РЕЗКАЯ БОЛЬ В ПОЯСНИЦЕ

Телятницу совхоза Любовь Васильевну Кобякову в воскресный день, когда она не спешила на работу, а с хорошим настроением поднялась, чтобы побыстрее управиться по хозяйству да сходить с дочкой Верочкой к сестрице своей Алевтине на другой конец села на встречу ее племянника Николая, прибывшего из армии в отпуск, ударила резкая боль в пояснице, в самый крестец. Она охнула, но не смогла разогнуться и завалилась на бок, стаскивая со стола скатерть вместе с выглаженным бельем. Вскочила с постели заспанная Верочка, убирая с лица сбившиеся за ночь волосы, и попробовала ее поднять. Но, какая Любовь Васильевна ни была маленькая росточком да весом не больно уж большим, а сил у Верочки не хватило.

Пока дочка, заплаканная и напуганная, бегала по комнате в поисках большого шерстяного платка, чтобы укрыть матери спину, Любовь Васильевна, тоже в слезах, но не столько уж от боли, сколько от своей беспомощности, пыталась встать на четвереньки и забраться хотя бы на кровать. Но боль не отпускала, и она в расстройстве опустилась на пол и затихла, укрытая шерстяным платком. Верочка, накинув пальтишко, потому что было раннее утро и местами на траве лежал иней, побежала к тетке Алевтине. Открыл ей дверь двоюродный брат,

• .._nyiV

в солдатской форме, именно его приезд они и собирались сегодня отмечать.

Он вначале не узнал Верочку, так как вытянулась за полтора года, но потом подхватил ее на руки и закружил у крыльца, не замечая ее слез, от избытка силы и радости, что опять дома, хотя и на короткое время, и все здесь по-прежнему. Правда, Верочка подросла, но ведь и он подвытянулся и окреп в армии. Алевтина Васильевна не спала уже с трех часов, занималась с тестом, чтобы напечь побольше пирожков, открывала и закрывала парившие кастрюли на разогревшейся печи и на газовой плитке и, когда по какой-то нужде выскочила на улицу, увидела, что сын утешает ее племянницу. Узнав, в чем дело, она поручила мужу присмотреть за кастрюлями, чтобы ничего не пригорело, и побежала с сыном и Верочкой к сестре.

Жили они далековато друг от друга. Любовь Васильевна как выросла в своем доме, так и не оставив его, жила с матерью, пока та не умерла. Алевтина Васильевна же с восемнадцати лет оставила дом, с тех пор, как вышла замуж.

Она сразу же с порога на правах старшей — да и по характеру побоевитее — отругала Любовь Васильевну:

• Чтоб завтра же бросила эту проклятую работу, сама пойду к главному зоотехнику, чтобы он нашел тебе что-нибудь полегче.

Попробовала поднять сестру с пола, сын стал помогать. Но боль словно уперлась и не желала выпускать Любовь Васильевну из такого неловкого положения.

• Ох ты, господи, — шептала Любовь Васильевна. — Надо же, какая оказия, племянник приехал, а я на полу разлеглась.

Нащупывая черту своей боли, потихоньку стала вставать и хотя с трудом, но забралась на кровать. Алевтина Васильевна выгнала сына и племянницу из комнаты на кухню, задрала рубашку Любови Васильевны и стала осторожно растирать самогонкой спину.

• Все, девочка, эти сигналы из тебя не зря пошли. Знать, пора закругляться. То рука у тебя заболела, маешься, не лечишься, а теперь и до поясницы добралось. Это дело нехорошее. Да и сколько еще эти кошелки с силосом тоскать?.. Получше стало?

• Вроде да, — согласилась Любовь Васильевна. — Ох, Алевтина, надо же — такое приключилось, тут день праздничный, а ты со мной возишься.

• Слушай-ка, Любаша, — бросила вдруг водить по спине руками Алевтина, — давай-ка мы тебя, детка, на юг отправим. Все равно же, я знаю, работу ты эту не бросишь. Да и что тебе предложат полегче — сторожем? Так обидно — не пенсионерка. Уборщицей? Сама не пойдешь, все-таки недаром где-то побольше платят, Верочку тебе на ноги надо ставить.

Сестрица Алевтина была настойчива в своих делах, уж что надумает — не отступит. И стала всех трясти в конторе, начиная от профкома, кончая директором. Редко уж кто в такую горячую пору из хозяйства вырвется на отдых. За Любовью Васильевной еще группа телят закреплена. Но ничего, и этот вопрос вроде бы уладили.

• Экая ты женщина! — восхитился такому напору главный зоотехник Тихон Васильевич. — Уж так и быть, когда-то же и ей надо отдыхать. Пусть только Любовь Васильевна какую- нибудь мне пластиночку привезет. Я вот у одних слышал, есть такая "За тех, кто в море", очень даже интересная.

