Сентября 2013 г. писателю Липецкой области, неравнодушному патриоту нашей Родины Виктору Бурякову исполняется 60 лет.

 

 

града). спустя десять лет после Сталинградской битвы. И этот биографический факт, по собственному признанию юбиляра, во многом определил его дальнейшее патриотическое воспитание. любовь к Родине. Заочно окончил Литературный институт имени А.М. Горького. Проходил срочную службу в Советской армии в елецком полку московского округа ПВО кодировщиком. Трудился слесарем в с. Хлев- ное Липецкой области, заведующим механической мастерской в совхозе «Куликовский», был заместителем директора этого хозяйства; а также работал корреспондентом районных газет.

Не раз избирался депутатом местных муниципальных органов и Липецкого областного Совета депутатов. Член Союза писателей России, участник VIII Всесоюзного совещания молодых писателей страны, других значимых всесоюзных и всероссийских патриотических форумов Конечно же. основное призвание Виктора - литература, создание и осмысление в своих произведениях мира современных героев, взятых из жизни; сопереживание вместе с ними

о том. что их волнует, к чему тянется душа; нежелание мириться с кричащей несправедливостью. произволом властителей человеческих судеб.

Повести и рассказы Виктора Бурякова публиковались в журналах «Молодая гвардия». «Советская женщина», в еженедельнике «Литературная Россия». в сборнике «Молодая проза Черноземья». Тепло и душевно отзывался о его творчестве российский прозаик, поэт, публицист Анатолий Калинин (автор знаменитого романа «Цыган», успешно экранизированного в советское время); с ним Буряков поддерживал дружеские отношения до последних дней писа- теля-фронтовика

Двадцать лет назад Виктору довелось быть в рядах защитников расстрелянного «Белого Дома» в Москве Позже эти трагические осенние события переломного для Отчизны 1993-го года лягут в основу его трилогии «Измена», глубоко и правдиво повествующей о пережитом на исходе XX и в начале XXI веков Не так давно автор завершил третью часть. Думается, что этот роман Виктора Бурякова и сегодня актуален и важен для переосмысления прошлого и настоящего. Продолжая выстраданную тему, он начал работать над новым романом «Черный ворон».

Мне как журналисту и прозаику довелось познакомиться и подружиться с Виктором Буряковым в Данкове, где он сейчас живет и трудится, и куда я переехал из Крыма в 2000-ом году. Виктор Викторович - серьезный, вдумчивый писатель, добрый человек Многие его здесь знают, уважают как депутата районного и городского Совета депутатов нескольких созывов, неравнодушного к проблемам и заботам данкоечан. Хочется пожелать ему в день юбилея здоровья, дальнейшей работоспособности и творческого горения.

Николай КРАЕВСКИЙ, г. Данков.

На снимке:

писатель Виктор Буряков.

 

 

 

Виктор Буряков. Рассказы.1981-1987 гг.

ТОЛЬКО СЫНА ДОЖДАТЬСЯ

Всю эту ночь к Дмитрию Баранову черти приставали и только к утру он от них отбился. "Дело дрянь, — думал он, — так долго не протянешь, так можно с тоски подохнуть".

Подошел к окну, отдернул половину грязной шторки, а с земли, считай, весь снег сошел, зачернела улица, но морозы еще держатся, снежинки падают, к обеду растают. Теперь сапоги не снимать, пока солнышко все укромные места не подсушит за фермами.

Покопался в тумбочке, и руку, поцарапанную за ночь, когда от гостей отбивался, йодом смазал.

Кто бы рассказал ему раньше, донецкому шахтеру, про такие страсти, не поверил бы. А тут поспать спокойно не дадут. Не к месту, видно, здесь оказался. Рядом, вон рукой дотянуться можно, люди как люди живут, семейные, хозяйством обзаведенные, им-то такая дребедень и не приснится. Когда-то он в эти края черноземные, картошкой богатые, по договору с бригадой остался ее перебирать, сажать. Такие же, как он, заработали себе шахтерскую пенсию и наезжали сезонно за хорошими деньгами. Уговорили и его. Да только вот когда они, отработав свое, уехали, он неожиданно для себя остался и первое время вроде бы не тужил. А что ему, собственно говоря, надо? Комната в общежитии есть, ну и ладно, терпимо, не привыкать ему так жить. Но в последний год что-то забарахлили нервишки.

В дверь кто-то постучал, словно в дом свой кто торопится, а не к Дмитрию Баранову в комнату.

И он не спешил вставать, постучат-постучат, да перестанут, мало ли их тут шляется от безделья в выходной день, оно хоть среда, да он по сменам работал. Только настойчивый гость оказался и голос подал, вроде бы женский.

• Открой, хозяин, дай водички попить. Прямо не достучишься, вот бирюки, средь бела дня позапирались. Тут Дмитрий Баранов живет или не тут?

