Территориальная реформа 1708 г.

М. Романова

 

Московская губерния досталась пожилому Тихону Стрешневу, своего рода посреднику между царем и старым боярством. Любимая царем Ингерманландия с Питербурхом – главному любимцу Меншикову. Киевская губерния, близкая к театру главных военных событий, была доверена опытному администратору Дмитрию Голицыну. В Азовскую губернию, где строился флот, был назначен адмирал Федор Апраксин. Малонаселенная, но очень важная для пополнения бюджета Сибирь досталась энергичному (как мы увидим, даже слишком энергичному) Матвею Гагарину. Другая губерния-«кормилица» (за счет морской торговли), Архангельская, была доверена Петру Голицыну, отучившемуся морскому делу в Венеции и привычному к общению с иностранцами. Прифронтовая Смоленская губерния была вверена боярину Петру Салтыкову, лучшему петровскому провиантмейстеру. В неспокойную из-за инородческих волнений Казанскую губернию царь отрядил Петра Апраксина, брата генерал-адмирала, – этот сановник недавно участвовал в подавлении астраханского восстания и «замирении» калмыков.

Несмотря на столь тщательный подбор наместников, из реформы ничего путного не вышло. Неудачной была сама идея устроить восемь региональных центров для сбора доходов и мобилизации рекрутов, не имея нормально работающего центрального правительства. Сбор доходов увеличился только в Ингерманландии, то есть в непосредственной близости от обиталища власти. Вдали от царя, обладая огромными полномочиями и не имея над собой контроля, некоторые губернаторы предпочитали «работать на собственный карман», а присылаемые ими средства перераспределялись бестолково.

Лишь столкнувшись с этой проблемой, Петр (с 1711 года) приступил к реформе центрального правительства, создав сначала Сенат, а затем коллегии.

Понемногу начало видоизменяться и региональное управление.

Сначала губернский штат был довольно примитивен. В него кроме главного начальника входили вице-губернатор, областной судья-ландрихтер и несколько чиновников для контроля за разного вида сборами и повинностями. Скоро стало ясно, что эффективно управлять огромной территорией такая структура не способна. Тогда некоторые губернии были разукрупнены, и число их дошло до одиннадцати, но и этого оказалось недостаточно. В 1719 году возникла новая административная единица – «провинция» (то, что сегодня мы назвали бы областью). Центр губернии (собственно, генерал-губернаторства) теперь превратился в столицу военного и судебного округа, а финансовые, хозяйственные и полицейские полномочия были доверены областному начальнику – воеводе. При воеводах появились провинциальные управления – земские канцелярии, где существовало распределение функций. Земский камерир отвечал за сбор податей и пошлин, рентмейстер исполнял обязанности казначея, провиантмейстер ведал главными стратегическими поставками – хлебными. В Санкт-Петербургской губернии (бывшей Ингерманландской) было двенадцать провинций, в Московской – девять, в малонаселенной Сибирской сначала только три, но из-за обширности это число неоднократно увеличивалось и в конце концов дошло до девятнадцати.

Провинция делилась на дистрикты (районы), которыми управляли земские комиссары. Низшим звеном административной инфраструктуры были сотские и десятские – не чиновники, а выборные начальники, формально утверждавшиеся на крестьянских сходах, но фактически обычно назначавшиеся сверху.

Так в общих чертах сформировалась конструкция регионального управления, принципиально не изменившаяся вплоть до настоящего времени. Важным ее элементом стало учреждение почтового ведомства, отделения которого появились во всех мало-мальски значительных городах. Связь между столицей и губернаторами, а также между губернаторами и воеводами стала регулярной и для той эпохи довольно быстрой. Ямской эстафетой (казенными станциями, лошадьми, повозками и ездовыми) могли пользоваться и частные лица – за плату. С 1718 года появились почтальоны, доставлявшие казенные документы. Про эту службу ганноверский резидент Фридрих Вебер пишет, что она «устроена по немецкому образцу, и почтальоны дуют теперь в рог как умеют, и носят серые кафтаны, на спинке которых пришит вырезанный из красного сукна почтовый рожок».

Таким образом, с сугубо административной задачей возведения властной «вертикали» местного управления петровское царствование вполне справилось.

