К вопросу о теории невидимого гуся 4 страница

– Но это не рыбина!

– Спитмэм сказала, что это – плавник. Значит, рыбина.

– Все равно это какое-то чудовище.

Половина зверя еще скрыта под слоем земли, но и того, что расчищено, достаточно, чтобы повергнуть в изумление. Сбоку виднеется белое брюхо, из которого по всей длине, до самого хвоста, привязанного соломенными веревками, торчат не менее четырех дюжин ног. По всему телу до массивного хвоста пробегают судороги, словно все существо состоит из единого обнаженного мускула земли. От очередного рывка внезапно обнажается голова – гладкая, с маленькими щелочками-глазками и отверстиями ноздрей.

– Не рыбина это, что бы вы ни говорили. Смотри, какая пасть, – поместится пятеро людей.

– Десять!

– Мы ее оставим наполовину в земле, по крайней мере, пока не вызовем Смотрителя. Кери?

– Па?

– Бегом в деревню и расскажи Хаммелю о рыбине.

Вот и все. Много разговоров о невиданно большой рыбине, но люди покидают вырытые в земле канавы, видят озаренные солнцем вершины Каг, видят небо и широкий простор воды между скалами, и рыбина становится для них просто еще одной громадной вещью в этом мире. Хвост больше не натягивает веревки, животное лежит смирно, из нескольких ран в яму сыпется мелкий песок. Люди строят догадки относительно каменной шкуры, кое-кто считает ее гранитной, но люди устали, по одному, по двое они расходятся, чтобы наверстать упущенное за утро время.

Остались только трое ребятишек и Кэтчи.

– Давай спорить.

– О чем, Дерри? – спрашивает Рабби.

– Это самка или самец?

– Дерри! – Кафф морщится от развязности Дерри, но принимает игру. – Это самец, потому что ползает в земле, совсем как ты, Дерри, когда звал бабку во время шторма.

– Это самка, – заявляет Дерри. – Только девчонка могла родиться так глубоко под землей. Рабби?

– Самец.

– Кэтчи?

А не может быть это что-то другое? Она размышляет, но не успевает присоединиться к спору, как ребятишек отвлекают крики появившегося вдалеке Хаммеля.

– Прочь отсюда, поросята!

Дети соскакивают со спины рыбины и пускаются врассыпную.

Как только появляется новый зверь, жители деревни в первую очередь обращаются к Спитмэм за именем, а потом просят Хаммеля присмотреть за находкой. Смотритель – это весьма приблизительное определение для человека, который отказался от жизни и работы в деревне ради своего зверинца, куда забирал все необычные предметы и зверей. Хаммель был довольно угрюмым типом, и ребята хорошо знали его высокую фигуру и бородатое лицо – он частенько гонял их со скал, от птичьих гнезд. Смотрителя знали и опасались, как опасаются прибоя, подтачивающего прибрежные скалы.

– Твоя спина слабовата для переноски такой рыбины в зверинец, – поддразнил его Дерри.

– Зато достаточно сильна, чтобы я мог наподдать озорникам.

– Ты только грозишься, Смотритель, – продолжает Дерри, но перебирается на другую сторону канавы вместе со своей сестренкой Кафф.

Хаммель почесывает белое брюхо рыбины и задумчиво смотрит на песок, вытекающий из ее порезов.

– Бедняга, – бормочет он и отчего-то смотрит только на Кэтчи. – И почему они оставляют мне только умирающих?

Кэтчи ничего не отвечает. Кому придет в голову горевать над рыбиной?

В полдень Спитмэм и Кэтчи сидят на просохшей после дождей лужайке у своей хижины. Перед ними на плитах дорожки разложены камешки самых разных видов, а в высоком небе ярко светит жаркое солнце. Голова Кэтчи занята только новой рыбиной. На Спитмэм сыпется град вопросов, она пропускает их мимо ушей, отвечает лишь на некоторые, Кэтчи всегда бурно реагирует на появление чего-то нового. Много времени прошло с тех пор, как Кэтчи стала ее правой рукой, и за все это время она ничуть не утолила жажду познания открываемого мира.