Волей-неволей, а пришлось вставать Дмитрию да открывать. И кого это там носит спозаранку, вроде бы и дел-то особых нет, а тоже людям не спится.

• Чего вам надо?

Но человек, хотя и незнакомый, нужный оказался, землячка приехала с бригадой на переборку картофеля в совхоз. Спросила о житье-бытье, привет передала от сестрички да поклон от жены. Ну привет, это еще он принял, а от жены поклон, так он это как-то даже вяло возмутился. Ни к чему, мол, ему ее поклон и вообще, на этом давно уже точку поставил.

• А ты, если хочешь, Дмитрий, так давай в нашу бригаду, мы первый раз здесь по договору. А ты все-таки здесь не первый год и директора хорошо знаешь, уж как землякам-то должен помочь, подсказать, какой к нему подход нужен.

• Это да, — согласился Дмитрий, — все правильно. И то верно, с земляками работать, что родным воздухом подышать. А вас много?

• Пятнадцать человек и еще один подъедет. Знаешь кто?

• Откуда ж мне знать, если ты не скажешь.

• Сынок твой, Николай.

• Ну это хорошо, если он едет к родному отцу, но как же мне его принять, у меня и не прибрано, да и такая комнатушка в общежитии. Неудобно как-то. Сын родной, давно не виделись — и вот тебе, в такой обстановке. Надо прибраться, а то как-то неприятно. Во, Мария, вот так вот доживешь до моих лет, да не дай бог в такой вот обстановке детей родных встречать. Он-то, наверное, думает я тут в золоте купаюсь. А я вот, кроме этой спецовки, за шесть лет и ничего не заработал.

И засуетился, отодвигая в угол банки, кастрюли, кое-как помытые, с остатками жира по краям.

• Вот похлебку себе варю, — словно извинялся он перед Марией, — на свое питание жаловаться некому, что сварил, то и съел. А столовскую пищу мой желудок не принимает, возраст не тот.

• Да, оно так, — согласилась Мария, — своими руками что сделаешь, оно все лучше.

• И когда же он приедет?

• Ну самое большое, это дня через два.

• И хорошо, и хорошо. Это ж надо, хоть сынок родной проведает отца, а то ведь так вот загнешься и никому не нужен.

• Да на кого же тебе обижаться, Дмитрий, никто тебя не неволил с родных мест срываться да на чужой сторонке слоняться. Насильно-то кого заставишь? Больших денег захотел.

• Брось ты, каких-то денег. Ну ладно, а то мы какой-то пустой разговор ведем. Ты вроде и сама-то не отдыхать сюда приехала. А где же остальные?

• Возле конторы остались.

Так неожиданно Дмитрий Баранов встретился с родней. Вот, пожалуйста, и сын едет, что в его положении еще нужно, земляки рядом. Правда, хотя и на сезон, и то неплохо. Были, правда, и раньше здесь бригады с донецкой земли, да все больше с других поселков.

Вот и хорошо, чего же еще лучше придумать. Хотя, конечно, если по-честному, то врал себе Дмитрий, не совсем уж хорошо и не так уж и лучше было ему от того, что земляки приехали да сынок родной на крыльях к нему летит. Уж как посчитал он себя ненужным, поставил себя в такое положение, так и тянулся по жизни за ним этот след. Ну не нужен и не нужен, кому от этого страшно, кому от этого холодно.

Но это так себе, мысли, мелочи по сравнению с тем, что по ночам происходит. Сказать, что с перепою, так нет же, не больше всех нормальных людей выпил, но не снится же им такая дребедень, скорее всего — нервы.

Когда землячка ушла, подумал Дмитрий, что вот уж теперь- то ему дорога заказана в родные места. Знамо дело, все расскажет по приезду в родные места, все без утайки. А что тут скажешь, плохо он живет, никуда не годится. Думал — поспокойнее ему жить вдали ото всех, да видно, родные места — они всех, в конце концов, к себе тянут, даже если эта родина, вот она, на карте, пальцем провел — и рядом она.

Вышел на улицу из общежития постоять, свежим воздухом подышать, — весной запахло. А воздух здесь хороший, первое время не мог отдышаться от шахт, от терриконов, что самовозгорались и дымили день и ночь, опускались на поселок легким туманом. Прелесть, а не весна в этих краях. И что там родина, если никто его не ждет? Сын вот вырвался, да и то по шабашке, по его дорожке пошел. В его ли это возрасте? Ему-то простительно, он свое отработал, а что не нажил больших денег, так это с каждым может случиться, не к каждому они липнут. К маленькому магниту маленькая соринка притягивается, а к большому побольше, так и деньги любят счет, любят умных, расчетливых людей.

• Эй, дядя, дай прикурить.

