ОБ УНИЖЕНИИ ЛЮБОВНОЙ ЖИЗНИ

Если практикующий врач-психоаналитик задает себе вопрос: с каким страданием чаще всего к нему обращаются за помощью, то он принужден будет от­ветить: с психической импотенцией, — если не считать разнообразных проявлений страха. Этой странной бо­лезнью заболевают мужчины с сильно выраженной чувственностью, и заболевание проявляется в том, что специальные органы отказываются выполнять функ­ции полового акта, хотя до и после акта они могут быть вполне здоровыми и дееспособными и хотя дан­ный субъект имеет большую склонность к выполнению этого акта. Первым поводом к пониманию своего со­стояния является факт, приводящий его к убеждению, что такие неудачи постигают его только при половых попытках с определенными особами, между тем как с другими у него не случается ничего подобного. Тогда он приходит к выводу, что задержку его мужской потенции вызывают особые свойства сексуального объ­екта. Иной раз такой больной сам рассказывает, что у него возникает ощущение в нем самом какого-то препятствия, что он замечает какое-то внутреннее про­тиводействие, которое мешает сознательному его на­мерению. Но больной не в состоянии понять, в чем же состоит это препятствие и какие именно особен­ности полового объекта его вызывают. Если подобные неудачи случались у него неоднократно, то в таком

случае он склонен установить ошибочную причинную связь и полагает, что именно воспоминание о первой неудаче является таким препятствующим и отпугива­ющим переживанием и становится причиной после­дующих неудач; в первый же раз дело касалось «слу­чайности».

Психоаналитическое исследование психической импотенции произведено и опубликовано несколькими авторами. Каждый аналитик из собственного опыта может подтвердить приводимые ими объяснения. Речь действительно идет о парализующем влиянии извест­ных психических комплексов, которые недоступны сознанию индивида. На первом плане стоит, как общее содержание этого патогенного материала, сохранившая свою силу и влияние инцестуозная (кровосмеситель­ная) фиксация либидо на матери и на сестре. Кроме того, нужно принять во внимание влияние случайных мучительных впечатлений, находящихся в связи с детскими сексуальными проявлениями, и вообще все моменты, понижающие влечение, которое должно быть направлено на женщину как на половой объект.

Если подвергнуть, при помощи психоанализа, де­тальному исследованию случаи резкой психической импотенции, то получается следующая картина дей­ствующих при ней психосексуальных процессов. Поч­вой болезни служит и здесь, как, вероятно, при нев­ротических страданиях, задержка в развитии либидо до степени нормальной завершенной формы. Здесь еще не слились два течения, слияние которых толь­ко и обеспечивает вполне нормальную любовную жизнь, — два течения, которые мы различаем как нежное и чувственное.

Наиболее старое из этих двух течений — нежное. Оно берет начало с самых ранних лет, образовалось на почве интересов инстинкта самосохранения и на­правлено на представителей родной семьи или на лиц, занятых уходом и воспитанием ребенка. К нему с самого начала присоединяется известная доля половых влечений, компонентов эротического интереса, кото­рые нормально выражены уже более или менее ясно

с детства, а у невротиков во всех случаях открываются психоанализом, произведенным в более позднем воз­расте. Оно соответствует первичному детскому выбору объекта. Мы видим из него, что половые влечения находят свои первые объекты в связи с оценкой, ис­ходящей из влечений «Я», точно так же, как первые сексуальные удовлетворения получаются в связи с функциями, необходимыми для сохранения жизни. «Нежность» родителей и воспитателей, которая редко не отличается явным эротическим характером («ребе­нок — эротическая игрушка»), много содействует то­му, чтобы усилить эти придатки эротики к объектам фиксации влечений «Я» и поднять их на такую высоту, при которой они должны повлиять на последующее развитие, в особенности если этому способствуют еще и некоторые другие обстоятельства.