• Все детство в голове гуляет, — засмеялась Алевтина Васильевна, — а еще главный зоотехник, представительный человек, за границей работал.

• А что, — обиделся тот, — если за границей был, так и не человек? Может, эта песня мне настроение поднимает?

Но Алевтина Васильевна, увидев, что тот заобижался, успокоила его:

• Право, вы как ребенок, Тихон Васильевич, ну нравится вам эта пластинка, ну и пусть нравится. Вы что же это вчера на встречу моего сына не пришли? Нехорошо, нехорошо, ведь у вас на практике обучался. Смотрите, возьмет и махнет в город через полгодика.

• Интересно даже! — весело рассмеялся Тихон Васильевич. — Где же это он будет в городе быкам хвосты крутить, уж не на мясокомбинате ли?

• При его-то молодых руках любая работа не помеха, — с гордостью ответила Алевтина Васильевна, — и вы это прекрасно понимаете. А обижать простых людей негоже, хоть вы и главный.

• Ну так уж прямо и в пузырь лезть, — расстроился Тихон Васильевич. — Если уж откровенно, — он перешел на шепот, — жена не пустила. Это что же ты, говорит, вокруг Алевти- ны-то увиваешься? Ишь, говорит, она какая: то в конторе бухгалтером сидела, а то уже на ферме бухгалтером стала, хоть и оклад поменьше.

• Ну, это наша женская забота такая — подозревать да рассуждать, — махнула рукой Алевтина Васильевна, — глупости все это. В общем, раз угробили мою сестрицу, так дайте ей подлечиться.

Но если с зоотехником вопрос как-то уладился, и отпуск Любови Васильевне был обеспечен, то с путевкой все осложнилось.

• Нет у меня такой и не будет, — отбивался председатель профкома. — То есть, не ожидается. И вообще, надо справку, чтобы все официально, все по закону, как полагается. А там, в районе, разберутся в порядке очереди. Надо же вовремя все делать по-людски. А то, как схватило, и вот они — здрасьте- пожалуйста. А когда мы предлагаем, вас не дозовешься.

• А ты позвони, — напирала Алевтина Васильевна, — какой же ты ленивый, председатель. Нет, тебя надо переизбирать, что-то ты мышей перестал ловить. Вот звони прямо при мне.

Любовь Васильевна сидела рядышком, и было непривычно, что из-за нее ведутся какие-то разговоры, да еще — время рабочее, а она рассиживается без дела.

• Вот что, — решила Алевтина Васильевна после того, как председатель профкома ничего не выпросил в районе, — а спроси у них какую-нибудь простую путевочку, не обязательно лечебную, а чтобы рядом с морем, главное: с морем рядышком. Мне рассказывали, что если медузой потереть спину, то любая боль пройдет.

В конце концов добились они такой путевки, нашли подходящую, на двоих, с ребенком. Вначале Любовь Васильевна очень обрадовалась, что и Верочка с ней может поехать, да вот только как со школой быть?

• A-а, страсти какие! — успокоила ее сестра. — Ну какие уж там занятия у них в сентябре — считай, полмесяца на картошку будут посылать, а там и вы вернетесь.

Вроде бы убедила ее Алевтина, .да забеспокоилась: кто же за хозяйством будет присматривать, а потом и картошка на подходе, скоро копать придется.

• Ты все это выбрось из головы, — внушала ей Алевтина.

• Дурочка ты, главное же — здоровье. На кой черт нужна будет картошка да все твои заготовки — варенья да соленья, если здоровья не будет? Не волнуйся, поделюсь с тобой. Голодной в зиму не останешься. Да и за хозяйством присмотрю, что уж с тобой поделаешь?

На том и порешили. Собрались мать с дочкой, присели на диване перед дальней дорогой по старому обычаю, как полагается, и отправились они в теплые края за здоровьем. Потому что и Верочка часто горлом прибаливала, как родилась. А море, говорят, лечит.

Конечно, самолетом — оно сподручнее было бы, но пока они добирались на грузовой машине до автобусной станции, им серьезный пожилой шофер рассоветовал:

• Все это, конечно же, красиво, р-раз — и на месте за два часа. Но я лично такой красотой сыт: два дня прождешь в связи с нелетной погодой, а поездом был бы уже там. Ты сиди себе посиживай, пока до места поезд придет. Да и отдыхающих сейчас меньше на это направление, больше оттуда едут, в школу детей собираются провожать.

Хороший шофер попался, запомнил, что Любовь Васильевна пожаловалась на свою болезнь, посочувствовал и занес сумку с вещами в автобус. Благо тот еще не отправился. И даже денег за подвоз не взял. Говорит, может, вспомните когда обо мне добрым словом.

"А почему бы и не вспомнить? — подумала Любовь Васильевна, выглядывая из окошка автобуса. — Доброе дело, оно всегда долго помнится... Вот и все, — продолжала она думать,

• вот и поехали. Это надо же, в какие-то три дня взять, сорваться и уехать. Только и надежда, что сестра поможет. Вот и она, как все нормальные люди, отдохнет. Не все только мечтать. Всего-то и дел — двое суток ехать, это же не на ферме двое суток безвылазно работать. А отдыхать — так это можно. Эх, если бы мамка наша до такого дня дожила, уж ей-то побольше на ферме досталось".

Верочка не обращала на мать никакого внимания. Чем дальше они уезжали от родных мест, в ее сердце прибавлялось все больше радости. Менялся транспорт, на котором они ехали, и люди уже как будто не те, когда она осторожно выглядывала из окна на коротких остановках, на ночных вокзалах.

Стало выясняться, что многие теплые вещи они с собой зря взяли, их полупустые сумки вскоре заполнились снятыми с себя плащами и кофточками. Верочке стало душно в узеньком платьице, и в одном из ларьков южный продавец ловко прикладывал пахнущие свежестью сарафаны, только что сшитые, только что простроченные и привезенные с местных фабрик, к ее худенькой спинке. Потом она примерила один этот просторный сарафан, в котором было прохладно и легко, вместе с матерью в отгороженной шторкой кабине, посматривая в зеркало, слегка треснутое в верхнем углу, на себя.

• Какая будет девушка! — восхищался продавец, покачивая чернявой головой. — Красавица будет.

Сам тем временем упаковывал Верочкино платьице, в котором она ехала из дома. И пока они не вышли из магазина, он все продолжал прищелкивать языком.

В пансионат они ехали на автобусе.

И Любови Васильевне, и Верочке предстояла встреча с морем. По пути к последнему городку они издалека увидели темную полосу моря, корабли, ожидавшие разгрузки, но все это еще не то. Верочке хотелось скорее попробовать море рукой, зайти в воду, полежать и погреться на песке. Она уже представляла, как они приедут в пансионат Джанкой, положат свои вещи в камеру хранения и будут загорать, загорать — сколько угодно, чтобы быть черными и хвалиться дома подружкам и знакомым, как были на юге, у самого моря.

Когда вышли из автобуса, то вначале и не знали, в какую сторону двигаться, вроде бы и в одну сторону дорога идет, и в другую. А уж отдыхающих было видимо-невидимо.

• Да, — покачала головой Любовь Васильевна, — кто бы подумал, что можно так вот голышом, не стесняясь друг дружки, расхаживать по городу и даже в магазин заходить.

На обед Любовь Васильевна с Верочкой опоздали: пока оформляли документы да размещались в комнате — ушло часа два. Да только обед их не беспокоил, с собой взяли что перекусить. Предстояла встреча с морем! Они шли, волнуясь и стесняясь перед другими своей белесой кожи. Но потом, на пляже, выяснилось, что не у них одних нет загара, многие только что приехали и осваивают свои места, привыкая к отдыху.

Когда они подошли к берегу рядом с пристанью, где стоял очередной катер с коротким, но непонятным для них названием "Джанхот", на берег сходили все новые и новые люди с чемоданами, сумками, а кто и с сетками фруктов. Виноград зеленел и чернел в целлофановых пакетах, солнце уже не пекло так сильно, и можно было загорать, не боясь перегреться. Верочка торопилась быстрее скинуть сарафан, но мать боялась первые минуты отпускать ее от себя и не столько от боязни за нее — Верочка выросла у пруда и могла немного плавать, да и спешила она к тому месту, где у берега копались в песке малыши, — а сколько за себя, что останется один на один с морем, о котором ей так много говорили и к которому люди едут и едут, словно к живому человеку, за помощью, в надежде, что оно обласкает, успокоит и излечит.

Верочка прижалась к матери и стала гладить ее по руке и приговаривать:

• Ну не плачь, мама, не плачь.

Любовь Васильевна вначале не поняла, что с ней происходит, и подумала, что, может, это от ветра заслезились глаза, но легкий ветер был ни при чем, и она застыдилась, что кто- нибудь из парней, лежавших рядом и игравших в карты, увидел ее слезы. Отвернулась и стала смотреть вверх на скалу, где стояла маленькая белая беседочка с колоннами. Затем подтолкнула Верочку:

• Иди, иди, а то скоро ужин, только в море далеко не заходи.

И приметив, где можно было снять с себя платье и надеть купальник, предусмотрительно купленный у того самого южного продавца, с которым они выбрали для Верочки сарафан, пошла переодеваться...

