Пролог. Клан окаменелой летучей мыши

 

Пролог. Клан окаменелой летучей мыши

 

Итак, мы выпили ее – я и Элли. Элли пила первой, и, кажется, ей понравилось. Следом отхлебнула я. Было не так уж и плохо. А на следующее утро мы проснулись другими. Мы видели будущее. Мы видели прошлое. Мы могли увидеть все, что угодно. Вы спросите, зачем мы выпили летучую мышь. Или как мы могли ее выпить. Или кто вообще пьет летучих мышей. Но мы тогда об этом не думали. Как если бы мы ехали на скором поезде, который сошел с рельсов, и вы спросили нас, почему мы не спрыгнули до того, как погибли. С сошедшего с рельсов поезда нельзя спрыгнуть – просто не успеть. Он слишком быстро едет. А если не знать, что будет авария, зачем прыгать?

 

Книга первая. Как все  начиналось

 

Школа ничем не отличается от всего остального. Вы ходите в школу, потому что вам так сказали, а вы еще маленькие и слушаете родителей. Потом вы продолжаете в том же духе, потому что кто-то сказал, что это важно. Школа похожа на поезд в туннеле под землей. А выпускной – свет в конце туннеля.

 

 

Чертовы чокнутые хиппи

 

Элли Хеффнер говорила мне, что, как только закончит школу, бросит семью и уедет отсюда навсегда. Она повторяла это с тех пор, как нам было по пятнадцать.

– Они чокнутые! – сказала она. – Чертовы чокнутые хиппи!

Мне нечего было возразить – она действительно жила с чертовыми чокнутыми хиппи.

– Ты хотя бы будешь меня навещать? – спросила я. Она подняла на меня разочарованный взгляд:

– Но ты же тоже отсюда уедешь, разве нет?

Осталась одна неделя. Три учебных дня – понедельник, вторник и среда, – необязательный бакалаврский экзамен в пятницу, выходные и выпускной в понедельник. Мне все еще каждую неделю приходили письма и открытки из колледжей и университетов. Я все еще выбрасывала их, не открывая.

Был вечер воскресенья, мы с Элли сидели на моем крыльце, а через дорогу как раз стоял их дом.

– Не знаю, – ответила я. – Понятия не имею, где я буду.

Я не могла сказать ей, где я могу оказаться. Несколько раз, в моменты слабости, когда меня грыз страх, я почти рассказала ей все. Но Элли… это Элли. Она с самого детства любила менять правила игры посреди партии. Такому человеку лучше не доверять своих самых сокровенных тайн, верно?

Так или иначе, до выпускного оставалась неделя. Ни планов, ни выбора, ни друзей. Но об этом я Элли тоже не рассказывала, потому что она считала себя моей лучшей подругой. Все сложно. Все всегда было сложно и всегда будет сложно.

 

 

Откуда взялась мышь

 

Летучая мышь жила в доме Элли. Мы нашли ее как-то на выходных в феврале.

Элли показала мне на комок меха в уголке заднего крыльца:

– Гляди, мышь впала в спячку.

 

Мы навестили ее в марте – комок меха не сдвинулся с места. Мы предвкушали, что скоро летучая мышь проснется и будет порхать над самой поверхностью пруда Хеффнеров, питаться пробуждающимися от спячки насекомыми и касаться кончиками крыльев кромки воды.

 

Но пришла весна, а мышь все не шевелилась. Не порхала. Вряд ли устраивала себе пиры из вкусных окрестных жучков и мошек. Один из ее локтей – как называется эта часть тела у мышей? – немного торчал, как будто был сломан или что-то в этом роде. Мы поспорили, травма это или врожденный дефект.

– Я вот тоже не могу до конца загнуть палец, который ломала, – заметила Элли, показывая мне свой правый указательный палец.

 

Жизнь в коммуне Элли была… особенной. Дети учились держать молоток раньше, чем могли ходить. Они не признавали пластмассы. Они качались на самодельных качелях с деревянной дощечкой вместо сиденья. Они играли на замерзшем пруду без присмотра взрослых и ухаживали за скотом. Элли заботилась о курах. Когда ей было семь, она прибивала дверную петлю к курятнику и сломала палец.

 

Я была уверена, что летучая мышь вышла из спячки и просто каждую ночь устраивается поспать в одном и том же месте под крышей заднего крыльца. Будь у нас хоть капелька мозгов, мы бы тогда посидели там до заката и сами увидели бы, вылетает мышь по ночам или нет, но мы даже не подумали об этом. Элли ждали дела по хозяйству и тайные встречи с парнем, меня – домашнее задание через силу и синдром выпускника. Так что мы предпочитали верить, что с мышью все в порядке.

 

В конце апреля, в Светлый понедельник, мышь висела там же, и ее локоть, как и зимой, указывал на восток. Элли подобрала палочку, потыкала в мышь и понюхала кончик:

– Не воняет, – объявила она. – И никакие мухи вокруг не вьются.

– Разве у нее не должно быть блох? – спросила я. – Я читала, что летучие мыши переносят блох, вшей и прочие гадости.

– Думаю, она мертвая, – сказала Элли.

– Не похожа на мертвую.