– Ба, рыбина из воды?

– Рыбина принадлежит воде, но никак не из воды.

– Но если рыбина принадлежит воде, будет лучше вернуть ее в воду. Спег может свить крепкие веревки, и мужчины дотащат ее до великой воды…

– Не великой воды, Кэтчи, сколько раз тебе говорить? Она называется море.

– Дотащить до воды-моря и…

Спитмэм крепко стискивает запястье Кэтчи:

– Девочка, умерь свои фантазии.

Спитмэм критически осматривает последний пестрый камешек из тех, что Кэтчи собрала вдоль изгороди у хижины Агги. Она греет его между ладонями, дует, как дуют на пальцы в морозный день, а потом кладет в рот. Спитмэм перекатывает его языком во рту, пока не убеждается в его пригодности, только тогда выплевывает на руку, шепчет заветное слово и кладет камешек в ряд вместе с остальными.

– Море не примет эту рыбину, – поучает она Кэтчи. – Это каменная рыбина, а не водная. Ты же знаешь, что вода не дружит с камнем.

Кэтчи потирает запястье и обдумывает услышанные слова, а ее взгляд устремляется ввысь и вдаль, выше мошкары, роящейся над изгородью, над россыпью ветхих хижин, ютящихся на краю старой деревни, через болотистую луговину, заросшую колокольчиками, к самым вершинам гор, которые сторожат противоположный берег их острова. Это мир камня, то есть не из камня, а всего того, что может соседствовать с камнем – земли, гальки, овец, капусты и фиалок.

– Для чего земля производит таких никчемных существ? – спрашивает она.

Ответ на ее вопрос существует. Кэтчи понимает это по улыбке Спитмэм, которая не затрагивает плотно сжатые губы, словно бабушка опасается выпустить секреты изо рта. Спитмэм дольше всех прожила здесь и знает все. Люди заняты обработкой земли, сбором птичьих яиц среди скал, и у них не остается времени, чтобы подумать, почему их деревня стала такой маленькой, или вспомнить, какой большой она была прежде. Но Спитмэм не жалеет времени, она собрала все воспоминания, отброшенные людьми, и теперь таит в себе знание, словно пережидая долгую зиму. И Кэтчи видит, что Спитмэм ждет знамения, что эта зима кончилась, поэтому она так часто и внимательно смотрит в небо.

И еще Кэтчи прекрасно знает, что торопить бабушку бесполезно, да и камни на траве стучат друг о друга, разговаривают. Вот еще один стукнулся о землю; так с помощью Спитмэм и Кэтчи камни выстраиваются в определенном порядке, и скоро на лужайке появляется целый выводок разных зверей.

– Имена, – требует бабушка, показывая на фигуры.

– Лесная мышь.

– Это?

– Змея.

– Какая змея, девочка?

– Болотная змея.

– А это?

– Кузнечик. Бабочка. Слепень.

– И последний?

– Этого я не знаю, ба.

– Это полевка, девочка. Конечно, она очень маленькая, но истинный размер не выложишь такими камнями. Все они – порождения земли, запомни это, не то что та рыбина, рожденная скалами. Они будут жить, если вода или ветер не убьют их.

Ладонь Спитмэм больно шлепает по затылку, как будто вбивая новые знания.

– Запомни, имена очень важны. Имена разграничивают мир, устраняют ошибки, предупреждают страхи. Не преуменьшай значения имен, без них все обратится в грязь и мусор.

Спитмэм опускает голову, словно бросает очередной камень.

– А теперь расскажи мне все, что слышала о безымянной рыбине.

Дни проходили, и в деревне уже никто не толковал о новой рыбине. Разговоры можно было услышать только среди тех, кто боронил землю перед севом, или охотился на птиц, или выискивал гнезда на скалах. Еще новости можно было узнать от ненастного неба. Это было еще важнее. Голова Кэтчи всегда требует новостей, и она первой замечает перемены в воздухе и темную дымку над горизонтом. Спитмэм требует, чтобы она рассказывала о каждой морщинке на небе, и Кэтчи выкладывает новости.

