Архимандрит Зинон (Теодор)

Но все-таки основная линия возрождения иконописной традиции постсоветского времени связана, как мне кажется (хотя, может быть, кто-то со мной не согласится), с именем отца Зинона. Я показываю его довольно раннюю фотографию, где он, монах-насельник Псково-Печерского монастыря, с послушником.

Вообще то, что у нас оставалось совсем мало монастырей, известно. Это были единицы. В основном это были даже монастыри, которые не подверглись разгрому советской власти, а были на присоединенных территориях. Псково-Печерский монастырь был на территории, которая переходила то к России, то к Эстонии, и он, слава тебе господи, сохранился, как сохранилась Почаевская лавра и другие. Основные монастыри, конечно, стали открываться уже в постсоветское время. А этот монастырь сохранился вместе со своими традициями.

Именно сюда молодого выпускника Одесского художественного училища (теперь это уже художественный институт, но и тогда это училище очень котировалось как готовящее хороших художников), будущего отца Зинона, тогда еще мирянина Владимира Михайловича Теодора, молодого человека, который очень хотел писать иконы, благословил его духовник, архимандрит Серафим (Тяпочкин). Это тоже очень знаковая фигура. Вообще я буду говорить о нескольких священниках, благодаря которым, собственно говоря, иконописная традиция и возродилась. Потому что не будь таких пастырей, не будь людей, духовно поддерживающих художников, наверное, им трудно было бы стать теми, кем они стали. И один из них – архимандрит Серафим (Тяпочкин).

Именно к нему в Белгородскую область, в село Ракитное, ездил Владимир Теодор, будучи молодым верующим человеком. Здесь сохранились даже его первые росписи, которые, к большому удивлению многих его почитателей, очень отличаются. Потому что сначала, конечно, особенно такой синодальный храм, он расписал в таком полуваснецовском-полуиконописном стиле, хотя он уже с самого начала понимал, что нужно возрождать традиционную икону.

Почему, собственно, отец Серафим благословил именно сюда поступать человека, который родился на юге Украины, в Николаевской области? Потому что настоятелем, наместником Псково-Печерского монастыря был замечательный тоже человек, художник, реставратор архимандрит Алипий (Воронов). Он, конечно, очень много сделал. Я даже сама помню, когда мы ездили студентами в Псков и, конечно, заезжали в Псково-Печерский монастырь, меня удивляло, что в таком сером и пыльном городе существует маленький островок рая. Мы туда входили и попадали как будто на другую планету. Там были цветы, наружные росписи, красивые иконы, восстановленные храмы, прекрасный звон и т.д. И это все сделал архимандрит Алипий Воронов.

Ну, по советским законам нужно было отслужить армию, и когда будущий отец Зинон пришел из армии, к сожалению, архимандрита Алипия уже не было в живых, он умер внезапно, неожиданно, хотя был не старым человеком. Был уже другой наместник, отец Гавриил, который принял молодого человека и даже его как-то опекал. Но тем не менее нельзя считать, что преемственность существует между иконописцем и реставратором архимандритом Алипием и отцом Зиноном.

Отец Зинон воспитывался практически без учителей. У него были духовные наставники, были художники, которые его поддерживали, с кем-то он расписывал храмы в Одессе, но все-таки он формировался сам по себе. И это тоже интересное явление. Как кажется, многие художники периода восстановления церковного искусства – буквально без корней. Это и плюс, и минус этого процесса. Ну, у отца Зинона, может быть, это плюс, именно потому что он сам до всего доходил. Вот ранние его работы, не очень хорошая съемка, но видно. Иконостас Корнилиевского придела Псково-Печерского монастыря. Вот образ святого Корнилия Печерского.

В самом начале отец Зинон придерживался, конечно, примерно того же курса, что и Мария Николаевна Соколова, монахиня Иулиания: что начинать восстановление нужно с той последней вершины, которой было московское искусство, московская школа рубежа XV-XVI вв. В общем, на древнерусскую традицию он поначалу и ориентировался – и в Даниловом монастыре, и в Псково-Печерском. Но все равно, может быть, греческая кровь (а у него есть греческая кровь, о чем говорит его фамилия), может быть, то, что он очень много внимания уделял именно самообразованию, изучению трудов Ольги Сигизмундовны Поповой по Византии, Аверинцева и т.д., т.е. он вгрызся во всю эту науку…

Надо сказать, в советский период были очень развиты изучение древнерусского искусства, реставрация древнерусского искусства. Он сам с удовольствием общался с нашим старейшим реставратором, много сделавшим в том числе и в Пскове, – Адольфом Николаевичем Овчинниковым. Т.е. он сам до всего доходил. И то, что сделали искусствоведение и реставрационная наука и практика, очень сильно повлияло на то, что он в конце концов выбирает не древнерусский стиль, а византийский. Как в одном интервью сказала Ольга Сигизмундовна Попова, «я эмигрировала из Древней Руси в Византию». Где-то такой же переход, такую же миграцию совершает и отец Зинон.