Какие-то незнакомые ребята подошли, молоденькие еще, таких он не знает. Не с соседней ли деревни, что в другой области, через речку находится...

Так оно и есть, оттуда, смеются, веселые ребята, да только веселость наигранная. И откуда такие весельчаки берутся, как вот этот, на лицо одно посмотришь, вроде и красавчик, а улыбнется — не захочешь на него и смотреть, не по себе становится.

• Стаканчик, дядя, не найдется?

Не хотел Дмитрий Баранов с ними много говорить, он сейчас о родине стал хорошо вспоминать, лица знакомые, друзья по шахте стали на память приходить.

• Да нет, ребята недавно у меня тут взяли и не вернули.

• Не на нас ли ты уж намекаешь, дядя? Наглый ты какой-то, — заговорил опять тот самый красивый.

И говорил-то нехотя, лениво говорил, словно брезговал он Дмитрием Барановым.

• Нищий ты, дядя, так нельзя. Разве можно без стакана, в наше время копеечное дело, а ты бы нам угодил, и мы тебя не обошли. Так хорошие люди поступают. Особенно, которые с головой.

• Нет, нет, ребята, не пью я, не пью. А если вы хотите, я вам кружку принесу.

• Зачем же зря волноваться, мы не алкаши, может, еще банку предложишь? Дерьмо ты, дядя, дерьмо, и нутро у тебя дерьмовое, откуда такие только на свет нарождаются, из дерьма, наверное?

Нехотя так все сказал, спокойно, и похолодело все на душе у Дмитрия Баранова, и не шелохнулся он. Какой день ему испортили, только что на родине побывал, и вот на тебе, опять на свое место вернули, к грязной койке, к зашарпанной комнате, к этому общежитию.

Они ушли, а к Дмитрию словно бы опять ночь вернулась, кошмары в голову лезут.

Вот тебе и объяснили, кто ты есть, вот и утешили, скорей бы сын приезжал, уж он-то в обиду никому не даст, он сильный у него, шахтер. Он сам был когда-то сильный, да вот, знать, вся силушка по работе разошлась. На ферме, где он работал сейчас по найму, не стой уже силой он навоз очищал от коров. Но доярки на него не в обиде, хотя и не быстро управлялся, да зато добросовестный. Не как некоторые, по три дня после получки не дождешься. Хорошо хоть здесь был кому-то нужен, не обходились без него.

И хотя у него сегодня выходной, решил Дмитрий: чем здесь без дела время проводить, так лучше день с пользой провести. И как пришел на работу, да так и проторчал до полуночи, все переживал за случившееся. Работы особой не было, так,

кое-где подчистил, да помог транспортер навозный натянуть

• оборвалась цепь, и пока наладили — время за милу душу угрохал.

• Шел бы ты, Митрий, что зря время свое гробить, лучше бы отдыхал, а то ведь завтра тебе на смену рано выходить, не отдохнешь, какой с тебя работник будет, — это его бригадир фермы Тамара Косякова наставляла, но она же не со зла, о нем же думает, о Дмитрии, чтобы ему лучше было. А это неплохо, когда о тебе кто-то думает, слова заботливые высказывает.

• А у меня, вишь, какое дело, скоро у меня радость намечается, так что приглашение заранее. Вот приберусь в своей комнате и сына буду встречать. Вчера, как чувствовал, в магазине себе костюм купил, хоть и дешевый, но ничего, прилично выглядит и сидит на мне хорошо.

• Как же, приду, Дмитрий. Приду, — не отказалась Тамара.

• И с сожалением посмотрела на него. — Все-таки негоже так губить себя. В одиночестве проживать. Дети там, вы тут. Я бы, наверное, не выдержала.

• Ничего, привыкаешь и тоски не чувствуешь.

Это уж он врал, Дмитрий Баранов, насчет тоски. Чувствовал он ее каждую минуту, каждый день, каждой жилочкой. И ничего, что он одинокий, как когда-то сам для себя решил и не стал с женой жить, не в том дело. Такая вот неосознанная тоска преследовала его не с детских лет, когда матери не стало, а еще раньше, когда его только задумали родить, да не положено ему, видно, было рождаться, не ждали его в жизни такого безвольного, бесхарактерного, чье-то место, наверное, прекрасного человека занял он, смелого и решительного, которого бы все люди любили, и место ему в жизни было приготовлено хорошее. Но вот появился он, Дмитрий Баранов, и жизнь подстроила ему так, что никому не нужен оказался. Правда, были Все-таки моменты, когда он мог у жизни вырвать то, что дру- тому предназначалось, но только для этого необходимо чуть- чуть не в ладах со своею совестью жить.

И пошло бы у него все гладко, как по накатанной дорожке. И ему бы люди только платочком вслед махали да с уважением относились.

