Стадии сенсорного развития 7 страница
Продав наш дом и отдав все деньги, которые у нас были Институтам, мы были вынуждены переехать со всем хламом жить в Институты.Возможно, если бы я сказал, что в течение шести месяцев я работал двадцать четыре часа в день, семь дней в неделю и что Кэти работала еще больше, Вы бы поняли, как я чувствовал себя тогда. Теперь я впервые больше не мог оглядываться на моего учителя. Я имел пациентов, которые рассчитывали на меня. Хотя все, или почти все, теоретические построения, с которых мы начали, принадлежали доктору Фэю, фактически, все наши практические методики были разработаны командой, работающей вместе. Двадцать лет прошли с нашей первой встречи с Фэем, и десять лет с тех пор, как я присоединился к нему. Десятилетие пятидесятых, наше десятилетие открытий, подходило к завершению. Нам казалось, что это было время консолидации, время для мысли, время для того, чтобы точно решить, куда мы шли, и как нам следует туда добираться. Четыре вопроса требовали ответа: (1) Что же мы из себя представляли? (2) Во что мы верили? (3) Что мы делали? (4) Каковы были результаты? Вот как это выглядело в середине 1957 года. 1. Что мы из себя представляли? Мы были персоналом Реабилитационного Центра в Филадельфии, и нас было около сорока врачей, терапевтов (физиотерапевтов, трудотерапевтов и логопедов), медсестер, психологов, педагогов, администраторов, членов правления и так далее. Мы были освобожденной от налогов на федеральном уровне некоммерческой организацией, с родом деятельности, заключавшейся в проведении лечения детей и взрослых с повреждениями мозга. Мы были научно-исследовательским институтом, изучающим все проблемы, связанные с повреждением мозга. Мы были образовательным институтом, обучающим других специалистов тому, что лечение и исследование выявили относительно функции мозга у нормальных пациентов и у пациентов с повреждениями мозга. У нас было сорок стационарных больных с серьезными неврологическими нарушениями, это были двадцать детей и двадцать взрослых. Фэй всегда был очень неравнодушен к тому, что он определял, как "богатство клинического материала." У нас жили студенты, начиная со старших медсестер из пяти главных филадельфийских больниц (каждая из которых в течение года ее старшинства проводила месяц в Центре, где она получала сорок часов дидактического инструктажа в неделю, проводимого старшими сотрудниками) и аспирантов по терапиям, образованию или психологии и кончая постоянно проживающими, проходящими докторантуру специалистами по медицине или образованию из Соединенных Штатов и из-за границы. Наши исследования были прежде всего клиническими, хотя мы должны были скоро погрузиться и в лабораторные исследования. Нашим пациентам теперь нас рекомендовали многие врачи, включая доктора Юджина Спица, детского нейрохирурга высшего разряда и доктора Эдварда Б. ЛеВинна, главного медика Медицинского Центра имени Альберта Эйнштейна в Филадельфии, очень уважаемого врача, который заработал это уважение высоким уровнем своих клинических способностей и научно-исследовательских работ. Доктор Зигмунд ЛеВинн, его брат, был нашим главным консультантом в педиатрии и был очень любим нашим персоналом. Были также консультанты по ортопедии, урологии, офтальмологии и общей медицине. Мы заработали некоторую местную и даже международную репутацию как 64 учреждение-первопроходец в области лечения пациентов с повреждениями мозга. 2. Во что мы верили? То, во что мы верили, было к настоящему времени намного более ясным, чем когда-либо. Если сегодня то, во что мы верим, выглядит настолько же просто, насколько и очевидно, то я могу только сказать, что в 1957-ом немногие находили это очевидным. Мы верили: (а) что поражение мозга находится в мозге. (Это всегда было нашей наиболее радикальной верой.) (б) что так как мозг управляет всеми человеческими функциями, то, если мозг сильно поражен, признаки этого повреждения будут проявляться по всему телу. (в) что лечение симптомов, которые существуют в глазах, ушах, рту, груди, руках, ногах и еще где-нибудь в теле, не повлияет на основное повреждение мозга. (г) что если бы мы могли успешно воздействовать на проблему в мозге, нежели чем просто на симптомы, то симптомы исчезли бы сами