Солнце медленно шло над морем, далеко было видно над синевой бесконечной воды белые точки пароходов, шныряли катера с отдыхающими, одни проходили мимо пристани, зажатой глубоким ущельем, другие подходили лихо к берегу, капитаны кричали в рупоры, очищая себе дорогу. Любовь Васильевна боялась, как бы очередная волна, отошедшая от катера, не подхватила Верочку, бегавшую по воде у края берега, усыпанного мелким гравием, и окликнула ее.

Верочка подбежала радостная, в намокшем купальнике:

• Здорово, правда, мам? А на следующий год приедем? А вон ребята говорят, что они и в других местах отдыхали. Давай еще куда-нибудь летом съездим, ладно, мамочка? А вообще-то, лучше сюда, здесь интересней. Знаешь, туг много ребят тоже в школу должны были пойти, а они сюда приехали. Ничего, догоню, я же у тебя сообразительная и все пойму, со мной учительница немножко позанимается, и я все пойму. А еще ребята говорят, что здесь самая чистая вода, потому что сюда мало народу приезжает, а на настоящих курортах — там уйма людей. И качели есть, и еще цирк, и много-много разных фруктов продают!

Любовь Васильевна соглашалась, а сама думала, что это даже хорошо, что подальше от магазинов да от рынков — и так себе в новом пальто отказала. Ничего, у них в деревне воздух не хуже, обходились как-то раньше без моря, и потом обойдутся. Но Верочке этого не сказала, чтобы не расстраивать, пусть радуется, ни о чем не думая.

Она подставляла левую руку солнцу — глядишь, лучше прогреется да поменьше болеть будет. И правда, за те полчаса, которые оставались до ужина, она почувствовала, как по ее плечу пошло тепло.

Так потом несколько дней и ходила — левый бок сильно загоревший, а остальная часть спины — посветлее. Да и кожа шелушилась быстрее, чем на правом боку. И хотя Верочка смеялась от души над материным загаром, Любовь Васильевна ощущала, как с каждым днем уходит куда-то боль из поясницы, да и рука стала лучше работать. И когда впервые отправились в город за фруктами по "тропинке отдыха", как здесь называли узенькую дорожку, по которой можно было за два часа добраться в город, а по основной дороге, асфальтированной, пыльной — все пять, то она смело несла левой рукой сумку с виноградом, яблоками, орехами. И уж такой боли, которая ее раньше мучила, она не ощущала.

• Вот ты подумай, — говорила Любовь Васильвна соседке, по номеру — это она потащила их в город за фруктами, мол, грех быть на юге и фруктов не поесть южных, это же для здоровья полезно. Любови Васильевне она нравилась своей простотой и тем, что не заносилась, хоть и писала кандидатскую диссертацию. Она внимательно слушала Любовь Васильевну и вела Верочку за руку. — Вот и подумай, — повторяла Любовь Васильевна, — ведь надо же, откуда едем за здоровьем, а думаешь, они здесь не болеют? Да, конечно же, болеют, такие же люди, как и мы. В нашей стороне ведь так: хоть и лето не особо жаркое, зато зимой каким воздухом дышим, а у них в это время, рассказывают, сырость, дожди идут.

Любови Васильевне было приятно, что соседка, такая грамотная женщина, идет с ней рядом, а не с какой-то себе подобной ученой. И разницы как-то меж собой и ею она не чувствует. Также мужа нет, правда, — и детей нет, потому что совсем замуж не выходила, некогда ей было, все училась, а на это ой сколько времени уходит. А так, почти ровесницы. Она на рынок шла шерсти кавказской купить да платок белый, который насквозь просвечивает, из ангорской козы, для мамы своей.

Ну что ж, у каждого свои заботы, свои хлопоты, свои возможности. "Ничего, — думала Любовь Васильевна, — вырастет дочка, выучится на продавца, будут и у нас деньги; лишь бы здоровье не подвело, да, главное — дочь родная есть, уж она-то меня не забудет".

Нина Петровна после той прогулки в город и вовсе потянулась к Любови Васильевне и Верочке. И на пляже рядышком загорали, и на танцы по вечерам похаживали. А Верочка же оставалась одна и потом жаловалась матери, что ей скучно, и мать соглашалась, потому что и сама порой волновалась, как там Верочка одна в комнате, особенно, когда кричали фазаны, гулявшие по зарослям одичавшего парка.

При всей своей стеснительности Любовь Васильевна с удовольствием ходила на танцевальную площадку. К тому же, любителями танцев были не только молодые, но и люди уже пожилого возраста. И легче было чувствовать себя в таком окружении. Нину Петровну настойчиво приглашал один и тот же молодой человек. И Любовь Васильевна относилась к этому ревниво, потому что с ней танцевали, как она думала, лишь бы забить время в промежутках между другими, более интересными женщинами, которые шли нарасхват. Почему она пришла к такому выводу, она и сама не знала. Небольшой рост ее часто смущал, и из-за своего смущения она, поди, и осталась без мужа, который гулял теперь неизвестно где.

