О нет, я не город с кремлем над рекой,

Я разве что герб городской. Не герб городской, а звезда над щитком На этом гербе городском. Не гостья небесная в черни воды, Я разве что имя звезды. Не голос, не платье на том берегу, Я только светиться могу . Не луч световой у тебя за спиной, Я — дом, разоренный войной. Не  дом на высоком валу крепостном, Я — память о доме твоем. Не друг твой, судьбою ниспосланный друг, Я — выстрела дальнего звук. В приморскую степь я тебя уведу, На влажную землю паду, И стану я книгой младенческих трав,К родимому лону припав .

Наверное, нигде более не происходит  такого полного «растворения» лирического героя в Вечном Мироздании.  И название столь необычное! Откуда такое непривычное и удивительное словесное сочетание?! Наверное, всё-таки слово «Книга» в данном контексте ассоциируется с Книгой Священного Писания – Книгой Чисел, Книгой Притчей Соломоновых… И это мироощущение с предельной ясностью «открывается»  в годы великих испытаний, когда проявляется в человеке всё самое главное. Вот тогда всё очень «логично». Только с точки зрения не логики формальной, а Высшей Мудрости Миропорядка!

И, думаю, что если не знать времени написания, непросто будет догадаться, что создаются эти строки посреди атак и рвущихся снарядов – пусть, даже, и не конкретно на поле брани, или вослед им.  Итак, лирический герой становится и «гербом городским», и «именем звезды», и «домом, разорённым войной», –  он принимает многочисленные образы мироздания от земли и до неба. И каждый раз всё более уничижая своё собственное значение рядом с Вечным Мирозданием и своей Отчизной. А потому строки эти, видимо,  более всех вне времени и пространства. Может быть, только « выстрела дальнего звук » и «дом, разоренный войной» напоминают о сражениях Великой Отечественной войны – но только -  и войн Наша Многострадальная Отчизна перенесла немало. И если в приведённых ранее произведениях присутствует хоть что-то отдалённо напоминающее «действие», то здесь перед нами только размышление, вернее, мироощущение  лирического героя - и даже не о сути земного бытия вообще, а именно             о предназначении его самого, о «роли», месте в этом огромном Вечном Мироздании и              в своём Отечестве.

 Также «растворяет» свою земную жизнь и лирический герой стихотворения с крайне не однозначным названием «Близость войны», созданного в том же 1945году.                         И, наверное, самый яркий образ, похожий на Райский сад,перед которым земная жизнь лишь «плакун-трава», символично предстаёт перед читателем в финале:

Кто может умереть — умрет, Кто выживет — бессмертен будет, Пойдет греметь из рода в род, Его и правнук не осудит. На предпоследнюю войну Бок о бок с новыми друзьями Пойдем в чужую сторону. Да будет память близких с нами! Счастливец, кто переживет Друзей и подвиг свой военный, Залечит раны и пойдет В последний бой со всей Вселенной. И слава будет не слова, А свет для всех, но только проще, А эта жизнь — плакун-траваПред той широкошумной рощей.
А теперь  снова ненадолго обратимся к более ранним поэтам. Почти за четверть века до этого Н.С.Гумилёв в год своей мученической кончины создал образ Рая, где                   «у деревьев синие листья», где «всюду вольные звонкие воды» и  где «блуждают золотые дымы в синих, синих вечерних кущах иль, как радостные пилигримы, навещают еще живущих» в произведении «На далекой звезде Венере...».         Н.С.Гумилёв, как писали и Е.Н.Трубецкой, и П.А.Флоренский об иконе, «земными красками» изображает  Царство Небесное на всём «пространстве» стихотворения и отражает мечту о мире, где «н ету слов обидных иль властных»           и, наконец, «нету смерти терпкой и душной».  (Конечно, это произведение намного сложнее, но в пространстве данной статьи углубляться в него более нет смысла, чтобы не уйти от главной темы). А у А.А.Тарковского этот достаточно «земной» образ « широкошумной рощи», символизирующей Жизнь Вечную, и в тоже время образ света, который «светит» практически во всех приведённых в статье произведениях, появляются, как уже говорилось, в финале и «венчают» размышление о сути бытия, что зримо не присутствует у Н.С.Гумилёва.  Кроме того, образы, созданные А.А.Тарковским, в контексте хорошо известных всем исторических событий                          не имеют столь трагических ассоциаций.  Но главное в обоих произведениях – это Образ Вечной Жизни, побеждающей смерть!     А к творчеству более ранних поэтов мы обращаемся для того, чтобы яснее ощутить неразрушимую связь, неразрывную «нить», как писал сам А.А.Тарковский, времён, поколений, образов и мыслей. И в связи с этим очевидно, что знаменитый цикл «Жизнь. Жизнь…», скоторого  начинается данная статья, через 20 лет во многом продолжает «начатое» и                                 в стихотворении «Близость войны», и в «Книге травы». Продолжает  мыслиосвязи времён и поколений «из рода в род» и, конечно, о Бессмертии, о Свете, побеждающем тьму, что, как можно было не раз увидеть, столь присуще А.А.Тарковскому. Да и прекрасное сочетание слов «из рода в род» взятоиз молитвы по усопшим. ( О чём уже упоминалось в первой части статьи) Как уже было сказано, создаётся «Близость войны», как и «Книга травы», и «Полька», в победном 1945году. И вот в  связи с этим невольно вспоминаются, как это ни удивительно, слова истинно русского, истинно православного мыслителя - князя Е.Н. Трубецкого и его знаменитые «Три очерка о русской иконе», написанные почти на 30 лет ранее. И дело здесь не только в образе Вечной Жизни, Царства Небесного, что совершенно естественно и о чём не раз уже говорилось. Исследуя икону, Е.Н.Трубецкой говорит о том, что чаще всего великие произведения создаются не «внутри» трагедии, а после того, как она пережита, выстрадана. И, судя по сему, относится эта мысль не только к иконографии, но и ко всем великим произведениям искусства в целом. И, ещё думаю, совершенно очевидно, что приведённые в статье произведения А.А.Тарковского – яркое тому свидетельство.

