Схема Полтавского сражения

М. Романова

 

Самые главные события однако произошли не у Полтавы 27 июня, а тремя днями позже у переправы через Днепр, близ городка Переволочна.

В сражении шведы понесли тяжелые потери, около десяти тысяч человек убитыми, ранеными и пленными, но почти две трети оторвались от преследования. Это, конечно, была беспорядочная, перепуганная и измученная толпа, но через некоторое время из нее опять сформировалась бы боеспособная армия. В погоню кинулся Меншиков с кавалерией и настиг разбитого врага 30 июня. Левенгаупт пытался как-то организовать солдатскую массу, но не успел. Более 16 тысяч шведов вместе с генералитетом были вынуждены сдаться в плен. Так было довершено уничтожение великой армии. Она не была разгромлена – она полностью исчезла. У Карла никогда больше не будет настоящей армии.

Сам король вместе с Мазепой, ближней свитой и несколькими сотнями гвардейцев на лодках переправились через Днепр и побежали в сторону турецкой границы. За ними погнался кавалерийский генерал Волконский, которому было велено обращаться с королем «честно», буде он попадет в плен, а что касается изменника-гетмана, то позаботиться лишь о том, чтоб он не наложил на себя руки. Но догнать беглецов не удалось, они достигли турецкой крепости Очаков.

В плену у русских в общей сложности оказалось почти 23 тысячи шведов, в том числе первый министр граф Пипер и все лучшие военачальники. С генералами Петр обошелся великодушно – некоторым оставил шпагу и пригласил на пир, офицерам было положено содержание, но нижних чинов без церемоний разослали на казенные работы. Не более шестой части пленных шведов вернулись домой – остальные умерли в России.

Русская армия при этом, несмотря на серьезные потери (из строя выбыло около 5000 человек), полностью сохранила боеготовность, и Петр, не теряя времени, стал развивать успех.

Фельдмаршала Шереметева он послал в Прибалтику, осаждать Ригу; Меншикова – в Польшу, прогонять Станислава Лещинского; адмирал Апраксин получил приказ идти на Выборг.

Полтава всё изменила. Теперь русские войска будут повсюду теснить врага и постоянно захватывать новые территории.

Но значение Полтавской виктории не исчерпывалось военными последствиями. Это был не просто перелом в ходе борьбы. С 1709 года Россия словно становится другой страной: иначе себя ощущает, по-другому смотрят на нее и в мире. Пройдет еще 12 лет, прежде чем Петр провозгласит свое царство империей, но фактически Россия стала ею после Полтавско-Переволочненской победы и к прежнему состоянию уже не вернется. Историческое значение Полтавы сопоставимо только с взятием Парижа в 1814 году или взятием Берлина в 1945-м. Переменилась не только судьба России, переменилась судьба всей восточной и северной Европы.

Нанеся сокрушительное поражение лучшему европейскому полководцу и лучшей европейской армии, Россия попала в разряд первостепенных военных держав – и это сразу компенсировало отставание во многих других сферах.

В Европе не сразу поверили фантастическому известию, а когда оно подтвердилось, немедленно начали опасаться восточного великана, способного на такие чудеса. Россию теперь называли «Турком Севера» и ждали от нее всяческих ужасов – в то время как Петр пока по-прежнему мечтал лишь о том, чтобы удержать свой любимый «парадиз» Петербург.

Должно быть, царю очень хотелось отпраздновать великую победу в столице, поразив подданных неслыханными трофеями, но этот триумф был отложен до окончания кампании. Прежде всего Петра занимало возрождение антишведского альянса.

В августе он уже в Польше, которая немедленно отвернулась от Станислава Лещинского и вновь признала Августа. Саксонский курфюрст расторг договор с Швецией, собрал армию и поспешил на встречу с царем.

Шведский корпус генерала Эрнста фон Крассова, помогавший Станиславу, отступил в Померанию, а сам Станислав бежал из страны. В сентябре польский сенат в Варшаве приветствовал Петра и благодарил за возвращение законного короля и «вольности».

9 октября в Торне союз возобновился, но теперь Август заключил его не только от имени своего княжества, но и от имени Польши. Прибыл туда и посланник датского короля. Копенгаген тоже присоединился к коалиции, обязавшись немедленно возобновить военные действия на суше и на море. Увиделся Петр и с королем прусским, но тут дело пока ограничилось союзом оборонительным. Австрийский императорский дом, после ряда побед над Францией теперь претендовавший на первенство в Европе, согласился породниться с Романовыми – русскому наследнику царевичу Алексею сватали родную сестру супруги австрийского наследника эрцгерцога Карла, то есть предполагалось, что российский и австрийский монархи следующей генерации будут свояками. Эти матримониальные переговоры, пожалуй, нагляднее всего свидетельствовали о том, как взлетел международный престиж России.