Нежные фиксации ребенка сохраняются в течение всего детства, и к ним притекают новые эротические переживания, а эротика благодаря этому отклоняется от своих половых целей. В пубертатном возрасте (по­лового созревания) к нежным фиксациям присоеди­няется еще «чувственное» течение, которое опреде­ленно сознает свои цели. Оно, понятно, идет всегда прежними путями и снабжает значительно большим количеством либидо объекты первого инфантильного выбора. Но вследствие того, что оно натыкается там на воздвигнутые препятствия кровосмесительного ог­раничения, то оно стремится найти возможно скорей переход от этих, реально не подходящих, объектов к другим, посторонним, с которыми было бы возможно настоящее половое сожительство. Эти посторонние объ­екты избираются, однако, по образцу инфантильных, но со временем они привлекают к себе ту нежность, которая была фиксирована на прежних. Мужчина ос­тавляет отца и мать, — как предписывается в Биб­лии, — чтобы следовать за женой, нежность и чувст­венность сливаются воедино. Высшая степень чувст­венной влюбленности связана с наибольшей психи­ческой оценкой (нормальная переоценка полового объ­екта мужчиной).

При неудаче этого процесса решающее значение имеют два момента развития либидо. Во-первых, сте­пень реального запрета, который не допускает нового выбора объекта и обесценивает его для индивида. Ведь нет никакого смысла заниматься выбором объекта, ес­ли запрещено вообще выбирать или не имеешь ни­какой надежды выбирать что-нибудь достойное. Во-вторых, степень привлекательности, которой могут обладать те инфантильные объекты, от которых следу­ет уйти; она пропорциональна эротической фиксации, которой они были наделены еще в детстве. Если эти два фактора достаточно сильны, то начинает действовать общий механизм образования неврозов. Либидо отвра­щается от реальности, подхватывается работой фанта­зии, усиливает образы первых детских объектов и фик­сируется на них. Но кровосмесительное ограничение заставляет оставаться в бессознательном влечение, об­ращенное на эти объекты, изживание чувственного те­чения, кроющегося теперь в бессознательном, в она-нистических актах способствует тому, чтобы укрепить эти фиксации. Положение дела не меняется и тогда, когда неудавшийся в реальности прогресс совершается в фантазии, т. е. когда в фантастических ситуациях, ведущих к онанистическому удовлетворению, первона­чальные половые объекты заменяются посторонними. Благодаря такому замещению, фантазии делаются спо­собными проникнуть в сознание, но в реальности в ли­бидо при этом не замечается никакого прогресса.

Таким образом, может случиться, что вся чувст­венность молодого человека окажется связанной в бес­сознательном с инцестуозными объектами или, как мы еще иначе формулируем, — она фиксирована на бессознательных инцестуозных фантазиях. В резуль­тате получается абсолютная импотенция, которая к тому же еще и укрепляется благодаря одновременно приобретенному действительному ослаблению органов, выполняющих половой акт.

Для образования собственно так называемой пси­хической импотенции требуются более мягкие усло­вия. Чувственное течение во всем объеме вынуждено

скрываться за нежным течением, оно должно быть в достаточной мере сильным и свободным от задержек, чтобы хотя бы отчасти пробить себе путь к реальности. Половая активность таких лиц носит на себе явные признаки того, что руководящие ею психические им­пульсы действуют не во всем объеме; она капризна, подвижна, легко нарушается, функционирует часто неправильно, доставляет мало удовольствия. Но глав­ным образом она избегает слияния с нежным течением. Таким образом, создается ограничение в выборе объ­ектов. Оставшееся активным чувственное течение ищет только таких объектов, которые не напоминают запретных инцестуозных лиц; если какое-нибудь лицо производит впечатление, вызывающее высокую пси­хическую оценку, то оно влечет за собой не чувствен­ное возбуждение, а эротически недейственную неж­ность. Любовная жизнь таких людей остается рас­щепленной в двух направлениях, нашедших свое выражение в искусстве, как небесная и земная (чув­ственная) любовь. Когда они любят, они не желают обладания, а когда желают, не могут любить. Они ищут объектов, которых им не нужно любить, чтобы отдалять чувственность от любимых объектов, и стран­ная несостоятельность в форме психической импотен­ции наступает — согласно законам комплекса чувст­вительности и возвращения вытесненного — тогда, когда иной раз какая-нибудь незначительная черта объекта, избранного во избежание инцеста, напоми­нает объект, которого следует избегать.