по себе. (д)что могли направить лечение непосредственно на мозг. Наверное, то, во что мы верили, лучше всего было обобщено в речи, которую я произнес в 1953 году в Институте Физической Медицины и Реабилитации доктора Раска. То, что нас попросили сделать доклад там, стало своего рода вехой в нашем развитии, потому что в то время это был без сомнения самый знаменитый реабилитационный центр и мире. Плата за лекцию была намного большей, чем я когда-либо получал до этого, и я был взволнован и польщен приглашением. В заключение я сказал: «В качестве основного принципа должно рассматриваться то, что когда повреждение существует в пределах мозга, лечение, чтобы быть успешным, должно быть направлено на мозг, туда, где находится причина, а не на ту часть периферии, где отражены симптомы. Существуют ли симптомы в виде почти незаметной тонкости в человеческом общении или в виде всеподавляющего паралича, этот принцип не должен нарушаться теми, кто хочет добиться успеха в лечении пациента с повреждением мозга». Ничто в этом принципе не изменилось к 1957 году. Ни к сегодняшнему дню. 3. Что мы делали? К 1957 году появилась довольно ясная программа. Эта программа преподавалась нами родителям и выполнялась в домашних условиях под нашим внимательным наблюдением. Мы принимали на стационар только тех детей, которые не продвинулись при внимательно отслеживаемой домашней программе. Выполняемая нами (или родителями дома) программа представляла из себя следующее: (а) Все не умеющие ходить дети проводили весь день на полу, ползая на животе (если могли) или на четвереньках (если могли). (б) ко всем детям применялось "копирование", то есть им давалась внешняя помощь в прохождении основных движений, скажем, ползания на животе, если они не могли еще хорошо ползать самостоятельно. (в) Детям, которые демонстрировали потери в чувствительности применялась определенная сенсорная стимуляция. (г) Была выработана программа, устанавливающая четкое корковое доминирование полушарий для детей, у которых было смешанное доминирование сторон. (д) После внимательного медицинского обследования детей и подтверждения того, что они могли быть кандидатами на дыхательную программу (маски), улучшающую жизненный объем легких и тем самым, дающую оптимальное количество кислорода мозгу, эта программа стала применяться ко всем детям. 4. Каковы были результаты? К началу 1958-го года стало ясно, что мы достигли таких результатов, каких мы никогда не достигали прежде, и теперь, казалось, наступило время подвергнуть новые методы лечения такой же проверке, какую мы устраивали старым методам многими годами ранее. Эта проверка была облегчена присутствием в Институтах двух французских врачей-исследователей. Это были Жан и Элизабет Зукманы, и они были мужем и женой. Доктор Жан Зукман был ортопедическим хирургом, выполняющим для нас годовую программу исследования под руководством доктора Эдварда ЛеВинна, который, наконец, присоединился к нашему штату, сначала как консультант и позже как директор Научно- 65 исследовательского института. Доктор Элизабет Зукман, подобно моему брату, Бобу, являлась физиатром и была очарована детской клиникой, которая по причинам слишком долгим для объяснения открывалась по выходным нашим персоналом, добровольно жертвующим на это свое время. Именно в эту клинику периодически возвращались для консультаций те родители, которые занимались лечением своих детей дома. Хотя, может быть, в это трудно поверить, но эта клиника действительно открывалась в субботу утром в 8:00 и продолжала работу без перерыва до позднего воскресного вечера. Бетти Зукман, которая проходила в Институтах полный курс образования, работала полную рабочую неделю, и от нее не требовалось работать в те невероятные воскресные часы. Тем не менее, до нее доходили слухи о некоторых результатах, достигнутых с детьми при лечении по нашей программе, и, хотя она была весьма вежлива, очевидно, она не верила им. Может быть "месье ле Директэр " разрешил бы ей посещать воскресную детскую клинику, про которую она слышала? Ну, конечно же. И она посетила. Она провела на ногах три выходных, с начала до конца. И это произвело на нее глубокое впечатление. Может быть "месье ле Директэр" разрешил бы ей посещать все будущие приемы в клинике, и она могла бы..