И женился он вроде бы правильно, на дочери одного серьезного человека, и дети появились, да только захотелось ему любви настоящей, а без любви — какое оно житье, да и кому это нужно. Лично Дмитрию Баранову это не нужно. Ему бы только сына дождаться, а там все хорошо пойдет. Все хорошо. Хоть и не дома встретятся, а все-таки. А какой у него сын, это же чудо, а не сын. Нет, не у всех такие сыновья есть.

Очень гордился им Дмитрий Баранов. Может, когда и обижал в детстве, так это он любя, правда, потом родилась дочь, когда он ушел из дома и скитался по чужим квартирам. Но и дочь не забывал, подарки всегда дарил. Но все-таки — это одно, дочь, она больше к матери липнет. А кто ей еще может быть ближе? Вот он помнит: встретил ее на улице, она со школы шла, он подарок ей дает ко дню рождения, а она — нет, не нужен, мол, твой подарок. Лицо вдруг злое стало, да как расплачется и побежала от него — вылитая мать. Девчонка еще, вот выросла, а разве все гладко у нее сейчас, наверное, и меня, отца, стала по-другому вспоминать. С годами оно многое проясняется, хотя и не сказать, что все ясно становится.

Только тяни не тяни резину, а пора и в свой угол. Убрал в кладовую Дмитрий свой инструмент, скребок навозный, ключи там разные для транспорта. Надо и отдохнуть, а то так дело не годится, завтра рано вставать. В углу фермы, за клет кой с новорожденным теленком, которого он помогал сегодня принимать доярке, забрал припрятанную палку.

"Пригодится, — подумал Дмитрий, — от этих тварей отбиваться больно уж хорошо, не все ему раны залечивать, надо

и им побольше синяков наставить, все приставать поменьше будут, а то, глядишь, и вовсе перестанут беспокоить".

Все-таки зря он дочке ничего не писал, глядишь, и позвала бы его домой жить. Девочка все-таки, ну пусть и женщина, ребята уж ее в школу ходят, и не помешал бы, уголок какой бы нашла, да, глядишь, и привыкли бы друг к другу, а может, и полюбили бы друг друга, все-таки одной крови.

И пока он умывался в своей комнате, мыло уж кончилось, надо завтра новое купить, а доченька из головы не выходила. Все же у девочек оно сердце помягче, что ж, теперь всю жизнь рассчитываться за то, что когда-то было? Ну не захотел с нелюбимым человеком жить, ну и что, вешать, топить за это? Преступникам и то за давностью лет многое прощается, а он, что же, вечно каяться должен?

А может, и сыну нужен, вот приедет, тогда и видно будет.

Интересно, и что же он задержался, не со своей бригадой приехал? Лучше бы ничего не знал.

Картошку он чистил недолго, хотя и первый час ночи, но желудок, он свое требует. В пять вставать, чтобы к утренней дойке успеть, управиться со своими делами. Да если уж на то пошло, ему там и делать особо нечего, так кое-где подчистить, и на том спасибо, немножко и о себе надо подумать.

Интересно, каким же сынок стал, наверное, подрос, окреп, корень-то у него отцовский, а что ему быть хилым — не та закваска, лишь бы в семье все было в порядке, а остальное все приложится.

Кажется, вот таким же по годам, как сын, ушел он из семьи. Где же та воля желанная, где то уважение, с которым раньше к нему относились в его поселке?

Дочистив последнюю картошку, покачал головой. Сколько человека жизнь учит — и кнутом и пряником, а все одно — по новой человек ошибается. Так же, как ее мать, ошибается, наверное, дочь. Такие же, как он, наверняка делает ошибки его сын. И еще подумал Дмитрий Баранов, когда картошку

доедал и молоком запивал, что не успел сегодня полы у себя помыть, шторки снять, чтобы в соседний дом отдать на стирки — глядишь, порядок в комнате будет.

Ну ладно, родной человек — не осудит, не в дом отцовский приедет, а во временный уголок.

И, конечно, грамоты ему покажет, не такой уж и плохой у него отец, и здесь все люди его уважают, не забывают труд отметить. А там — одинокий ты или нет — не в том же дело, главное, вот они — его руки, не боятся черной работы.

Неторопливые думы его потянули в сон, да и устал он, но словно какой-то звоночек прозвенел около уха Дмитрия. Он вскочил и понял, что не выключил свет. Транзисторный приемник он не стал выключать, ему и оставалось сна нет-ничего. Но все-таки он заснул, прижав к себе палку, он еще ее ошкурил, крепкая оказалась, сучковатая.