И если даже кто заговаривал с ней во время танца, пытаясь выяснить ее имя, возраст и занимаемое положение, она отмалчивалась. Но одному особо настойчивому ответила, что является оператором по уходу за молодняком, а если проще, то телятницей. И тот, который спрашивал, не засмеялся, а еще хуже, стал ее утешать, что вот, мол, как бывает в жизни, погубишь ни за что молодые годы, а жизнь не вернешь. На что Любовь Васильевна резонно ответила, что все это так, но неизвестно, кто из них двоих губит свою жизнь. И что ее работа очень даже интересная. А чтобы он не подумал, что все это пустой разговор, пусть, пожалуйста, приедет и посмотрит. Мужчина рассмеялся, но не обидно, и согласился, что да, можно даже приехать и посмотреть, чем там у вас люди занимаются; хотя он сам родом и сельский человек, но живет в городе и с удовольствием заскочит, если будет в их краях. На этом знакомство их и закончилось, через три дня он уехал.

На всякий случай Любовь Васильевна поинтересовалась у Нины Петровны, откуда был этот мужчина и что он собой представляет.

— Э-э, милочка, куда хватила! — протянула она печально. — Этот мужчина не для нас. — И, наклонившись к Любови Васильевне, тихо прошептала: — У меня был с ним небольшой роман, но, к сожалению... Кстати, я ему о тебе немного рассказывала, дала тебе отличную рекомендацию, но ты сама виновата, стеснительность твоя тебя губит... Кто он — толком не поняла, но намекал, что где-то в министерстве работает. Слушай, если тебе это так интересно, обязательно узнаю у администратора. Но, я думаю, Люба, случайные знакомства не должны иметь продолжения, иначе — одни разочарования. Кстати, он говорил, что не женат. Так что, тебе полная свобода.

"Свобода-то свобода, — думала Любовь Васильевна, — это ты так можешь красиво рассуждать, у тебя нет ребенка на руках, а я разве могу, чтобы кто-то чужой в доме моем жил? Ну и ладно, потешила свое сердце — и хватит."

Сестра Алевтина прислала телеграмму: "Картошку выкопала, отдыхай спокойно". Но отдых уже стал надоедать. На танцы она после отъезда того мужчины перестала ходить и только подсчитывала, когда кончаются дни отдыха. И еще больше после телеграммы стала волноваться, потому что картошка

21 Буряков В. В.

 

 

картошкой, а по дому дел хватает, и к зиме надо готовиться. И потому, выбрав момент перед сном, когда Верочка забралась к ней на кровать по той еще давней привычке, когда была маленькая и любила засыпать у матери за спиной, предложила ехать домой. И Верочка, как ни странно, не заупрямилась, а с радостью согласилась и даже поцеловала мать.

Любовь Васильевна так и не поняла, что Верочке очень не хотелось уезжать с юга и что она с удовольствием бы осталась здесь жить, но еще больше юга она любила мать. И еще она не хотела, чтобы в их дом пришел кто-то чужой. Ей почему-то казалось, что вновь приедет тот мужчина и опять будет ухаживать за ее матерью. Верочке и вдвоем с матерью было хорошо.

Когда они приехали домой, из почтового ящика Верочка вытащила письмо, наверное, — от того мужчины, который любил танцевать с ее мамой. Первое ее желание было — спрятать и не показывать матери, но потом подумала, что ей все равно скажет почтальон, и показала письмо.

Любовь Васильевна даже не раскрыла его, а написала мужчине в дальний город, чтобы он к ней не приезжал, что она выходит замуж, и попросила Верочку отнести письмо на почту и заодно забежать к тетке Алевтине и пригласить ее с мужем в гости. А когда сестрица Алевтина зашла в дом с Верочкой, обе — радостные от встречи, то увидели, как Любовь Васильевна лежит на диване и стонет, держась за поясницу...

КАК ЛЮДИ ЖИВУТ

Вышел Семен за ворота, помахал солдату с малиновыми погонами на шинели ручкой, поправил тесноватую казенную шапку на голове, нюхнул свежего свободного воздуха начавшейся весны и подумал: "Все, шабаш, надо пожить, как люди живут".

Первые минуты он теснился к домам. Семена смущала казенная одежда. И он решил как можно быстрее избавиться от нее. В магазин в таком виде идти не решился. Спросил у прохожего, где барахолка, и потопал пешком, хотя она располагалась довольно далеко. Потом подумал — а вдруг она сегодня не работает, но спрашивать второй раз побоялся, не

привык еще к людям. Но ему повезло, он буквально наткнулся на нее.