Уже к концу 80-х годов, особенно благодаря работам в Москве, в Даниловом монастыре, потом патриарх Пимен приглашает его в Троице-Сергиеву лавру работать, он становится очень известным. Ему доверяют такие, я бы сказала, государственные заказы. В частности, роспись нижнего храма, или, как он называется, Серафимовский придел Троицкого собора в Пскове. Это древнейший храм, который построен… Ну, не этот, это пятый на этом месте, но заложен он когда-то еще княгиней Ольгой в Х в. Т.е. это была очень ответственная работа.

И здесь, конечно, отец Зинон делает великолепный иконостас Серафимовского придела, к сожалению, ныне практически погибший. Это вот та печаль и вопрос к возрождению – что мы и как возрождаем, потому что мы не ценим не только древние памятники, но, к сожалению, и новые. Но все-таки фотографии сохранились и видно, что это великолепная работа.

И более того, это вот как раз тот переход от древнерусского к Византии, которая потом станет основным направлением стиля отца Зинона. Мы увидим, что развивается традиция в постсоветское время по двум направлениям в основном: древнерусское и византийское. Вот архимандрит Зинон, тогда еще игумен Зинон, становится таким лидером именно византийского направления. Вот «Спас в Силах» в этом иконостасе. Тут явно ориентация на известную синайскую икону.

А в нижнем ряду «Спас Нерукотворный» — явно ориентация на домонгольскую русскую традицию, здесь прочитывается новгородский образ, который сейчас хранится в Третьяковской галерее.

Вот образ Никопеи, тоже рядом с царскими вратами, из этого же храма, тоже такая попытка соединить раннюю древнерусскую, домонгольскую традицию, еще не испорченную восточными влияниями, с византийской. Т.е. это такой, я бы сказала, экспериментальный иконостас. Здесь в нем даже нет стилистического единства, но есть такое, можно сказать, углубление в традицию. Не просто взять какие-то образцы, как основная масса будет в это время делать: просто берет книжки, благо даже в советское время много было опубликовано, и начинает просто срисовывать известные иконы – «Троицу» Рублева или какие-то другие. Здесь этого нет. Здесь мы видим глубокое внедрение в традицию и ее переработку.

Вот «Серафим Саровский» — образ этого же периода. Это не из того иконостаса, хотя там тоже есть Серафим Саровский, потому что Серафимовский придел, но этого же времени икона.

Ширится и международная известность отца Зинона. На рубеже 90-х годов уже открываются границы, многое становится возможным. Иконописцы начинают ездить, хотя бы смотреть, изучать то великое наследие православного искусства, которое не сводится, конечно, ни к Московской Руси XV-XVI вв., ни даже к древнерусской традиции. Оно гораздо более широкое. Но отца Зинона уже начинают приглашать работать и в другие страны.

Вот, в частности, одна из его работ. Это Новый Валаам, монастырь в Финляндии, то место, куда ушли в 30-х годах насельники Валаамского монастыря, когда Эстонию, Карелию и северные земли присоединили, они вошли в состав Советского Союза. Монахи ушли в Финляндию и организовали там Новый Валаам. И вот здесь трапезную расписывает отец Зинон. Это очень интересная работа. Тоже видно, как он двигается, как он нащупывает эту традицию.

Особенно как монаху ему близки (это же монастырская трапезная) образы подвижников. И он собирает здесь всех русских подвижников, в основном северных, но не только, делает их такими интересными, суровыми, и в то же время каждый с какой-то личностной характеристикой.

Интересный момент, что отца Зинона пускают в Третьяковскую галерею – это тоже такой первый большой случай, крупный. Реставраторов, иконописцев иногда… художников иногда пускали, конечно, копировать какие-то произведения искусства в Третьяковскую галерею, но тут – создание новой иконы. Он делает там копию иконы Владимирской Божьей Матери. В 1995 году отмечалось 800-летие этой иконы и 600-летие перенесения этой святыни из Владимира в Москву. И в это время отец Зинон пишет копию. Несколько дней, может быть, даже недель он в залах Третьяковской галереи работает, глядя на этот замечательный памятник XII в. К сожалению, у меня есть только черно-белая фотография, потому что ныне эта икона находится в патриарших покоях и недоступна для съемки.

В 1994 году отцу Зинону отдают целый монастырь, Мирожский монастырь в Пскове, где замечательный собор XII в., который расписан, кстати, греками, привезенными новгородским епископом Нифонтом, и надвратная церковь первомученика Стефана, и еще ряд помещений. Здесь отец Зинон делает международную школу. Именно международную. Это было оговорено и уставом этой школы, и министерством культуры, и епархией, и т.д. В это время он даже получает государственную премию за возрождение церковного искусства. Т.е. его статус настолько высок и его международное признание настолько велико, что и государственная премия, и монастырь ему отдают, сюда приезжают иконописцы со всего мира у него учиться. Казалось бы, вот она, вершина развития постсоветского церковного искусства. Но у нас все не так просто развивается.

Покажу сразу иконостас, который он здесь сделал. Это как раз надвратная церковь святого Стефана-первомученика. Здесь он сделал каменный иконостас из красивого псковского камня в таком, может быть, византийском или древнем каком-то стиле, и в то же время ничему это не подражает, это очень оригинальное произведение с образами, возвращающими нас в глубокую древность.