– К нам идут два шторма, – медленно говорит она, и все остальные темы мгновенно забываются, ведь шторм – это самое страшное, что может произойти.

– Я помню последнюю бурю, – говорит Агги, пока Спитмэм обследует ее дочь Кери, страдающую от колик в животе. – Помнишь, как разметало хижину Келлика? Бедняга считал, что он спасется в погребе, но ветер обрушил стены. После этого парня долго мучили припадки. Еще бы! Целую неделю он провел как в могиле. Сейчас плохое время года.

– Ветер всегда к несчастью, – говорит Спитмэм и умолкает.

Хоть она и произнесла имя ветра, но говорить о нем не намерена. Он имеет для нее слишком большое значение, эта уверенность таится где-то в самой глубине головы Кэтчи.

– Верно, все ветры грозят бедой, но кажется, что с каждым новым штормом они становятся все злее. И все разные в разные времена года.

– Не стоит болтать об этом. А теперь, Кери, тебе лучше отвернуться. Не хватало еще, чтобы ты орала в моей хижине.

– Ой, бабушка, не делай этого!

– Помолчи. Девочка, найди-ка мне инструмент потоньше.

В хижине Спитмэм все инструменты для ее занятий хранятся в котелках и чайниках, развешанных на крючках по стенам. Их великое множество, некоторые инструменты спрятаны в запечатанных кувшинах, и даже Кэтчи не разрешено их трогать. Требуемые сейчас предметы лежат в плетеной корзине, и Кэтчи осторожно отодвигает в сторону лампу, чтобы добраться до них. Огонь заперт в лампе, но он готов вырваться в любой момент, и Кэтчи знает, что нельзя относиться к нему легкомысленно. Наконец она достает нужные предметы.

Одной рукой Спитмэм твердо удерживает подбородок Кери, чтобы ее голова не дернулась, а второй берет резак и быстро делает продольный разрез на груди. Кери жалуется на щекотку, но Агги только шикает на дочь и внимательно смотрит, как Спитмэм раздвигает края надреза, чтобы проникнуть в грудную полость.

– Вытащи это, – приказывает Спитмэм.

Кэтчи проворно вытаскивает трех каменных птенцов и кладет их на землю. Они пытаются встать, но тотчас падают. Спитмэм быстро закрывает разрез на груди Кери, замазывает его густой глиной из стоящей под рукой корзинки и присыпает песком.

– Молодец Кери, никакого нытья.

– Можно теперь посмотреть, бабушка? Это птицы?

– Это котята, Кери, кроме последнего – скворца.

– Ты знаешь все имена. – Кери поражена познаниями Спитмэм.

Она молча сползает со скамьи и выходит из хижины.

– Ее отец был таким же, – говорит Агги после ухода дочери. – Из него прорастали птицы или рыбы и всякие бесполезные вещи, пока прямо из черепа не выросло дерево. Больше у него никогда не возникало такого желания.

С этими словами Агги окидывает взором ветхие хижины, стоящие на самом краю деревни, и добавляет:

– Да и кто теперь мог бы ощутить такое желание?

– Люди должны соответствовать своему названию, в этом вся суть.

– Да, Спитмэм, ты права.

Наконец Агги тоже уходит, и тогда Спитмэм встает у двери и вглядывается в небо, а Кэтчи привязывает птенцов за лапки и усаживает их в корзину.

– Я отнесу их Хаммелю, – говорит она.

– Не задерживайся, девочка. Первый шторм придет сегодня вечером.

– Я вернусь засветло.

– Договорились.

Короткий путь лежит через болотистую низину, но Кэтчи решает сделать круг и проходит через деревню к скалам. Отсюда тропинка круто спускается на берег, а Кэтчи, постояв немного на краю, сворачивает к тому месту, где до сих пор лежит огромная рыбина. В воздухе сердито кричат злобные бакланы и крачки – так называет их Спитмэм, но для Кэтчи это всего лишь птицы, и она обходит несколько утесов, чтобы лучше видеть море.