Дипломатические достижения Петра на волне Полтавской победы завершили этот исторический год. На его исходе царь наконец позволил себе устроить пышное празднество. В Москве соорудили не одну, а семь триумфальных арок, через которые парадным строем прошли войска, прогнали свезенных отовсюду пленных шведов, а в самом конце процессии на белом коне ехал Петр, уже Великий. Ему, должно быть, представлялось, что война выиграна, осталось только добить обезглавленного и обессиленного врага.

 

 

Новые триумфы и катастрофа

1710–1711

 

В следующем году казалось, что дело и правда близится к развязке. У Петра после Полтавы словно раскрылись крылья. Он действовал решительно, причем сразу на нескольких направлениях. Теперь в восстановленном Северном союзе Россия играла не последнюю, а ведущую роль.

Пользуясь тем, что Карл XII застрял в Турции, а без короля и лучших полков, сгинувших под Полтавой, Швеция не способна на сколько-нибудь крупные боевые акции, Петр торопился как можно шире укрепиться на Балтике.

Сильная шведская крепость Выборг, под которой в 1706 году царь так неудачно попробовал свои силы в качестве командующего, была вновь окружена в начале весны 1710 года. Теперь осадой руководил Апраксин, а Петр лишь состоял при эскадре в качестве младшего флагмана. Здесь русские повторили хитрость, один раз уже использованную близ Нарвы и по тогдашним европейским правилам войны не слишком благопристойную: чтобы выйти на выборгский рейд, защищенный крепостной артиллерией, корабли подняли шведские флаги, а экипажи переоделись в шведские мундиры. Уловка сработала. Обложенный с суши и моря гарнизон в июне капитулировал.

Была в Карелии еще одна крепость, Кексгольм, но в сентябре сдалась и она, тоже без боя.

Главный ливонский город Ригу осадили еще в ноябре 1709 года, но зимой такую твердыню брать было трудно, и Аникита Репнин с 7000 солдат ограничился блокадой и артиллерийским обстрелом. Основные силы, до сорока тысяч, подтянулись к маю. Прибыли оба фельдмаршала – Шереметев и Меншиков (Огильви был в плохих отношениях с обоими и еще в 1706 году покинул русскую службу).

Рига имела современные мощные укрепления, сильный гарнизон, шесть сотен орудий, и все же без помощи извне капитуляция была лишь вопросом времени. Шведский флот дважды пытался прорваться, но специально выстроенные береговые батареи этому воспрепятствовали. В городе начался голод, а затем еще и разразилась эпидемия чумы. Когда Рига в конце концов после семи месяцев осады сдалась, уцелела едва треть жителей, а в строю оставалось немногим больше двух тысяч солдат (из первоначальных тринадцати).

Вскоре вслед за тем русские захватили Пернов (Пярну), столицу Эстляндии Ревель (Таллинн) и остров Эзель (Сааремаа). Курляндское герцогство, формально являвшееся вассальным владением Польши, было захвачено не штыками, а новым русским оружием – политическим брачным союзом. Петр выдал племянницу Анну, дочь покойного Ивана V, за юного герцога Фридриха-Вильгельма, но тот сразу после свадьбы умер. При помощи русских войск вдовствующая герцогиня (ей было 18 лет) стала номинальной монархиней Курляндии, а фактически маленькая страна управлялась из царской ставки.

В начале 1711 года вся южная Балтика от Восточной Пруссии до Финляндии оказалась под русским контролем. Петр писал: «Неприятель на левой стороне сего Восточного моря не точию городов, но ниже степени земли не имеет».

Эти успехи выглядели еще более блестящими по сравнению с тусклыми действиями союзников. У шведов не было войск для помощи заморским территориям, но хватило сил для защиты отечества. Когда датчане вторглись в провинцию Сконе, их наголову разгромил (27 февраля 1710 года) лучший из оставшихся у шведов генерал Магнус Стенбок с армией новобранцев. После этой конфузии в Копенгагене поняли, что враг еще очень силен, и в дальнейшем старались переложить основную тяжесть войны на Россию. Ничего выдающегося не совершил и Август – если не считать неудачной попытки взять Данциг.

