокой реки Невы.

Чтоб Шлиппенбах не мешал, его нужно было постоянно держать в положении обороняющейся стороны. Эта задача была возложена на Бориса Шереметева с его дворянской конницей, которая так плохо показала себя в 1700 году, – но других войск в то время, собственно, и не было, поскольку все мало-мальски годные полки отправились на подмогу Августу.

Для разорения вражеского края и нападения на небольшие шведские отряды сил Шереметева было вполне достаточно. Шлиппенбах едва успевал от них отбиваться. Со временем русские становились смелее, у них появилось больше уверенности и опыта, подошли новонабранные полки, и Шереметев наконец дерзнул встретиться со Шлиппенбахом в первом настоящем бою.

Численное преимущество было огромное. У деревеньки Эрестфер 29 декабря 1701 года 18 000 русских сошлись с 3000 шведов, и чуда не случилось. Шлиппенбах не обладал талантами своего короля. После упорного боя он в беспорядке отступил, потеряв треть людей и всю свою артиллерию (которая, впрочем, состояла только из шести пушек).

При таком соотношении сил победа выглядела не слишком славно, но она была первая. В Москве целый день палили из пушек и трезвонили в колокола. Шереметев был произведен в генерал-фельдмаршалы и получил недавно учрежденный орден Андрея Первозванного (очередное европейское новшество, раньше на Руси орденов не было).

В марте была захвачена небольшая крепость Мариенбург (современный латвийский Алуксне). Гарнизон в ней стоял маленький, но замок находился на острове посреди озера, и армия Шереметева застряла здесь на две недели. Наконец, после продолжительной канонады, шведы согласились уйти – на условии, что их выпустят с оружием. Однако двое офицеров, не желая сдаваться, взорвали пороховой погреб. Считая это нарушением договоренностей, Шереметев забрал всех, включая и горожан, в плен.

Этот маленький эпизод заслуживает упоминания, потому что одну из полонянок звали Мартой Скавронской. Через 23 года она станет самодержицей всероссийской.

В ходе боев и стычек русское войско понемногу становилось настоящей армией. Рядовые солдаты с их стойкостью, выносливостью, поразительной неприхотливостью и дисциплинированностью изначально обладали хорошими боевыми качествами, но некому было обучать их боевой науке. Роль учителя взяла на себя сама война. Офицеры постепенно осваивали свое ремесло, совершенствовались и генералы. Тот же Борис Петрович Шереметев, немолодой уже человек, доселе ничем особенно не блиставший, за короткий срок вырос в отличного полководца – методичного и осторожного, действовавшего наверняка.

18 июля 1702 года близ границы, у Гуммельсгофа, он решился напасть на Шлиппенбаха уже всего лишь с трехкратным превосходством – и снова заставил шведов с уроном отступить. Это позволило проникнуть глубоко в Ливонию, уничтожить там несколько сотен деревень. Война велась безжалостно, со ставкой на полное разорение противника.

Успехи крепнущего русского оружия очень ободрили Петра. Со второй половины 1702 года он начинает планомерное наступление на шведские опорные пункты. Лето царь провел в Архангельске вместе с гвардией – опасались, что враг снова, как в предыдущем году, попытается уничтожить единственный работающий порт, но тревога оказалась ложной, и царь окончательно убеждается, что шведы оставили Россию в покое.

 

«Малая война» в Прибалтике 1701–1704 гг.

М. Романова

 

В октябре большая русская армия (12 тысяч в осадном корпусе и еще 20 тысяч на подступах) появилась у серьезной крепости Нотебург, защищавшей вход в Неву со стороны Ладожского озера. Эта твердыня была ключом ко всей Ингрии, но шведы держали там малочисленный гарнизон. Правда, стены были крепки, пушек много, а сама крепость находилась на острове, поэтому взять ее оказалось очень непросто. После двухнедельного обстрела из крупнокалиберных орудий войска пошли на штурм – на лодках, с лестницами. Шведы, которыми руководил родной брат ливонского командующего подполковник Густав Шлиппенбах, полегли почти все (из четырехсот пятидесяти уцелело меньше сотни), но дорого продали свои жизни. Русские взяли Нотебург после тринадцатичасового штурма, положив две тысячи человек. Петра потери не расстроили – он торжествовал, что «жестокий орех счастливо разгрызен», и на радостях даже отпустил с почетом горстку захваченных пленных. Крепость так и была наречена: Шлиссельбург, Город-Ключ. (Пристрастие Петра давать географическим пунктам иностранные имена, вероятно, объяснялось внутренним желанием превратить Россию в этакую новую Германию, где всё будет не так, как в старом нескладном Московском царстве, а геометрически ровно, по-военному дисциплинированно и по-европейски называться.)

