А. А. Бестужев-Марлинский. Замок Венден

    

            (Отрывок из дневника гвардейского офицера)

 

    

Благородный рыцарь Вигберт фон Серрат к Рорбаху.

Обида моя требует крови, и я повергаю перчатку к ногам обидчика. Пусть

огромен щит Рорбаха, зато не короток и меч мой. Берегись отвергнуть бой

честный: кто обижает и не дает ответа копьем, тот стоит смерти разбойника. В

случае отказа - клянусь честию рыцарскою - последняя капля крови Рорбахов

застынет на моем кинжале.

    

Магистр отвечал следующим:

    

Магистр Ливонского меченосного ордена, наместник Рижского епископа и

владелец многих замков, Видно Родольф фон Рорбах Вигберту.

Мне низко нагибаться за твоей перчаткой. Щит отцов моих широк не из

робости, но для герба, который чистили твои предки; а мечами разве тогда мы

померяемся, когда петля, тебя ожидающая, станет почетнее золотой

магистерской  цени. Поезжай лучше, Серрат, в Литву, искать по себе

сопротивников; там, говорят, за битого дают двух небитых. Что ж до угроз

твоих, они мне забавны. Я слишком презираю тебя, чтобы страшиться.

    

Венден

    

- Ты произнес свой приговор, презрев суд божий благословенным оружием

[Так мыслили в те варварские, непросвещенные времена. Всякая раслря, всякая

обида решалась оружием, и победитель считался оправданным самим судиею

небесным. (Примеч. автора.)], - сказал Серрат, и последняя слеза до сих пор

невинной совести канула на убийственное лезвие кинжала.

    

О звуки грустные, летите

К моей красавице Бригите!

Давно меня мой добрый конь

Умчал дорогою чужою;

Но не погас любви огонь

Под тяжкой бронею стальною.

А ты, в родимой стороне,

Верна иль изменила мне?

    

Богатый изумруд сверкал

На нежной шее девы пленной, -

Я для тебя его сорвал

Рукой любови неизменной.

Для золота, для красоты,

Ужель мне изменила ты?

 

Я видел смерть невдалеке:

На камнях Сирии печальной

Мой конь споткнулся - и в руке

Меч разлетелся, как хрустальной,

Булат убийственный блистал,

Но я Бригиту призывал!

А ты?..

    

   Блудящий огонь по болоту приводит его в суеверный страх, и он, стыдясь

боязни своей, закутывается в плащ, будто проникнутый холодом.

 

29. Поэзия кн. П.А.Вяземского.

Петр Андреевич Вяземский (1792-1878) + см. поэтов плеяды.

В образе литературной жизни 10-20-х годов XIX в. нам уже неоднократно встречалось имя П. А. Вяземского. Он был одним из активнейших «арзамасцев». Вместе с А. С. Пушкиным он вышел за узкие границы «арзамасской» поэзии и обратился к общественно-политическим темам. В своих критических статьях Вяземский выступил защитником и истолкователем прогрессивного романтизма в русской литературе . Как литературный соратник Пушкина, как деятель русской литературы изучаемого периода Вяземский сыграл заметную роль. Но еще задолго до гибели Пушкина он круто сворачивает в сторону от пушкинского пути. С появлением в общественной и литературной жизни новых, демократических сил Вяземский окончательно отказывается от былого свободомыслия и переходит в лагерь реакционеров. Это неизбежно влечет за собой упадок творчества поэта, не сумевшего понять передовых течений русского реализма.

В лучшую пору своего творчества Вяземский решал важные задачи, вставшие перед русской литературой периода дворянской революционности. Литературная полемика Вяземского, автора острых эпиграмм, с эпигонами классицизма была весьма действенной в борьбе с архаистами. Вместе с другими «арзамасцами» он способствовал сближению поэзии с миром конкретных человеческих переживаний и с кругом реальных бытовых явлений. Значительно острее, чем В. А. Жуковский и К. Н. Батюшков, он чувствовал необходимость «русской краски» в поэзии. Это приближало Вяземского к революционным романтикам. Как уже упоминалось, политические стихотворения Вяземского вошли в состав той гражданской поэзии, которая начала создаваться вслед за вольнолюбивыми стихами молодого Пушкина. Вяземский, добровольцем участвовавший в Отечественной войне 1812г., в период своей службы в Варшаве общался с передовыми кругами польской интеллигенции, враждебно относившимися к русскому самодержавию. Привлеченный правительством к разработке проекта конституции для России и поставивший свою подпись под запиской о необходимости освобождения крестьян, поданной Александру I, Вяземский сочувственно относился к передовому общественному движению и осуждал правительственную политику. Но, зная о существовании тайного общества, он не стал его членом. Эта умеренность политических настроений сказалась и на поэзии Вяземского.

Виднейший участник романтического движения, он в своей поэзии стоял на позициях прогрессивного, но не революционного романтизма. В «Полярной звезде» за 1824 г. появилась первая половина стихотворения «Петербург», написанного Вяземским в 1818 г., в один год с пушкинским посланием «К Чаадаеву». Признавая «слепое самовластье» причиной «народных бед», Вяземский высказывает надежду на грядущее освобождение крестьян, мечтает о том времени, когда он, поэт , будет «свободный гражданин свободный земли». Но, воспевая дело Петра I и красоту основанного им города, поэт осуждает «пламень возмущенья» и ждет изменений в общественном устройстве от самого царя. Все это, конечно, далеко от революционного порыва, вылившегося в волнующих строках пушкинского стихотворения, обращенного в лице Чаадаева ко всякому товарищу - политическому единомышленнику - с призывом верить в конечную победу.