Если до полтавской победы Петру недоставало веры в свои силы, то к исходу следующего года царь впал в другую крайность: ему стало казаться, что он всемогущ и навсегда победоносен. Ничем иным кроме самоослепления нельзя объяснить рискованный шаг, на который царь решился осенью триумфального 1710 года. Прежде так опасавшийся войны на два фронта, потративший огромные суммы на Воронежский флот единственно из-за турецкой угрозы, теперь Петр сам пошел на обострение отношений с Константинополем.

Причиной тому было не только преувеличение собственных возможностей, но и ошибочное представление о слабости Османской империи. Именно так, по-видимому, Петр воспринял нейтралитет Турции во время восточного похода Карла XII и булавинского восстания. Ведь если бы турки тогда воспользовались удобным моментом, чтоб расквитаться за Азов, положение России стало бы критическим.

У Петра сложилось весьма низкое представление о дееспособности турецкого правительства. Оно действительно никуда не годилось. С 1703 года султаном был неумный и вздорный Ахмед III, посаженный на престол взбунтовавшимися янычарами. Однако неучастие Турции в Северной войне объяснялось вовсе не слабостью ее армии и тем более не миролюбием султана. Просто он не вел никакой последовательной политики, будучи игрушкой в руках соперничающих придворных партий. В Константинополе вечно плелись интриги, без конца менялись великие везири, иностранные послы открыто подкупали министров. Участвовал в этой купле-продаже и русский посол Петр Толстой, человек очень ловкий. В январе 1710 года, действуя взятками и подарками, он наконец добился ратификации мирного договора, подписанного десять лет назад и очень не нравившегося туркам.

Камнем преткновения в русско-турецких отношениях стал вопрос о судьбе шведского короля.

Уходя от погони, Карл достиг берегов Буга, за которым начинались турецкие владения, и потребовал у очаковского коменданта Мехмет-паши лодок. Тот не торопился, ожидая разрешения начальства или, может быть, просто бакшиша. В результате подоспела русская кавалерия и сильно потрепала отряд, так что через реку переправились лишь 600 человек – всё, что осталось от армии.

Султан был польщен тем, что такой великий монарх и полководец просит у него убежища. Карлу позволили остаться в Бендерах, приставили почетный караул из янычаров, назначили щедрое содержание. Все ожидали, что после короткого отдыха король кинется в Польшу или даже в Швецию спасать свою державу и набирать новую армию. Так думал и Петр, сразу после Полтавы поспешивший на север, чтобы опередить врага.

Но Карл в несчастье вел себя точно так же, как в победоносные времена – непредсказуемо. Казалось, король не придает особенного значения потере армии. Про свой роковой поход в письме на родину он написал, что всё прошло отлично, только в самом конце приключилась «неудача», которая скоро будет исправлена.

Турки полагали, что лестный, но неудобный гость останется до залечения раны, но Карл никуда не торопился, предоставив Швецию собственной судьбе. Это, конечно, был очень странный правитель. Выздоровев, он развлекался конными прогулками, игрой в шахматы, чтением книжек, военными упражнениями, иногда в воспитательных целях устраивал обыск у офицеров и уничтожал все предметы, с его точки зрения, не нужные военному человеку, вроде кружевных воротников и щегольской обуви. Королевский двор в Бендерах превратился в своего рода туристический аттракцион – турки специально приезжали поглазеть на диковинного монарха. В это трудно поверить, но Карл просидит так в турецком захолустье целых пять лет. Многие историки пытались придумать этому какое-то логическое обоснование, но убедительного так и не нашлось. Кажется, Карл желал возглавить турецкую армию и вторгнуться с ней в Россию, однако эта мечта была несбыточна, турки не позволили бы гяуру командовать своими войсками.

Узнав об этом подозрительном гостевании, русские сразу стали требовать у турок выдачи заклятого врага. В Стамбуле отвечали, что это противоречит законам гостеприимства, однако соглашались выпроводить Карла восвояси. Толстой добился того, что турецкое правительство подписало соответствующий документ. Дело оставалось за малым – чтобы король согласился уехать. Но Карлу почему-то понравилось в Бендерах. На вежливые, а затем и не очень вежливые просьбы хозяев ехать своей дорогой он совершенно не реагировал.

Его представители при султанском дворе тем временем подбивали везирей уговорить Ахмеда III начать войну с Россией. Денег на подкуп у шведов не было, но на помощь пришли французы, издавна пользовавшиеся огромным влиянием на константинопольские дела. Опасаясь, что Россия, после Полтавы заметно активизировавшаяся в Европе, присоединится к антифранцузской коалиции, посол Людовика XIV использовал все свои рычаги и «чинил туркам великие дачи», подбивая их к войне.

Несмотря на всё хитроумие Толстого, он начал проигрывать в этой закулисной борьбе. В июне 1710 года противник войны великий везирь Чорлулу Али-паша вследствие французско-шведских интриг лишился своего поста, его сменил Кёпрюлю Нумен-паша, заговоривший с русским послом жестче. Новый везирь потребовал, чтобы царь позволил Карлу пересечь Польшу под охраной большого турецкого корпуса. План был расстроен тем, что король не пожелал покидать Бендеры – ни без охраны, ни с охраной. Переговоры зашли в тупик.

Тогда сторонники войны провели на место главы правительства прошведски настроенного Балтаджи Мехмет-пашу, который стал ожесточать султана против России. И как раз в этот момент, в октябре 1710 года, Петр совершил непоправимую ошибку: решил заговорить с Константинополем на языке угроз. В царской грамоте говорилось, что, если шведский король не будет немедленно выдворен, Россия и Речь Посполитая прибегнут к силе оружия.

Это стало последней каплей. 20 ноября 1710 года султан объявил царю войну. Русского посла Толстого он велел посадить в темницу, а великому везирю – собирать армию, чтобы весной выступить в поход.

Трудно понять, зачем Петр с таким упорством добивался высылки шведского короля из Турции, – для России и ее союзников было во всех отношениях выгоднее, чтобы Карл оставался в отдалении от театра военных действий как можно дольше. В результате же получилось, что царь своей неуклюжей дипломатией достиг того, чего тщетно добивался из Бендер его враг: России пришлось открывать второй фронт.

 

Прутский поход

М. Романова

 

Хуже всего было то, что Петр и теперь оставался в заблуждении относительно турецкой слабости. Он явно рассчитывал на быструю и легкую победу. Приготовления к войне были недостаточными.

Адмирал Апраксин должен был привести в боевую готовность Азовский флот. Вот теперь, казалось бы, должны окупиться пятнадцатилетние затраты на воронежское кораблестроительство – но нет, флот так и останется в закупоренном Азовском море.

Шереметев получил приказ привести из Прибалтики двадцать два полка, а Михаил Голицын с Украины еще десять. Хватить этих сил никак не могло. У одного крымского хана Девлета II Гирея войск было больше – еще до подхода главной турцкой армии.

Ошибочен оказался и расчет на новых союзников – валашского (румынского) и молдавского господарей, вассалов султана. Царю обещали, что с приближением русской армии в тылу у турок начнется всеобщее христианское восстание, а господари выступят со своими войсками, однако на деле вышло иначе.

Валашский правитель Константин Бранкован сулил так много, что Петр даже втайне наградил его орденом Андрея Первозванного, но, когда дошло до дела, господарь, чьи земли находились слишком близко к Константинополю, занял выжидательную позицию и ничем не помог. Молдавский Дмитрий Кантемир хоть и выступил, но привел мало людей, к тому же поля его страны опустошила саранча, так что он не сумел обеспечить русскую армию и продовольствием.

Организация снабжения вопреки обычной петровской предусмотрительности вообще была продумана плохо. Петр отправился на войну, взяв с собой пока еще невенчанную жену Екатерину – словно на увеселительную прогулку. В Яссах их торжественно встретил Кантемир, и тут обнаружилось, что не запасено ни провианта, ни фуража.

Состоялся военный совет, на котором большинство генералов-иностранцев предлагали остановиться и дальше не идти, пока войско не обеспечит себя всем необходимым. Но Петра словно подменили, он позабыл о всегдашней осторожности и велел двигаться вперед, на Браилов, чтобы захватить там турецкие склады.

Несколько дней армия медленно шла по июльской жаре, испытывая нужду не только в пище, но и в воде. Отряды крымской конницы налетали со всех сторон и нарушали коммуникации.

7 июля, на полпути к Браилову, русские вошли в соприкосновение с турецким войском, которое вел сам главный везирь Балтаджи Мехмет-паша. Здесь Петр наконец увидел, до какой степени он недооценивал противника. У него было 38 тысяч, а в турецко-крымской армии насчитывалось примерно 190 тысяч человек. О дальнейшем наступлении не могло быть и речи.