И хотя он спал весь в напряжении, что вот-вот на него полезет всякая нечисть, и как это он раньше не додумался класть рядом такую защитницу, но ничто не тревожило его в эту ночь. Только лишь где-то в третьем часу кто-то аккуратно открыт дверь, проверил все закоулки его комнаты, другой, который покрасивее был, стоял рядом с Дмитрием и оберегал его сон. Но когда к Дмитрию во сне опять поползли черти, и он уже поднял палку, чтобы разогнать эту нечисть, его сильно ударили и он, не выдержав нервного напряжения, затих. И жизнь его ушла вместе с неприятными снами.

Наутро директор совхоза вызвал милицию и заставил молоденькую секретаршу послать телеграмму сестре. А тут как раз и сын приехал.

В комнате, где жил его отец, было грязно, не прибрано, рядом с койкой лежал аккуратно свернутый костюм в полосочку. "Ни разу не надевал", — подумал сын, завернул в газету и положил в сумку, пригодится, чтобы потом после морга было что на отца надеть.

Да и как он здесь жил, и что ему не хватало, и что его сюда занесло? А мать еще и привет передавала, письмо написала, прощения просила, да чтоб забыть плохое, а жить мирно и дружно остальные годы свои, потому что кому мы еще нужны на старости лет.

ТРОФЕЙНЫЙ НОЖ

В деревне Серегу Зубкова уважали. Нет, не за кузнечные работы. Вот до него был кузнец, он недавно уехал к детям в город, так это был кузнец! Серега же славился больше тем, что свиней хорошо забивал и их разделывал.

Подойдет аккуратно, чтобы не спугнуть, к свинье или борову, глазенки-то у них округляются, зло так похрюкивают, могут запросто кинуться и порвать того, кто неосторожен. А он ласково так почешет по затылку, потом по шее трофейным ножом и рраз... готово дело, берет лампу паяльную самодельную, с большим бачком отдельным для бензина, и начнет шуровать.

Таким образом он мог за выходной день, или когда его заведующий мастерской отпустит, двора два пройти. Но зато сало пахнет — оближешься! Не сравнишь, даже если соломой обработать. Те дети, которые по городам учатся и матери им посылки собирают, так потом в письме пишут: "Это дяди Сережи Зубкова работа? Узнаем, передайте ему привет”. И передавали, хвалили, показывали письма.

И он это принимал как должное. Мол, в каждом деле должен быть свой специалист, и был, конечно, прав.

А еще мужики побаивались его из-за этого ножа. Вечно его за голенищем держал. Правда, предупреждали, что это может плохо кончиться для него, но он только посмеивался.

— Меня за ношение холодного оружия? Да я на фронте сам из-за него в разведке пострадал, когда с голыми руками на немца шел.

Ну шел не шел, а это был непорядок. И даже когда за голенищем ножа не было, а по пьянке до кого-нибудь приставал и вот-вот должен по морде схлопотать, совал руку в сапог и... от него отходили.

Пробовали этот нож, а он с добрый штык был, поломать. Подпоили Серегу в кузне, уложили на верстаке, разожгли потухший горн и, как ни бились со сталью, ни огню, ни зубилу тот не поддавался. И вгорячах нож забросили за бороны, которые Зубков к весне готовил.

Он долго потом переживал и обливался горючими слезами, наверное, обида вместе с водкой выходила.

Резать свиней он категорически отказался, и когда жены мужиков допилили до крайности, они пришли к нему и показали, куда забросили. И строго предупредили, чтоб последний раз не по делу за него не хватался.

Жена, конечно, тоже вся испереживалась, хоть и дурной по пьянке, а все-таки свой мужик-то. Но Серега и сам понял, что так можно до нехорошего дошутиться. И стал он просить жену-сердечницу, это точно, от него вся издерганная, чтоб нож подальше убирала. Да каждый раз в другое место, чтоб не подглядел случаем и не нашел.

Все так и было до последнего момента, суббота шла на исход, у Сереги настроение на высшем уровне, кувалда в руках так и играет. Он с помощником оттягивал зубья для борон. И те только отскакивали в угол за наковальню. А слесарь из глухонемых, такой приятный парнишечка, безобидный, откручивал истертые о землю зубья, бросал их и ставил обновленные. Так у них все споро и получалось.

"Какой-то круговорот", — весело подметил про себя Серега, потому как, хоть руки и в работе были, а голова, привыкшая к ней, четко самостоятельно работала. Передохнули, когда сильно подустали, сальце, завернутое в бумажку, и сухари завалявшиеся из шкафчика достали, перекусили, потому как до конца работы еще два часа, а желудок свое требует, обед есть обед.

Пригласил Серега по душевности своей и немого Алексея, но тот покрутил башкой светловолосой и отказался.

• Как хочешь, — умиротворенно сказал Серега.

Тот вопросительно следил за его губами. Тогда Серега показал на кусок сала, на рот и развел руками, мол, не хочешь — не надо. Лешка покачал головой, все понял.