ну-то-есть...делать пометки? Ну, конечно же. Она делала свои пометки. Она сделала свои выводы. И она тщательно подобрала слова. Результаты, она сообщала, не были слухами. Результаты были гораздо большими, чем то, что обрастает слухами. Она была настроена сначала скептически, но ушла полностью убежденной, что происходит что-то чрезвычайно важное. Некоторые дети с сильными повреждениями мозга заметно улучшились. Несмотря на то, что все говорили, что такое невозможно, некоторые из них фактически могли ходить. Мы должны, она заявляла, тщательно изучить результаты и провести их статистическую оценку, и мы должны сделать это немедленно. Мы должны изложить наши результаты в статье и немедленно отдать эту статью в наиболее авторитетный медицинский журнал в Соединенных Штатах. Это должен быть «Журнал Американской Медицинской Ассоциации». Мы должны. Мы должны. Она не хотела слышать ни о каких возражениях, и она не хотела слышать ни о какой задержке. Это должно было быть сделано. Если это должно быть сделано, отметил я, то она сама может прямо сейчас начать статистическую оценку, так как она является квалифицированным медицинским исследователем. Что она и проделала, изучая детей, которых мы лечили в 1958-ом и 1959-ом годах. Результаты были очень внушительны по сравнению с любыми другими результатами лечения детей с повреждениями мозга, которые мы могли бы найти в медицинской литературе, а мы искали тщательно. По правде говоря, мы не могли найти никакого другого отчета в медицинской литературе, который когда-либо сообщал о каком-нибудь положительном результате в лечении детей с повреждениями мозга. Мы писали свой отчет и спорили над каждым словом в нем. Мы потратили целых две недели в спорах об одном только названии. Когда мы были наконец удовлетворены, мы отослали его в «Журнал А.М.А.» Он был принят и опубликован 17 сентября 1960 года. Эта статья (перепечатанная полностью в Приложении) сообщала о результатах, достигнутых в лечении 76-ти детей с серьезными повреждениями мозга, ни одному из которых общепринятая терапия не давала больших шансов для сколько-нибудь значимого улучшения. Семьдесят четыре из семидесяти шести добились измеримого прогресса. Двадцать один, действительно, научились хорошей и легкой ходьбе перекрестного типа, включая трех, кто первоначально был неспособен ползать на животе; шестерых, кто первоначально был неспособен ползать на четвереньках; и двенадцать из тех, кто первоначально ходил, но плохо. Кроме того, большинство детей на тот момент, когда оценка была закончена, продолжали улучшаться, находясь на лечении по программе в среднем только 11 месяцев. 66 В «Журнале А.М. А.» не только опубликовали статью, но они также послали анонс во все главные газеты и журналы Соединенных Штатов, сообщая о том, что очень важная статья о детях с повреждениями мозга появится в следующем номере их журнала. Мы получили тысячи просьб о копиях и ни слова критики в адрес статьи непосредственно, хотя некоторые чиновники считали, что газетная реклама была не нужна. Они сожалели о том, что мы уведомили газеты. Однако, теперь было открыто заявлено, что появилась новая надежда на эффективное лечение людей с повреждениями мозга. Клиническое исследование — это стимулирующая, придающая силы, часто опьяняющая вещь. Когда многие годы работы и надежд начинают, наконец, оплачиваться в виде действительно вырабатывающихся функций у детей с сильными повреждениями мозга, это может даже приводить в экстаз. С нами так и было. Это также провоцирующая, тревожащая, расстраивающая, лихорадящая, приводящая в бешенство, демоническая вещь. Клиника настолько далека от теоретического, аккуратно выстроенного, умозрительного, избирательного лабораторного исследования, что это трудно себе представить. При некоторых видах чистой исследовательской работы, я полагаю, обычным образом можно закончить в пять часов вечера, закрыть за собой дверь и уйти домой. Но лучше бы я этого не знал. Моя собственная работа была слишком клинической. Нельзя закрыть дверь в пять часов отчаянно нуждающимся в помощи детям, чья потребность в ней не становится менее отчаянной из-за того, что они не могут высказать ее вслух. Лицом к лицу с ребенком, который, может