Море. Вот еще одно название, данное Спитмэм. Большинство людей слышали это название, но предпочитают не говорить, и даже не думать о нем. Люди недолюбливают воду, так говорят многие. Если подойти близко, вода может утащить за собой, а еще вода терзает землю, разрушает постройки, образует трясины и грозит поглотить их остров. Вода убивает. Воздух ненавидит. Огонь и убивает и ненавидит одновременно, и быстро распространяется вокруг лампы, если предоставить такую возможность.

Здесь, у берега, приближение шторма ощущается острее, так что Кэтчи подхватывает корзинку и во всю прыть бежит к тому месту, где лежит рыбина. Хаммель слышит ее шаги издалека.

– Теперь ты пришла поиздеваться над животным, Кэтчи?

Лицо ее вспыхивает от негодования на несправедливое обвинение.

– Ба приняла птенцов из груди Кери.

– А почему ты не отнесла их в зверинец?

– Она сказала отнести их прямо к Хаммелю. А ты здесь, а не в зверинце.

– Да уж, тут ты права.

Хаммель спрыгивает со спины рыбины и забирает у нее корзинку. Без церемоний он сдергивает с нее платок и вытаскивает ослабевших птичек.

– Котята и скворец, – говорит Кэтчи.

– Я не спрашивал, как их зовут, – бросает Хаммель, но смягчает свой тон улыбкой. – Названия не имеют значения.

Пока Хаммель рассматривает птиц, Кэтчи наклоняется надо рвом и разглядывает рыбину. Бо льшая часть туши уже выкопана, перевязана множеством веревок, а поверх рыбины Хаммелем проложены балки. Даже в таком положении рыбина вздрагивает с такой силой, какую Кэтчи могла предположить только в море или шторме. Кожа рыбины уже немного побледнела и шелушится, а под осыпающимся верхним слоем проглядывает новый, с разводами, как на кружеве. Кэтчи подходит ближе, потом еще ближе, чтобы можно было дотронуться до шкуры неизвестного зверя, сквозь которую повсюду проросли цветки со странными головками. Тюльпаны, однажды назвала их Спитмэм.

– Зверь утратил волю, – говорит Кэтчи, обернувшись к Хаммелю.

– Тело утратило волю, – поправляет ее Смотритель. – Не путай одно с другим.

Кэтчи раздвигает цветы и дотрагивается до шкуры. Под ней, в самой глубине существа, угадываются пустота и слабое движение пойманного воздуха, как будто пойманная песня, но очень тихая.

– Там, в… – Кэтчи вспоминает нужное слово. – В легких звучит какой-то мотив.

Хаммель осторожно заворачивает птенцов в платок.

– Сейчас на легкие слишком сильно давит массивное тело. В подходящей стихии – например, в воде – тело было бы легче. Вот только это каменная рыбина, она никогда не была в воде. Эти легкие не знали ничего лучшего, но все же в них звучит свой мотив. В этом своя тайна.

– Что такое тайна?

– Это неизвестность.

– А что такое неизвестность?

– Все мировые секреты.

– Секреты? А, это вещи, не имеющие названия, – говорит Кэтчи, имея в виду те вещи, которые не имеют особого значения, по мнению Спитмэм.

Хаммель отряхивает руки и поднимает сверток.

– Некоторые так говорят.

– И бабушка так говорит.

– И Спитмэм тоже.

Кэтчи забирает пустую корзинку, а Хаммель спускается на балки и начинает обрывать цветы со шкуры рыбины. Спитмэм захочет, чтобы Кэтчи подготовила хижину к приходу шторма. Существо в земле все равно умирает, и Кэтчи не видит смысла в затее Смотрителя. И все же она медлит.

– И что дальше? – кричит ей снизу Хаммель.

– Ничего.

– Хочешь что-то спросить?

– Хочу спросить, – запинаясь, начинает Кэтчи, но все же задает свой вопрос: – Это самец или самка?

Она ждет ругани, но, к ее удивлению, Хаммель хохочет:

– Это самка, поросенок!

– Значит, бедняжка.

– Точно.