В кузне жарко, огонь потрескивал в горне, уголек только подсыпай, заревом так и играет на закопченных железных станках. Тепло, светло и на душе приятно.

А тут заведующий мастерской, Серегин начальник, зашел с управляющим. И строго так на Зубкова:

• Закусываем. Опять винцо в рабочее время попиваешь?

И в шкафчик заглянул. Но там пусто, только стаканчик на

верхней полке с остатками вина, кто-то из трактористов, видно, брал да не помыл.

• А ты не грози, — взъерошился Серега, прожевав сало.

• Не поймал за руку, не пугай. Вишь, обедаю.

Но заведующий рассмеялся и управляющему подмигнул:

• Обижается, непьющий, — и спокойно так на Зубкова.

• Еще раз увижу, на товарищеский суд. Хватит. Работничек ты не аховый, и ребята на тебя обижаются, плохо свою работу делаешь.

• А ты что авторитет себе завоевываешь? — Не выдержал напрасных оскорблений Зубков. — Да они похлеще меня вод- ку-то жрут.

Ему стало не по себе, и он расшумелся, разошелся, вспомнил одного, другого.

Но это, конечно, зря так делал. Пока вопрос шел только о нем и нечего было на других валить. Но обида брала свое.

• Ладно, успокойся, — махнул на него заведующий и объяснил, с чем пришел.

Оказывается, по его душу, по его золотые рученьки. Тут Серега повеселел и даже подумал, что на заведующего обижаться нечего, их тоже за них гоняют и втык дают на нарядах, а значит, полное равновесие и должно быть между ними.

Короче, яснее быть не могло. На полузабытом отделении, где от деревни Малаховки осталось живых два дома, бабонька Анастасия Заверняева просила заколоть поросенка и разделать его как полагается. Ясно, что без Сереги Зубкова там не обойтись.

Единственное, что попросил Серега, так это выделить ему в помощники Алексея и, чтобы не путаться с трактористом, лошадь с санями. Это Серега с дальним прицелом, чтобы на обратном пути сенца надергать из стога на краю поля, под Малаховской, куда они и держали путь.

Дорогу здесь не чистили, и легкие сани кидало из стороны в сторону на неровностях.

Серега представлял, как он скоро обделает все дела, выпросит у хозяюшки свиную голову и жена наварит холодца. А еще он возьмет у зоотехника пару говяжьих ножек для скрепления и все будет на высшем уровне.

Зубков подстегнул вожжой лошадь и та погнала, насколько позволяла дорога. А навстречу из-под бугра на санях, лошадью запряженных, вынырнул сосед пенсионер Кузьма Кондратьич

Евтеев. Остановились рядышком, объяснились, кто куда путь держит, и дальше тронули.

"Ох и хитер Кузьма, — подумал Зубков. — На пенсии, а бычара здоровый, меня еще два раза переживет. В войну бригадиром в деревне оттарабанил и теперь недурно ему живется".

А личность Кузьмы Кондратьевича Евтеева очень даже интересная для воспоминаний. Историй водилось за ним уйма. Это сейчас все поутихло, а тогда обиженных ох как много на него было.

Практичностью большой славился. На телеге с собой всегда инструмент плотницкий возил, топор остро поточенный, пилу-ножовку, клещи. У какой бабенки увидит бревно лежит, помощи не просит, погрузит, та кинется отбирать, да разве с мужиком здоровым, хоть и хромым, сладишь, на ферму, шумит, отвезу, вся обвалилась, будем ремонтировать. У кого камень, заготовленный перед войной для постройки дома, заберет. Все к себе волок, сам себе власть был в Малаховке. А потом, когда мужики с фронта пришли, то так ему подвалили, что с месяц из больницы не вылазил. Долго потом мужиков таскали за самоуправство. А ему хоть бы что.

• Вы, — говорит, — власть не замайте, права на то не имеете. Это он на суде так выступал, куда его в свидетели вызывали. А только один так ему сказал:

• Ты не власть, а дерьмо. А властью нашей прикрывался, чтоб баб наших обижать.

Усмехнулся Серега, когда эти слова вспомнил, да на лошадь прикрикнул, а та что-то задремала. Ничего, отбарабанил он свое, от звонка до звонка, и за себя и за остальных, потому как себя главным виновником объявил.

"О чем же это интересно немой думает?" — заволновался почему-то Серега. — Надо же, мать нормально говорит, старший брат совсем хорошо, а самый младший из троих ребят совсем плохо, видно, в отца пошел".

И покачал головой, в душе ученых ругая, что мало внимания такой болезни уделяют. Вытащил нож и дал Алексею посмотреть. Тот расцвел. Покачал головой и стал пальцем измерять длину, и попросил руками объяснить, как он у немца его отобрал.

