Культура российской цивилизации

Древняя Русь

Важным элементом в миросозерцании русского человека был традиционализм, причем в его сознании синтезировался религиозный традиционализм и общинный.

Религиозный — преследовал всякие нововведения, любое проявление независимости мысли, в особенности скептицизм. Традиционализм общинный выражался в растворении личности в обществе.

В традиционном обществе существует такой тип социальных связей и мышления, при которых человек осознает себя не личностью, а частицей целого, и поэтому люди не могут попросту жить вне этого общества. Внутри традиционного общества для каждого человека есть только одна ниша, ячейка — та самая, которую он занимает, и человек интуитивно ощущает, что вне этой социальной ниши ему нет места в этом мире.

Функции, которые исполняет человек в традиционном обществе, определяют его права и обязанности, его неизменный социальный статус. Общество определяет социальную роль каждого человека, который превращается в функцию общества. Поэтому для людей традиционного общества чужды идеи изначального равенства и неотъемлемых прав человека, или эти идеи принимают извращенный вид, типа равенства всех перед Богом или государством. (с. 375) Человек в традиционном обществе оценивается не как личность, а по тому, какое положение в этом обществе он занимает.

Сила традиционного общества — и это осознается его членами — не в личности, а в толпе. Его единство заключается в том, что у людей нет иного выбора, кроме как принадлежать этому обществу и выполнять предписанные им роли. Традиционный человек идентифицирует себя с обществом. При этом подразумевается, что у него нет никаких желаний, кроме стремления принадлежать этому обществу, поскольку свои интересы он не отделяет от его интересов, а интересы общества делает своими. Поэтому единство такого общества — это не принцип, провозглашенный, например, властями, а социокультурная установка его членов. Нравственные императивы, нормы социального поведения человека в традиционном обществе определяются в соответствии с этими не общечеловеческими, а корпоративно-общинными ценностями.

Одним из таких императивов являлись «чинность» и «урядство», составлявшие одну из характерных особенностей личной жизни русского человека эпохи средневековья, строго регламентированной «порядком», правилами, ритуалом, которые соблюдались с момента появления человека на свет и до самой смерти. Согласно этим правилам, каждый человек, как и любая вещь, должен был занимать свое отведенное ему место в общем «ряду», т.е. порядке общества. Нарушение порядка, «чина» — безобразно, соблюдение — составляет основу «красоты и удивления».

Наличие традиционных корпоративных ценностей, неукоснительное следование заведенным правилам было жизненной установкой не только рядового человека на уровне безмолвствующего большинства, но и на уровне элиты общества. Так, феодальная знать в России щепетильно относилась к различного рода ритуалам и символам, в которые отливались их деятельность и поведение в обществе.

Освещать жизнь так, как это требовалось, а не передавать действительные события, было основным требованием писательского ремесла в период средневековья. Поэтому создавались не реальные образы, а идеализированные и во многом трафаретные. Так, например, князь, с точки зрения летописца, не мог принадлежать самому себе и являлся прежде всего историческим деятелем; если его деяния были направлены на благо общества, государства, то летописец всячески прославлял его, наделяя качествами наперед заданного идеала. (с. 346) Если же деятельность князя шла вразрез с интересами общества, то летописец не жалел черной краски и приписывал отрицательному персонажу все смертные грехи, причем набор их также был известен заранее — гордость, зависть, честолюбие, корыстолюбие, «тяжкоумие», сластолюбие, «бяше бо нравы убийца», «пианица» и т.д. Поэтому в русских летописях и других литературных произведениях «свой» князь — «храбр яко барс», «неповторяем языком и выше меры дароподатлив ко всем». «Свой» монах — это всегда «книжник», «непоколебим умом», «долготерпелив на согрешающа безмерно» и «сужаще навсегда праведно». Таким образом, «сказать по ряду» означало изобразить человека или воплощением порока, или образцом добродетели.

Юродство

Русскому человеку присущ был также и традиционный стиль мышления. Основным его догматом являлось представление о том, что все таково, каким оно есть и было всегда и, следовательно, по-другому быть не может. Главная задача мышления в этом случае — не спорить, а находить способы примирения с существующим положением вещей, даже в самые мрачные века русского средневековья.

В годы правления Ивана Грозного, «безмолвствующее» большинство оставалось «безмолвствующим», а всякое «обличение» воспринималось как юродство, хотя на самом деле «обличительство» было следствием подвига юродивого.

Юродство — это феномен эпохи Московского царства — эпохи торжества деспотизма и господства православно-христианской нетерпимости. Расцвет юродства в России приходится на XV — первую половину XVII в., а к эпохе расцвета оно становится русским национальным явлением. В это время ни православный Восток, ни римско-католический мир не знали этого феномена культуры, и поэтому иностранные путешественники XVI—XVII вв. — Гербенштейн, Горсей, Флетчер и др. — с не-малым удивлением писали о многочисленных русских юродивых. О том, что в России юродство приобретает массовый характер, свидетельствует тот факт, что несколько десятков юродивых было канонизировано православной церковью.

Юродство, по существу, становится стилем жизни на всех ступенях социальной иерархии, приобретая, правда, упрощенные и не столь многозначительные формы, как у истинных юродивых, а больше похожие на лицедейство.