Главным средством против такого нарушения, ко­торым пользуются люди с расщепленным любовным чувством, является психическое унижение полового объекта, в то время как переоценка, присущая при нормальных условиях половому объекту, сохраняется для инцестуозного объекта и его заместителей. Чув­ственность может свободно проявляться только при выполнении условия унижения, притом возможны значительные проявления половой активности и силь­ное чувство наслаждения. Этому благоприятствует еще другое. Лица, у которых нежное и чувственное течение

недостаточно слились, не обладают по большей части достаточно тонким любовным чувством; у них сохра­нились половые ненормальности, неудовлетворение ко­торых ими ощущается как определенное снижение удовольствия, а удовлетворение возможно только с приниженными, невысоко оцениваемыми половыми объектами.

Понятны теперь мотивы упомянутых выше фан­тазий мальчика, который принижает мать до степени проститутки. В них проявляется старание, хотя бы в фантазии, перекинуть мост через пропасть, разделяю­щую эти два течения любовной жизни, завладеть ма­терью как объектом чувственного влечения ценою ее унижения.

II

До сих пор мы занимались врачебно-психоло-гическим исследованием психической импотенции, не оправдываемым заглавием этой статьи. Но дальше мы поймем, что нам нужно было начать с этого вступле­ния, чтобы иметь возможность обратиться к настоящей теме.

Психическую импотенцию мы свели к неслиянию нежного и чувственного течения в любовной жизни, а указанную задержку развития объяснили влиянием детских фиксаций и более поздним запретом при про­межуточном возникновении инцестуозного запрета. Против этого учения можно, во-первых, выдвинуть следующее возражение: если оно объясняет нам, по­чему некоторые лица страдают психической импотен­цией, то для нас остается загадочным, как иные люди могли избежать этого страдания. Так как приходится сознаться, что все указанные видимые моменты -сильная детская фиксация, кровосмесительный запрет и запрет в более поздние годы развития после наступ­ления половой зрелости — имеются почти у всех куль­турных людей, то было бы вполне правильно заклю­чить, что психическая импотенция является общим

страданием культурного человечества, а не болезнью отдельных лиц. Если понятие психической импотен­ции брать шире и не ограничивать только невозмож­ностью полового акта при наличии полового желания и физически здорового полового аппарата, то сперва приходится причислить сюда всех тех мужчин, кото­рых называют психастениками, которым если и уда­ется всегда акт, то он не доставляет особенного на­слаждения; это встречается чаще, чем полагают. Пси­хоаналитическое исследование таких случаев, не объясняя сначала разницы в симптоматике, открывает те же этиологические моменты. От анестетичных (ли­шенных чувственности) мужчин легко оправдываемая аналогия ведет к громадному числу фригидных жен­щин, отношение которых к половой любви нельзя лучше описать и понять, как указанием на полное его сходство с более известной психической импотен­цией мужчин.

Но если мы не будем расширять понятие психи­ческой импотенции, а присмотримся к оттенкам ее симптоматики, то мы не сможем не согласиться с тем, что любовные проявления мужчины в нашем совре­менном культурном обществе вообще носят типичные признаки психической импотенции. Нежное и чувст­венное течение только у очень немногих интеллигент­ных мужчин в достаточной степени спаяны; мужчина почти всегда чувствует себя стесненным в проявлениях своей половой жизни благодаря чувству уважения к женщине и проявляет свою полную потенцию только тогда, когда имеет дело с низким половым объектом. Такое обстоятельство обусловливается кроме того тем, что к его половым стремлениям присоединяются ком­поненты извращенности, которых он не осмеливается удовлетворить с женщиной, заслуживающей уваже­ние. Полное половое удовольствие он может испытать только тогда, когда безудержно отдается наслаждению, чего он, например, не осмеливается проявлять со своей высоконравственной супругой. Отсюда происходит его потребность в униженном половом объекте, женщине, этически малоценной, у которой, по его мнению, нет

эстетических требований, которой неизвестны его об­щественные отношения, и она не в силах о них судить. Перед такой женщиной он всего легче обнаруживает свою половую силу даже в том случае, если его неж­ность направлена к более высоко стоящей. Возможно, что так часто наблюдаемая склонность мужчин выс­ших общественных классов выбирать себе любовницу или даже законную супругу из женщин низкого со­словия является только следствием потребности в уни­женном половом объекте, с которым психологически связана возможность полного удовлетворения.