быть, парализован, часто даже в области дыхания, часто немой, иногда, которого рвет или которого сводят судороги, и всегда— болит, болит, болит..., там — небольшая возможность для академического созерцания. Мы боролись за порядок и аккуратность, но в хаотических обстоятельствах, которые окружали нашу работу, мы редко достигали этого. Иногда мы шли аккуратно, шаг за шагом, от теории к применению. Но чаще мы импровизировали, двигаясь назад от практики к теории. Чаще всего то, что заканчивалось новым видом лечения, начиналось как простая догадка, возникшая при осмотре какого-нибудь одного ребенка и проверенная при осмотре сотен других. Хорошая догадка выживала при исследовании; плохая падала у обочины. Если догадка приводила к эффекту, когда определенные группы детей извлекали пользу от большего количества чего-то одного или меньшего количества чего-то другого, мы искали способы обеспечить это большее количество одного или меньшее количество другого. Затем мы периодически проверяли, помогло это или нет. Так работают клиники. Это рискованно, но можно сказать в их защиту, что это никогда не причинит вреда, если Вы будете осторожны, и что это часто срабатывает. Фактически, благодаря этому методу подхода к проблемам, происходит основной прогресс человечества с начала времен. С нами были случаи, когда наша теория была более продвинута, чем наша практика. Обычно же, в другие времена, она находилась скорее где-то рядом, и это, конечно, имело место в конце пятидесятых. Начало шестидесятых было потрачено на улучшение методов лечения, но с постоянно расширяющейся группой выдающихся людей, которые присоединялись к нам. Мы также становились способными понять значительно четче, почему те вещи, которые мы делали, срабатывали. Смелый и блестящий бразильский хирург, Раймундо Верас, однажды привез своего любимого сына, Хосе Карлоса Вераса, в Филадельфию для лечения и обнаружил, что его весьма уважаемая, достойная и размеренная жизнь разваливается на части, когда он увидел то, что происходило с его сыном. Он остался, чтобы стать аспирантом, когда ему было уже за сорок. Он возвратился в Бразилию, чтобы стать основателем Центра де Реабилитагао, Носса Сеньора да Глория, почти точного воспроизведения Институтов в Филадельфии, и в процессе создания Центра его весьма уважаемая, достойная и размеренная жизнь исчезла вместе с благосостоянием его семейства, которое было довольно существенным. На ее место пришли наша семидневная рабочая неделя и 67 двадцатичасовой рабочий день (который, естественно, является чуждым видным семействам в Бразилии) и новый вид уважения, основанный не на том, кем он является, или каково его имя, а на том, что он делал для детей. В результате этой постоянной самоотдачи, тысячи детей получили помощь и еще один центр был открыт в Барбацене стараниями Леа Каспера. Потом была Гретхен Керр, которую я первоначально невзлюбил и не хотел брать на работу. Гретхен проработала в течение нескольких месяцев добровольцем перед тем, как я увидел свою ошибку. На протяжении всей моей жизни, когда я высказывал некоторые выдающиеся суждения о людях (часто не считаясь с советами окружающих) и допускал некоторые гигантские недооценки людей (часто не считаясь с советами окружающих), мое мгновенное, инстинкт решение, что я не люблю Гретхен Керр, остается не просто главной ошибкой моей жизни, но, возможно, самым несправедливым суждением двадцатого столетия. То, что я принимал за холодную неприветливость, было монументальным спокойствием. То, что я принимал за полную замкнутость, было постоянной мыслительной работой. Она стала директором Детского Центра. Еще три выдающихся доктора медицины присоединились к постоянному штату. Это была доктор Розелиз Уилкинсон, педиатр. Также что был доктор Эван Томас, человек, который ранее сделал себя одним из ведущих специалистов по сифилису, благодаря своему умению находить ответы. (После проведения под его контролем исследования действия пенициллина при лечении сифилиса, проблемы поиска эффективного лечения больше не существовало.) Они оба в последующие годы сопровождали нас в наиболее слаборазвитых странах мира во время нашего изучения стадий развития детей, которые являются общими для всех культур. Эти двое, как и доктор