 И вот в годы военные -  годы великих испытаний размышляет лирический герой воина Арсения и о предназначении Слова. Слова в высшем его понимании:

Слово только оболочка, Пленка, звук пустой, но в нем Бьется розовая точка, Странным светится огнем, Бьется жилка, вьется живчик, А тебе и дела нет, Что в сорочке твой счастливчик Появляется на свет. Власть от века есть у слова, И уж если ты поэт И когда пути другого У тебя на свете нет, Не описывай заране Ни сражений, ни любви, Опасайся предсказаний, Смерти лучше не зови! Слово только оболочка, Пленка жребиев людских, На тебя любая строчка Точит нож в стихах твоих
 При чтении стихотворения «Слово» А.А.Тарковского тоже невольно вспоминаются написанные ранее произведения.  И о том, как «точно розовое пламя, Слово проплывало в вышине» в одноимённом произведении Н.С.Гумилёва и его же предупреждение, даже, пророчество о том, что «дурно пахнут мёртвые слова» - т.е. слова, утратившие Божественное Начало в «скудных пределах естества», а потому потерявшие всякий смысл и ответственность.     И клятва, данная перед лицом смерти от имени русского народа А.А.Ахматовой            в неимоверно тяжёлом 1942 в хорошо известно всем стихотворение «Мужество»:                           «И мы сохраним тебя, русская речь, великое русское слово».Потому что если не сохраним – значит, перестанем существовать, «быть» как народ! И крик души О.Э. Мандельштама в страшные 30-е годы: Сохрани мою речь навсегда за привкус несчастья и дыма,
За смолу кругового терпенья, за совестный деготь труда. .. Такими словами можно обращаться только к Творцу, обещая перенести все посланные испытания и, если нужно, расстаться со своей земной жизнью.  И поэт вместе со своим лирическим героем «обращается» в стихотворение «Сохрани мою речь».  А восходит этот вечный образ Слова, конечно, к пушкинскому «Пророку» -                  к мысли о том, что поэт должен исполниться Воли Божией и до конца выполнять своё предназначение. Не забывали об этом великие поэты и в страшную годину смерти и разрушений. А теперь после небольшого экскурса снова возвратимся к стихам  А.А.Тарковского и вспомним ещё раз, что глубоко философские стихи его: и «Слово», и «Книга травы» созданы в годы кровопролитных сражений. А ещё о том, что во время великих сражений наиболее остро ощущается смысл земного бытия и Вечности.

И я ниоткуда

Пришел расколоть

Единое чудо

На душу и плоть,

Державу природы

Я должен рассечь

На песню и воды,

На сушу и речь

И, хлеба земного

Отведав, прийти

В свечении слова

К началу пути.

Я сын твой, отрада

Твоя, Авраам,

И жертвы не надо

Моим временам,

А сколько мне в чаше

Обид и труда...

И после сладчайшей

Из чаш - никуда?

Совершенно  очевидно, что мысли этого очень непростого произведения во многом перекликаются и со «Словом», и с «Книгой травы», и с «Близостью войны».                                      

И Словом, которое было, «светилось» в начале бытия, в «начале пути» любого человека и всего мироздания. И образом Вечности, которой мы причастны со времён Праотца Авраама и к которой мы возвращаемся, «хлеба земного отведав».                        И мыслью о причастности общему бытию и о предназначении каждого, выраженной через образ чаши. Многочисленные же контекстуальные антонимы и риторический вопрос в финале отражают, скорее всего, поиск смысла бытия, который в данном произведении гораздо мучительнее, чем в вышеуказанных. Но нельзя не увидеть во всех произведениях, как уже говорилось, общий смысл, общий глубоко философский «настрой».

Чувством причастности Вечному Мирозданию, «растворением» в нём проникнуто и  это - одно из лучших, любимых произведений поэта: