К вопросу о теории невидимого гуся 1 страница

 

Где прячет фокусник гуся?

Вот что хотелось бы узнать мне.

Нет, не волнуют меня карты,

И попугай, признаться, тоже.

И в ящике его волшебном,

Покрытом блестками цветными,

Гуся я не нашел (проверил),

И в потайных карманах фрака

(Что, разумеется, на фалдах).

Тогда, быть может, ассистентка?

Но у бедняжки дистрофия:

На ней и спичку вам не спрятать,

Не то что целого гуся.

Так что – гусями воздух полон?

Невидимыми? Бурным вихрем

Они летят, кружат и вьются,

Ориентиры потеряв.

Подумать только, может статься,

Я в этот миг сижу на птице

(Кто их так прячет, что не видно?!).

И вы на ней сидите тож.

При этой мысли неуютно

Мне, право, делается тотчас:

Гусь ни при чем, и извиниться

Пред бедной птицей стоит мне.

Да, чтоб рассудок не утратить,

Пожалуй, самое простое –

Воспринимать вопрос гусиный

Открытым разумом, спокойно,

Готовым быть к любым известьям.

Быть может, гуси – как Всевышний –

Незримо и неощутимо

Присутствуют везде и всюду?

И в этих птицах воплотился

Закон земного тяготенья?

И гуси ветер подымают?

И в рост деревья запускают?

Что ж, эта версия, пожалуй,

Почти все в мире объясняет.

Вот шарик – отчего он сдулся?

Вот наземь плюхнулся ребенок.

Вот телевизор зажужжал,

И стало серо в нем И смутно,

Что называется, помехи.

А вот жена моя, она

Не хочет спать со мною ночью.

Какая тут любовь-морковь,

Когда вокруг полно гусей,

Когда они шуршат по спальне,

Незримы, но и вездесущи?!

Сплетаются они, как змеи,

Как змеи на змеиной свадьбе,

О да, свиваются их шеи

В такой орнамент – даже кельтам

В кошмаре оный не приснится.

Я понял! Понял! Гуси, гуси –

Они в кошмарных снах живут,

То нам отмщенье за подушки,

Что набиваем пухом мы

Гусят невинных. Да, отмщенье.

И это гуси, несомненно,

Проклюнули дыру в озоне,

Где полюс Северный. А если

Элементарные частицы,

Мельчайшие, которых мы

Еще по имени не знаем, –

И это тоже только гуси?

Недостающее звено,

Которое бы объяснило все нам:

Любовь и смерть, войну и мир,

И почему шотландский керлинг

За спорт признали? Гуси, гуси…

 

Да. Фалды фрака. Я уверен.

Карманы потайные – там.

 

 

Совершенный город

 

Читатель, окажи любезность мне,

Вообрази-ка город совершенный.

Вода там вместо улиц, а в воде,

Куда ни глянь, все карпы золотые,

Изогнутые, что твои бананы,

Скользят под днищем у стеклянных лодок.

Ныряльщики там все стихи читают,

А иногда русалки-баловницы

Срывают ласты с них рукою легкой

И пятки им безжалостно щекочут.

Как много в этом городе любви…

Вообрази, в гондоле полосатой

Плывешь ты, на подушку (рытый бархат!)

Облокотясь лениво и привольно,

И чувствуешь толчок, когда весло

О ламантин подводный задевает.

Гашиш турецкий куришь, а с балконов,

Из залов мраморных роскошнейших палаццо

Любовный лепет, легче ветерка,

Доносится до слуха твоего.

И мерно, сонно, сладостно вода

Облизывает темные пилоны,

Увенчанные свечками, касаясь

Так нежно, как не всякий из влюбленных

Умеет ко другому прикоснуться.

Там занавеси легкие, прозрачны,

Колеблются над окнами повсюду.

Архитектура повторяет контур

Коралла, ракушки послушно и прилежно.

А лодочники все мурлычут песни,

Причем, как на подбор, одни регтаймы,

Но – умудряясь опытным веслом

Все так же мерно взмахивать. Старухи

Там на соленых досках крендельки

Морщинистыми пальцами готовят.

А из печной трубы лишь пузырьки

Тихонько в воздух свежий подлетают.

У каждой раковины по три крана там:

Горячий, шоколадный и холодный.

А по ночам там смотрят все кино –

Немые фильмы, только нет экрана,

Есть облако, которое висит

Над площадью с фонтаном неподвижно.

По выходным всегда там фейерверки,

А женщины исправно там рожают

Багровых малышей – да прямо в воду

Бассейнов, где танцуют пузырьки

И чистоту блюдут гольянов стайки,

Питаясь потонувшею плацентой.

Там места нет абстракциям, там все

Конкретней некуда. Вот, например, мосты

Над узкими каналами взметнулись –

Из кокона, что бабочку лелеял.

Когда по водам тихого канала

Скользишь в гондоле, серые мартышки

В тебя швыряют горсти макарон.

На башнях в этом городе зияют

Пустоты там, где некогда часы

Исправно время били, но теперь

Их вынули и сдали в переделку,

И получилось множество прекрасных Плавучих игр.

Не бреется никто В том городе.

А если день погожий,

Какая-нибудь бойкая старушка,

Пожалуй, в церковь сплавает на круге

Иль на матрасе легком надувном,

И будут вслед свистать ей старики,

Похожие на вяленую рыбу,

Сосущие по берегам в кафе

Всю ту же ежедневно минералку.

Поистине сей город совершенен.

Вот посуди, ведь там в уборной каждой

Имеется свисточек оловянный,

Пристроенный, чтобы свистел при сливе.

Какие там общественные бани!

В мозаике все вдоль и поперек!

Когда же собирается гроза,

То угорь электрический обычно

К воротам городским у них подвешен

И гордо он сияет в свете молний,

Висит себе в стеклянной полой трубке,

А прочее все время отдыхает.

Такой вот в граде том громоотвод.

О чем бишь я забыл тебе поведать?

Конечно! Карнавалы для слепых!

Еще бывают гонки на дельфинах,

Еще колеса мельничные крутят

Нарочно, чтобы радугу вздымать

Над струями, сияющими дивно.

Там есть бассейн, полный самоцветов –

Кому они нужны-то, в самом деле,

А есть канал, в котором, не поверишь,

Лежит на дне, как мертвая акула,

Величественный белый «мерседес», –

Пред ратушей, у площади у главной.

Но вижу, вижу, впрочем, я – довольно!

Глаза твои горят от вожделенья.

Того гляди, ты рухнешь на колени

И станешь умолять – мол, отвези

Меня в тот город дивный и прекрасный,

Возьми что хочешь – дом, жену, машину

И даже телевизор и джакузи.

О, я хочу увидеть тех русалок,

И карпов, и балконы и отведать

Соленых крендельков, и даже пусть

В меня швырнет спагетти обезьянка!

Ах, как хочу любиться я в палаццо,

Где окна все раскрыты нараспашку!

Ах, отвези меня в тот город, умоляю,

Не мучай же, не медли ни мгновенья!

 

А я скажу в ответ – да что ты, милый,

Ты, видно, ничего не понимаешь.

Ты побывал там.

Ты.

Там.

Побывал.

 

 

Питер Кроутер
Бедфордшир^[31]

 

 

Питер Кроутер живет вместе с женой в Англии (двое их сыновей: один – актер, другой – художник – уже вылетели из гнезда), в окружении горы книг, комиксов, журналов, CD и виниловых альбомов. Сочинял рассказы, стихи, романы, работал для британского телевидения, написал сотни колонок, обзоров, взял десятки интервью, опубликовал около двадцати антологий, освещал как свободный журналист новости музыки и живописи, возглавлял филиал одной из крупнейших в Соединенном Королевстве финансовых организаций, а в 1999 году организовал издательство, получившее впоследствии многочисленные премии, – «PS Publishing». Его последнее детище – «Постскриптумы», новый журнал беллетристики, основанный весной 2004 года.

«Бедфордшир», впервые опубликованный в сборнике «Gathering the Bones», изданный первоначально Денисом Этчинсоном, Рэмси Кэмпбелл и Джеком Данном, – рассказ мощный, не для слабонервных.

 

 

Пробьют теперь часы в прихожей пусть,

Чтоб самый грустный час явился в мир.

И детям время отправляться в путь

На деревянный холмик, в Бедфордшир.^[32]

Сэмюэль Кликер (1861–1929).

Приход Морфея

 

Воздух наполнен нашими криками.

Но привычка – великая вещь.^[33]

Сэмюэль Беккет (1906–1989).

В ожидании Годо

 

(1) 12 июня 2001 года

 

Дорогой Дневник!

Прошлой ночью я лежал в постели, поглаживая Хелен по спине и читая газету, как всегда с тех пор, как мы поженились. Но прочитал немного, лишь пробежал глазами заголовки. И на этот раз я не повернулся к ней, как обычно, чтобы поцеловать ее на ночь перед тем, как уснуть. Я услышал какое-то движение в соседней комнате: может, это Хелен, которая еще не обрела покоя – ведь ее лишь третью ночь нет со мной. А может, Няня. Я не стал вставать и проверять кто… и, слава богу, в комнату она не вошла.

 

(2) 16 октября 1943 года

 

– Заходи, парень! – кричит Мередит, и его голос наполняет гулом весь коридор.

Мальчик входит в комнату старосты и вдыхает запах средства для полировки мебели, табака и поджаривающихся сдобных лепешек.

– Хелливелл сказал, что вы хотите меня видеть, Мередит?

– Вот именно, молодой человек, – отвечает тот. – Вот именно, хочу.

Он просто сияет, глядя на мальчика, глаза его горят. Он поплотнее запахивается в свою мантию старшекурсника и поворачивается лицом к мальчику и спиной к ревущему в камине огню. Пара лепешек, разрезанных пополам, подрумянивается, вися на импровизированном вертеле. Очень тепло – это первое, на что обращает внимание мальчик. Потом на стол. Потом на кожаные ремни.

– Итак, Беллингс, что тебе известно о «дырках»?

– О чем, сэр? Ничего, сэр.

– А об извращениях?

Сильные руки смыкаются у него на спине, мальчик мотает головой.

– Будь умницей, закрой дверь, пожалуйста, – говорит Мередит. Он оборачивается к огню, бросает туда сигарету, вынимает лепешки и кладет их на каминную полку.

 

(3) 4 декабря 1936 года

 

– Тебе понравился день рождения, Томас?

Мать выныривает из своего шезлонга и, даже не притворяясь ласковой, ерошит ему волосы. Наклонившись, она смяла газету, которую читала, но ей все равно.

– Ответь же маме, Томми, – уговаривает Няня.

– Няня, мальчика зовут Томас. Будьте любезны так его и называть.

– Да, мэм. – Няня поворачивается к мальчику. Лицо ее бесстрастно, но глаза смеются. Они, кажется, говорят: «Да не обращай внимания, Томми!» – Ответь маме, – повторяет она вслух.

– Да, мама, – говорит он. Отчасти мальчик чувствует себя виноватым за то, что ему и правда было весело сегодня. Кажется, именно чувство вины и помешало ответить сразу.

У камина отец мальчика прикуривает трубку от тонкой восковой свечки и несколько раз резко взмахивает рукой, осаживая пламя. Он глубоко затягивается, и мальчик наблюдает, как дым вытекает из уголков отцовского рта.

– Итак, – произносит отец, откидывая голову назад и позволяя облачку дыма воспарить к потолку, – каково это – быть четырехлетним, а?

Он чувствует, как Няня тихонько поглаживает его по спине, подбадривая.

– Очень хорошо, сэр.

– Значит, очень хорошо? – говорит отец. – Что ты на это скажешь, Эмили?

– Отлично! – восклицает мать, и они оба без всякой видимой причины хохочут. Няня все гладит мальчика по спине.

– Ну что ж, молодой человек, у тебя сегодня был трудный день, – говорит отец. Трубка снова возвращается к нему в рот. – Пора сделать привал. Няня!

Рука Няни ползет вверх и успевает едва заметно погладить плечо мальчика, прежде чем сжать его и повернуть Тома к лестнице.

– Пора в путь, на деревянный холм Бедфордшир, – шепчет она ему на ухо, и ее тихий голос чуть-чуть «потрескивает» от улыбки.

– Я поднимусь попозже, – говорит отец им вслед.

Няня сильнее сжимает мальчику плечо, но это всего лишь на миг, на очень короткий миг, а потом ее пожатие слабеет. Подойдя к лестнице, ведущей наверх, Няня едва заметно притягивает его к себе, как это бывает каждый вечер.

– Все в порядке, Няня, – говорит он ей.

Но на самом деле далеко не все в порядке.

 

(4) 4 июня 2001 года

 

– Том?

– Да.