Я не колеблюсь объявить, что два момента, дей­ствительные при настоящей психической импотенции: интенсивная инцестуозная фиксация детского возраста и реальный запрет в юношеском возрасте, — являются причиной также и этого, такого частого, проявления в поведении культурных мужчин в сфере их любовной жизни. Пусть это и звучит неприятно и парадоксально, но следует сказать, что тот, кто в любовной жизни хочет быть свободным и счастливым, тот должен пре­одолеть уважение перед женщиной и примириться с представлением о кровосмесительстве с матерью или с сестрой. Тот, кто готов в ответ на такое требование подвергнуть себя серьезной внутренней проверке, тот непременно найдет, что считает, в сущности, половой акт чем-то унизительным, тем, что грязнит и позорш человека, и не только его тело. Происхождение это£ оценки, в которой, верно, не легко сознаться, можнс найти только в период юности, когда чувственное течение было уже сильно развито, а удовлетворение было почти одинаково запрещено по отношению каь к постороннему, так и к инцестуозному объекту.

В нашем культурном обществе женщины находят ся под таким же влиянием воспитания, но, кром< того, еще и под влиянием поведения мужчин. Длз них, разумеется, одинаково дурно и в том случае когда они не находят в мужчине его половой мужско! силы, и тогда, когда повышенная вначале оценка из в период влюбленности сменяется после обладаниз пренебрежением. У женщины существует очень слаба!

потребность в унижении полового объекта; в связи с этим находится, несомненно, и то обстоятельство, что обычно у женщины не проявляется ничего похожего на половую переоценку мужчины. Но длительное по­ловое воздержание и удержание чувственности в об­ласти фантазии вызывают у нее другое важное пос­ледствие. Впоследствии она уже не в силах разрушить связь между чувственными переживаниями и запретом и оказывается психически импотентной, т. е. фригид­ной, в то время, когда ей, наконец, разрешаются подобного рода переживания. Поэтому у многих жен­щин появляется стремление сохранить тайну даже и тогда, когда сношения ей уже разрешаются; у других появляется способность нормально чувствовать только в том случае, когда условия запрета снова имеют место при какой-либо тайной любовной связи. Изменяя мужу, она в состоянии сохранять любовную верность второго разряда.

Я полагаю, что условие запрета имеет в любовной жизни женщины то же значение, что унижение по­лового объекта у мужчины. Оба являются следствием длительного откладывания начала половой жизни пос­ле наступления половой зрелости, как этого требует воспитание ради культурных целей. Оба стремятся прекратить психическую импотенцию, которая явля­ется следствием отсутствия слияния чувственного и нежного течений. Если следствия одной и той же причины оказываются различными у мужчины и у женщины, то вызвано это, быть может, иным разли­чием в поведении обоих полов. Культурная женщина обыкновенно не нарушает запрета в течение периода ожидания, и таким образом у нее создается тесная связь между запретом и сексуальностью. Мужчина нарушает большей частью запрет при условии униже­ния полового объекта, и поэтому данное условие и переносится в его последующую любовную жизнь.

Ввиду столь сильно назревшего в современном культурном обществе стремления к реформе половой жизни, считаю нелишним напомнить, что психоанали­тическому исследованию так же чужды какие бы то ни

было тенденции, как и всякому другому. Оно стремит­ся лишь к тому, чтобы вскрыть связи и зависимости, находя в скрытом причину общеизвестного. Психоана­лиз не может ничего иметь против того, чтобы его вы­воды были использованы при проведении реформы для создания полезного вместо вредного. Но он не может наперед сказать, не будут ли те или иные установления иметь следствием другие, более тяжелые жертвы.

III

Тот факт, что культурное обуздание любовной жиз­ни влечет за собой общее унижение полового объекта, должен нас побудить перенести наше внимание с объ­ектов на самые влечения.