– Будь осторожнее, Смотритель. Надвигается шторм.

– Спасибо, буду.

Кэтчи на прощание машет рукой и в последний раз окидывает взглядом рыбину. Какая в ней тайна? Но в воздухе сильнее чувствуется приближение шторма, так что она самой короткой дорогой бежит к хижине.

 

Во время шторма совсем плохо.

Еще до его начала Спитмэм замазала вход смолой, смешанной с глиной. Сама Спитмэм на удивление спокойна и определяет самый страшный момент бури с такой легкостью, словно напрямую общается с небесами. Кэтчи и раньше приходилось убеждаться, что ее бабушка относится к бурям с таким равнодушием, словно речь идет о приготовлении чая или одалживании стула для посетителя у ближайшей соседки, Молодой Солли. Она долгое время молча жует травинку, а потом говорит, ни к кому не обращаясь:

– Нет, видно, не в этот раз.

– Что такое? – спрашивает Кэтчи.

Но бабушка только улыбается в ответ и ничего не говорит, так что Кэтчи наклоняется и поправляет переложенную соломой посуду.

От шторма нельзя укрыться. Не успела Спитмэм укрепить дверь, как первые порывы внезапно встряхнули камни стены, и ветер стал ломиться и в дверь, и в окошко. Ничуть не сомневаясь в прочности своего жилища, Спитмэм успокаивает Кэтчи, словно малого ребенка. Они остаются в полной темноте, опасаясь зажигать лампу. Это единственная уступка Спитмэм страхам обычных людей, и Кэтчи украдкой замечает, что бабушка бросает гневные взгляды на виновницу ее слабости.

У ветра есть собственный голос, и он достаточно силен, но во время бури звучит не только он. Кэтчи прислушивается. Вот резкий свист из щелей покрытой дерном крыши, вот вздохи и хлопанье створок окна. А кроме издаваемых предметами звуков, раздаются еще и голоса населяющих воздух существ. Свист, уханье, стоны, взвизги всех птиц, которые может себе представить Кэтчи. Птиц с крыльями, птиц, покрытых шерстью, птиц с плавниками, птиц всех видов. И совсем слабый ее собственный стон, едва слышный в объятиях Спитмэм.

– Вспоминай названия существ, чьи крики ты слышишь, – говорит Спитмэм, стараясь ее отвлечь. – Держись за названия, моя девочка.

Из всей какофонии звуков Кэтчи выделяет птичьи голоса.

– Чайки. Кошки.

– А остальные?

– Бабуины. Тигр.

– Еще, девочка.

Спитмэм встряхивает ее за плечи, и Кэтчи немного ободряется, но в следующее мгновение слышит совершенно непохожие на звериные крики звуки. Слова. Кэтчи слышит слова.

– Бабушка, бабушка, там люди!

– Успокойся. Это всего лишь люди ветра.

– Чего они хотят?

Кэтчи уже чуть не плачет. Она слышит, как женщина из урагана летает вокруг хижины все быстрее и быстрее, так что оказывается одновременно со всех сторон, и бранит ее за то, что Кэтчи принадлежит к другому миру, смеется над ее тонкими костями и хрупким сердцем, а больше всего – над ее страхами.

Но Спитмэм опять улыбается и ничего не говорит, только прижимает голову Кэтчи к своему плечу. Она нежно укачивает ее в своих объятиях, пока шторм не стихает.

 

После шторма все отлично.

Двери хижин распахиваются настежь, все выходят наружу и любуются обновленным миром, хотя и оглядываются с опаской, но каждый знает – на этот раз шторм никого не унес. Люди открывают окна и сметают с дорожек сбитые ветром ветки. Начинаются разговоры о глубоких царапинах на дверных косяках, люди гадают о зверях, у которых такие огромные когти; и они приходят со своими вопросами к Спитмэм, но она пожимает плечами и закрывает перед соседями дверь хижины. Дети гоняются за птицами, отставшими от шторма. Те хлопают крыльями и подпрыгивают, по они оказались в другом мире, стали тяжелее, и крылья больше не могут их держать.