– Это Грэм. Звоню узнать, как Хелен.

– Сравнительно неплохо. Спускалась в парк сегодня днем. Кажется, ей понравилось.

– Хорошо.

– Как Эвелин?

– О, все прекрасно.

– Передавай ей… привет от меня… то есть от нас, ладно?

– Конечно, обязательно передам.

Пауза.

– Но… но особых перемен нет, так ведь?

– Перемен?

– Ну да, у Хелен… со здоровьем.

– Нет, все без перемен.

– Да.

– Я думаю, уже недолго.

– Да, наверно.

– А сейчас мне надо идти. Много дел.

– Конечно, конечно.

– Я передам ей, что ты звонил, Грэм.

– Да, пожалуйста. И скажи, что Эви тоже передает привет.

– Обязательно.

– Я еще позвоню через пару дней.

– Хорошо.

– Просто узнать, как она.

– Да. Хорошо.

– Ну, всего доброго, Том.

– Всего доброго.

 

(5) 7 января 1944 года

 

Разумеется, после первого же визита в комнату Мередита он понимает, что уже все знает об извращениях… и о «дырках», в общем, тоже, но Мередит весьма настроен развивать мальчика в филологическом смысле.

В один из следующих приходов мальчик понимает, что боль от впивающихся в запястья ремней может быть вполне переносимой. Он обнаруживает, что если лежать тихо, то можно свести боль до минимума. По крайней мере боль в запястьях. Он сосредоточивается на ручке запертой двери. Он неотрывно смотрит на нее со стола, на котором распластан. В этой ручке – его спасение. Тогда, когда он больше не сможет выдерживать эти уроки.

Он уже знает, что впервые слово cunt – та самая «дырка» – появляется в названии лондонской улицы Гроупкантлейн где-то в 1230 году. «Возможно, оно употреблялось и ранее, – сообщает ему Мередит, задыхаясь во время очередного сеанса, – потому что было зафиксировано в среднеанглийском где-то около 1200 года. Вообще-то, – добавляет он, уже кончив, – есть много родственных германских слов: старонорвежское kunta, голландское kunte и даже французское con. Хотя все они, – замечает Мередит, – считаются une terme bas.^[34]

Даже в непристойном рассказе Чосера о Мельнике, – продолжает он, – встречается вариант „queynte“. – Он тщательно выговаривает слово. – Там так: „Hir quente abouen hir kne“».

Требуется еще парочка заходов к Мередиту, чтобы узнать, что слово «bugger» происходит от французского Bougre, означающего «болгарин»; что в значении «еретик» это слово употребляется начиная с четырнадцатого столетия, а в значении «содомит» – с шестнадцатого. Этим словом Дан Мичел^[35] в 1340 году впервые заклеймил «фальшивых христиан».

«Его применение к сексуальным отношениям, – объясняет Мередит, показывая, как ему больно (все-таки, надо думать, не так, как маленькому мальчику), – возможно, есть всего лишь результат распространения идеи духовного извращения на сферу физического».

Это уж точно.

 

(6) 4 декабря 1936 года

 

Отец входит в комнату, и свет из коридора на секунду выхватывает его силуэт. Он просто фигура без лица, но мальчик знает, что это именно он. И знает, что ему нужно. Мальчик весь сжимается и крепко обнимает своего медвежонка.

Отец закрывает за собой дверь, и комната снова погружается во мрак. Скрипят половицы, отец подходит к кровати мальчика.

– Повернитесь-ка на бок, молодой человек, – шепчет он. – У меня для вас еще один подарок на день рождения. – Дыхание отца отдает спиртным и табаком. Мальчик поворачивается на бок и упирается взглядом в дверную ручку.

 

(7) 6 июня 2001 года

 

Дорогой Дневник!

Сегодня заходил доктор и прописал Хелен морфий. Мне всегда казалось, что его назначают в виде инъекций, но он дал ей бутылочку с жидкостью, похожей на микстуру от кашля. Она приняла одну дозу в его присутствии, а вторую – на ночь, во время вечернего чая – пара ломтиков хлеба с джемом. Она не захотела, чтобы к ужину что-нибудь готовили. Кажется, ей немного лучше, я имею в виду настроение. А с легкими очень плохо. Как будто она дышит под водой. Доктор говорит, что легкие почти не наполняются. Еще он говорит, что удивлен, как это я справляюсь. Сестра Макмиллан спросила меня, нет ли родственников, которые могли бы помочь, – я знаю, она имела в виду детей. Я просто ответил, что никого нет. Она спросила еще, нет ли у нас конфликтов с соседями. Я ответил, что нет, и поинтересовался, почему она спрашивает об этом. Она только пожала плечами и ответила, что как-то слышала шум, когда мыла Хелен, а я ушел в магазин. Я свалил все на «эти старые дома».