Леланд Грин, терапевт и специалист по аллергиям, внесли большой вклад в разработку научного обоснования причин, почему некоторые из наших методов работали так, а не иначе. Также к нам присоединились два физиотерапевта, а именно Арт Сандиер и Питер Моран. Они оба пришли потому, что больше не могли жить в ладу с собой перед лицом своих неудач с детьми с повреждениями мозга при использовании классических методов лечения. По тем же причинам доктор Нейл Харви и Билл Уэллс прибыли к нам из областей образования и инженерной психологии, соответственно. Затем была Мэг Тайсон, лаборант и техник по рентгеновским исследованиям, которая принесла нам не только свои специфические навыки, но и ее необъятную любовь к детям, и Элэйн Ли, с потрясающей памятью, которая никогда не забывала, что каждая папка или учетная карточка в ее файлах - это живой человек, которого она могла назвать по имени. Эти новые сотрудники наряду с пришедшими ранее и еще всеми другими, не описанными здесь, отдавали все свои знания и опыт в борьбе за прогресс детей и для понимания этого прогресса. 17. РЕЧЬ Нет важнее привилегии для человека, чем его способность под названием «речь». Речь может быть определена как способность присваивать идее определенный звук, символизирующий ее. В английском языке, как и в большинстве современных языков, звук является почти неизменно символическим, искусственным и абстрактным событием, не имеющим никакого отношения к идее кроме того, которое мы присваиваем ему. Английский- это не ономатопоэтический язык. Человек соглашается представить себе определенную идею, в то время как другой человек издает определенный звук. В английском языке мы согласились с тем, что если мы слышима что человек издает звук pencil , то мы представим себе длинный тонкий объект, внутри содержащий грифель, который используется, чтобы писать. Нет никакого врожденного соответствия между звуком и объектом. По-французски согласились, что звук с r ауоп вызовет ту же мысль. По-португальски согласились, что звук 1а pis будет означать то же. Дальнейшее углубление той же идеи создало и отточило этот подход, пока не стало возможным передавать самые сложные идеи. Ни в какой другой области человек так не страдает от непонимания, критики и прямого 68 оскорбления от своего собрата, если он не в состоянии развить свою речь или, добившись этого, теряет ее, потому что когда человек теряет способность самовыражаться с помощью речи окружающий мир начинает подозревать его в том, что он потерял так же и те чувства, с помощью которых он приходит к выводам, которые выражает затем в виде речи. Окружающий мир, можно сказать, чувствует, что если человек не может сказать свое имя, то это доказывает, что он не знает его. Это так же несправедливо, как утверждение, что если парализованный человек не ходит, то, несомненно, только потому, что он не знает, что такое ходьба. Та же самая травма мозга, которая прекращает ходьбу, часто также останавливает и речь, насколько я могу вспомнить из моих случаев с инсультами за последнюю дюжину лет. Дорогой читатель, если Вы молоды и немедленно вычеркиваете себя из этой категории, пусть будет понятно, что если Вы достаточно зрелы, чтобы читать этот абзац, то Вы достаточно созрели и для инсульта, потому что даже дети не защищены от этой разрушительной проблемы. Мы наблюдали инсульты в любом возрасте, от одного года и меньше до девяноста шести лет. Ребенок, испытавший инсульт, трагически похож во всех мелочах на взрослого, который также перенес его. Вообразите, если сможете, трагические обстоятельства, которые могли бы иметь место, если бы Вы сами перенесли удар - так называемую "церебрально-сосудистую травму". Трагедия, которую мы собираемся описать, происходит ежедневно во всем мире и происходила всегда с тех пор, как появился человек. Ваш инсульт мог бы быть вызван многими обстоятельствами. Назовем только два: 1. Вы могли перенести кровоизлияние в мозг; то есть разрыв одной из артерий, капилляров или вен, которые несут кровь к мозгу и от него. Это привело бы к попаданию крови в окружающие ткани и могло бы сильно повлиять на функцию затронутых тканей. Это может случиться из-за травмы головы при автомобильной аварии, упавшего кирпича, неудачного ныряния, пули на поле битвы, ослабления кровеносных сосудов мозга из-за преклонного возраста или любой другой причины. 