Менее успешны были попытки Петра придать этому зданию черты «европейскости», то есть внедрить в эту восстановленную «чингисхановскую» структуру (тумен–тысяча–сотня–десяток) элементы общественного представительства.

В 1713 году было приказано учредить в губерниях «консилиумы» из дворян-ландраторов, и чтобы губернатор вел себя там «не яко властитель, но яко президент», решая вопросы большинством голосов. Идея была позаимствована из шведского опыта, но с русской поправкой: ландраторов подбирал сам губернатор, что обесценивало всю демократичность. Подумав, Петр постановил, что ландраторов все же должно выбирать «всеми дворяны за их руками», но из этого ничего не вышло. В конце концов центральная власть поступила наиболее естественным для себя образом: стала сама сверху назначать губернатору советников. Потребного количества назначенцев, впрочем, взять было неоткуда, и довольно скоро «консилиумы» вообще отмерли, так что губернаторы остались неограниченными владыками в своих владениях.

Тем же завершилось и поползновение учредить в России городское самоуправление на европейский манер. Как я уже писал, первым административным начинанием молодого Петра после заграничного турне было введение бурмистерских палат (1699), которые руководили бы городской жизнью: собирали налоги, решали имущественные судебные споры, управляли кабаками и так далее. В ратуше как органе городского самоуправления должны были заседать выборные люди из купцов и промышленников, а государственному наместнику оставались лишь функции воинского начальника да отправление уголовного суда. Петр совершенно верно полагал, что такое устройство местной жизни нанесет сильный удар по коррупции и очень оживит торгово-промышленную деятельность. Однако начавшаяся вскоре война заставила государство отказаться от еще не успевшегося утвердиться новшества в пользу прежней системы голого администрирования, более простой и привычной.

Когда наступил мир, Петр вернулся к полюбившейся ему идее, тем более что нужно было восстанавливать подорванное войной хозяйство. В начале 1721 года была начата новая городская реформа. Города по своему размеру разделились на пять разрядов (Петр очень любил такие градации). Перворазрядным считался город, в котором не менее 2000 дворов, то есть от десяти тысяч жителей. Таких в России набралось всего одиннадцать: Москва, Петербург, Новгород, Рига, Ревель, Архангельск, Ярославль, Вологда, Нижний Новгород, Казань и Астрахань.

Жизнью города должен был ведать выборный орган магистрат во главе с президентом или, в общинах меньшего размера, с бургомистром. Население делилось на 4 категории: крупные купцы и всякого рода мастера относились к первой гильдии, мелкие торговцы и ремесленники – ко второй, наемные работники числились по разряду «подлых людей» (это слово еще не приобрело обидного смысла, оно означало просто подчиненность), а дворяне и духовные особы существовали наособицу и магистрату не подчинялись. Помимо этого ремёсла и «художества» должны были объединяться в цеха, возглавляемые альдерманами и имеющие собственный устав. В городах побольше на центральной площади предписывалось иметь ратушу, притом непременно каменную и двухэтажную – чтоб все было, как в Европе. Эта реформа вообще пыталась воспроизвести городское устройство, возникшее в Европе еще в Средневековье и к XVIII веку, с развитием капитализма и промышленности, уже становившееся анахронизмом.

Было, впрочем, одно «усовершенствование» типично «ордынского» свойства. Петр не был бы Петром, если бы разрешил городам своей державы действительное самоуправление. В столице учреждался контрольный орган под названием Главный Магистрат, который сам устанавливал, когда проводить местные выборы, а потом вызывал к себе избранных и на месте решал, годны они для своей должности или нет. И лишь получив одобрение этой высшей инстанции, президенты с бургомистрами могли приступать к исполнению полномочий.

При такой постановке дела магистраты так и остались декорацией при настоящей власти – исполнительной, и на практике полными хозяевами городов по-прежнему являлись губернаторы и воеводы. Со временем магистраты стали ведать лишь второстепенными хозяйственными вопросами и разбирать тяжбы между горожанами, а в конце столетия были вовсе упразднены. Городское самоуправление в империи не прижилось, да и не могло прижиться, поскольку противоречило основополагающему принципу «вертикального» государства.

Помимо «великорусских» областей в стране имелись иноэтнические и иноверческие окраины и анклавы, и в управлении ими Петр проявлял известную гибкость.