 

(8) 10 июня 2001 года

 

– Как он разговаривал?

Грэм кладет трубку и пожимает плечами:

– Отстраненно.

Он садится на диван и смотрит прямо перед собой, в телевизор. В левом верхнем углу – знак «звук выключен», картинка – мужчина, сидящий за письменным столом, о чем-то спорит с женщиной, стоящей рядом. Эвелин хмурится, глядя на экран. Она нажимает на кнопку «выкл.» и спрашивает:

– Так как она?

– Все-таки очень странно, – говорит Грэм, все еще глядя на темный теперь экран… Какую-то частицу его сознания по-преж-нему занимает, все ли еще спорят мужчина и женщина и о чем, собственно, они спорят. – Он разговаривал очень спокойно. Он вообще держался спокойно с тех самых пор, как Хелен поставили диагноз, но не до такой степени.

– Он сказал, как она себя чувствует?

Грэм качает головой:

– Он сказал, что велел сестре Макмиллан больше не приходить к ним.

– Не приходить? Почему?

– И доктору тоже. Видимо, доктор старался навещать ее каждый день, следить за ее состоянием.

– Почему?

Грэм пожимает плечами:

– Почему бы и нет? Женщина умирает. Я думаю, со стороны доктора это простая вежливость…

– Да нет, я не про доктора… Том объяснил, почему он велел им больше не приходить?

– Он сказал… он сказал, что не хочет расстраивать ее еще больше всеми этими визитами.

Эвелин хмурится.

– Осталось недолго. Да, не думаю, чтобы долго.

– Да, – соглашается она, и в этом слове звучит беспомощность и… может быть, некоторый страх: ведь никто из нас не молодеет, вот что она думает.

– Уже половина десятого. Давай посмотрим «Вечерние новости».

– Угу. – Эвелин включает телевизор с пульта.

Тот мужчина все еще сидит за столом и теперь уже препирается с кем-то другим… на этот раз с мужчиной. Эвелин переключает каналы до тех пор, пока не появляется Джереми Паксман. Тогда она включает звук и кладет пульт на колени.

 

(9) 11 июня 2001 года

 

Дорогой Дневник!

Прошлой ночью я видел во сне Няню. Она навестила меня. Я шел из гостиной, а она – мне навстречу из кухни. Сначала мне показалось, что она на меня сердится, но нет, она улыбалась. Спросила меня, не надумал ли я попробовать подняться на деревянный холм, в Бедфордшир. Я сказал, что больше не умею туда взбираться, разучился с тех пор, как стал большим, и заплакал. Должно быть, я плакал по-настоящему, потому что наутро моя подушка оказалась влажной. Няня ответила мне: «Глупенький, любой может попасть в Бедфордшир, если очень захочет… только нужно быть готовым пройти долгий-долгий путь. А ты готов, Томас? – спросила она меня. – Ты хочешь попасть в Бедфордшир?» Помню, я во сне собирался попросить ее рассказать мне еще о Бедфордшире, но проснулся.

 

(10) 22 марта 1937 года

 

– Няня!

– Что, Томми?

– Расскажи мне о Бедфордшире.

Она втирает мазь с цинком и касторовым маслом в кровоподтеки на его попке.

– Сейчас, милый.

У нее голос какой-то растрескавшийся, как старые половицы на чердаке.

– У тебя все хорошо, Няня? – спрашивает он, очень стараясь, чтобы она по голосу не заметила его беспокойства.

– Просто немного устала, дорогой, – отвечает Няня. – Ну, вот! – она легонько шлепает его по попке, – теперь надевай пижаму и в кроватку.

Он так и делает, слегка морщась, когда садится на кровать.

– Все-таки я не понимаю, как это тебя опять угораздило споткнуться о Хаммерсмита.

Он смотрит на надувного крокодила и заговорщически расширяет глаза, как бы призывая того хранить молчание.

– Просто он вечно валяется на дороге.

– Валяется на дороге? Вряд ли он может быть препятствием для такого большого мальчика, как ты, – отвечает Няня.

Натянув одеяло до подбородка, мальчик просит:

– Расскажи мне еще раз про Бедфордшир, Няня. Ну пожалуйста!

– Хорошо. – Она садится на краешек его кровати и улыбается, глядя, как он поудобнее умащивается в постели. Он достает из-под подушки своего плюшевого мишку, прижимает его к себе и затихает в ожидании. – Бедфордшир – это такое волшебное место, – начинает она, – куда попадают все, когда засыпают. Это такое место, где все… правильно. – Она подчеркивает голосом слово «правильно», видит, как он сначала хмурится, а потом улыбается от этой мысли.

– А еще там мороженое растет на деревьях…

Он хихикает.

– А еще там все время светит солнце… даже ночью… и все играют в разные игры весь день напролет.

– И всю ночь напролет, – добавляет он, – если все время светит солнце.

– И всю ночь, – соглашается Няня. Потом она говорит: – Но главное – там никто никому не делает больно.

Глаза мальчика светятся пониманием. На какой-то краткий миг, встретившись взглядами, эти двое совершенно одинаковы… четырехлетний мальчик из Кенсингтона и двадцатисемилетняя старая дева из Масуэлл-Хилла, а ведь у них все разное: возраст, пол, язык. Маленькая ручка тянется из-под одеяла к руке Няни, и какую-то секунду или даже долю секунды ей кажется, что он сейчас погладит ее по руке и скажет, чтобы не волновалась за него… они с болью старые знакомые. Но эта мысль тут же лопается в ее сознании как мыльный пузырь.

А мальчик говорит:

– А он правда есть, Няня… Бедфордшир?

Она собирается с мыслями и кивает:

– Есть, мой дорогой… конечно, есть… но туда можно попасть, только если очень захочешь. Только когда устанешь, очень-очень сильно, по-настоящему устанешь.

Его глаза на мгновение закрываются, потом опять широко раскрываются. Она берет его руку и укладывает ее обратно под одеяло:

– Кажется, ты очень-очень устал, а?

Он кивает и крепче прижимает к себе медвежонка.

– А медвежонок тоже очень-очень устал?

Он заставляет медвежонка кивнуть головой.

– Ну тогда отправляйтесь-ка вы вдвоем…

–…в Бедфордшир! – договаривает он.

Она встает, наклоняется над ним, целует его в щеку… в теплую мягкую щеку, пахнущую тальком:

– В Бедфордшир!

 

(11) 8 июня 2001 года

 

– Благословите меня, святой отец, ибо я согрешил. Я… долго, очень долго не исповедовался.

– Но вы пришли.

– Да, я пришел.

– Господу не так важно, когда именно его дети обращаются к нему, – важнее, что они в конце концов обращаются. Мы все время от времени сбиваемся с прямого пути. Конечно, хорошо бы не заблуждаться вовсе, но хорошо и вовремя вернуться на путь истинный, если заблуждался. Исповедуйтесь в своих грехах, сын мой.

– Считаются ли мысли грехом, святой отец?

– Если это нечистые мысли и если они приносят вред, то да. Это вредные мысли?

– Только для меня самого.

– Станет ли вам легче, если вы расскажете мне о них?

– Может быть.

– Тогда расскажите.

– Моя жена очень больна. Она умирает.

– Мне очень, очень жаль это слышать, сын мой.

– Я не могу представить себе жизни без нее. Я боюсь, что когда ей… когда ей придет время…

– Уйти?

– Умереть, святой отец. Я вовсе не уверен, что кто-то куда-то уходит, что есть какое-то «потом». Это оскорбляет вас, святой отец?

– Меня не так легко оскорбить. Но скажите… Если вы не верите в загробную жизнь, как же вы верите в Бога?

– Я не говорил, что верю в Бога.

– Значит, не верите?

– Не знаю. Мне кажется, в глубине души я извращенец.

– Кто, простите?

– Извращенец, святой отец. Мне однажды объяснили, что извращенцы – это просто вольнодумцы и нетвердые в вере люди.

– Но ведь вам известно, что есть и другое значение?

– У слова «извращенец»?

– Да.

– Да, я это знаю.

– Скажите мне, зачем вы пришли?

– Я… я точно не знаю. За помощью.

– Тогда исповедуйтесь мне в своих грехах, сын мой, и я сделаю, что смогу. Вы говорили, что боитесь, что ваша жена умрет и?..

– Да. И когда она умрет, я… я думаю, что, может быть, и я не захочу больше жить.

– Смерть приходит к каждому из нас, сын мой, но только когда Бог пожелает этого, а не мы сами. Вы ведь знаете, во всяком случае, должны помнить, что католическая церковь считает самоубийство смертным грехом, за который нет прощения.

– Да. Значит ли это, что, если я совершу этот грех и если какое-то «потом» все-таки есть, нам с ней уже не быть вместе?

– Именно так. Но, может быть, вам стоило бы…

Треск… Стук.

– Вы еще здесь, сын мой?

– Благословите меня, святой отец, ибо я согрешила. Последний раз я была на исповеди две недели назад.

– Скажите мне, в чем вы грешны, дочь моя.

 

(12) 2 июня 2001 года

 

Дорогой Дневник!

Я все время вижу сны, и когда сплю, и когда бодрствую. Обрывки прошлого пробиваются сквозь мои мысли и воспроизводятся с замечательной точностью. Все – звуки, ощущения, запахи. Как будто все на свете время собрано в этом доме из-за угасания Хелен и существует здесь, в тишине. Это редко бывают хорошие воспоминания. Не могу отвлечься от мыслей о Няне. Сегодня, когда я утром выходил из комнаты Хелен, мне даже показалось, что вижу ее, секунду или две. Она как будто стояла у стены. Должно быть, так падал свет, и кроме того, я очень устал. Позже, днем, я услышал, что Хелен зовет меня, и когда подошел к лестнице, ведущей наверх, то увидел, что у нее нет конца. Я стоял некоторое время, не в силах пошевелиться, а потом, сморгнув, увидел, что лестница опять стала обыкновенной. Хелен очень слаба. Думаю, ее удерживает здесь только боязнь оставить меня одного. Разумеется, в конце концов и это сопротивление будет подавлено. По-моему, то, что мне предстоит, еще только начинается.

 

(13) 30 мая 1950 года

 

– Извините…

Он поднимает взгляд на молодую женщину, стоящую около стола. Они кивают друг другу.

– Извините, я хотела спросить… у вас занято?

– Э-э… – Он смотрит на стул напротив и на потертый грязный портфель на нем, потом обводит взглядом комнату и чувствует, как краска заливает щеки. – А что… все остальные места заняты?

Молодая женщина осматривается и медленно наклоняет голову. Ее губы трогает легкая улыбка:

– Кажется, да. Здесь всегда тесно перед экзаменами.

Он перегибается через стол, берет со стула портфель и ставит его на пол у себя в ногах.

– Я не знал.

– А, так вы новенький?

– Если учесть, что я здесь уже больше семи месяцев, не думаю, что меня можно назвать «новеньким».

Он опять полностью сосредоточивается на книге, лежащей перед ним на столе, и не видит, какую она состроила гримаску.

– Извините, – говорит она. – Я вовсе не хотела вас обидеть. Я хотела сказать, первокурсник.

Не поднимая головы, он бросает:

– Я не обиделся.

– А чем вы занимаетесь?

Он со вздохом поднимает голову. Она, теперь он понимает это, красивая. Такое бледное лицо, нежная розовость щек и губ, и копна светлых волос, коротко подстриженных по моде, – напоминает птичье гнездо. На лице у нее написана искренняя заинтересованность. Он вовсе не желает выглядеть педантом, когда спрашивает:

– В данный момент, – он указывает на книгу, – или вообще здесь, в Королевском колледже? – но по ее ответному взгляду понимает, что именно так и выглядит.

– И то и другое, – говорит она, откидываясь на спинку стула. В уголках ее губ прячется улыбка.

Он не может удержаться, чтобы не улыбнуться в ответ:

– «Семантика: наука о смысле», – говорит он, предъявляя в доказательство книгу. – Автор Мишель Бреаль, 1900 год, перевод миссис Генри Каст. А вообще-то я занимаюсь английской и средневековой историей.

Кивнув и продолжая улыбаться, она благодарит его, и он тут же снова возвращается к своей книге.

– Наверно, это очень увлекательно. Вам нравится заниматься языком?