Потом крестьяне снова начинают доверять небу, прячут свои сомнения, наполняют корзины мясом, вооружаются молотками и, пританцовывая вокруг разбитых валунов, идут по тропинке до ровного песчаного берега. Там они рассаживаются на охапках прибрежного тростника, помогают друг другу справиться с тяжелыми башмаками, обвязанными для надежности сплетенными из соломы веревками. Кафф и Кери визжат, когда их матери обмазывают их ботинки глиной, Дерри дразнит небеса, бросая вверх камни и оскорбления. В конце концов обутые люди выстраиваются веером на берегу, и Спег подает знак, ударяя колотушкой по огромному валуну. В ответ раздаются вопли и свист, и крестьяне устремляются к кромке воды.

Весь пляж усыпан телами тех, кого шторм лишил возможности двигаться. Мужчины и женщины в воде держатся как можно ближе друг к другу – они ни на миг не забывают о ее злобной хитрости. Люди с песнями топчут тяжелыми башмаками студенистые тела умирающих рыбин. Более мелкие жители моря выброшены на берег, и дети дробят конечности котов, черепах и соколов – но никто не задумывается над названиями, для них это просто рыбы.

Как и на каждой охоте, Спег не перестает подбадривать людей криками:

– Скалы идут! Убирайтесь прочь, вода и ветер! Идут скалы, они сильнее вас!

Кэтчи одним ударом сокрушает кобру, оглядывает пляж, пробегает несколько шагов и бьет по малиновке.

– Скалы сильнее! – кричит она, но не попадает в такт с остальными, поскольку в голове ее крутится так много новых мыслей.

Перед ней в воде открывается другой мир, в котором кобра охотится за малиновкой, а та вспархивает на ветку платана, а в тени платана скрывается медведь, таскающий из воды лососей.

Все это наводит ее на воспоминания о большой рыбине и музыке в ее легких, но в этот момент перед глазами блестит очередная находка, и Кэтчи отряхивает студенистую массу с ботинок, чтобы бежать дальше. Крик Кафф отвлекает ее от охоты:

– Кэтчи!

Кафф подошла к самой воде, где водятся большие рыбы.

– Что там такое, Кафф? – кричит Кэтчи, но девочка снова зовет ее, и в голосе слышится испуг. – Кафф, тебя схватила вода?

Кафф показывает вниз на рыбину – огромное существо, не меньше пяти футов длиной. У нее тонкие руки с пальцами, и существо цепляется ими за песок, пытается заползти в воду, оставляя на берегу извилистый след. Все ее тело покрыто песком, а в волосах запутались водоросли, но взгляд Кэтчи проникает сквозь студенистое тело – внутри находится скумбрия и злобно косится на нее глазом.

– Это тоже рыбина? – шепотом спрашивает Кафф.

– Должно быть, рыбина, – отвечает Кэтчи. Она смотрит, как волны прибоя стремятся забрать с собой непонятное существо. – Видишь, вода хочет получить ее назад.

– Но, Кэтчи, это же человек.

– Нет, Кафф. Только мы – люди.

– Кэтчи, у нее же волосы, как у моей мамы, длинные пальцы, как у Старой Солли, и ей больно, как мне было больно, когда я разбила колено. У нее должно быть свое имя.

Интересно, слышит ли их рыбина? Сама она явно пытается что-то сказать, пуская пузыри изо рта, но Кэтчи решает, что это существо может говорить только под водой. Бедная рыбина.

Бедная женщина. Стоящей рядом девочке Кэтчи говорит что-то о стремлении выжить и еще какие-то пустяки, но при этом не называет никаких имен.

Это тоже часть тайны.

– Кэтчи, может, она хочет получить имя?

Все хотят получить имя. Кэтчи перебирает все имена, которым ее научила Спитмэм, но ни одно из них не подходит рыбине, а ее тщетные усилия трогают сердце. Какое еще имя можно назвать? Но Кэтчи не успевает ничего придумать, потому что раздается окрик Спега:

– Отойдите подальше от этого зверя!