8 июля русские отступали, 9 июля весь день отражали атаки. Удалось отбиться, но, пользуясь огромным преимуществом, неприятель окружил войско и прижал его к реке Прут. Петр с ужасом понял, что угодил в западню, откуда нет выхода. Датский посол Юст Юль в своих записках сообщает: Петр «пришел в такое отчаяние, что как полоумный бегал взад и вперед по лагерю, бил себя в грудь и не мог выговорить ни слова». Еще бы! Пробиться через впятеро превосходящего противника невозможно, кормить солдат нечем, к тому же на исходе боеприпасы. Вся армия и, что еще ужаснее, сам царь обречены.

К везирю отправили парламентера от фельдмаршала Шереметева с предложением «сию войну прекратить возобновлением прежнего покоя», суля в противном случае «крайнее кровопролитие». Ответа не последовало. Тогда отправили новое послание, уже не грозное, а заискивающее, обещая «полезнейшие кондиции». На это Мехмет-паша выразил готовность послушать, что за кондиции, и попросил прислать важного человека.

Отрядили вице-канцлера Петра Шафирова, хитрейшего и умнейшего из петровских дипломатов. Царь дал ему инструкцию: пообещать туркам возврат Азова; если везирь потребует, вернуть всё и Карлу – кроме Петербурга, который можно обменять на Псков; согласиться на возвращение в Польшу Лещинского. Одним словом, Петр отказывался от всего, лишь бы вырваться из ловушки. Для того чтобы «удовольствовать» везиря, ему и другим «начальным людям» Шафиров мог обещать огромные взятки – больше 200 тысяч рублей. Когда из турецкого лагеря от вице-канцлера пришло сообщение, что турки «приволакивают время», царь в панике написал: «Ставь с ними на всё, чего похотят, кроме шклявства[14]». Это была настоящая катастрофа. Если бы везирь отказался от переговоров, Петр не избежал бы и «шклявства» – деваться ему было некуда.

Однако случилось то, что царь расценил как чудо. Условия, которые выторговал Шафиров, оказались не столь ужасны. Турки потребовали, чтобы Россия вернула Азов, срыла все построенные вокруг него крепости, в польские дела больше не вмешивалась, а шведскому королю не мешала вернуться в его владения. На том быстро и договорились, после чего Петр, не веря своему счастью, увел изнуренную армию с Прута в сторону Днестра. Преодолев границу, царь отметил возвращение благодарственным молебном и пушечным салютом, будто великую победу.

Удивительная покладистость Мехмет-паши породила слухи о том, что везиря подкупили. У многих авторов можно прочитать, что Екатерина якобы отдала для взятки везирю все свои драгоценности, но это маловероятно. Скорее всего Мехмет-паша был не осведомлен о бедственном положении окруженного противника и не очень верил в боевые качества своей армии. Накануне в неудачных атаках он потерял семь тысяч янычар, и уцелевшие не слишком рвались в бой. Вероятно, везирь рассудил, что лучше синица в руках, да и предлагаемые условия вполне хороши – Турция давно уже не побеждала в войнах.

Иначе считал Карл. Он примчался в турецкий лагерь, как только узнал, что Петр выторговал себе спасение, просил дать ему тридцать тысяч солдат для погони, но было уже поздно. Недоволен остался и султан. Мехмет-паша потерял свой пост и отправился в ссылку, где впоследствии был умерщвлен. Условий договора это, конечно, изменить уже не могло.

Хоть Петр считал, что легко отделался, на самом деле плата за его ошибку была недешевой. Кровь, пролитая в азовских походах, тысячи заморенных на строительстве Воронежского флота работников, миллионы потраченных рублей – всё пропало зря, а решение черноморского вопроса было отсрочено на долгие десятилетия.

 

 

Потерянное время

1712–1714

 

Петр хорошо усвоил горький урок и впредь старался избегать риска, иногда даже перебарщивая по части осторожности. Напряженность в отношениях с Турцией длилась еще долго. Два раза, в конце 1711 года и в 1712 году, султан разрывал перемирие, угрожая войной – сначала из-за проволочек с передачей Азова, затем из-за присутствия русских войск в Польше.

Опасаясь нового столкновения с турками, Петр наконец отдал Азов со всеми пушками, срыл таганрогскую и другие крепости, даже поспешил увести свои полки из Польши в Германию. Но турецкая угроза миновала не из-за петровской уступчивости, а вследствие внешнеполитических причин. Война за испанское наследство заканчивалась, в Утрехте шли мирные переговоры. Австрия, вечный враг Турции, выходила из конфликта очень усилившейся, и в Константинополе заторопились уладить отношения с Россией. 24 июня 1713 года в Адрианополе подписали договор, повторявший Прутские кондиции. Лишь теперь у Петра развязались руки для более активных действий на Балтике.