2. Вы могли перенести прекращение циркуляции крови в части мозга, вызванное блокадой одного из кровотоков сгустком крови (тромбом). Это лишило бы ткань мозга ее нормального снабжения кислородом и нанесло бы повреждение этой части мозга. Это могло бы случиться потому, что Вы только что перенесли хирургическую операцию на какой-нибудь другой части тела, или потому, что Вы (если Вы женщина) недавно родили ребенка, или по многим другим причинам. Сгустки могут формироваться где угодно и могут двигаться свободно по большим артериям, забивая первый попавшийся канал поменьше, в который они попытаются войти. Позвольте нам предположить, что ваша трагедия произошла и что в некоторый час дня или ночи Вы потеряли сознание, не поняв, что с Вами случилось. После периода бессознательного состояния (о котором, конечно, Вы не знаете), Вы, в конечном счете, приходите в себя, оказавшись в одиночестве на больничной койке. Спросив себя, где Вы находитесь и почему Вы здесь, Вы пытаетесь встать с кровати, но только выясняется, что Вы полностью или частично парализованы с рабочей стороны вашего тела; то есть, если Вы - правша, Вы оказались парализованным с правой стороны. Вы также обнаружили, что и другая сторона вашего тела, кажется, не реагирует так, как нужно, и после неудачных попыток встать с кровати Вы лежите, обдумывая то, что случилось. Вполне возможно, что вскоре после этого медсестра войдет в комнату, и Вы с облегчением скажете медсестре: "Что я делаю здесь? Где я? Что случилось со мной?" Но обнаруживаете, к вашему ужасу, что слова, сходящие с Ваших уст, похожи на что-то вроде "ба-ба-ба-ба" или "ду-ду-ду-ду." Если медсестра посмотрит с сожалением, но, быстро опомнившись, скажет: "Все хорошо," то было бы понятно, если Вы ответите: "Не все хорошо, я парализован, и мне, кажется, трудно говорить." Если то, что прозвучит, будет снова "ба-ба-ба-ба", то можно будет понять ваше состояние. Предположим, что затем приехала Ваша семья. Естественно, Вы пробуете сказать вашему семейству: "Где я? Что случилось со мной? И, слава богу, что вы все здесь." Если снова Вы услышите от себя "ба-ба-ба-ба", воображаю Ваши чувства в этот момент. Позвольте нам далее предположить, что семейство, стоя у Ваших ног, произносит 69 рядом с Вашим все понимающим телом: "Разве это не ужасно, он был всегда таким умным и понятливым." Если в этот момент Вы, отчаявшись заставить семейство понять, что, хотя Вы не можете говорить, Вы хорошо понимаете то, что происходит, и знаете, что хотите сказать... если Вы берете утку и бросаете ей в семейство, то это действие, конечно, никоим образом не решит проблему, но очень вероятно приведет к такой реакции: "А теперь он не только не в себе, но еще и стал агрессивным." Если этот пример Вам кажется невозможным или преувеличенным, то можно только сказать, что, к сожалению, это случается ежедневно. Мы видели много пациентов, с которыми после удара и потери речи обходились, как с психами, и что, в конечном счете, заканчивалось смирительными рубашками. В такой ситуации легко понять, почему мучение пациента может быстро кончиться еще одной сосудистой травмой мозга, возможно последней. Вы можете также представить себе удовлетворение многих пациентов, которое они чувствуют при начальном опросе в Институтах, когда доктор, сразу понимая, что пациент страдает «афазией» (правильное название неспособности общаться из-за проблемы коры), говорит: "Г-н Джонс, хотя Вы не можете говорить, я хорошо понимаю, что Вы знаете то, что хотите сказать, но не можете сказать этого." Было большим удовольствием в те дни наблюдать перед тем, как дети окружали большинство взрослых, выходящих из дверей Институтов, как пациент глубоко вздыхал с облегчением и очень ясно говорил всем своим видом, если не словами: "Слава богу, что хоть кто-то знает, что я не ненормальный только из-за того, что я не могу сказать то, что хочу сказать." Возможно, читатель скажет себе, что то, что я описал, ужасно и что такие ужасные вещи, возможно, случались пятьдесят или сто лет назад, но они не могут случиться сегодня. Если Вы действительно думаете так, то было бы благоразумно усомниться в этом. Именно