Взятие Нотебурга действительно было важным стратегическим шагом. Выход к морю теперь закрывала лишь крепостца Ниеншанц, и этот орешек «жестоким» не являлся. Сюда Петр в конце апреля 1703 года прибыл с 25-тысячной армией, и после недолгого обстрела комендант без боя выговорил почетную капитуляцию.

Четырьмя днями позже бой все же состоялся – небольшой, но исторический. Не подозревая о падении Ниеншанца, в Неву вошли два маленьких шведских корабля (десять и восемь пушек). Русские взяли их внезапным абордажем, на лодках – этот скромный успех считается первой победой отечественного флота. Петр, конечно, не мог упустить такого случая – исполнилась его давняя мечта о настоящем, а не потешном бое на воде. Самодержец всея Руси находился в одной из лодок, которые непосредственно участвовали в схватке. Сам он потом напишет: «Понеже неприятели пардон зело поздно закричали, того для солдат унять трудно было, которые, ворвався, едва не всех покололи; только осталось 13 живых»; гордый царь объявил эту стычку «никогда бываемою викториею».

Этот эпизод интересен с точки зрения спора о петровской храбрости. Когда царь паниковал, как это произошло под Нарвой и повторится позднее, это всегда был страх не за свою жизнь, а за провал дела, которому он себя посвятил, и еще, видимо, желание уйти от ответственности за поражение. Если же риск касался только его самого, Петр обычно выказывал себя храбрецом.

К этому времени царь уже твердо решил основать русский порт где-то неподалеку. Ниеншанц показался ему неподходящим (сейчас это северо-восточная окраина Санкт-Петербурга). Новую крепость заложили 16 мая 1703 года несколько ниже по течению Невы, на острове побольше, который нарекли Петропавловским в честь апостолов Петра и Павла, а будущий город – Петрополем, вскоре переименовав на немецкий лад в Питербурх, а затем более торжественно в Санкт-Петербург. «Между островы теми малый есть островец, на самом разсечении полуденныя и средния струи стоящий; тот островец судился быти угодный к новой крепости, понеже и мал собою, так что лишней на нем земли, кроме стен градских, не останется; и однак не так мал, чтоб не доволен был дать на себе места фортеции приличнаго, и вкруг себя глубину имеет корабельным шествиям подобающую», – торжественными словесами описывает высокопреосвященный Феофан Прокопович основание будущей столицы Российской империи.

Прежде всего новому городу нужно было обеспечить защиту от шведского нападения – главным образом с моря, поскольку флота у русских не было. В том же году на острове Котлин, прикрывающем фарватер, начали строить крепость Кроншлот («Коронный Замок»), а на Ладоге, близ крепости Олонец, наскоро поставили верфь и литейный завод для изготовления пушек. По Неве корабли могли оттуда идти до Финского залива. Первым военным судном будущего Балтийского флота стал фрегат «Штандарт», спущенный на воду уже в сентябре 1703 года.

На суше фельдмаршал Шереметев тем временем занимал маленькие шведские крепости, отодвигая границу все дальше от «Питербурха».

В это горячее время Петр отлучился в Воронеж, чтобы основать новую большую верфь и опять закладывать корабли, которые сгниют без пользы в речной воде. Эти фантомные боли будут истощать казну еще в течение нескольких лет.

Однако скоро царь вернулся на северо-запад и стал готовиться к новой кампании. Окрепшая уверенность русской армии и накопленный боевой опыт позволяли браться за более крупные задачи.

Победы, одержанные Россией в следующем 1704 году, можно считать уже не маленькими, а «средними».

Таковых было две.

Сначала взяли Дерпт (нынешний эстонский Тарту) – большой и важный город. Гарнизон здесь был вдесятеро сильнее, чем в Нотебурге, который так дорого дался Петру два года назад, но осадное мастерство русских очень выросло. Шереметев встал под городом в начале июня и вызвал неудовольствие государя своей медлительностью, так что Петр взял руководство в свои руки. 3 июля началась канонада и продолжалась 10 дней, потом войска пошли на штурм и после 10-часового боя, потеряв людей не больше, чем в маленьком Нотебурге, и истребив две трети шведов, заставили остальных сдаться.

Одновременно войска осадили Нарву.

Теперь дело пошло совсем иначе, чем четыре года назад. Порох был качественный, осадных орудий хватало. Тот же комендант Горн, произведенный Карлом в генералы, на предложение сдаться ответил пренебрежительно и скоро получил урок, из которого стало ясно, что русские уже не те, что прежде.