Иван грозный

Интересно, что лицедейство, притворное самоунижение, связанное иногда с переодеванием, было в значительной степени характерным, например, для Ивана Грозного. (с. 377) Когда в 1571 г. крымские гонцы, прибывшие к царю после разгрома русских войск под Москвой, потребовали у него дань, Иван IV «нарядился в сермягу, бусырь да шубу баранью, и бояря. И послам сказал: «Видишь же меня в чем я? Так де меня царь (крымский хан. — Ред.) сделал! Все де мое царство выпленил и казну поджег, дати мне нечево царю!». В другой раз, издеваясь над литовскими послами, он надел литовскую шапку на своего шута и велел по-литовски преклонить колено. Когда шут не сумел этого сделать, Иван IV сам преклонил колено и воскликнул: «Гойда, гойда!».

Лицедействовал Грозный в политике и по большому счету. В конце опричнины, как описывается в летописях, «производил Иван Васильевич и посадил царем в Москве Симеона Бекбулатовича, касимовского хана, потомка ханов Золотой Орды, и царским венцом его венчал. Сам Грозный назвался Иваном Московским и вышел из Кремля, поселился на Петровке, ездил «просто, как боярин, в оглоблях, а как приедет к «царю» Симеону, садится от царева места далеко, вместе с боярами. Лицедействуя, Грозный писал Симеону Бекбулатовичу уничижительные челобитные с просьбой разрешить ему, Ивану Московскому, «перебрать людишек».

В переодеваниях Грозного была своя символика. Голландский купец Исаак Масса писал об Иване IV: «Когда он одевал красное — он проливал кровь, черное — тогда бедствие и горе преследовали всех: бросали в воду, душили и грабили людей, а когда он был в белом — повсюду веселились, но не так, как подобает честным христианам».

Юродство

В житейском представлении юродство непременно связано с душевным или телесным убожеством. Это заблуждение, так как есть, действительно, юродство природное, а есть добровольное, «Христа ради», и тогда юродство — это пребывание «в подвиге». Оно являлось специфической формой социально-нравственной компенсации тотальной несвободы.

Юродство имеет две стороны — пассивную и активную. Первая сторона, обращенная на самого юродивого, предполагала аскетическое самоуничижение, мнимое безумие. Активная сторона юродства требовала «ругаться миру», т.е. жить среди людей и обличать пороки и грехи сильных и слабых, не обращая внимания на общественные нормы приличия.

Юродивый балансировал на грани между смешным и серьезным, олицетворяя собою трагический вариант «смехового мира», обнаруживающего бессмысленность и нелепость существующих в обществе отношений. (с. 378) Смех показывал неравенство социальных отношений, раскрывал их несправедливый и случайный характер. Но, разрушая, смех и созидал, правда, только в воображении, мир разрушенных иллюзий, мир, свободный от условностей, мир желаний.

Одной из характерных особенностей средневекового смеха является то, что человек смеялся над самим собой, над своими злоключениями и неудачами. При этом он «валял дурака», паясничал, юродствовал, но во всем этом в скрытой или открытой форме присутствовала критика существующего мира.

Критика действительности построена на разоблачении ее несоответствия человеческим нормам. Своим поведением юродивый показывает, что современный ему мир культуры является лживым, лицемерным, несправедливым, не соответствующим нормам морали. Слова и поступки-жесты юродивого одновременно смешны и трагически страшны. У одних — непонимающих — они вызывают смех, у других — страх своей таинственностью и скрытой значительностью в связи с тем, что юродивый, в отличие от окружающих его людей, видит и слышит что-то истинное, настоящее, недоступное простому смертному.

Юродивые презирают все земные удобства, поступают часто вопреки здравому смыслу — во имя высшей правды.

Юродство — это тоска по правде и любви, поэтому юродивые — это обличители всяческой неправды у людей. Объектом их нападок часто становились и цари, и государственные деятели, которые, впрочем, почти всегда смиренно склонялись перед духовным величием юродства. Особенно отчетливо это видно в отношении к ним Ивана Грозного.

Юродство радикально смело, но от него всегда веет подлинным религиозным вдохновением, перед которым склоняются все. Сами юродивые в России тоже вдохновлялись идеалами святой Руси, но делали это с полной трезвостью, обличая все несправедливости действительности.

Таким образом, среди юродивых были не только душевно здоровые люди, но и достаточно образованные, в основном выходцы из церковной среды. Поэтому юродство в России приобретало зачастую черты ярко выраженного интеллектуального критицизма. Вместе с тем оно всегда было театрально, причем юродивый, исполняя не только роль актера, но и режиссера, руководил толпой, превращая ее в марионетку, в активного участника представления. (с. 379)

Надо сказать, что средневековая жизнь вообще отличалась театральностью, так как средневековая культура, и элитарная, и церковная, и народная, была «обрядной» и зрелищной, причем средневековый человек всегда являлся не только наблюдателем, но и активным участником зрелищ. Народ, писал А. С. Пушкин, как дети, требует занимательности, действия. Он требует сильных ощущений, для него и казни — зрелище.