в недавней истории (начало 60-ых) очень известный человек перенес удар и был парализован с правой стороны, потеряв способность говорить. Примерно в это же время я преподавал большой группе специалистов, включая врачей, терапевтов, психологов и др. Когда я обсуждал этот аспект проблем речи, я видел недоверие на лицах нескольких человек. Это достаточно раздражало меня. «Очень недавно, - я начал, - очень известный человек перенес удар и, естественно, имеет проблемы с речью. Легко представить, что какой-нибудь терапевт сейчас показывает ему картинку с изображением кота и говорит: «Г-н Посол, это — кот. Это — голова кота, а это — хвост кота»». «Этот незаурядный человек, — я продолжал, — заработал полмиллиарда долларов. У него есть сын, который является Президентом Соединенных Штатов, другой сын является Генеральным прокурором Соединенных Штатов, а третий — сенатором. Я абсолютно уверен, что Джозеф Кеннеди знает, что такое кот. Однако, весьма вероятно, что с ним обращаются, как со слабоумным только потому, что он не может говорить». Два с половиной года спустя я имел возможность узнать, что все, что случилось с Джозефом Кеннеди, было именно так. Иногда становится интересно представить, что случилось бы, когда, однажды, открывается дверь, чтобы впустить врача с картинками кота, а пациент, находясь в явном мучительном расстройстве чувств, берет пепельницу и запускает врачу прямо в голову. Если пациенту удастся поразить врача точно в правильное место на голове (на несколько дюймов выше уха, на доминирующей стороне мозга), с правильно рассчитанной силой (достаточной, чтобы разорвать среднюю мозговую артерию, но недостаточной, чтобы убить), то станет уже два человека, которые знали, что такое кот, но теперь всего лишь неспособны произнести слово «кот». Хотя, в принципе, я в значительной степени не согласен с любым человеком, бьющим другого по голове, я думаю, что в этом случае мои симпатии были бы, скорее, на стороне нападающего, чем потерпевшего. Пациент, который не может говорить, не обязательно слабоумен, безумен или околдован, но, возможно, просто потерял способность произносить слова. То, что случилось с пациентом, упоминается в медицине как афазия. Хотя есть много 70 определений «афазии», мы выбрали такое, как "неспособность общаться из-за повреждения в коре". Важно обратить внимание на то, что мы не использовали термин «неспособность говорить», а выбрали термин «неспособность общаться». Слово «общаться» - очевидно, намного более широкий термин, чем термин «говорить». Пациент, который неспособен говорить из-за афазии, также неспособен общаться с помощью письма, языка знаков и т.д., и он может читать только в зависимости от его способности понимать произнесенное слово. Он сможет писать только по мере развития своей способности говорить, поскольку афазия — действительно потеря во всей области общения, а не просто в области самой речи. Мы имели дело со взрослыми на этом отрезке времени, поскольку было важно сравнить проблемы взрослых пациентов, которые потеряли свои способности речи и общения, с проблемами детей, которые, возможно, никогда не могли говорить из-за повреждения мозга. Давайте вернемся к определению афазии, как к «потере способности общаться из-за повреждения в коре». Подходит ли это определение к детям, которые также не могут говорить из-за поврежденной коры? Подходит, кроме одного слова: потеря. Нельзя сказать, что человек потерял что-то, что он и не имел. Так как дети, которые не говорят из-за повреждения мозга - по крайней мере, те из них, кто перенес это повреждение в возрасте до одного года — никогда не говорили, то справедливо будет сказать, что они не могут потерять то, что никогда не имели.
Популярное: Генезис конфликтологии как науки в древней Греции: Для уяснения предыстории конфликтологии существенное значение имеет обращение к античной... Как построить свою речь (словесное оформление):
При подготовке публичного выступления перед оратором возникает вопрос, как лучше словесно оформить свою... ©2015-2024 megaobuchalka.ru Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. (186)
|
Почему 1285321 студент выбрали МегаОбучалку... Система поиска информации Мобильная версия сайта Удобная навигация Нет шокирующей рекламы |