Серега бросил вожжи, лошадь пошла еще медленнее, напружинился, сделал зверское лицо, прыгнул на Лешку и крепко ухватил за горло. Потом для приличия подержался и отпустил, свесил голову на бок. Лешка заулыбался, уважительно похлопал Серегу по плечу, мол, молодец и за это тебя уважаю. И попросил на пальцах, чтобы и ему такой же сделать из клапана двигателя. Серега сморщился и стал разубеждать его:

— Не, не пойдет, — говорил он с расстановкой, выразительно шевеля губами. — Надо из пилы, а лучше из нержавейки. Ничего, сделаем!

Алексей уважительно протянул руку и крепко пожал, да так, что Серега с непривычки сморщился, а тот загрохотал и согнул руку в локте, показал на бугор под фуфайкой.

"С таким свяжись, — подумал Серега, — Так гвозданет, что не успеешь до шеи дотянуться!

И еще подумал, как же он таких здоровяков-немцев на фронте запросто укладывал. Может, молодости да злости вдоволь было? Кто знает, где все осталось, за каким поворотом, только дурь не выветривалась. Они проехали порядка десяти километров, оставалось еще пять, как увидели лосенка с мамашей у стога сена. Те, заметив посторонних, красиво ушли в сторонку, к ближнему лесу.

Алексей радовался, шумел, размахивая руками, захватывал снег и наспех слепленными снежками бросал в их сторону, хотя они ушли на приличное расстояние.

• Ну и развелось, — почему-то запсиховал Зубков. — Все яблони в совхозном саду поободрали, голенькие стоят, как будто так и надо, развели такую пропасть, а стрелять не смей.

Конечно, Серега понимал, что он рассуждает так зря, лосей отстреливали по лицензии, но за ней ехать надо в район, а все было некогда, и ружье висело в доме без толку.

А причина неожиданной злости была одна зряшная придирка заведующего.

• Привыкли мерить всех на одну колодку, и один разговор: пьяница да пьяница. Чуть какую премию заработал, сразу не отдадут. За месяц где заметили — лишить.

"Ну и черт с вами, — подзадоривал себя Зубков, раздувая душе бурю. — Только кто за нас работает?”

Хоть и к алкашам Серега себя не причислял, но и к трезвенникам не приписывался. В середине между всеми как-то спокойнее себя чувствовал.

Прибыли в Малаховку, а старушки заждались и все переволновались.

• Думали, завтра приедешь, а мы уже тут все приготовили, Сережа, — засуетилась та, которая постарше, Анастасия, помогая с саней снимать поклажу.

• А это чей сынок, никак Нинки Абрамовой?

• Точно, ее.

• Ох, как вырос.

• Вырос, вырос, еще поживешь здесь годка два, совсем никого не узнаешь.

• А куда поедешь от своего дома? Вот так вот всю зиму и ходим друг к другу в гости.

Вдвоем коротать годочки остальные веселее. Вишь, дома-то построили, денежки вогнали, ведь не думали, что мы с Катериной и останемся. Хлебушек Кузьма возит, ну ладно, что ни попросим, все купит.

• Задаривает вас, на старости лет грехи искупает.

• А что старое вспоминать. Грехов-то за каждым воз тянется. Власть, она кого хошь испортит. Хоть и тебя начальником поставь.

• Это так, — согласился Серега. И поторопил: — Давай, Настюшка, делом заниматься, некогда мне тары-бары разводить. Темнеет быстро, надо и домой засветло вернуться.

Бабоньки забегали, засуетились, воду поставили в ведрах на печку греть. Серега инструмент приготовил, подкачал в бачок воздуха, чтоб давление на уровне держалось, лампу паяльную просмотрел и за дело принялся.

Увидел свинью в закутке, Анастасией выращенную да выкормленную, и язычком поцокал, восхитился.

• Что, — засмеялась она, за Серегой наблюдая, — понравилась?

• Давненько таких не бивал, в основном так, мелочь, все спешат на продажу да новых набрать. А у тебя красавица. За ней и гоняться не надо. Вот оно, чудо природы, стоит на месте и ждет, когда ее осчастливят.

Не успела Анастасия предупредить, что смирная она е виду, а так дюже боевая, свинья рванулась через открытую дверку загона, нырнула между ног Зубкова, пронесла его на большой скорости по двору и, словно лихая лошадь, сбросила в снег.

Серега обозлился и пошел на нее, словно урка, с ножом. Свинья подумала и опять пошла на таран, слегка увязая в обмякшем от яркого солнца снегу. Но Зубков увернулся, и она по инерции проскочила в сарай.

Вспотевший Серега закрыл ее на крючок и тяжело дьццал. Лешка носил воду из колодца и всего этого не видел, поэтому удивился, что Зубков злой, как черт, и ищет железку потяжелее.