Кэтчи и Кафф отступают, а на их место бегут Молодая Солли и Гедди с колотушками наготове.

– Ненормальные, вы что, забыли, на что способна вода?

Гедди, мать Кафф, отвешивает дочери подзатыльник. Кэтчи отходит на несколько шагов назад. Она надеется еще раз взглянуть на рыбину и прочесть вопрос в ее глазах, но люди заслонили ее своими телами, раздаются глухие удары башмаков и деревянных колотушек, и вскоре Кэтчи уже не может различить тело рыбины на песке, да еще слезы застилают глаза и сердце трепещет, как пойманная птица.

 

– Еще кого-то принесла для зверинца, Кэтчи?

– Нет, Смотритель, я пришла одна.

– А что ты принесла?

– Принесла вопрос.

– И какой же?

– Что такое тайна?

Хаммель подергал себя за бороду и внимательно глянул на Кэтчи. Потом протянул ей большие ножницы.

– Сначала помоги мне освободить шкуру рыбины.

Прошедший шторм прорвал кожу рыбины во многих местах, и из прорех полезли всякие растения. Кусты, уже с ягодами, встали вдоль хребта кудрявой щеткой, трава выросла прямо из кожи. Тюльпаны окрасились в яркие желтые и красные цвета, а по бокам все заросло ковром росянки вперемежку с маками. Как у старого мужа Агги, дерево проросло сквозь череп. Все это, видимо, вызывает зуд, и рыбина постоянно натягивает веревки, чтобы потереться боками о стенки рва. Откуда-то снизу время от времени доносится потрескивание.

 

До прихода Кэтчи Хаммель начал с хвоста, он выдергивает растения, расчищает шкуру. И сейчас он продолжает работу, а рядом с ним Кэтчи воюет с зарослями папоротника. Оба хранят молчание, и Кэтчи хочется повторить вопрос, но Смотритель не прерывает работу. Наконец он решает заговорить.

– Так ты спрашиваешь, что такое тайна?

– Да, Смотритель.

– Ты была на охоте этим утром?

Кэтчи почему-то испытывает стыд и не отвечает, да этого и не требуется, ведь почти все жители деревни участвуют в охоте, а Смотрителю это, очевидно, не нравится.

– И ты там что-то увидела?

– Смотритель, там была рыбина, похожая на женщину. Совсем как человек.

– И что?

– Есть люди земли, то есть скал, есть люди ветра. У ветра есть птицы, и у воды есть птицы. У воды есть рыбы, и у земли есть свои рыбы. Почему, Смотритель?

Хаммель показывает рукой в сторону болота:

– Что там?

– Болота. Скалы. Земля.

– Верно, земля. – Он поворачивается в сторону моря: – А там?

– Море. Вода.

Хаммель указывает наверх.

– Ветер. – Кэтчи замечает темную полосу над горизонтом. – Шторм.

– А в лампе Спитмэм?

– Огонь.

Поочередно загибая пальцы, Хаммель перечисляет:

– Земля. Вода. Воздух. Огонь. Это все, все основное. Эти стихии соперничают друг с другом, стремятся уничтожить остальных. Но не всегда. Так было не всегда.

– Было время, когда вода не охотилась за людьми? – Кэтчи отрывается от созерцания небосклона. – Время, когда шторм не убивал людей?

– Да, Кэтчи. Было время, когда все стихии объединились и вместе создали настоящих людей, птиц и рыб. Но потом стихии разделились и стали воевать друг с другом. Теперь у ветра имеются свои птицы, рыбы, даже люди. И у воды тоже.

Хаммель пощипывает шкуру рыбины, теребит бороду. Клубок вырванных растений скатывается на самое дно рва.

– Точно так же и земля имеет свой народ, и птиц, и рыб.

– И огонь тоже? – спрашивает Кэтчи.

– Так говорят, хоть никто и не пытался выпустить его наружу, чтобы проверить.

– И так будет всегда?

– Да, пока одна из стихий не уничтожит остальные. Но этого не произойдет никогда.

– Почему? Земля сильнее всех!