Инсценировка, разыгранная у стен Нарвы 8 июня, была удивительна и по своей дерзости, и по чистоте исполнения.

Зная, что крепость ждет подмоги извне, Петр переодел четыре полка в синие мундиры, издали похожие на шведские, и изобразил попытку прорыва. Горн никак не ожидал от презренных варваров подобной изобретательности и выслал в поддержку большой отряд, который понес серьезные потери, а командир даже угодил в плен. Петр очень веселился, что «умных дураки обманули».

Поручить командование трудной осадой отечественному генералу царь все же не решился. Он по-прежнему свято верил в «настоящих европейских полководцев» и доверил управление австрийцу Георгу Огильви, незадолго перед тем переманенному на русскую службу за большие деньги. Ценность Огильви состояла в том, что он успел поучаствовать в Войне за испанское наследство и успешно осаждал там крепость Ландау. Одним словом, это был совсем не герцог де Круи, и со своей задачей австриец хорошо справился.

9 августа после кровавого, но короткого штурма крепость пала. Рассказывают, что Петр лично влепил пленному генералу Горну пощечину – якобы за напрасное упрямство, но скорее всего в отместку за унижение четырехлетней давности.

Шлиппенбах предпринял попытку выручить Нарву, однако его Петр не боялся. Высланный навстречу русский корпус легко отбросил 4-тысячный отряд шведского генерала, а подкреплений ему взять было неоткуда.

Карл же выручать Нарву не явился. Он слишком увяз в Польше.

Сначала у шведского короля был очередной период апатии. Много месяцев после победы под Клишовом он почти не воевал, а пытался объединить всю шляхту против Августа. Задача была заведомо невыполнимой: Речь Посполитая по самой своей природе не умела быть единой, всегда находились партии, которые враждовали между собой. За это время саксонцы успели собрать новую армию и даже подошли к Варшаве, но это лишь вывело Карла из спячки. В апреле 1703 года он снова разбил фельдмаршала Штейнау (под Пултуском), уничтожив половину вражеского корпуса и потеряв при этом всего 18 человек убитыми. Но затем шведы осадили хорошо укрепленный Торн и застряли под ним. В осадах Карл был далеко не так хорош, как в открытом поле. Торн капитулировал только в октябре.

Кампания 1704 года началась с того, что Карл вдруг пошел на Львов, находившийся в стороне от главного театра войны. Королю сказали, что этот город никогда никем не был взят с боя, и Карл воспламенился. Львов он захватил лично, лихим кавалерийским наскоком, опять с минимальными потерями, а тем временем Август вернулся к Варшаве и даже занял ее.

Карл немедленно кинулся обратно, горя желанием сразиться, но саксонцы благоразумно отступили от столицы. Впрочем, недостаточно быстро: 28 октября шведский король разбил их под Пуницем и после этого вновь надолго замер.

Еще в феврале 1704 года его польские сторонники объявили Августа низложенным, а в июле шведы чуть не насильно усадили на трон Станислава Лещинского, малоизвестного и довольно тусклого молодого человека, единственное достоинство которого заключалось в том, что он очень понравился Карлу своей скромностью, похвальной нравственностью и в особенности привычкой спать на соломе. Дальнейшие события показали, что этих качеств недостаточно, чтобы усидеть на польском троне, даже при поддержке шведских штыков.

Целых восемь месяцев, пока Петр укреплялся в Ингрии и Ливонии, Карл стоял лагерем близ польско-саксонской границы. В ставку великого человека ездили посланцы от великих держав. Сам король-солнце Людовик XIV просил его о мирном посредничестве; перед Карлом заискивали Англия, Австрия и Пруссия. Последняя предлагала 20000 солдат в обмен на часть польской территории. Солдат Карлу всегда не хватало, но он отказался – он не мог так поступить со своим другом Станиславом. Со всеми ходатаями Карл держался заносчиво и в конечном итоге всех против себя настроил. Он был гениальным полководцем, но бездарным политиком.

К исходу 1704 года общая ситуация выглядела следующим образом.

В Польше враждовали между собой саксонская и шведская партии. Август собирал новую армию. Карл стоял у него на пути, загораживая путь к Варшаве, где сидел второй польский король Станислав. Конца этому противостоянию было не видно. Пользуясь тем, что враг надолго увяз на западе и оставил без поддержки свой ливонский корпус, русские оккупировали значительную территорию, заняли важные крепости и даже начали строить порт на Балтике. Петр, собственно, ничего больше от войны и не желал. Он готов был мириться, отдав Дерпт и Нарву – лишь бы сохранить драгоценный «Питербурх» и крошечный выход к морю.