Это даже доиконоборческие образы, близкие к Равенне, например. Подобные образы есть в Равенне. Но, опять-таки, это не прямая копия. С самого начала отец Зинон отказывается от механического копирования, он скорее пользуется как образцами какими-то памятниками византийской традиции, сербской традиции… Вот образ Христа Победителя, Христос Ника, который идет и наступает на льва и змея. Ну, более спокойный, может быть, и привычный образ. Юный такой Христос, как действительно в доиконоборческие времена изображали. Более привычный, может быть, спокойный образ Богородицы, хотя тоже восходящий к ранней Византии. Очень интересные образы святого Стефана, Исаака Сирина и другие.

И вот, казалось бы, действительно вершина, статус отца Зинона непререкаем. Но поскольку международная школа, естественно, туда приезжают католики. Верующий человек не может отказать людям служить литургию. Он отдает даже не храм, а совершенно пустое помещение, чтобы католики отслужили литургию. И именно за литургию, за причастие, за таинство епископ Псковский отлучает… Даже не отлучает, а запрещает отца Зинона и выгоняет его из Мирожского монастыря. Вот эта драма… Не хочу говорить «трагедия», потому что, слава Богу, все закончилось хорошо в конце концов. Но эта драма говорит о том, что все не очень просто в нашей церковной традиции. И отец Зинон вынужден был уйти. Сначала жил на даче у прихожан, потом он уходит в скит в деревню Гверстонь, где около пяти лет живет в затворе, продолжает писать иконы. К сожалению, не служит литургию, хотя он иеромонах и для него, может быть, даже выше призвание, чем сама иконопись.

Строит замечательный храм из красивого псковского камня, вот такой, тоже в ранней какой-то христианской традиции. Внутри храма все делает по такому минималистическому образу: низкие царские врата, красивые, кованые, всего две иконы – Спасителя и Богородицы, и здесь не он, а приезжает священник и совершает литургию, а он просто как мирянин присутствует, причащается и т.д.

И вот пять лет он живет в затворе. Но не бросает ни церковь, ни иконописное искусство, не уезжает никуда. Более того, в это время как раз, может быть, сосредоточившись именно только на церковном искусстве, он совершенствует свой стиль и обретает наконец, может быть, свое собственное лицо. Да, видна Византия, видна ориентация на классику, но видна и рука отца Зинона, и теперь мы уже знаем и отличаем его иконы от других иконописцев.

В 2002 году грамотой патриарха Алексия II снимается запрещение и разрешается уже архимандриту Зинону вновь служить литургию. Он освобождается от обязанности быть привязанным к какой-либо епархии и получает свободу как иконописец. Так что, как говорится, даже вот эта драма, так сказать, поспособствовала еще большей свободе и развитию искусства отца Зинона.

В это время он делает замечательную… (по-моему, она так и не была напечатана) замечательную работу, связанную с иллюстрацией жития Филарета Дроздова, известного просветителя XIX в., переводившего Библию. И вот одна из иллюстраций посвящена такому известному эпизоду, когда владыка Филарет ответил на стихотворение Пушкина: «Дар напрасный, дар случайный, / Жизнь, зачем ты мне дана?» Филарет тем самым смог как бы поддержать диалог с интеллигенцией в лице Пушкина. Это было очень важно и в постсоветское время (в советское время никакого диалога церкви и интеллигенции не было, и вообще какие диалоги в монологическое время!). А вот в это время это выходит на передний план. И поэтому, конечно, эта миниатюра была издана открыткой, разошлась очень широко, и стали говорить, что вот, отец Зинон так прекрасно нашел образ вот этого диалога Пушкина с Филаретом, а другие говорили – ну вот, видите, до чего дошел отец Зинон, даже Пушкина изображает на иконах… Я помню дебаты этого периода. Но это как раз говорит о том, что, несмотря на все эти драмы и трагедии, искусство отца Зинона развивалось очень интересно.

Ну, дальше я не буду продолжать об отце Зиноне, потому что это фигура очень известная, можно говорить о его работах, уже близких к нам, он и на Афоне работал, и в Санкт-Петербурге, и в Москве, и т.д. Разговор об отце Зиноне как о лидере возрождения иконописного процесса мне хотелось бы закончить на его книге, которая, наверное, выдержала уже пять или шесть изданий. «Беседы иконописца». Это тоже было очень важно, потому что впервые, может быть, иконописец… Ну, впервые у нас. Можно вспомнить, конечно, зарубежный опыт, того же отца Григория Круга или Успенского, когда иконописец становится теоретиком, но все-таки впервые иконописец вот так вот формулирует основные задачи церковного искусства, христианина в современном мире и т.д. Это, конечно, удивительно, что эта книга, написанная в 90-х годах, не теряет своей актуальности. И это говорит о том, что у нас еще много вопросов и мысль отца Зинона продолжает оставаться актуальной, как, собственно, и его искусство, которое продолжается до сегодня, и дай Бог ему здоровья.