Вред первоначального запрета сексуального на­слаждения сказывается в том, что позднейшее разре­шение его в браке не дает уже полного удовлетворения. Но и неограниченная половая свобода с самого начала не приводит к лучшим результатам. Легко доказать, что психическая ценность любовной потребности пони­жается тотчас же, как только удовлетворение стано­вится слишком доступным. Чтобы увеличить возбуж­дение либидо, необходимо препятствие; и там, где ес­тественные сопротивления удовлетворению оказы­ваются недостаточными, там люди всех времен созда­вали условные препятствия, чтобы быть в состоянии наслаждаться любовью. Это относится как к отдель­ным индивидам, так и к народам. Во времена, когда удовлетворение любви не встречало затруднений, как, например, в период падения античной культуры, лю­бовь была обесценена, жизнь пуста. Нужны были силь­ные реактивные образования, чтобы создать необходи­мые аффективные ценности. Все это дает основание ут­верждать, что аскетические течения христианства дали любви психическую ценность, которой ей никогда не могла дать языческая древность. Наивысшего значе­ния любовь достигла у аскетических монахов, всу

жизнь которых была наполнена почти исключительно борьбой с либидозными искушениями.

Объяснение встречающихся в этой области труд­ностей и неясностей прежде всего обращается, разу­меется, к общим свойствам наших органических вле­чений. В общем, конечно, совершенно верно, что пси­хическое значение влечения повышается в связи с отказом от его удовлетворения. Стоит только попро­бовать подвергнуть одинаковому голоданию группу самых разнообразных людей, как с возрастанием властной потребности в пище сглаживаются все ин­дивидуальные различия и вместо них наступают одно­образные проявления единого неудовлетворенного вле­чения. Но верно ли, что с удовлетворением влечения так уж сильно понижается его психическая ценность? Стоит вспомнить, например, отношение алкоголика к вину. Разве не правда, что вино дает алкоголику всегда одно и то же токсическое удовлетворение, часто сравниваемое в поэзии с эротическим, но что его можно сравнить с эротическим и с точки зрения научного понимания? Слыхали ли вы, чтобы пьяница принуж­ден был вечно менять напитки, потому что он теряет вкус к одному и тому же напитку? Напротив, при­вычка все больше и больше укрепляет связь между человеком и излюбленным сортом вина. Слыхали ли вы, чтобы пьяница проявлял потребность отправиться в страну, где вино дорого или где запрещено его пить, чтобы пьяница старался возбудить свое особенное удов­летворение? То, что говорят наши великие алкоголики, например Беклин, о своем отношении к вину, звучит как чистейшая гармония, как образец счастливого брака. Почему же у любящего совершенно иное от­ношение к своему сексуальному объекту?

Я думаю, что следовало бы — как это ни странно звучит — допустить возможность существования в са­мой природе сексуального влечения чего-то, что не благоприятствует наступлению полного удовлетворе­ния. Тогда из длительной и трудной истории развития этого влечения выделяются два момента, может быть, вызнающие такое затруднение. Во-первых, вследствие

двукратной попытки выбора объекта, с промежуточ­ным возникновением инцестуозного запрета, оконча­тельный объект полового влечения никогда не совпа­дает с первоначальным, а является только его сурро­гатом. Психоанализ научил нас: если первоначальный объект какого-нибудь желания утерян вследствие вы­теснения, то он нередко подменяется бесконечным рядом заменяющих объектов, из которых не удовле­творяет вполне ни один. Это может нам объяснить то непостоянство в выборе объекта и ту неутомимость, которыми нередко так отличается любовная жизнь взрослого.

Во-вторых, мы знаем, что половое влечение распа­дается на большое число компонентов, — не все они могут войти в состав его позднейшего образования, но их нужно прежде всего подавить или найти другое при­менение. К ним относятся сначала копрофильные час­ти влечения, которые оказались несовместимыми с на­шей эстетической культурой, вероятно, с тех пор, как мы благодаря вертикальному положению тела при ходьбе удалили наш орган обоняния от поверхности земли. Далее, той же участи подлежит значительная часть садистских импульсов, которые также относятся к числу проявлений любовной жизни. Но все эти про­цессы развития захватывают только верхние слои сложной структуры. Основные процессы, вызывающие любовное возбуждение, остаются незатронутыми. Экс-крементальное слишком тесно и неразрывно связано с сексуальным, положение гениталий inter urinas et faeces (между органами, связанными с мочеиспускани­ем и дефекацией) остается предопределяющим и неиз­менным моментом. Здесь можно было бы, несколько изменив, повторить известное изречение Наполеона: «Анатомия решает судьбу». Гениталии не проделали вместе со всем человеческим телом развития в сторону эстетического совершенствования, они остались живот­ными, и поэтому и любовь в основе своей и теперь на­столько же животна, какой она была испокон веков. Любовные влечения с трудом поддаются воспитанию, их воспитание дает то слишком много, то слишком ма-

ло. То, что стремится из них сделать культура, недо­стижимо; оставшиеся без применения возбуждения да­ют себя знать при активных половых проявлениях в виде неудовлетворенности.