И только прикоснулся к толпе людской на барахолке, как оказался в более привычном мире. Выторговал за небольшую цену шапку кроличью, фуфайку почти новую.

• Только что сынок прислал, — объяснила тетка. — Не стесняйся, уважаемый, он в армию в ней уходил, совсем не ношеная.

Семен и сам видел, что фуфайка не ношеная, и отдал деньги, не торгуясь. Высмотрел уголок, где людей поменьше, сбросил с себя рывками казенную одежду и подумал, посадив на голову кроличью шапку, что надо к какому-то берегу прибиваться, но к какому именно — не уточнил.

• А одеваться стали неплохо, — заметил Семен, — да и товар побогаче стал.

Пошел по рядам и слегка задел белейшие кружева, разложенные на прилавке. На него зашумели разом все женщины, стоявшие в рядах и торговавшие чем попало. Семен растерянно пожал плечами и поправил неловко сбитое кружево. На нем осталось маленькое серое пятнышко.

• Милой, да что же ты делаешь, — расстроилась совсем тетка. — Да куда же ты своими ручищами лезешь. Да рази ж это мужское дело, по этому ряду крутиться, — и чуть не плакала. Кто же его у меня теперича купит? Совсем ты разорил меня. Мои глазки совсем не стали видеть, на одну пенсию живу.

Семен спросил цену, отдал старушке и подумал, что скандал затевать ни к чему, да и вообще она не к добру здесь оказалась, не хватало, чтобы его задержали. А старушка догнала его и всунула сверток в карман фуфайки.

• Больно уж ты обидчивый, нельзя и пошуметь. Да ты и сам хорош, без дела кто же товар щупает. — И пожалела его: — Ох и худосочный ты.

Семен ничего не ответил, но от свертка не отказался, пригодится. Все равно нужно какой-то подарок купить жене брата. Из всей некогда большой семьи кроме младшего брата у Семена больше никого не осталось. Брат был самый смирный, не торопил жизнь и не пытался обогнать ее, брал от нее то, что постепенно она ему давала: жену, детей, постоянную работу с хорошим заработком и, как писал Семену в тюрьму, "уважение в коллективе".

Он тогда поморщился, когда прочитал это письмо. Воспитывает братишка, хочет из меня человека сделать. Но не обиделся.

Прямо у киоска попил пивка, покрутил по суетному городу, прикупил еще кое-какие гостинцы для племянников и с тем отбыл из этих неприятных для него мест.

Добирался он к брату трое суток. Обошлось, вроде, без приключений. Брат встретил неплохо, показал на кровать, где он будет спать, познакомил с женой, которая с работы к вечеру пришла, с детьми, поводил по комнатам, показал обстановку, в гараж сходили, где стоял новенький "Урал".

— И практичнее, и дешевле машины, — пояснил он Семену. — И бензину поменьше жрет, да и хлопот поменьше. На торговой базе знакомый работает, вот и помог с запчастями, надолго теперь хватит.

И показал на полки у стены, заложенные разными железками, о которых Семен за свою жизнь и понятия не имел.

Все вроде бы хорошо началось. Угостили, накормили Семена, спать определили. Только не понравилось братовой жене, что к работе Семен будто бы не стремился. А он целую неделю проходил по организациям — и толку никакого. Хоть у свояченицы хороший заработок, а лишний рот терпеть в доме не могла да однажды и высказалась в сердцах. И брат не заступился, голову отвернул. Сидит за полированным столом, молчит, словно не о его брате речь идет, покраснел только. А когда жена забрала детей в другую комнату спать укладывать, только пожал плечами, мол, что поделаешь, брат, такая она штука, жизнь.

Семен, конечно, не обиделся, сам понимал, что лишнее здесь живет. Взял свои тряпки, сложил в чемоданчик, хлопнул дверью на прощанье и с тем отбыл на ночь глядя на вокзал.

Но была у него мысль заветная, о которой не то что людям не мог рассказать, а и себя редко ею тешил. Повидаться ему захотелось с одной женщиной. Случайно когда-то встретились, да так и разошлись. А про брата подумал: "Все, конечно, так. Живет как знает, как умеет".

На автостанции полез в свой чемодан за бритвой, хотел где-нибудь в уголке побриться, и на сверточек с кружевом наткнулся. "Вот досада, — подумал Семен. — Как же я забыл, дурная голова, братовой жене подарок отдать? Глядишь, и помягче в обращении была бы".

Милиционер подошел, документы потребовал.

• Из гостей еду, — объяснил Семен вежливо. — Вот у братка загостился.

• А что без прописки? — тот поинтересовался.

• Скоро все улажу, — пообещал Семен. — Как жизнь семейную устрою, так все и оформлю.

• Ну-ну, — кивнул тот головой, — торопись, не упусти остаток дней своих, проживи, как люди живут.