Но Карл XII заканчивать войну и не думал.

 

 

Снова испытания

1705–1707

 

Петр хорошо понимал, что все его успехи в Прибалтике – не более чем задворки войны, главные события которой происходят в Польше, и как только Август прекратит сопротивление, вся мощь шведской армии обрушится на Россию. Поэтому летом 1704 года он заключил новый союзный договор, обязавшись давать на содержание армии польских сторонников Августа по 200 тысяч рублей ежегодно и прислать подкрепления. Князь Дмитрий Голицын и украинский наказной атаман Данила Апостол привели около 10 тысяч солдат и казаков, присоединившихся к саксонско-польскому войску. Русские солдаты командующему Паткулю очень понравились («так хороши, что лучше сказать нельзя»), казаки не очень («дикие люди»), а офицеры все еще были малокомпетентны, и пришлось менять их на немецких. Вошел в Польшу и вспомогательный русский корпус Аникиты Репнина, но действовал робко, ибо имел от царя инструкцию «не зело далеко зайти» и «избегать однакож излишней тягости». Петр по-прежнему опасался Карла и не хотел губить с трудом выпестованные полки.

Тем не менее у царя было уже достаточно веры в свои силы, чтобы вынашивать на 1705 год планы большого наступления. 60-тысячная армия под командованием двух фельдмаршалов, Шереметева и Огильви, готовилась к вторжению в Курляндию и Литву.

Однако скоро выяснилось, что русское войско пока не настолько хорошо, как казалось Петру. Отряженный в Курляндию Шереметев сошелся с одним из лучших шведских генералов Адамом Левенгауптом, противником более серьезным, чем Шлиппенбах. К тому же Борису Петровичу изменила всегдашняя осторожность. Прежде Шереметев вступал в бой, позаботившись об очень значительном численном превосходстве, но 19 июля 1705 года под Мурмызой он имел всего полуторное преимущество (двенадцать тысяч против восьми) и не оборонялся, а нападал. За излишнюю самоуверенность пришлось дорого заплатить. Не привычные к атаке русские действовали несогласованно, «бесстройно», после первого успешного натиска увлеклись грабежом обоза и в результате дали себя разбить, беспорядочно отступив и бросив часть пушек. По выражению Петра, «учинилась потерька»: Шереметев лишился четверти людей и сам был ранен. Эта неудача прервала долгую череду «маленьких и средних» побед. У Левенгаупта было слишком мало войск, чтобы противостоять главным силам русской армии, и ему пришлось отступить, оставив столицу Курляндии город Митаву, откуда Петр уже собирался повернуть в Польшу, на соединение с Августом, однако разразилась новая беда, куда более опасная, чем проигранный бой: в далеком тылу, в Астрахани, восстал стрелецкий гарнизон. Петр с его особенным страхом перед стрельцами пришел в такую тревогу, что послал в Астрахань с частью войск лучшего своего полководца Шереметева да и сам скоро уехал в Москву. Армия, оставшаяся под командованием фельдмаршала Огильви, прекратила наступление и встала в Гродно.

Начиная с осени 1700 года, когда разразилась война, мы следили лишь за ходом тяжелой борьбы со Швецией, но это не означает, что внутри России не происходило ничего примечательного. Кризис назревал уже давно. Восстание разразилось по той же причине, по которой государство сотрясалось мятежами при царе Алексее Михайловиче: бремя затянувшейся войны становилось непомерно тяжелым. Н. Костомаров пишет: «В средине государства, где было войско и где высший класс был за царя, взрыву явиться было неудобно. Бунты начали вспыхивать на окраинах». Можно добавить: на тех окраинах и в той среде, которая имела оружие.

Астрахань в этом отношении была особенно опасна. Удаленная от столицы и князь-кесаря Ромодановского с его шпионами, привыкшая к обособленному полуавтономному существованию крепость во времена разинской народной войны сдалась последней, продержавшись много дольше всех других очагов восстания. Теперь же положение усугублялось тем, что гарнизон здесь в основном состоял из стрелецких подразделений, не любимых Петром и платящих царю той же монетой. В 1705 году из-за оскудения казны стрельцам резко сократили жалованье, и без того мизерное.

Бунт, как часто бывало, начался со вздорных слухов: что шведы будто бы захватили царя в плен, а царские генералы перешли в чужую веру, потому в Астрахань скоро пришлют много немцев и всех девок насильно выдадут замуж за бусурман. Эта перспектива очень испугала астраханцев. Решили, что лучше уж насильно выдать дочерей за своих, и началась эпидемия скороспелых свадеб. В один июльский день в городе состоялось до сотни таких лихорадочных венчаний, за которыми, естественно, последовали угощения, так что к ночи перепилась вся Астрахань.