Таким образом, приходится, может быть, прими­риться с мыслью, что равновесие между требованиями полового влечения и культуры вообще невозможно, что невозможно устранить лишения отказа и страда­ния, как и общую опасность прекращения в отдален­ном будущем всего человеческого рода в силу его культурного развития. Хотя этот мрачный прогноз основан на том только единственном предположении, что культурная неудовлетворенность является необхо­димым следствием известных особенностей, приобре­тенных половым влечением под давлением культуры. Но именно эта неспособность полового влечения давать полное удовлетворение, как только это влечение под­чинилось первым требованиям культуры, становится источником величайших культурных достижений, осу­ществляемых благодаря все дальше идущей сублима­ции компонентов этого влечения. Ибо какие мотивы могли бы побудить людей давать другое применение сексуальным импульсам, если бы при каком-либо рас­пределении их они могли бы получать полное счастье? Они не отошли бы от этого счастья и не делали бы дальнейших успехов.

Таким образом, кажется, что благодаря неприми­римому разладу между требованиями обоих влече­ний — сексуальными и эгоистическими — люди ста­новятся способными на всё высшие достижения, хотя постоянно подвергаются опасности заболеть неврозом, особенно наиболее слабые из них.

Цель науки — ни пугать, ни утешать. Но я и сам готов допустить, что такие общие заключения, как высказанные выше, следует построить на более ши­роком основании, и что, может быть, некоторые на­правления в развитии человечества могут помочь ис­править указанные нами последствия.

ТАБУ ДЕВСТВЕННОСТИ

Немногие детали сексуальной жизни примитивных народов производят такое странное впечатление на наше чувство, как оценка этими народами девствен­ности, женской нетронутости. Ценность девственности с точки зрения ухаживающего мужчины кажется на­столько несомненной и само собой понятной, что нами почти овладевает смущение, когда мы хотим оправдать и обосновать это мнение. Требование, чтобы девушка в браке с одним мужем не сохранила воспоминаний о сношениях с другим, представляет из себя не что иное, как последовательное развитие исключительного права обладания женщиной, составляющее сущность монополии, распространение этой монополии на про­шлое.

Нам не трудно уже позже оправдать то, что ка­залось сначала предрассудком, нашим мнением о лю­бовной жизни женщины. Кто первый удовлетворяет с трудом в течение долгого времени подавляемую лю­бовную тоску девушки и при этом преодолевает ее сопротивление, сложившееся под влиянием среды и воспитания, тот вступает с ней в длительную связь, возможность которой не открывается уже больше ни­кому другому. Вследствие этого переживания у жен­щины развивается «состояние подчиненности», кото­рое является порукой ненарушимой длительности об­ладания ею и делает ее способной к сопротивлению новым впечатлениям и искушениям со стороны по­сторонних.

Выражение «сексуальная подчиненность» предло­жено в 1892 году Крафт-Эбингом для обозначения того факта, что одно лицо может оказаться в не­обыкновенно большой зависимости и несамостоятель­ности по отношению к другому лицу, с которым находится в половом общении. Эта принадлежность может иной раз зайти весьма далеко, до потери всякого самостоятельного желания, до безропотного согласия на самые тяжелые жертвы собственными интересами; упомянутый автор, однако, замечает, что известная доля такой зависимости «безусловно необ­ходима для того, чтобы связь была длительной». Такая доля сексуальной подчиненности действительно необходима для сохранения культурного брака и для подавления угрожающих ему полигамических тен­денций, и в нашем социальном общежитии этот фак­тор всегда принимается в расчет.