Главным, недавно еще полуавтономным образованием, своего рода протекторатом была Украина, избиравшая себе гетмана и имевшая собственные вооруженные силы. Измена Мазепы дала царю возможность значительно ограничить прежние украинские вольности. Не удовлетворившись назначением в гетманы своего ставленника (Ивана Скоропадского), Петр приставил к нему наблюдателей, «государевых министров», подчинив им все русские воинские части.

В 1722 году появляется Малороссийская коллегия, «министерство» по делам Украины, отобравшее у гетмана остатки власти и превратившее его в фигуру номинальную. Как раз в это время умер послушный Скоропадский, и старшина попробовала сама выбрать нового гетмана, которым стал популярный Павел Полуботок, но Петр не признал его полномочий и арестовал вместе со всеми приближенными, предъявив совершенно надуманные обвинения. По царскому указу украинское казачество теперь лишалось права избирать себе даже полковников – их отныне назначали сверху. Император, по-видимому, воообще не собирался сохранять институт гетманства, а намеревался превратить Украину в обычную губернию. (Лишь после смерти Петра, в период ослабления центральной власти, Малороссийская коллегия будет упразднена и в Малороссии снова появятся гетманы.)

Вместе с тем, памятуя о легкости, с которой казачество бралось за оружие, Петр опасался настраивать украинские низы против самодержавной власти и, по выражению Костомарова, «ласкал малороссийский народ», облагая его меньшими тяготами, чем русских крестьян. В 1710 году царь даже выпустил специальный указ, строго запрещавший чиновникам и военным оскорблять украинцев под угрозой смертной казни. В результате недовольство выражала только старшина, а народных восстаний в Малороссии не происходило.

Еще осторожнее Петр вел себя в новоприобретенных балтийских провинциях. Он не стал покушаться ни на административное устройство бывших шведских городов, ни на местный суд, ни на права остзейского дворянства, которому даже были возвращены «редуцированные» владения. В благодарность прибалтийские немцы станут служить Романовым верой и правдой, став одним из прочнейших столпов империи. Петр не пытался искоренять местные языки, не трогал лютеранскую церковь и пообещал покровительство Дерптскому университету – пока единственному в России.

В то же время с иноверцами внутренних областей, поволжскими мусульманами, царь не церемонился. В 1715 году вышел указ о «мурзах, которые креститься не хотят». Таковым воспрещалось владеть православными крепостными. Зато крестившиеся получали все права российского дворянства. С простолюдинами власть вела себя мягче: крестить татар и башкир насильно запрещалось, но тех, кто добровольно сменит веру, освобождали от податей. (Так же действовали русские воеводы в Сибири, но с мусульманами «метод материального стимулирования» работал хуже, чем с язычниками.)

Главный смысл петровской региональной политики заключался в достижении лучшей управляемости, и с этой задачей административная реформа, в общем, справилась. Во всяком случае, Российская империя стала более слаженным механизмом, чем Московское царство. Но казенная «вертикаль» не умела бороться со злоупотреблениями собственного аппарата, и параллельно с его усилением возрастали масштабы коррупции.

Чем дальше от самодержца, тем привольнее было наместникам, и самый дальний из них, сибирский губернатор князь Матвей Гагарин, чувствовал себя неограниченным владыкой своей громадной территории. Этот энергичный администратор царствовал в Сибири больше десяти лет. Чем-то он был похож на Петра, одинаково размашистый в добрых и злых деяниях. Он немало способствовал развитию края, разрабатывал новые месторождения полезных ископаемых, исправно поставлял в казну меха и «рыбий зуб», твердую валюту того времени. Гагарин гуманно и с умом обошелся с пленными шведами, сосланными в Сибирь после Полтавы: их было девять тысяч человек, и князь относился к ним как к ценным работникам, берег их, даже содержал за свой счет. Но с не меньшим усердием губернатор ратовал о собственных барышах, обирая купцов, наживался на контрабандной торговле и винных откупах, чем нажил себе сказочное богатство.

Знаменитый обер-фискал Нестеров (как уже говорилось, впоследствии сам казненный за лихоимство) долго интриговал против сибирского наместника и в 1719 году наконец добился его ареста. Петр велел торжественно, при всем дворе, повесить этого своего соратника в знак того, что за воровство пощады не будет никому, и целых семь месяцев не давал снимать труп с виселицы. Никто, впрочем, особенно не испугался…

 

 

Законы

 

Петр энергично вмешивался во все сферы российской жизни, но нигде его деятельность не была столь кипучей, как в области законотворчества. Тому имелись две причины – объективная и личная.

Обновление государства безусловно требовало новых письменных правил, по которым отныне будет существовать империя. Изменилось самое назначение государства. Прежде оно, по очень точному выражению М. Богословского, ставило перед собой только три задачи: обеспечивать оборону от внешних врагов, блюсти внутреннюю безопасность и собирать необходимые для этого средства. В общественную и частную жизнь подданных оно вмешивалось очень мало. «Регулярное» государство, хотя бы внешне берущее за образец Европу, подобными функциями ограничиваться не могло, а военно-бюрократическая империя, которую строил Петр, и подавно. Как мы помним, согласно петровскому идеалу, держава должна была работать как часы, а это требовало составить строгие предписания и инструкции для каждого «колесика» и «винтика».

Но помимо рациональной мотивации в том извержении законов и указов, который Петр обрушил на страну, безусловно ощущается и характер преобразователя, одержимого страстью к регламентации всего и вся. Царь верил, что ему достаточно расписать жизнь до мелочей, ничего не упустив, обо всем распорядиться, и тогда наконец наступит порядок.

Обстоятельства, правда, были таковы, что всерьез заняться любимым законотворческим делом Петр смог только в самый последний период царствования – раньше он был слишком занят борьбой со шведами.

 

Петровский указ

 

Впервые самодержец взялся за переписывание российских законов еще в начале 1700 года, под впечатлением от европейского путешествия. Тогда была создана большая комиссия по составлению нового уложения, но скоро началась война и пошла так трудно, что стало не до мирных забот.

Новые законодательные акты выпускались, но бессистемно, по мере надобности. Прошло немало лет, прежде чем у Петра появилось время взяться за дело всерьез – это случилось после Полтавы. Ключевский подсчитал, что до 1710 года в России появилось около пятисот указов, а после перелома в войне – две с половиной тысячи. Но лишь с 1720 года, покончив с военно-кочевой жизнью и поселившись в Петербурге, государь занялся сочинением законов в ежедневном режиме.

Во многих из них ощутим неповторимый петровский слог и стиль. Царь рассматривал текст закона еще и как своего рода педагогический трактат, поэтому в начале обычно следовало обоснование: понеже обстоятельства (или мировая практика, или предписания разума) таковы и таковы, повелеваем следующее. Однако, не слишком надеясь на умственные способности подданных, в конце Петр обычно переходит к угрозам, очень подробно описывая, как будет караться нарушение данного закона.

В оформлении законодательной системы Петр снова взял за образец Швецию.

В 1718 году началось составление уставов для коллегий, чтобы для начала навести порядок в самом правительстве. Юстиц-коллегия занялась переводом шведских законов и их адаптацией к российским реалиям. Сотрудникам этого ведомства предписывалось тратить половину присутственного времени на текущие дела, а вторую половину – на составление уложения.

Петровское законодательство стремилось к всеохватности. Это не просто перечень правил, по которым устроено государство с перечислением наказаний за нарушение этих правил, а нечто вроде подробной и мелочной инструкции «правильной жизни».

Помимо сотен указаний, касающихся вещей действительно важных – уголовного и гражданского права, военных и торговых уставов, промышленности, межведомственных отношений, градостроительства и прочего, – петровское государство произвело на свет массу постановлений избыточных и даже удивительных.

Как можно и как нельзя строить собственные дома; как одеваться; кому носить бороду, а кому бриться; как веселиться и как скорбеть; как лечиться и в каких гробах ложиться в могилу. Иногда вмешательство в семейную жизнь, впрочем, оказывалось и полезным. Например, Петр запретил родителям принуждать сыновей и дочерей к браку, если те не согласны. Тем же указом 1724 года помещикам не позволялось поступать подобным образом с крепостными.