А там дела шли трудно. Прутская катастрофа и долгая вынужденная пассивность главного участника антишведской коалиции дала шведам возможность оправиться. Удобный момент для быстрого завершения войны был упущен.

Шведское правительство – канцлер Арвид Горн и Сенат – предпринимали отчаянные усилия, чтобы мобилизовать все ресурсы. Было сокращено жалованье чиновникам, вдовствующая королева распродала дворцовое серебро, сестра Карла принцесса Ульрика пожертвовала своими драгоценностями – и собрали новую армию. Даже две: одной (она главным образом действовала против датчан) командовал уже упоминавшийся Магнус Стенбок, другой, сражавшейся с саксонцами, генерал фон Крассов.

Союзники, ссорясь между собой, безуспешно осаждали в Германии шведскую крепость Штральзунд. Меншиков надолго застрял у Штеттина. Сам Петр прибыл туда, чтобы ускорить дело, – и тоже ничего не добился.

Тем временем Стенбок с семнадцатью тысячами солдат перешел в наступление, оккупировав страгически важное княжество Мекленбург и взяв его столицу город Росток. В декабре 1712 года под Гадебушем он нанес датчанам тяжелое поражение, истребив почти половину их армии.

Силы все же были неравны. Троекратно превосходящее русско-датско-саксонское войско заставило Стенбока отступить в Голштинию, где он заперся в крепость Тённинг.

В целом же тяжелая германская кампания, по оценке самого Петра, «пропала даром».

Оставив войско на Меншикова, царь весной 1713 года вернулся в Россию. Подписание Адрианопольского мира давало возможность активизировать войну на Балтике. Возник новый план: принудить Швецию к миру, напав с другого фланга – со стороны Финляндии.

 

Я от верных людей подлинно уведал, – писал Петр, – что ежели до Абова[15] дойдем, то шведы принуждены будут с нами миру искать, ибо все их пропитание из Финляндии есть.

 

План этот осуществился лишь отчасти.

Без датчан и саксонцев Петр действовал увереннее и успешнее. Правда, и шведских войск в Финляндии было меньше, чем в Германии – не более десяти тысяч солдат, большая часть которых сидела по гарнизонам.

Сначала русские заняли Гельсингфорс (Хельсинки), в то время небольшой городок, а к концу лета, тоже без боя, взяли «Абов». Шведы повсюду отступали. В октябре адмирал Апраксин и генерал Михаил Голицын все же навязали близ Таммерфорса (Тампере) шведскому командующему Карлу Армфельдту битву и заставили его с потерями отступить, а в начале следующего 1714 года Голицын добил шведов под деревней Лаппола. У Армфельдта к тому времени оставалось всего 5000 голодных, измученных солдат; большинство из них были убиты либо захвачены в плен. Русским удалось оккупировать Финляндию, так что в военном отношении кампания увенчалась успехом, но главной своей цели – принудить Стокгольм к сдаче – она не достигла. У Швеции не было ни денег, ни армии, но она продолжала держаться, казалось, на одном упрямстве Карла. На отчаянные мольбы о мире, которыми короля засыпало правительство, бендерский затворник неизменно отвечал отказом.

Оставался, однако, последний оплот шведской мощи – военный флот. Хоть после основания Санкт-Петербурга русские и понастроили на Балтике немало кораблей, но вступать в бой с противником не решались. Шведы полностью доминировали на море.

Много кораблей с пушками и даже наличие базы для снабжения и ремонта – это еще не флот. Нужны опытные адмиралы, офицеры, матросы. С этим у России пока дела обстояли неважно. Петр навербовал много европейских моряков, но и те были не первого сорта.

Командующий Балтийским флотом Корнелиус Крюйс был некогда нанят Петром во время большого заграничного путешествия в Амстердаме, где служил мелким портовым чиновником, а теперь сразу стал вице-адмиралом. Хороший администратор, Крюйс никогда не командовал эскадрой в бою, из-за чего произошел инцидент, оконфузивший молодой русский флот.

Летом 1713 года Крюйс с тремя линейными кораблями встретил в Финском заливе три небольших шведских вымпела и погнался за ними. До сражения дело не дошло. Все русские корабли, включая флагманский, сели на одну и ту же мель, причем 50-пушечный «Выборг» вытащить не удалось – пришлось его сжечь.