Крафт-Эбинг объясняет возникновение сексуаль­ной подчиненности «необыкновенной степенью влюб­ленности и слабости характера», с одной стороны, и безграничным эгоизмом, с другой стороны. Однако аналитический опыт не допускает возможности удов­летвориться этим простым объяснением. Он показы­вает, что решающим моментом является величина сексуального сопротивления, которое необходимо пре­одолеть вместе с концентрацией и неповторяемостью процесса преодоления. Поэтому «подчиненность» го­раздо чаще встречается и бывает интенсивней у жен­щины, чем у мужчины, а у последнего в наше время все же чаще, чем в античные времена. Там, где мы имеем возможность изучить сексуальную «подчинен­ность» у мужчин, она оказалась следствием преодо­ления психической импотенции при помощи данной женщины, к которой с того времени и привязался этот мужчина. Таким ходом вещей, по-видимому, объ­ясняются много странных браков и не одна трагичес­кая судьба, — даже повлекшая к самым значительным последствиям.

Неправильно описывают поведение примитивных народов, о котором ниже идет речь, те, кто утверждает,

что эти народы не придают никакого значения дев­ственности, и в доказательство указывают, что деф­лорация девушек совершается у них вне брака и до первого супружеского сношения. Наоборот, кажется, что и для них дефлорация является актом, имеющим большое значение, но она стала предметом табу, за­служивающим названия религиозного запрета. Вместо того чтобы предоставить ее жениху и будущему мужу девушки, обычай требует того, чтобы именно он укло­нился от этого.

В мои планы не входит собрать полностью лите­ратурные свидетельства, доказывающие существова­ние этого запрета, проследить его географическую рас­пространенность и перечислить все формы, в которых он выражается. Я довольствуюсь поэтому констата­цией, что подобное нарушение целостности девствен­ной плевы, совершаемое вне последующего брака, яв­ляется чем-то весьма распространенным у живущих в настоящее время примитивных народов. Так, Краули говорит: «Брачный обряд сводится к разрыванию дев­ственной плевы определенным лицом, но не мужем, что очень распространено на низких уровнях культу­ры, особенно же в Австралии».

Если же дефлорация не должна иметь места при первом брачном сношении, то ее должно совершить раньше — каким-нибудь образом и кто-нибудь. Я при­веду несколько мест из вышеупомянутой книги Кра­ули, в которой имеются сведения по этому вопросу и которые дают нам основания для некоторых крити­ческих замечании.

с. 191: «У диери и у некоторых соседних племен (в Австралии) распространен обычай разрывать девст­венную плеву, когда девушка достигает половой зре­лости. У племен Портленда и Гленелга совершить это у невесты выпадает на долю старой женщины, а иногда приглашаются белые мужчины с целью лишить не­винности девушек».

с. 307: «Преднамеренный разрыв плевы соверша­ется иногда в детстве, но обыкновенно во время на­ступления половой зрелости... Часто он соединяется,

как, например, в Австралии, со специальным актом оплодотворения».

с. 348: (по сообщениям Спенсера и Гиллена об австралийских племенах, у которых существуют из­вестные экзогамические брачные ограничения): «Пле­ва искусственно пробуравливается, и присутствующие при этой операции мужчины совершают в точно ус­тановленном порядке (необходимо заметить: по опре­деленному церемониалу) половой акт с девушкой. Весь процесс состоит, так сказать, из двух актов: разру­шения плевы и последующего полового общения.

с. 349: «У мазаев (в экваториальной Африке) со­вершение этой операции составляет одно из самых главных приготовлений к браку. У закаев (Малайские острова), баттов (Суматра) и альфуров (на Целебесе) дефлорация производится отцом невесты. На Филип­пинских островах имелись определенные мужчины, специальностью которых была дефлорация невест в том случае, если плева не была еще в детстве разру­шена старой женщиной, которой это специально по­ручалось. У некоторых эскимосских племен лишение невинности невесты предоставляется ангекоку, или шаману».

Замечания, о которых я уже упомянул, относятся к двум пунктам. Во-первых, приходится жалеть о том, что в этих указаниях нет более тщательного различия между одним только разрушением плевы без полового акта и половым актом с целью такого разрушения. Только в одном месте мы определенно слышали, что весь процесс распадается на два акта: на (ручную или инструментальную) дефлорацию и на последующий за­тем половой акт. Очень обильный материал у Бартельс-Плосса оказывается почти непригодным для наших це­лей, потому что при изложении психологическое зна­чение акта дефлорации совершенно исчезает перед