• Будем убивать, как врага народа, — торжественно объявил Зубков хозяйке. — Сперва оглушим, то есть введем обезболивающий укол, а затем ножичком.

И ласково провел пальцем по острию ножа.

Серега завелся, и Анастасия понимала, что не уймется, пока не сделает то, зачем приехал и что она просила, а потому ушла в дом, потому как боялась всевозможного визга. Так или иначе, а свинью жалко, свыклась с ней.

Немой рассоветовал Сереге связываться с железкой, показывая опять на свои мускулы, попросил нож и показал на паяльную лампу, мол, разводи, дорогой и не переживай.

Серега подумал и согласился, кто ни забьет, а нож его и приглашали его, значит, и с головой свиной вопрос решен.

Свинью Лешка зарезал красиво и без лишнего шума. Когда кровь истекла, вытащили за ноги на снежок и принялись за дело.

Видно, немому нож Сереги пришелся по душе, и он _Не расставался с ним. Пришлось Зубкову взять другой нож, самодельный, по размеру не меньше трофейного.

Когда свинью осмолили, она выглядела не так жалостлияо, а приняла южный загар, появилась Анастасия и предложила по рюмочке.

• Кончай, — замахал Зубков, не соблазняй, а то рука будет дрожать. И закинул вопрос, давно надуманный.

• Головой-то выручишь, сынка из армии на побывку со дня на день ждем?!

• Что ж, возьми, раз надо, — вздохнула Анастасия. — А нам с Екатериной и второй хватит. Ты через недельку заскочи, и другую поможешь забить. Наши руки женские на это негодны. Не обмани, приезжай. Так управляющему и передай, вот тебе кусок мяса от Настасьи и отпусти к ней другого поросенка забить.

• Да отпустит, — засмеялся Зубков, — у меня, правда, другой начальник, но они промеж себя никуда не денутся, договорятся.

• Ну и хорошо, раз так, — успокоилась она и слила из ведра воды на руки Сергею. — А Коля-то, он уважительный человек, жаль, правда, что здесь не живет. Как уехал с нашего отделения в центр, так и потянулись за ним, кто куда. А что, раз начальник здесь не живет, глаза хозяйского нет, просить о помощи чижало, да и некого. Когда это он заедет.

• Э-э, Настасья, и ты запереживала, — покачал головой Серега, вытирая руки расшитым полотенцем. — Помнишь, когда я говорил твоему, зачем строишься впустую, деньги тратишь и силу свою вгоняешь. А он все распинался, мол, сопляк, и ничего не понимаешь. Дети в родное гнездо прилетать будут. И что толку над этим домом надрывался. А у меня, пожалуйста, в центре на видном месте, у реки, садику моему лет пятнадцать, красота. И дорогу скоро к асфальту протянут, щебенку уже завозят. Нужда будет у деток на родные отцовские места посмотреть, авось, Малаховка рядом, доскачут.

• Ну и живи, — обозлилась за своего мужика Анастасия, забирая у Сереги полотенце. — Как был ты шалопутный, так и остался. — И пошла вся разобиженная в дом.

• Тьфу ты, черт, — заругался на себя Зубков. — Вечно со своим языком лезу невпопад.

И принялся разделывать свинью. Широкие тяжелые ленты сала он подавал на руки Алексею и тот осторожно переносил их в дом на деревянный самодельный стол, застеленный клеенкой.

Когда Серега последний кусок занес сам в дом, пахло свежевареным мясом и печенкой. Анастасия уже не обижалась на Серегу, повеселела, потому как понимала, что в жизни некого винить, кроме как себя, и в придачу к голове отрезала

 

 

им с Алексеем по доброму куску мяса, отдельно завернула управляющему.

• От задка, все-таки родственник, пояснила она, словно извиняясь перед Серегой. — Если что не так — не обессудь.

• Себе-то хоть прибереги, — тихо сказал Зубков. — О себе подумай, что о людях-то думать. У него своего, небось, вдоволь, а ты его ублажаешь.

• Ладно, не твое дело, — оборвала Анастасия. — Бери, укладывай в сани да заходите на печенку, сейчас дойдет в самый раз.

Пошел день на закат, темнело. Пока в запасе было время немного. Сергей пригласил Алексея по деревне своей родной пройтись, на свой дом посмотреть, бывший отцовский.

Ничего, конечно, от этого дома не осталось, так себе, стены каменные покосившиеся да крыша полуразрушенная.

Особой печали, конечно, не было, к новому месту давно привык, да и наведывался почти каждую весну и каждую осень, огород для своих нужд использовал. Наезжали сюда на летние месяцы отдохнуть на свежем воздухе кое-какие родственники в те дома, какие покрепче остались. Вот она вся деревня — прудок небольшой, водокачка, подстанция электрическая, погреба обвалившиес