С тем и отбыл в другой зал. Так всю ночь и прохаживался. На станции за порядком наблюдал.

Еще раз подошел Семен к расписанию автобусов, что на стене висело. Да нет — никакой ошибки, в шесть тридцать идет рейсовый. А кассы за полчаса открываются.

Вышел он на улицу и давай взад-вперед ходить, папиросу за папиросой смолить. Это он разволновался, вспомнил, что ехать-то, собственно, и некуда. Ну, приедет он в свою деревню, и кому он там нужен? С другой стороны, можно действительно взять билет и, как он пообещал милиционеру, съездить в соседнее село к знакомой, с которой и встречался-то несколько раз. Может, ничего, пообвыкнутся, да, глядишь, и проживут не один год вместе. В крайнем случае, к себе в деревню он всегда успеет.

Так и сделал. В автобусе вначале было холодновато, и, хотя у Семена по билету место в переднем ряду, он забрался на заднее сиденье. Ехать нужно было где-то около двух часов, он и уснул. Но ненадолго. Автобус покачивало на неровной дороге, засыпанной щебенкой. И до Семена дошло, что эти знакомые покачивания сопровождают его всю жизнь, от детской люльки, в которой он жил первые месяцы с рождения, до вагонных полок, на которых провел часть своей жизни. Да что-то мало хорошего он увидел за это время. Знать, судьба строго следила за ним и отдавала ему все самое наихудшее, что хранила в своих запасниках.

До той минуты, как с подножки автобуса сошел на слякотную дорогу, разбитую тракторами да машинами, он был очень даже уверен, что примет его Анна безоглядно. А вот теперь, когда зашагал по грязи, да еще дождик наподдал — вся уверенность пропала. Над вспаханными полями завис белый туман мелкого нудного дождя, и фуфайка медленно, но промокала. И он даже себя отругал, что пожадничал и не купил плащ и сапоги, хотя бы резиновые, а идти, как он помнил по давнему приезду сюда, еще порядочно, километров семь. По сухой погоде оно бы и ничего, а в дождь с каждым шагом идти становилось все хуже и хуже.

Когда Семен подошел к дому Анны, был уже полдень. Дождь кончился, но тучи клубились и по лужам гулял легкий ветер. Постучал в дверь дома, да только никто ему не ответил, не вышел на порог. Крутанул он по двору, покосившимся забором огороженному, заглянул за ворота, только и там пусто. Стоять на месте уже не мог, так как промок очень даже сильно. Набрался смелости и зашел, не спрашиваясь, в дом. Через окно он увидел знакомый пруд, серую лошадь, одиноко стоявшую поодаль, голые, без единого листочка, деревья и грязь, куда бы ни глянул, потому что была ранняя весна. Только расположился, одежду свою на спинке стула развесил, да поближе к печке пододвинулся, кто-то на пороге завозился. Крепко разволновался Семен, что ему сейчас скажут, щеку заросшую потер рукой от волнения. Дверь открылась. Худенькая девочка в коротеньком пальтишке, чуть было не зацепившись за порог, внесла дрова и, нисколько не испугавшись незнакомого человека, остановилась у печки, занявшей половину комнаты, и с любопытством посмотрела на Семена.

• Вы к маме?

Он качнул головой, что да, именно к ее маме.

Девочка сказала: "Сейчас, минутку", — и вскоре уже тащила за руку мать. А та на улице с кем-то из женщин заговорилась, Семен из окна видел. Девочка что-то горячо ей объясняла, размахивая руками.

Женщина осторожно вошла, увидела Семена и от неожиданности ослабела всем телом, потянулась рукой к спинке кровати и попросила дочку:

• Помоги снять.

Девочка торопливо стала дергать за намокшие рукава плаща, побежала, принесла из другой комнаты стул, поставила рядом с тем, на котором сушилась одежда Семена, с осуждением поглядывая на гостя. "Еще чего, — думала она, — пришел, мамку расстроил да поразвешивал тут все свое. А мамка теперь плачет". Девочка кинулась быстро прибираться в комнате, сбрызнула водичкой из широкой эмалированной кружки пол, стала подметать. Затем вытряхнула половики, увлеклась и тихонько запела песенку про нежность.

• Может, я здесь ни к чему, — забеспокоился Семен. — Так мне недолго собраться, а то дело к ночи, где-то и ночевать надо. — И потянулся к стулу за одеждой.

• Сиди, — махнула рукой Анна. — Мне сейчас лучше будет, не обращай внимания. Рассказывай, где был и откуда сейчас.

• А что рассказывать. Как с тобой мы встретились последний раз, поехал на рыбный промысел подзаработать, ну а после этого промысла и вспоминать не хочется.

Но потом Семен разговорился, объяснил, где побывал, что с ним было. Анна слушала Семена, а сама думала: "Может, ничего, что отсидел, мало ли, за что сидят, а выходят — и живут".