– Сильнее, но ветер быстрее. Ветер летает быстро, но вода изменяет форму. Вода изменчива, но огонь может воспламенить весь мир. Огонь зажигает, но земля восстанавливается. Так и идет. Каждая стихия нуждается в трех остальных.

Кэтчи выдирает куст одуванчика из шкуры рыбины, сдувает с него тысячи легких белых звездочек.

– И поэтому все они держатся вместе?

– Так говорят.

– А как считаешь ты, Смотритель?

– В этом и кроется тайна, о которой ты спрашиваешь. – Хаммель похлопывает ладонью по расчищенному куску шкуры, – Тайна – это клей, при помощи которого все миры прочно держатся в наших сердцах. Когда-нибудь они сольются в одно целое. Сейчас тайна слаба – всего лишь мимолетный блеск в глазах незнакомого существа, маленькая искра на берегу моря. У нее не хватает сил. И в этой рыбине содержится тайна, но она не сможет существовать долго. Посмотри на эти цветы, кусты, ростки деревьев – если ничего не делать, дней через пять от рыбины не останется и следа. Вот так.

Кэтчи вспоминает каменных птиц, вынутых из груди Кери, вздрагивает, представив себе, как чувствовал себя муж Агги с деревом в голове. Хаммель прав – все связано.

Кэтчи долго обдумывает все сказанное. Она врезается ножницами в сплетение веток в самой гуще кустов, потихоньку очищает от растительности бок рыбины и покачивается на балках. Пригнувшись под паутиной натянутых веревок, она прокладывает путь к голове, пока не опускается на самое дно рва, и голова уже нависает над ней, загораживая небо, как нависают скалы над пляжем. В этой пещере Кэтчи слышит, как шелестит трава, она снова прислушивается, и слышит шорох крыльев, но за всем этим ухо улавливает музыку внутри рыбины.

Глаза рыбины, маленькие, но выразительные, таящие боль и страх, приковывают взгляд Кэтчи. Она видит в них еще что-то, похожее на выражение глаз женщины, найденной утром на берегу. Там какая-то тайна, но она ускользает, улетает за пределы окружающего мира и влечет за собой Кэтчи сильнее, чем когда бы то ни было.

Хаммель молча работает рядом, и Кэтчи задает следующий вопрос:

– Почему ты помогаешь рыбине?

– Мне ее жаль.

– И только?

– Только поэтому.

Она кладет ладонь на морду рыбины – бедняжка! – и краем глаза замечает надвигающийся шторм. На этот раз разрушений не избежать, Кэтчи это знает.

– Я спасу тебя, рыбина, – говорит Кэтчи, но так тихо, что ее не слышит даже Хаммель.

Эти слова Кэтчи повторяет про себя все время, пока они со Смотрителем чистят шкуру.

 

Если приближаются два шторма подряд, жители деревни спорят между собой, который из них будет яростнее, но на этот раз ни у кого нет сомнений, что приближающаяся вторая буря гораздо сильнее первой. Никогда еще воздух не был таким плотным, что его можно потрогать, как скалу. Темная полоса занимает чуть не половину горизонта, и кое-кто говорит, что горы и шторм образуют челюсти, готовые сомкнуться вокруг деревни со всеми ее жителями.

Люди сидят у дверей своих хижин, поглядывают на серое небо над головой и приближающиеся черные тучи. Почти никто не разговаривает, только иногда старшие подзывают детей и посылают их в дома. Один за другим люди машут рукой соседям и исчезают за дверьми. Отовсюду слышится стук камней, укрепляющих окна и двери.

Кэтчи шепотом зовет рыбину, но ветер уже хлещет ее по коленям, и она окликает бабушку.

– Ба, пора закрывать хижину!

Спитмэм не отвечает, она безотрывно наблюдает за небом. Много часов подряд она смотрела в небо и прислушивалась к ветру. Кэтчи опасается, как бы Спитмэм совсем не превратилась в скалу, но та неожиданно наклоняется вперед, широко открывает рот, но молчит, потом открывает рот еще шире, но опять не произносит ни звука, наконец глотает что-то и смыкает губы.