Ближе всего к гражданской лирике революционного романтизма Вяземский подошел в стихотворении «Негодование» (1820). Гражданское негодование - один из поэтических терминов декабристской поэзии - продиктовало Вяземскому сильные слова и выражения, направленные против реакционной политики самодержавия и крепостнического гнета. Поэт выражает уверенность в то, что «загорится... день торжества и казни», что свобода разорвет «рукой могущей насильства бедственный устав». Но сила этого гимна в честь свободы ослабляется идеей «союза между гражданами и троном» как гарантии свободы. Поэзия Вяземского не влилась в русло революционного романтизма.

Последним стихотворением, отразившим оппозиционные настроения Вяземского, была сатира «Русский бог» (1828), напечатанная в 1854 г. А. И. Герценом и заинтересовавшая К. Маркса (в его бумагах сохранился немецкий перевод стихотворения), после чего начинается печальный закат творчества этого поэта «пушкинской плеяды».

 

К глупым полон благодати,

К умным беспощадно строг,

Бог всего, что есть некстати,

Вот он, вот он русский бог.

 

Бог всего, что из границы,

Не к лицу, не под итог,

Бог по ужине горчицы,

Вот он, вот он русский бог.

 

Бог бродяжных иноземцев,

К нам зашедших за порог,

Бог в особенности немцев,

Вот он, вот он русский бог.

Своеобразие Вяземского среди поэтов, окружавших Пушкина, заключалось в том, что он, по собственному выражению, стремился создать «поэзию мысли». Однако в лирике Вяземского мы не найдем философских раздумий позднего Е. А. Баратынского или Ф. И. Тютчева. «Мысль» Вяземского - это прежде всего социальная, политическая мысль. Для нее поэт ищет необходимую форму «метафизического», по словам Пушкина, языка. «Поэту должно искать иногда вдохновения в газетах»,- писал Вяземский. Затрагивая «газетные» темы, поэт создает новый жанр стихотворного фельетона («Коляска», «Зимние карикатуры», «Станция», 1825-1828), вводит в стихи газетно-бытовую речь:

• Хозяйство, урожай, плоды земных работ,
• В народном бюджете вы светлые итоги,
• Вы капитал земли стремите в оборот,
• Но жаль, что портите вы зимние дороги.

Это было выражением общего стремления Вяземского порвать с условно-поэтическим стилем элегического романтизма и найти национально-конкретные формы художественного выражения. Здесь сближались пути Вяземского и Пушкина, нашедшего в «Первом снеге» (1819) выразительный эпиграф для «Евгения Онегина» («И жить торопится и чувствовать спешит»). Но в романе Пушкин противопоставил «низкую природу» своего зимнего пейзажа картинам Вяземского и их «роскошному слогу». И в художественном методе сближение поэтов было неполным и недолгим. Недолго сохранял Вяземский связь и с другими передовыми деятелями русской литературы.

Вяземский пишет и элегии: его «Первый снег» (1819) и «Уныние» (1819) принадлежат к лучшим образцам элегической поэзии своего времени. Вяземский — поэт кружка; он впитал традицию бытовой, шуточной и сатирической поэзии, и эта связь с «домашней», деканонизирующей литературой во многом определила оригинальность его поэтической физиономии.

Покинем, милый друг, темницы мрачный кров!

Красивый выходец кипящих табунов,

Ревнуя на бегу с крылатоногой ланью,

Топоча хрупкий снег, нас по полю помчит.

Украшен твой наряд лесов сибирских данью,

И соболь на тебе чернеет и блестит.

Презрев мороза гнев и тщетные угрозы,

Румяных щек твоих свежей алеют розы,

И лилия свежей белеет на челе.

Как лучшая весна, как лучшей жизни младость,

Ты улыбаешься утешенной земле,

О, пламенный восторг! В душе блеснула радость,

Как искры яркие на снежном хрустале.

Счастлив, кто испытал прогулки зимней сладость!

Кто в тесноте саней с красавицей младой,

Ревнивых не боясь, сидел нога с ногой,

Жал руку, нежную в самом сопротивленье,

И в сердце девственном впервой любви смятенья,

И думу первую, и первый вздох зажег,

В победе сей других побед прияв залог.

 

Уныние! вернейший друг души!

С которым я делю печаль и радость,

Ты легким сумраком мою одело младость,

И расцвела весна моя в тиши.

 

Я счастье знал, но молнией мгновенной

Оно означило туманный небосклон,

Его лишь взвидел взор, блистаньем ослепленный,

Я не жалел о нем: не к счастью я рожден.

 

В душе моей раздался голос славы:

Откликнулась душа волненьям на призыв;

Но, силы испытав, я дум смирил порыв,

И замерли в душе надежды величавы.

 

Но скройся от меня, с коварным обольщеньем,

Надежд несбыточных испытанный обман!

Почто тревожишь ум бесплодным сожаленьем

И разжигаешь ты тоску заснувших ран?

 

Унынье! с коим я делю печаль и радость,