Нельзя без удовольствия читать и петровский «Закон о дураках и дурах» (1722). Царь обеспокоился, что дворяне завещают свое имущество необразованным детям, то есть «дуракам» и «дурам», а те, если состоятельны, потом без труда находят себе пару, «несмотря на их дурачество, но для богатства», отчего плодятся новые дураки. Посему Сенату предписывалось вести учет «дуракам», и буде те окажутся вовсе не способны к обучению, наследства им не давать и брака не позволять. Более действенного стимула для образования дворянства придумать было трудно.

Мало было издать законы, требовалась система, которая могла бы их применять, – судебная система. Ее в старой Московии, по сути дела, не существовало. На местах исполнительная власть являлась и судебной. Можно было обратиться за правдой и прямо к царю, но его суд редко бывал скорым.

Петр попытался учредить иерархию судов, внешне очень похожую на европейскую: внизу – земские суды, потом провинциальные, потом окружные. Неднократно выходили указы о том, чтобы никто не обращался с просьбами лично к государю, не подав прошения в установленных учреждениях и не пройдя всех инстанций. Назначением судейских чиновников ведала юстиц-коллегия, что обеспечивало если не независимость судебной власти, то по крайней мере ее обособленность от губернаторов и воевод.

Но сама идея разделения властей была чужда «ордынскому» государству, и продержалась эта полунезависимость очень недолго. Традиционно судебная власть была неотделима от административной. Сама концепция независимой судебной власти казалась диковинной и прижиться не могла. Уже через несколько лет отправление правосудия было возвращено воеводам, которым в помощь придавались асессоры (судейские чиновники), его подчиненные.

Личность Петра, обладавшего крутым нравом, нашла отражение и в системе наказаний. Как я уже писал, составляя законы, царь апеллировал к разуму подданных, но при этом больше полагался на страх. Кары, предписанные новым законодательством, выглядят еще суровее, чем старомосковские, к тому же смягченные в 1680-е годы при правительстве Василия Голицына.

Обширнейший спектр наказаний, несомненно придуманный самим царем, поражает своим многообразием и дает представление о том, что Петр считал легким преступлением, а что тяжелым.

За праздную болтовню в церкви с нарушителей брали денежный штраф – очень немаленький, в рубль. Штрафом же наказывали чиновников за прогулы или неслужебные разговоры.

Нетерпимый к всякому ослушанию, Петр жестоко наказывал нарушителей своей воли – даже в мелочах. Например, после обязательного введения европейской одежды, всякого торговца, продававшего русское платье не тому, кому следовало, ждала каторга.

Человека, наносящего ущерб государству, ждала смертная казнь даже за мелкие шалости вроде подкладывания в казенный груз некачественной продукции.

Впрочем, и в смертной казни существовали градации: от обычной, быстрой до долгой и мучительной, в зависимости от тяжести содеянного.

Просто за убийство вешали, но за убийство офицера ломали на колесе. За святотатство прижигали язык железом, а потом рубили голову. За колдовство сжигали живьем. Так же карали фальшивомонетчиков.

Самое жестокое наказание полагалось за преступление, более всего ненавистное Петру, – измену. Предателей, тайно общавшихся с врагом, равно как и заговорщиков, которые замышляли зло против государя, предавали четвертованию: поочередно отсекали конечности.

Российское население и раньше не испытывало особого уважения к законам, которые всегда вводились не для защиты народа, а для еще худшего угнетения, но по крайней мере прежние законы были немногочисленны и понятны. Теперь же отторжение официального Закона, недоверие к нему, часто непонимание его буквы и смысла становятся константой во взаимоотношениях власти и народа. Вместо того, чтобы укрепить общество некоей системой договоренностей и твердо установленных правил, петровское законотворчество сделало ставку на принуждение и страх. Правами в этом государстве обладал только один человек – государь, он же был высшей инстанцией, решавшей, когда, как и в каком объеме применять тот или иной закон.

 

 

Армия и флот

 

Петровское государство являлось прежде всего военным, главным его институтом были вооруженные силы, и в этой области произошли наиболее значительные перемены.

Войско Московской державы было многочисленным, но слабым. В семнадцатом веке в Западной Европе быстро развивались воинские науки. Возникли тактическое искусство и новый принцип боя, при котором огромные массы войск действовали как единый механизм, сформировался профессиональный офицерский и унтер-офицерский корпус. В России же всё оставалось по старинке. Основную часть вооруженных сил составляли иррегулярные войска – недисциплинированное и плохо оснащенное дворянское ополчение, отряды казаков и «инородцев». Стрельцы как род войск безнадежно устарели и вместо опоры престола превратились в угрозу стабильности. Так называемые полки иноземного строя в годы правления Натальи Кирилловны были по большей части распущены из-за скудости бюджета.

Первые военные кампании Петра (1695–1696) продемонстрировали низкую боеспособность русской армии. Потребовалось напряжение всех сил страны ради взятия второстепенной турецкой крепости Азов. В 1699 году, в канун Северной войны, где России предстояло столкнуться с лучшей армией Европы, австрийский дипломат Иоганн Корб излагает свои впечатления о российской военной мощи следующим образом:

 

Войска московских царей страшны только для одних татар… Московские цари легко могут вывести против неприятеля тысячи людей; но это только беспорядочные толпы, слабые уже вследствие своей громадности, и, даже выиграв сражение, толпы эти едва могут удержать за собой победу над неприятелем.

 

Вскоре разгром под Нарвой подтвердит эту нелестную характеристику.

Но всего четверть века спустя российская армия числилась одной из сильнейших в мире – и по численности, и по вооружению, и по боевым качествам.

В 1725 году, в мирное время, регулярное войско, согласно С. Соловьеву, насчитывало 210 тысяч солдат и еще 109 тысяч человек состояли в казачьих и инородческих частях. В ту эпоху более многочисленным войском обладала только Османская империя.

Путь, который пришлось пройти русской армии, чтобы достичь такого состояния, был долгим и трудным. Мы видели, как долго училась она воевать, как нескоро Петр отважился на генеральное сражение со страшным Карлом. Победа досталась не по счастливому стечению обстоятельств, а лишь после того, как «беспорядочные толпы» превратились в настоящую армию. Для этого пришлось решить много непростых задач: создать инфраструктуру мобилизации; обзавестись национальным офицерским корпусом и наладить военное образование; обеспечить воинов хорошим оружием отечественного производства; организовать систему снабжения; разработать уставы, без которых не бывает ни дисциплины, ни порядка – ну и, самое главное, найти достаточно денег для исполнения всех этих задач.

Если гражданская деятельность петровского правительства часто бывала непродуманной и малоэффективной, то в области военного строительства русские, по выражению Петра, «великия прогрессы учинили» и добились весьма впечатляющих успехов за довольно короткий срок – от Нарвы до Полтавы прошло всего девять лет.

Легче всего – сравнительно – решилась вроде бы громоздкая проблема с вооружением. Дело в том, что еще при отце и деде Петра в Туле появились хорошие оружейные мастерские, на базе которых в 1705 году открылся первый казенный завод, еще один, оборудованный по последнему слову тогдашней техники, возник семь лет спустя. Известно, что к 1720 году в Туле ежегодно производилось 22 тысячи ружей и пистолетов – вполне достаточно для армейских нужд. Пушечное литье на Руси было налажено и до Петра, московское войско славилось своей артиллерией. Правда, не хватало сырья, так что, потеряв под Нарвой весь артиллерийский парк, Петр оказался вынужден переплавлять церковные колокола. Но эта проблема была решена с открытием новых месторождений меди на Урале и ускоренным строительством заводов. (О развитии горнорудной и металлургической промышленности будет рассказано в следующей главе.) Очень неважного качества был русский порох, из-за чего пушки не смогли пробить стены Азова и Нарвы, но уже к 1704 году наладилось и это производство.

Поначалу казалось, что трудностей с комплектованием армии не будет. Перед шведской войной в стране накопилось множество «бездельных людей»: вольноотпущенных холопов, бродяг и бывших солдат из ранее расформированных полков. Армия, с которой Петр начал кампанию 1700 года, в значительной степени состояла из «охотников», которых «кликнули» на службу. Таких «новоприборных» полков было двадцать девять из тридцати трех. Строя новобранцы не знали, начальникам (в основном иноземцам) не доверяли и под Нарвой проявили себя никудышными воинами. Со временем те из них, кто уцелел и не дезертировал, конечно, обучились ремеслу и стали настоящими солдатами, но война разворачивалась шире и шире, требовала всё новых людей, и добровольцами эту потребность было не восполнить. К тому же, воюя, армия постоянно несла боевые и небоевые потери.

Пришлось развивать другой способ комплектования – принудительный. Впервые Петр дал приказ о насильственной записи в солдаты еще в январе 1700 года. Тогда это коснулось только холопов, которые остались ничьими после смерти своих хозяев. Но осенью того же года произошел уже массовый рекрутский набор – призвали каждого пятого дворового и каждого седьмого работающего. В дальнейшем подобные призывы случались практически ежегодно. Иногда объявлялся какой-нибудь чрезвычайный сбор – например, для Прутского похода в 1711 году экстренно забрали 20 тысяч рекрутов. Или же вдруг обнаруживалась нехватка в армейских писарях, и следовал царский указ об отправке потребного количества подьячих из гражданских учреждений на военную службу.

Солдатом или матросом человек становился пожизненно, поэтому рекрутов домашние оплакивали, как покойников. Рекрутская повинность сохранится в России вплоть до введения всеобщей воинской повинности в 1864 году.

Новобранцев перестали сразу рассылать по полкам, а сначала отправляли на «станции» для прохождения азов воинского дела. Набрать людей было легче, чем научить их быть солдатами, и эта проблема долгое время оставалась для русской армии самой болезненной.

Любопытную характеристику состояния русской армии в 1701 году дал саксонский фельдмаршал Штейнау, к которому от Петра был прислан вспомогательный корпус под началом Аникиты Репнина:

 

Сюда прибыли русские войска, числом около 20000. Люди вообще хороши, не больше 50 человек придётся забраковать; у них хорошие мастрихтские и люттихские ружья, у некоторых полков шпаги вместо штыков. Они идут так хорошо, что нет на них ни одной жалобы, работают прилежно и скоро, беспрекословно исполняют все приказания.

 

Об офицерах Штейнау гораздо худшего мнения.

 

Полковники все немцы, старые, неспособные люди и остальные офицеры люди малоопытные.

 

Итак, вооружение было хорошее, солдаты тоже, но иностранные офицеры стары и неспособны, а русские неопытны.

Взять опытных командиров в России было неоткуда, оставалось только нанимать иностранцев, и в первую половину петровского царствования на это тратится немало средств. Дело затруднялось тем, что с 1701 года в Европе шла большая война за господство на континенте, и на хороших профессионалов существовал высокий спрос. Такие предпочитали служить «цивилизованным» монархам, в Россию же обычно соглашались ехать те, что остались невостребованными. Кандидаты на офицерские чины еще как-то находились, но талантливых генералов на «рынке труда» просто не было, а в собственных полководцев Петр пока не верил. Вот почему во главе нарвской армии внезапно оказался странный командующий де Круи, единственным достоинством которого было высокое звание в иностранной армии.

Генералы, впрочем, довольно скоро появились свои, и не хуже европейских: Шереметев, Репнин, тот же Меншиков, но офицерство, костяк армии, еще долго в значительной степени состояло из чужеземцев.

Школы для подготовки артиллеристов, военных моряков и инженеров возникли довольно рано, с 1701 года, но представления о том, что «обычных» офицеров, пехотных и кавалерийских, тоже следует обучать в специальных училищах, еще не существовало. Единственной «кузницей кадров» была гвардия, где дворянские сыновья проходили выучку простыми солдатами, а затем попадали в армию уже на офицерские должности. Пропускная способность тут была ограниченна, и обеспечение армии русским начальным составом происходило небыстро. Впервые царь позволил себе отпустить со службы иностранцев, и то всего двести человек, лишь в 1711 году. Затем вышел указ, что русские должны занимать в полках не менее двух третей офицерского состава. Эта доля все росла и к концу петровского царствования, по мнению некоторых исследователей, доходила уже до 90 %. Армия наконец стала национальной (не говоря уж о том, что многие старослужащие «немцы» к этому времени обрусели).