Сидеть гостем Семену не хотелось. Попросил у Анны топор, да так набросился на кучку поленьев березовых, что сам подивился такой жадности к работе. Хватит, наотдыхался, надо пожить по-человечески. Вишь, как Анна изменилась. Помнится, встретились они на свадьбе у ее подруги. Семена пригласили на гармони поиграть. Закружил ей голову, задурил, о красивой жизни своей порассказал, что шахтером работает да большие деньги получает. А деньги у него в то время действительно большие появились. У дружка в надежном месте припрятаны. Рискованное дело провернули с ним, и решили надолго замолчать, не тратить их, чтобы подозрения избежать. Надо бы съездить да забрать свою долю, когда пропишется.

Переколол он половину дров, аж поясницу заломило. Да и пора ей ломить, сорок седьмой пошел. Только вот еще, надо съездить на родительские могилки посмотреть. И нужно с тех денег на мраморную плиту положить да чтобы с фотографиями заказать. Денег он на это не пожалеет. Ему теперь денег мало надо, вполне хватит безбедно старость прожить. Дело они тогда

 

 

чистое провернули. Девчонке с парнем приказали молчать — они случайно в той конторе совхозной оказались, — положили их на пол рядышком, в обнимочку. Со сторожем, правда, пришлось повозиться, шебутной оказался старик, а так — все в порядке. Полностью кассу взяли, как раз зарплату привезли. Сразу не выдали рабочим. Тут-то им нужные люди и подсказали.

Присел Семен на бревнышко, мхом затянутое, на окно освещенное поглядывает. Ну и что толку она горбатится, на кой черт ей уваженье и почет? Живет-то бедненько.

Запереживал Семен от собственных дум, да только нельзя о них распространяться. Некому свою душу излить, не то ему крышка.

Вечер от дождя пропах сыростью. Сквозь проходящие над деревней тяжелые облака мелькнула первая звездочка, потом вторая, третья. Облака удалялись все дальше, оставляя за собой искрящийся след. И Семен всем нутром почувствовал — скоро придет хорошая погода. Хотя и не было еще тепла и небо не голубело, как в хорошую весеннюю ночь, а лишь темнело своей страшной пропастью и, как показалось, подмигивало Семену: ну что, мол, все еще живешь, друг ситцевый? Не по себе ему стало. Выдернул топор из березовой чурки и в дом пошел. Долго ноги вытирал о половицу, повозился со щеколдой в дверях, разулся в сенцах и, ступая по земляному полу, зашел в комнату.

Анна увидела его с топором, усталого, с посеревшим лицом и всплеснула руками:

— Заработался мужик. А уж у меня все готово, садись. Не обессудь, Семен, не ждала тебя, не предупредил. Да и писем не писал, хотя адрес знал. Ну что теперь об этом говорить, приехал — и на том спасибо.

Ужинали молча. У Анны нашлась самогонка. Налила по стопочке ему и себе, чокнулись безо всяких тостов, каждый свое про себя подумал, а в общем, сводилось к тому, чтобы все хорошо было.

Легли спать, но не сразу заснешь. Девочка еще долго ворочалась, обдумывая приезд какого-то дяди, но впереди был новый день, свои дела с подругами, да еще к матери пойти собиралась, помочь в телятнике. Как набежали девчоночьи думы, так и уплыли на волнах первого сна, тревожного от своей непонятности и в то же время приятного. И перешептывания матери с чужим человеком вплетались в ее сновидения.

• Аня, ты спишь?

• Нет, а ты?

• Да вот тоже.

Помолчали. Семен поворочался, устраиваясь поудобнее. Но что-то мешало под боком, наверное, пружина дивана. Вот вроде устроился. И тихо засмеялся.

• Ты чего, — заволновалась Анна, — что-то обо мне подумал? Скажешь, наверное, вот глупая, раз в жизни виделись, а к себе пустила.

• Да ну, — обнял за плечо Семен. — Кончай. Я о тебе часто вспоминал. А че рассмеялся, — и опять прыснул, даже Анна, не зная, в чем дело, улыбнулась. — Там, на нарах, спал и ниче, привык, как убитый. А тут на мягком диване — и все что-то мешает. Наверное, пружина вылезла.

• Это Варюшкины игрушки. Она как подросла, я их в диван и попрятала, а что им тут по комнате валяться, она у меня взрослая, помощница.

• Ничего, мы с тобой заживем, вот устроюсь на работу, к вашему начальству схожу. Думаешь, возьмут, не побрезгуют, что сидел?

• Ну что ты? — успокоила Анна и слегка прижалась к Семену.

Погладила рукой его волосы, лицо. Семен подался к ней, и забылись в ласках два человека, быв<