– На живую тоже. – Элли снова ткнула в мышь палочкой; та не пошевелилась. Элли подняла палку к потолку, чтобы сбить мышь с насеста, и та упала в разросшиеся лилии ее мамы. Элли запустила руку в буйную зелень и вытащила оттуда это чудо – совершенно невредимое, мохнатое, глазастое, с тонкими, как бумага, крыльями, сложенными так, как будто мышь просто спит. Мы склонились над ней.

– Она окаменела? – спросила Элли.

– Скорее мумифицировалась, – поправила я. Элли не ответила, положила мышь на стол для пикника и сходила в дом за банкой. Я сфотографировала банку и мысленно назвала картину: «Пустая банка».

 

 

– Она такая легкая! – удивилась Элли, взвешивая летучую мышь в ладони. – Хочешь подержать, пока я не положила ее в банку? – Я протянула ладонь, Элли положила на нее мышь, и мы долго смотрели на нее.

Хотя мышь была мертвой, Элли, похоже, все равно относилась к ней как к какому-нибудь бездомному котенку, которому нужна мама. Я опустила животное в банку, Элли завинтила крышку, подняла банку вверх и провозгласила:

– Нарекаю тебя окаменелой летучей мышью! Слушайте все, да здравствует король – летучая мышь!

– А вдруг это королева? – спросила я.

– Плевать. – Элли оглядела мышь сквозь стекло: – Она как будто живая и мертвая одновременно.

– Да уж.

– Я сейчас близка к Богу, как никогда.

– Аминь, – в моем голосе слышался сарказм, потому что Элли иногда говорила что-то такое и это меня раздражало. Потому что нам было по семнадцать, и то, что мы раздули целый фарс вокруг летучей мыши, было глупо. Так ведут себя девятилетки.

Но потом на меня нашло серьезное настроение.

– Погоди, – сказала я, – дай мне на нее поглядеть.

Элли протянула мне банку, и я вгляделась в мышь – в крошечный комочек мумифицированной  шерсти:

– Может быть, это и есть Бог, – протянула я.

 

Мышь была мертвой, но выглядела живой, поэтому как будто символизировала собой жизнь. Этот маленький легонький комочек был загадочным и простым одновременно.

– Поставим ее в сарае, – предложила Элли. – Мама никогда не найдет, мы там чистящие средства держим.

Мама Элли никогда не делала уборку. Моя мама умерла, и я понятия не имела, любила она порядок или нет.

 

 

Песнь о Дарле ОБрайан

 

Моя мама не удосужилась умереть ради меня, как пишут в куче историй о детях, которые потом пьют мертвых летучих мышей или влюбляются в чудовищ, живущих в замке посреди леса. Она погибла не для того, чтобы помочь мне откуда-то спастись, и не для того, чтобы сделать меня лучше.

Ее дух преследовал меня, и это не имело ничего общего с голливудскими ужастиками. Не было никаких развевающихся простыней, не лязгали в коридоре цепи, когда я выходила ночью в туалет. Моя мать, Дарла О’Брайан, была фотографом. Ее память смотрела на нас с фотографий на стенах. Она никуда не исчезала, и все же ее не было с нами. Мы никогда больше не увидим ее, но ее фотографии я видела каждый день.

Она была гениальным фотографом, но не смогла прославиться, потому что мы жили не в Нью-Йорке. По крайней мере, я слышала, что она всегда так говорила. Смерть тоже не принесла ей славы.

 

Кстати, мертвая мама – это не слишком-то просто, особенно если она умерла от того, что сунула голову в духовку и включила газ. Вообще непросто. Хотя, конечно, есть определенное удобство в том, что машина смерти стоит на твоей собственной кухне и ждет только часа, когда ты наконец решишься. Конечно, это проще, чем заезжать в закусочную фаст-фуда. Чтобы сунуть голову в духовку, не нужно даже выходить из дома. Не нужно даже вылезать из домашнего халата. Не надо отводить дочку в детский сад, где сегодня день буквы «н» и твоя девочка как раз собирается показать всем свою коллекцию желудей. Надо только не забыть вовремя вдохнуть и выдохнуть. Куда уж проще?

 

Знаете, что на самом деле сложно? Жить в мире, где никто не хочет говорить с тобой про твою мертвую маму, потому что всем неловко? Сложно, когда мама не придет на выпускной в средней школе. Когда мама не поможет разобраться, как побрить подмышки. Не успокоит, когда начнутся месячные. Папа очень старался помочь, но, увы, он феминист, а не женщина. И я давно подозревала, что выпускной старшей школы без мамы будет чертовски сложным.

 

Последние несколько недель двенадцатого класса все девочки вокруг меня только и говорили, что о платьях и туфлях, которые они купят, а я только и думала, что о том, какая же это все ерунда. Туфли. Платья. Вся эта ерунда, которую потом все равно выбрасывать. Я сидела в классе и думала, куда же мне в итоге себя девать. Мы уже закончили работу над выпускным альбомом и мне больше не нужно было всех фотографировать, но я все еще повсюду таскала с собой камеру, так что я сняла, как девочки обсуждают наряды. Я снимала, как учителя пытаются вести уроки в полупустых классах. Я снимала людей, которые считали себя моими друзьями, хотя я никогда полностью им не доверяла. Я никому не дала подписать мой экземпляр выпускного альбома. Зачем притворяться?