Проблема снабжения большой армии в голодной стране тоже была нелегкой, и решалась она без затей: всё потребное отбиралось у населения, которому приходилось еще туже затягивать пояса. Единственное новшество заключалось в том, что эти поборы теперь регламентировались. Поставка продовольствия, фуража, конной тяги, повозок и прочего раскладывалась поровну на определенное количество дворов; купеческое сословие вносило свою лепту деньгами, очень немалыми (откуп от рекрутской повинности, например, составлял 100 рублей). Помещики платили налог на армию по 80 копеек с каждого крепостного. В мирное время солдат размещали на постой, причем каждого пехотинца должны были содержать 35 с половиной обывателей, а кавалериста – пятьдесят с одной четвертью (представить себе половину или четверть обывателя трудно, но Петр любил математические расчеты). Снабжением и тыловым обеспечением ведал армейский комиссариат, в распоряжении которого находились фуражирная, обозная, маркитантская, квартирмейстерская и прочие вспомогательные службы. «Пропитание как людем, так и скоту наиглавнейшыя дела суть», – писал Петр, и «порцион» солдатского питания был довольно щедрым: два фунта хлеба, фунт мяса, две чарки вина и кружка пива в день.

Армия без воинского устава – не армия, а уж с таким монархом можно было не сомневаться, что этот документ будет составлен со всей обстоятельностью. В 1716 году вышел подробнейший трактат в 108 главах, «дабы всякой чин знал свою должность, и обязан был своим званием, и неведением не отговаривался». Петр сам правил и дополнял «Воинский устав», который, разумеется, начинался словом «понеже» и не обходил стороной ни одной мелочи, вплоть до указания, что сержанты должны решать, кому очередь идти в караул, не абы как, а бросая кости.

Когда император в 1725 году умер, он оставил стране сильную армию, основные параметры которой – рода войск, тактические единицы (дивизии, бригады, полки, батальоны, роты), иерархия чинов, даже многие команды – сохранялись до двадцатого века, а многое пережило и монархию. Рождение российской армии по справедливости следовало бы отсчитывать не с 23 февраля 1918 года, странной даты, придуманной в советские времена, а с одного из ключевых петровских указов: либо от 21 ноября 1699 года о переходе с ополченско-стрелецкой системы на регулярную, либо от 16 марта 1716 года о введении «Воинского устава».

Но если армию потребовалось коренным образом перестраивать, то флот пришлось создавать совсем с нуля. В Московском царстве его не существовало. В нем и не было нужды. Выхода в Балтийское и Черное моря страна не имела, на Каспии хватало и купеческих судов, а в Белом море всю морскую торговлю осуществляли иностранные купцы, русские корабли далеко плавать не умели.

Начало русского флота похоже на сказку.

Вот мальчик-царь находит в измайловском сарае забытый английский ботик, способный маневрировать под ветром, и плавает в Просяном пруду шириной 500 метров. Потом юноша перебирается на Переяславское озеро (ширина – 6 километров) и строит с плотниками Немецкой слободы лодку побольше. В 1693 году молодой самодержец впервые видит в Архангельске настоящее море и настоящие корабли; тогда же он закладывает первый большой парусник «Святой апостол Павел». В 1696 году под Воронежем начинается масштабное строительство русского военного флота. В 1703 году спущены на воду первые корабли на Балтике.

Двадцать лет спустя, к концу жизни царя, в составе морских сил России 48 линейных кораблей с вооружением от 40 до 100 орудий и 787 военных судов меньшего размера, а общая численность экипажей составляет 28 тысяч человек. Конечно, с мировым лидером, британским флотом, насчитывавшим не менее 200 линейных кораблей, Россия соперничать не могла, но ей вполне хватало первенства в Балтийском бассейне. Всего же при Петре на русских верфях построили около тысячи одних только крупных кораблей, значительная часть которых, правда, без пользы сгнила, не выбравшись за пределы Азовского моря.

Дореволюционный морской историк Ф. Веселаго пишет, что поначалу качество отечественных кораблей из-за спешки было скверным – Петр гнался за количеством в ущерб качеству. Лес недосушивали, из-за чего корпус и мачты выходили некрепкими. Такие корабли легко давали течь и неважно маневрировали. Их огневая мощь тоже оставляла желать лучшего – на судах не хватало пушек большого калибра. Первые морские победы, как мы видели, обычно достигались значительным перевесом над противником и по преимуществу посредством абордажа.

Но главной проблемой было даже не качество кораблей (постепенно оно улучшалось), а недостаток опытных моряков. Хорошие матросы получались из архангельских рыбаков и китобоев, но их не хватало. Приходилось насильно мобилизовыва<