анатомическим его результатом, гю-втирыл, ичспп /ivg-лательно было бы узнать, чем отличается «церемони­альный» (чисто формальный, торжественный, офици­альный) половой акт при этих обстоятельствах от нор­мального полового общения. Доступные мне авторы или слишком стыдились об этом говорить, или опять-таки придавали слишком мало значения таким сексу­альным подробностям с психологической точки зре­ния. Мы можем надеяться, что оригинальные сообще­ния путешественников и миссионеров более подробны и недвусмысленны, но при теперешней недоступности этой, по большей части иностранной, литературы я не могу сказать ничего определенного. Впрочем, можно пренебречь сомнением по поводу этого второго пункта, принимая во внимание соображение, что церемониаль­ный мнимый половой акт, вероятно, представляет со­бой замену и, может быть, сменил настоящий акт, ко­торый прежде совершался полностью.¹

Для объяснения этого табу девственности можно указать на разнообразные моменты, которым я дам краткую оценку. При дефлорации девушки обыкно­венно проливается кровь; первая попытка объяснения прямо ссылается на страх примитивных народов перед кровью, так как они считают, что в крови находится жизнь. Это табу крови доказывается многими пред­писаниями, не имеющими ничего общего с сексуаль­ностью; оно, очевидно, имеет связь с запрещением убивать и составляет защитительную меру против пер­вичной кровожадности, сладострастия убийства пер­вобытного человека. При таком понимании табу дев­ственности приводится в связь с соблюдаемым почти без исключения табу менструаций. Примитивный че­ловек не может отделить таинственный феномен ме­сячного кровотечения от садистских представлений.

¹ Плева искусственно нарушается, и затем произвед­ший операцию мужчина имеет сношение (церемониальное, заметим это) с девушкой по установленным правилам... Обряд состоит из двух частей — из разрывания плевы и сношения.

¹ Относительно многочисленных других случаев свадеб­ных церемоний не подлежит никакому сомнению, что возмож­ность распоряжаться невестой в половом отношении предо­ставляется не жениху, а другим лицам, например, помощ­никам и спутникам его («свидетелям» по нашему обычаю).

Менструации, особенно первые, он истолковывает как укус духообразного зверя, может быть, как признак сексуального общения с духом. Иной раз какое-нибудь сообщение дает возможность узнать в этом духе духа предка, и тогда нам становится понятным, в связи с другими взглядами дикарей, что менструирующая де­вушка становится табу как собственность этого духа предка.

С другой стороны, нас предупреждают, чтобы мы не слишком переоценивали влияние одного только такого момента, как страх крови. Этот страх не мог ведь уничтожить такие обычаи, как обрезание маль­чиков и еще более жестокое обрезание девушек (от­сечение клитора и малых губ), которые отчасти в обычае у тех же самых народов, или лишить значения другие церемониалы, при которых также проливается кровь. Не было бы поэтому ничего удивительного в том, если бы этот страх преодолевался в пользу мужа при первом половом сношении.

Второе объяснение также не принимает во внима­ние сексуальное, но заходит гораздо дальше. Оно ука­зывает на то, что примитивный человек является жерт­вой постоянно подстерегающего его чувства страха совершенно так, как, по нашему мнению, невротик страха, согласно психоаналитическому учению о нев­розах. Эта склонность к страху сильнее всего прояв­ляется во всех случаях, каким-либо образом отступа­ющих от обычного, привносящих нечто новое, неожи­данное, непонятное, жуткое. Отсюда и происходит доходящая до самых поздних религий церемония, свя­занная со всяким новым начинанием, с началом вся­кого нового периода времени, с появлением всякого первенца у человека, животного, первого плода. Ни­когда опасности, которые угрожают боящемуся, по его мнению, не ожидаются им больше, чем в начале опасного положения, и тогда-то и является самым целесообразным защититься от них. Первое половое общение в браке по своему значению имеет все осно­вания на то, чтобы ему предшествовали эти меры предосторожности. Обе попытки объяснения как стра-

хом перед кровью, так и страхом перед всем перво­родным не противоречат одна другой, а, наоборот, подкрепляют друг друга. Первое половое общение, несомненно, акт, внушающий опасение, тем более что при нем проливается кровь.

Третье объяснение, — Краули отдает ему предпо­чтение, — обращает внимание на то, что табу девст­венности входит в одну большую связь я