За этот позор суд приговорил Крюйса к смертной казни, которую заменили ссылкой. Сурово были наказаны и капитаны – все иностранцы.

Поэтому выходить в открытое море русские предпочитали очень большими группами кораблей, на которые шведы не осмелились бы напасть. Так, перевозя весной 1713 года десант в Финляндию, Петр собрал целую армаду из 95 военных галер и 110 транспортных судов. В шведской же эскадре, действовавшей против русских, насчитывалось всего три десятка кораблей.

Однако летом 1714 года возникла ситуация, когда морское сражение стало неизбежно. Нужно было доставить провиант и подкрепления армии, находившейся в Або. Как обычно, для этой цели в плавание отправилась огромная русская эскадра из сотни кораблей под командой генерал-адмирала Апраксина. Сам царь тоже был здесь под флагом «шаутбенахта Петра Михайлова». Но близ полуострова Гангут фарватер преградил шведский вице-адмирал Ваттранг. У него было недостаточно сил для нападения, но более чем довольно для обороны. Источники оценивают размер шведской эскадры по-разному. Сам Ваттранг в своем судовом журнале перечисляет 20 боевых кораблей – в основном небольших, но это был закаленный, превосходно обученный флот, выстроенный в боевой порядок. Нападать на него было страшно, однако и отступить нельзя – это поставило бы русские войска в безвыходное положение, им пришлось бы уходить из Финляндии.

Петр придумал построить волок через перешеек полуострова и перетащить более легкие корабли на руках. Узнав об этом от местных крестьян, Виттранг отрядил контр-адмирала Эреншельда с частью судов блокировать проблемный участок, а сам с основными силами остался на месте. Разделение и так небольшой вражеской эскадры, а главное штиль, лишивший шведов подвижности, побудили Петра и Апраксина к действию – момент действительно был очень удачный.

27 июля 1714 года русский флот принял участие в настоящем морском сражении – первом в своей истории. Гребные суда, не зависевшие от ветра, обошли основную шведскую эскадру почти без потерь. «Господствовал мертвый штиль, а малый ветерок, который дул, был с севера. К нашему величайшему огорчению, эта масса галер прошла мимо нас… Лишь одна галера была прострелена нами и попалась нам в добычу», – пишет шведский флагман. Зато русским «попалась в добычу» вся эскадра Эреншельда: 18-пушечный фрегат и шесть судов меньшего размера. Передовым отрядом командовал «шаутбенахт Михайлов», который, конечно, не мог упустить случая лично поучаствовать в морском бою. Неприятеля взяли на абордаж. Раненый Эреншельд попал в плен.

Победа при Гангуте не означала, что русский флот уже достиг зрелости. Успех был обеспечен огромным преимуществом, да и действовали петровские галеры попросту, без маневрирования и артиллерийской дуэли – воспользовались благоприятными погодными условиями. Осенью того же года, столкнувшись с менее ласковой погодой, генерал-адмирал Апраксин понес от нее куда худший урон, чем от шведов: во время бури утонуло 16 кораблей и несколько сотен моряков.

Все же гангутская виктория означала, что теперь у шведов нет преимущества и на море. Любимое детище Петра город Санкт-Петербург наконец мог чувствовать себя в безопасности.

Это было тем более важно, что незадолго перед тем царь совершил деяние, не имевшее прецедентов в отечественной истории: перенес в юный город столицу. Начиная с 1712 года, когда Россия более или менее оправилась после Прутского потрясения и ослабел накал шведской войны, царь впервые за долгие годы всерьез занялся делами мирными: переустройством государства, гражданскими реформами и строительством. По его собственному выражению, он кроме шпаги взялся и за перо.

Главным из невоенных расходов стало форсированное обустройство невского города. С этого времени туда начинают массово присылать рабочих (в 1712 году – сорок тысяч человек), свозить всевозможные строительные материалы, а области страны облагаются специальным побором на Петербург.

Петр давно уже стремился проводить в любимом городе как можно больше времени, но теперь он делает Санкт-Петербург своей постоянной резиденцией. Официального манифеста о новом статусе города не публиковалось, но считается, что не позднее 1713 года, когда на Неву перебрались двор, основные правительственные учреждения и иностранные посольства, петровский «парадиз» сделался столицей.