Воевода Тимофей Ржевский был всеми ненавидим за рьяную приверженность петровским новшествам, которые он внедрял с дурной жестокостью – выдирал бороды с кожей, не пускал в церковь одетых по-русски, ну и, как водится, бессовестно лихоимствовал. На воеводу и обрушилась нетрезвая ярость всеастраханской свадьбы. Стрельцы и горожане ворвались в цитадель, учинили разгром. Схватили и убили Ржевского, перебили еще множество немцев и разных начальников. После этого отступать стало некуда.

По памяти разинских времен город объявили казачьим, избрали на кругу старши́ну – «умных людей», первым из которых считался купец Яков Носов. Умные люди надумали немного: послать кого-нибудь в Москву узнать, что там с царем, да позвать на подмогу соседей, донских казаков. Пока же из захваченной казны увеличили стрельцам жалованье.

Донские казаки на призыв не откликнулись и бунтовать не захотели (это случится чуть позже), так что к астраханскому восстанию присоединились лишь ближние городки. После этого астраханцы просто сидели и несколько месяцев ждали, когда прибудут карательные войска.

В общем, бунт получился всегдашний русский: небеспричинный, но бессмысленный и беспощадный. Петр зря так сильно испугался.

Шереметев шел через всю страну с большой воинской силой, но при этом имел приказ по возможности действовать не оружием, а уговорами. Лишь в марте 1706 года фельдмаршал наконец прибыл к Астрахани. Мятежники было поупрямились, но, когда начался бой, очень скоро сдались.

Дальше все тоже было обычно. Сначала власти делали вид, что никого строго наказывать не будут, затем потихоньку арестовали всех активных участников мятежа и отправили их по пытошным избам. От истязаний и на плахе погибло 365 человек.

Единственным результатом Астраханского восстания был срыв наступления в Польше.

Зато вторжением на территорию Речи Посполитой русские наконец добились того, что Карл вновь счел их достойными своего внимания. В канун нового 1706 года король, в нарушение обычного правила не воевать зимой, вдруг пошел на Гродно и оказался там очень быстро, 13 января. Петр, кинувшийся было из Москвы к армии, опоздал – его войско оказалось отрезано, шведы уже форсировали Неман. Август, находившийся в Гродно, поторопился оттуда уйти, захватив с собой почти всю русскую конницу. Он соединился со своей саксонской армией, но это его не спасло. 2 февраля под Фрауштадтом шведский генерал Реншильд, лихой кавалерийский генерал, действовавший в точности как его король, напал на основные силы противника под командованием генерала Шуленбурга и меньше чем за час, уничтожил или пленил почти всех солдат.

В конце боя произошел отвратительный эпизод, когда шведы перебили несколько сотен пленных русских солдат, сражавшихся за Августа. Те надели свои мундиры красной подкладкой кверху, чтобы выдать себя за саксонцев, которые носили красное. Обман был раскрыт, и в наказание за нарушение правил войны Реншильд велел устроить кровавую бойню. Была у этого зверства, вероятно, и другая причина: шведы хотели запугать русских, блокированных в Гродно.

Ужаса перед шведами и без того хватало. Август, во время сражения находившийся неподалеку с 12 тысячами войска, не посмел прийти на помощь Шуленбургу и поспешно отступил. А Петр из Минска слал командующему Огильви панические приказы: в сражение не вступать, из Гродно уходить, артиллерию при необходимости бросить. Огильви отвечал, что положение не так уж опасно, что для нападения на укрепленный город у Карла не хватит сил и с 40 тысячами хороших солдат можно держаться хоть до лета, когда подойдут свежие силы. «Что до лета хочете быть, и о сем не только то чинить, но ни же думать», – ответил Петр и уехал в Петербург. Почти в точности повторилась нарвская ситуация 1700 года: царь покинул свою армию, над которой нависал Карл XII.

Но армия была уже не та, да и командование получше.

24 марта, воспользовавшись началом неманского ледохода, который делал преследование невозможным, Огильви вывел из Гродно свое войско и потом не останавливался двенадцать суток, до самого Бреста. Петр праздновал спасение армии, словно великую победу (если сравнивать с ноябрем 1700 года, это действительно был большой успех). Время генеральной битвы с грозным врагом еще не пришло.

Разочарованный Карл вернулся в Польшу. Дал солдатам отдохнуть после тяжелого зимнего похода и отправился в Саксонию добивать Августа. Петр получил новую передышку.

Он вос<