О Петербурге будет более подробно рассказано в третьей части тома, сейчас же отметим политический и исторический смысл этого судьбоносного события. Он очевиден: государство переносит центр управления на окраину лишь в том случае, когда собирается расти по этому вектору и дальше. Петербургская Россия, в отличие от России московской, ориентировалась исключительно на Европу. Петр больше не думал ограничиваться одним-единственным балтийским портом. Теперь у него появились планы экспансии на запад – утвердиться в захваченной Прибалтике, а если получится, то и западнее. По меткому выражению В. Ключевского, у Петра зародился новый «спорт» – охота вмешиваться в дела Германии:

 

Петр втягивался в придворные дрязги и мелкие династические интересы огромной феодальной паутины. Германские отношения перевернули всю внешнюю политику Петра, сделали его друзей врагами, не сделав врагов друзьями… Главная задача, ставшая перед Петром после Полтавы, решительным ударом на Балтийском море вынудить мир у Швеции, разменялась на саксонские, мекленбургские и датские пустяки, продлившие томительную 9-летнюю войну еще на 12 лет.

 

Царь надолго погружается в германские заботы.

Пока Петр был занят Финляндией, на западном фронте происходили важные события. Шведская армия Стенбока, блокированная в голштинской крепости Тённинг, держалась сколько могла, но, не получая подкреплений и истощив запасы продовольствия, в конце концов капитулировала. Меншиков в сентябре 1713 года с помощью присланной королем Августом осадной артиллерии принудил к сдаче Штеттин. Саксонцы захватили принадлежавший шведам остров Рюген. У Швеции из всех заморских владений в Германии оставалось лишь несколько разбросанных по побережью крепостей: Штральзунд, Бремен, Верден и Висмар.

Теперь, когда Швеция ослабела, нашлись желающие захватить эти богатые города и помимо участников Северного альянса: новый прусский король Фридрих-Вильгельм I и ганноверский курфюрст Георг, в августе 1714 года унаследовавший английскую корону. К тому же наконец завершилась Война за испанское наследство, и ее бывшие участницы заинтересованно следили за дележом шведской державы.

Про Карла XII, уже пять лет сидевшего в Бендерах, в Европе начинали забывать. Из Турции доходили странные слухи, по которым можно было предположить, что добровольный эмигрант тронулся рассудком.

Султан тщетно упрашивал докучного гостя покинуть страну. В 1713 году терпение наконец иссякло. Турки решили выдворить короля силой. К Бендерам явилось целое войско, 12000 воинов, чтобы сопроводить Карла к границе. Тот ответил, что будет биться до последнего, но свой лагерь не покинет.

Паша оказался в затруднении. У него не было приказа убивать августейшего упрямца, да и янычары относились к Карлу, которого они прозвали «Демир-баш» (Железная Башка), с суеверным почтением, словно к дервишу или благородному безумцу.

Король же забаррикадировался в доме с сорока людьми и готовился к бою. Ему грезились новые Фермопилы.

В конце концов туркам пришлось идти на штурм, и произошла, по выражению Шафирова, «разумная с обеих сторон война», в которой Карл лично размахивал шпагой, порубив кучу янычар, но в итоге был взят живым, со сломанной ногой, отрубленными пальцами и без кончика носа, но очень довольный собой: он не уступил и не сдался. Этот трагикомический эпизод вошел в историю с турецким названием Калабалык («Нелепица»).

Султану стало совестно, что пролилась кровь столь великого человека. Пашу, всего лишь выполнявшего приказ, покарали за непочтительность, а Карл объявил себя больным и к путешествию негодным. Для достоверности он улегся в постель и, несмотря на резвость темперамента, не вставал с нее полтора года. Казалось, он твердо решил любой ценой навсегда остаться в Турции.

И вдруг осенью 1714 года турецкий сиделец столь же непредсказуемо выздоровел и сорвался с места. Кажется, до Карла дошли слухи, что его долготерпеливая страна наконец собирается взбунтоваться против своего полоумного короля.

Безо всяких понуканий, без охраны, всего лишь с двумя адъютантами, Карл под чужим именем за 16 дней пересек с юга на север Европу, где повсюду хозяйничали его враги, и появился у ворот Штральзунда.

Шведы перестали толковать между собой о мире, а для союзников спокойная жизнь закончилась. За послеполтавские годы они так и не сумели додавить безначальную Швецию, теперь же, после возвращения короля-солдата, война должна была вспыхнуть с новой яростью.

 

 

Война затягивается

1715–1718

 

Из Штральзунда, даже не наведавшись в Швецию, Карл сразу потребовал от Сената прислать двадцать тысяч солдат. Правительство отвечало, что страна истощена, денег нет, а рекрутов взять неоткуда.

Тогда король нашел помощ